Никак

Разумеется, побег не удался. И следующий тоже. Но сдаваться Никак не хотел. В первый раз Никак даже не успел догнать Нирвана — пекарь схватил его почти сразу, утащил с собой за прилавок и стал объяснять, что Никак теперь — его ученик, что он будет жить с ним, учиться, и станет подмастерьем, и что даже понимает, как Никаку сейчас грустно, но ничего не поделаешь. Никак, конечно, спорил, что не останется с ним, даже имя свое так и не назвал, кричал, что пекарь что угодно может делать — хоть бить, но в ученики его не получит. А пекарь только спокойно ответил, что на первый раз не накажет, усадил его за прилавок и весь день не трогал — только следил, чтобы Никак никуда не сбежал. Второй побег — той же ночью, стоило только пекарю оставить его одного — поначалу казался Никаку удачнее. Он выбрался из пекарни, над которой и жил пекарь, и рванул по темным улицам, надеясь, что в темноте его никто не схватит. Только все вышло зря. Стоило ему появиться в логове, его заметил Хилзар. Неодобрительно покачал головой, разбудил Нирвана, а тот отвел Никака обратно, игнорируя все крики и слезы, вернул пекарю и потребовал следить лучше. За второй побег пекарь, как и обещал, наказал, но Никак этому даже обрадовался. Просто Нирван не знает, как они все обращаются со своими учениками и подмастерьями — что гончар, что пекарь, что другие — всем лишь бы бить. Он-то думает, что ему тут хорошо, вот и отдал! Выходит, нужно просто ему показать, как все есть на самом деле? Хилзар же говорил, что Нирван любит его, и сам Нирван говорил, что Никак ему нужен! Они бы не отдали его просто так… Следующего побега Никак ждал ужасно долго — целых четыре дня. Днем пекарь не спускал с него глаз, не позволяя и шагу лишнего сделать, по ночам теперь запирал, чтобы больше «не приходилось искать по всему городу». Будто в тот раз сильно искал… За эти четыре дня Никак, не умевший и не желавший учиться ни работать в пекарне, ни торговать, нарывался на наказания еще трижды, и все они были ужасно обидными, злыми, болезненными, хоть и не шли ни в какое сравнение с тем, что Никак получал от пекаря за воровство. Во время наказаний Никак неизменно кричал, что ненавидит пекаря, и клялся, что никогда не станет у него хорошо работать, а после, вытирая слезы с лица, говорил себе, что это даже хорошо, что его снова наказали, тем жальче Нирвану его будет, тем быстрее он передумает и вернет его назад. Знать бы еще, за что его прогнали… Почему Нирван ничего не сказал? Никак бы исправился, честно! Третий побег Никаку дался неожиданно легко — пекарь, то ли надеясь, что он за эти дни притих, то ли желая его проверить, отправил его к мельнику за мукой, предупредив, что деньги ему не нужны — он потом сам заплатит. Никак, и не рассчитывавший, что сможет что-нибудь стащить, не стал спорить и побежал. Никогда еще дорога от торговых рядов до логова не казалась ему настолько длинной и утомительной. Да даже когда за ним гнались Орт и Мулга так страшно не было, тогда-то он знал, что в логове его спасут, а тут? Он постоянно оглядывался, старался не паниковать и убеждал себя, что во второй раз Нирван его не прогонит. Тем более, сейчас день, Нирван должен работать, а уж с Хилзаром он точно договорится — выяснит, что именно сделал не так, извинится, пообещает исправиться, надавит на жалость… В логове было отвратительно холодно, и Никак поежился, чувствуя, что так быть не должно. Осторожно прошел по опустевшим комнатам и закоулкам, в которых раньше кучами валялись их вещи, а теперь не было ничего, свернул в общую комнату, почти мечтая увидеть хоть кого-то! Наткнулся на валяющиеся кругом вещи, на оставленные без одеял матрасы и гамаки, на пыльный, непривычно блеклый стол, и замотал головой, отказываясь верить. Это не логово! Он просто заблудился по пути, свернул не туда и пришел в какое-то другое заброшенное место, а логово не здесь! Но это определенно было оно. Никак видел на столе царапину, которую сам же и оставил вилкой и за которую получил от Хилзара пару внушений, а еще видел свой гамак рядом с матрасом Нирвана, и брошенные в углу совершенно дурацкие красные сапоги Вана, которые он никогда не носил, предпочитая свои проверенные и незаметные черные, но которые никому не позволял обменять на монеты. Никак всхлипнул, прошел на кухню, сам не понимая, на что надеется и чего ждет. Провел взглядом по совершенно пустым полкам, без особой радости увидел шарящего под столом Бари, взял его на руки, уселся на пол, прижался лицом к теплому мохнатому боку и разрыдался, понимая, что это конец.