Мне придется драться сегодня,
Чтобы дожить до завтра.
Насколько часто люди плачут от боли? Чонгук еле сдерживал слезы. От усталости, от беспомощности перед ситуацией, от злости. Его руки дрожат под собственным весом, каждая мышца словно горит огнем от режущей боли, стертые до кровавых мозолей ладони из последних сил судорожно сжимали перекладину. Это финиш. У человеческого тела есть определенный лимит, и Чонгук подобрался слишком близко к границе своих возможностей. У него нет сил даже на дыхание. Вдохи и выдохи получались поверхностными, хриплыми, воздуха с каждой секундой все меньше и меньше. Соленый пот стекает по лбу, носу и мускулистой шее, попадает в глаза и жжет слизистую, после чего сдерживаться уже невозможно – он зажмуривает глаза, и скупая слеза прокладывает дорожку по щеке. Хоть бы не заметил... — Чонгук, соберись! Не стоило и надеяться на такую благосклонность. Злой голос Намджуна эхом отбивается от стен пустого спортзала и отдает пульсацией в висках. — Ты реветь собрался, щенок? И после такого ты называешь себя альфой?! — Чонгук медленно, боясь причинить себе боль, поворачивает голову и сталкивается со взглядом тренера. Щеки Намджуна багровые от раздражения. — Десять подтягиваний осталось, вперёд! В эту секунду в Чонгуке нет ничего, кроме чистой ненависти ко всему, что его окружает: к перекладине, скользкой от пота и крови из-под ладоней, к пустому спортзалу, к Намджуну, его повелительному тону и презрительному «щенок», будто Чонгуку одиннадцать, а не двадцать один. Он бы хотел огрызнуться, защитить себя и оправдать непрошеные слезы. Это ведь уже трехсотое подтягивание. Позади – двести девяносто девять без остановки даже на минутный отдых. — У меня нет сил... Намджун, ты самый безжалостный омега из всех, кого я знаю, — сквозь зубы шипит, но собирает остатки сил и делает несколько чистых подтягиваний, прежде чем опять повиснуть на перекладине. — Никогда меня не жалеешь. Тренер, что стоял рядом, лишь вопросительно вскидывает бровь. — А разве ты хочешь жалости? — со смешком удивляется Намджун. — Насколько я помню, десять лет назад ты пришел ко мне с мольбой о помощи. Я всего лишь выполняю свою работу: закаляю так, что ад будет казаться раем. Все по договоренности, альфа. Намджун с издевкой тянет обращение и смотрит насмешливо. Никакой вины он не испытывает. — За медалью «тренер года» обращайся к Святому Отцу, — Чонгук с натяжкой улыбается. Последние силы покидают тело, он тяжело валится на пол, да так и остаётся лежать, хватая ртом воздух. — Триста восемь, — подбил итог Намджун. — Два последних не дожал, поэтому вечером бежишь на круг больше. Через пару месяцев сможешь сделать четыреста безостановочных. Омега делал пометки в планшете с довольным выражением лица. Чонгуку он никогда не признается и не похвалит, но результатом приятно удивлен. Выносливость молодого альфы будто на сверхчеловеческом уровне: ему хватает силы воли вставать в пять утра, бежать несколько кругов по территории Дома Вознесения и приходить сюда, в спортзал, где Намджун ставит нереалистичные цели и доводит до полуобморочного состояния. Омега не жалеет ученика потому, что самому интересно: сколько сможет выдержать это тело? Именно азарт вот уже какой год движет тренером, создавая из обычного альфы машину убийства из стальных мышц. — Жив? — спустя минуту спрашивает без капли интереса в голосе. Знает, что как бы ни было тяжело, утром Чонгук уже будет обивать пороги спортзала. — Нормально, — альфа жестом показывает «окей», но с пола подняться не спешит. — Что дальше по расписанию? Чонгук мысленно готовится унижаться и выпрашивать небольшой отдых перед второй частью тренировки. И пообедать не мешало бы... — На сегодня свободен. — Что?! — Чонгук резко поднял голову с пола, в неверии уставившись на тренера. — Не смотри так, будто я никогда не давал тебе выходных, — Намджун садится рядом и тянет руки альфы к себе на колени, осторожно разматывает бинты и оценивает состояние поврежденной кожи. Выглядит хреново. Старые мозоли стёрлись и кровоточили, десяток новых раскинулись на пальцах. Тренер с любопытством надавил на середину ладони, вызывая недовольное шипение, но забрать руки не позволяет. — Праздник всё-таки. Отдохни, проспись, залижи раны. Попроси в лазарете охлаждающие мешочки или мазь какую, может Тэхен что-то посоветует. Завтра я жалеть тебя не буду, — предупреждает, намекая на неосторожно брошенные слова альфы. Чонгук часто кивает и вскакивает на ноги. Подхватывает толстовку и футболку, небрежно скинутые на скамейку посреди тренировки, пустую бутылку из-под воды и спешит к выходу, боясь, что Намджун передумает или вспомнит о штрафных приседаниях. — А говорил, что сил нет, — хмыкнул тренер, наблюдая за шустрыми сборами. — Может еще один подход? Надо же, шутит. Неужели праздник так влияет? — До завтра, — кричит Чонгук, скрываясь в дверях, но показать средний палец успевает. Маленький бунт против чертовых подтягиваний. Альфа тратит приличное количество времени, смывая запах пота и глуша собственный. Мыльная вода попадает в разодранные ладони, но альфа терпит, стиснув зубы – в лазарет ещё успеет. Мокрые пряди волос он небрежным движением руки зачесал в узел на макушке, решая, что сами высохнут. Из запасной одежды находит только чёрные спортивные штаны и широкую футболку, вообще не соответствующие праздничному дресс-коду. Коридоры Дома Вознесения были ожидаемо переполнены. Чонгук, стоит ему только выйти из лифта в главном зале, едва не столкнулся с омегой. Она слишком хрупкая, и за большой вазой с пышным растением ее практически не видно. — Прости, — машинально извинилась девушка, — придержи две… — ее глаза округляются, стоит ей только узнать Чонгука, как омега начинает лепетать: — извини, не видела, куда иду. Мне очень жаль… Она попыталась сделать поклон, но с растением в руках это выглядит нелепо. Чонгук, боясь, что она может упасть или разбить вазу, спешит успокоить: — Все нормально, — альфа придерживает двери лифта. — Тебе помочь донести? Выглядит тяжёлым. Щеки девушки загораются румянцем, но на помощь не соглашается. Говорит, что сама справится и вообще, это омежье дело – с цветами возиться. По главному залу туда-сюда бегали занятые жители Дома Вознесения: они перетаскивали мебель, готовили свежие букеты в гостевые комнаты, меняли постельное белье и занавески, проветривали помещения. За ними хвостиком следовали дети, готовые в любую минуту помочь. На деле же от малышни больше хлопот, чем пользы, но утихомирить их было некому. С кухни, расположенной под первым этажом, доносилось лязганье посуды, приглушенные выкрики поваров и аппетитный запах блюд, что совсем скоро окажутся в столовой на богатом ужине. К Жатве, главному празднику осени, начинают готовиться с середины лета. Она является одним из ключевых событий года, почти такая же значимая, как Рождество и Пасха. К подготовке относятся со всей серьезностью, тщательно заготавливая продукты и декорации из сухих цветов и листьев. Омеги шили себе новые блузы из струящейся белой ткани с узорами из золотистых нитей и бусин, и белые сатиновые платки или шарфы, чтобы покрыть голову. А для альф готовили простые плотные рубашки. Словом, жители Дома Вознесения возбуждены и суетливы, как это обычно бывает перед праздниками и приездом гостей. Посреди этого хаоса спокойствие сохраняет только один человек – Мария. Чонгук находит ее без особых усилий. Женщина стояла посреди столовой, сложив руки на груди, и следила за процессом. Она была похожа на дирижера: умело управляла нестройным хором людей, каким-то образом организовывая слаженную работу. К ней то и дело подбегали за советом: то цвет занавесок уточнить, то попробовать индейку и соус, то в срочном порядке решить какую-нибудь проблему. — Как идут дела? — вместо приветствия поинтересовался Чонгук, целуя женщину в щеку. — Справляюсь. Никто не сможет руководить Домом Вознесения так, как я. Но, признаю, это самая суетливая Жатва за последние несколько лет, — жалуется Мария. — Гостей планируется больше, чем обычно: приедут пасторы со своими семьями и заместители из других Домов. — Я могу чем-то помочь? — Чонгук, вообще-то, задерживаться с матерью не планировал, но видеть ее такой усталой тоже не мог. — Нет, милый, используй свободное время для отдыха. Помощников мне хватает, — ласково отказала Мария. — Ты, кажется, что-то искал? Чонгук, опомнившись, поспешно прячет ладони за спиной, чтобы лишний раз не волновать Марию. Для него травмы во время тренировок дело привычное, но материнскому сердцу каждая царапинка приносит боль. — Тэхена. Не видела его? — Последний раз был в лазарете, — Чонгук даже не удивлен тому, что Мария знает все и о каждом в Доме. — Помогал сортировать травы. Может, там и задержался. Женщина не ошиблась. Тэхен сидел в небольшом приемном отделении за столом и с присущей ему серьезностью подписывал ярлычки, а затем крепил их на связки сушеных растений. В его ушах виднелись капельки наушников, нога под столом отбивала незамысловатый ритм. — Принимай пациента, — Чонгук грузно падает на стул напротив и выставляет ладони. Впервые за день чувствует спокойствие и возможность расслабиться. — Скажите, доктор, буду жить? Тэхен от неожиданности вздрагивает и поспешно вытаскивает наушники с недовольным шипением. — Черт, Гук, я же говорил не заниматься сегодня, — Тэхен злится, но лишь от того, что не может позаботиться о младшем брате как следует. В отличие от Намджуна, касается кожи бережно, боится причинить боль. — Я не могу взять и оставить тренировки на неопределенное количество времени, — с горечью в голосе отрезает Чонгук. Он неопределенно машет рукой. — Лучше сделай с этим что-нибудь. — Я, конечно, помогу тебе, но не рассчитывай на многое, — старший альфа достает антисептик, охлаждающие пакетики, мазь и бинты. — Если ты не даешь своему телу отдых, оно никогда не будет здоровым. Только время способно вылечить, а ты будто специально с каждым днём увеличиваешь нагрузку, — благодаря бережному уходу Тэхена мозоли больше не причиняют боли, остается лишь небольшой зуд от антисептика под повязками. — Над чем сейчас работаешь? Чонгук с облегчением сжал пакетики со льдом, чувствуя такую необходимую прохладу. Делает мысленную пометку отблагодарить брата позже. — Ничего такого, — Чонгук небрежно отмахнулся. — Намджун свирепствует, а я делаю всё, что он скажет. — Я поговорю с ним насчёт обязательного выходного, — Тэхен неодобрительно машет головой, задумчиво складывая руки под подбородком. — Это не нормально, Чонгук. Мама очень переживает, хоть и не показывает этого. Даже отец вчера… Что там сказал отец остаётся загадкой, потому что Тэхён, уловив шуршание шин по гравию, резко подорвался с места, подбегает к окну и прижимается к стеклу ладонями и носом, чтобы увидеть как можно больше. — Мама сказала, что в этот раз приедут все пасторы с семьями. Представляешь, сколько народу? Чонгук порядком устал за день, но любопытство заставляет и его подойти к окну. С высоты четвертого этажа видно, как черные внедорожники и несколько легковых автомобилей в цвет им припарковались прямо перед главным входом. Первыми из машин выходят пасторы, все как один облаченные в белые рубашки и брюки. Следом за ними – другие альфы: помощники, сыновья и заместители пасторов. И только потом показались омеги с детьми. Головы омег были покрыты струящимися шарфами, надежно прикрепленными к волосам заколками, их одежда была закрытой и в основном состояла из юбок и платьев. В общей сумме братья насчитали около шестидесяти человек. Разместить их в Доме Вознесения труда не составит, места хватит всем: главный зал может вместить гостей в несколько раз больше, а пустые спальни на минус пятом этаже предназначены специально для ночевок приезжих. Тэхен переводит взгляд на часы. — Скоро начнется служение. Пора спускаться в зал. Чонгук согласно кивнул. Святой Отец не прощал опоздание своим сыновьям. Празднование любого события обязательно сопровождается служением, поэтому все жители Дома уже разместились в главном зале на лавках, выстроенных одна за другой в два ряда. Впереди них находился помост с хористами и роялем, и совсем небольшая сцена для исполнения сольных песен. По центру располагалась кафедра – специальное место для пастора, говорящего проповедь. Позади кафедры в ряд стояли стулья для других служителей, сидеть там считалось очень почетным. Несмотря на всю строгость Святого Отца, зал он приказал оформить ярко, так, чтобы людям хотелось приходить и молиться. Поэтому главным украшением был потолок с позолоченной лепниной и изображениями ангелов, а также большие хрустальные люстры. Из-за светлых стен и больших окон зал казался не просто большим, а огромным и светлым. В честь праздника оконные рамы украсили гирляндами из цветов и листьев, а на подоконниках выстроили целые композиции из овощей, фруктов и нарядных тканей. В воздухе витал сладковатый запах корицы и особый аромат осенней листвы, что тонким слоем покрывала пол. Как только братья вышли из лифта, Святой Отец жестом подозвал их к гостям. Омег и детей видно не было, а вот альфы что-то увлеченно обсуждали у входа в зал. Там же стоял и Сокджин, отчего-то слишком довольный и взволнованный. Чонгук особого желания общаться с приезжими не имел, а Тэхен в целом слишком стеснительный, но ослушаться просьбы Захарии они не могли. — Братья мои, — низкий голос Святого Отца привлек внимание пасторов. — Многие из вас были в Доме Вознесения годы назад, а потому хочу познакомить вас ближе с моей семьёй. Жену Марию вы видели ранее, это она организовала наш сегодняшний праздник. Высказать благодарность вы сможете после служения. А это, — Захария с гордостью указывает на стоящих чуть поодаль парней, — мои сыновья, все трое – альфы с большим будущим. — Тэхен самый старший, ему недавно двадцать три исполнилось. Мой единственный кровный ребенок, наш с Марией подарок от Бога, — Святой Отец не скупится на похвалу. — С детства читает медицинские учебники, через пару лет станет доктором. Хотя врачи из нашего лазарета говорят, что его помощь уже незаменима, и что никто не относится к пациентом так внимательно, как Тэхен. Названный парень так низко кланяется гостям, что у них нет ни единой возможности заметить искривленные в отвращении губы и боль в глазах. Однако сразу бросалось сходство альфы с Марией. Оба были высокими и стройными, почти хрупкими, с пшеничными волосами, светлыми глазами и на контрасте слегка смугловатой золотистой кожей. Необычная красота матери и сына сильно выделяла их среди других корейцев. — Приветствую, — Тэхена можно было бы принять за омегу, если бы не его запах и низкий бархатный голос. — Второй по старшинству – Сокджин, — продолжил Захария. — В один из зимних дней мы нашли его на пороге Дома Вознесения, голодного и холодного. Так и не удалось выяснить, кто является родителями, да это и не важно, ведь мы растим его как собственного сына вот уже десять лет. Джин мой помощник, правая рука. Я готовлю его на роль пастора, но с его амбициями и преданностью Господу он вполне может стать следующим Святым Отцом. — Приветствую, — учтиво склонил голову Сокджин. Теперь становится понятна его причина радости: среди приезжих пасторов он чувствует себя выше и значимей, что, по сути, таковым и является. Когда Захария произносил похвалу, Сокджину едва удавалось скрыть надменную улыбку. Из трёх братьев он самый высокий, а его мягкий голос будто был создан для зачитывания проповедей и молитв. Черты лица альфы можно описать как «идеальные», его красота правильная и органичная. Многие омеги из Дома Вознесения мечтают стать его женой или мужем, а особо смелые шутили, что внешностью и характером Джин способен затмить ангелов. — А это мой Чонгук, — с ласковой улыбкой проговаривает Святой Отец, и у присутствующих не остаётся сомнений, кто является любимым сыном мужчины. — Самый младший, но и самый отважный альфа. Его покойный отец был моим лучшим другом, но был убит за веру десять лет назад. Когда эта новость дошла до нас с Марией, мы ни на минуту не задумывались и взяли мальчика под свою опеку, — Захария замолкает на секунду, а потом говорит значительно тише, будто открывает некую тайну. — Этот юноша поведет за собой народ. В нем есть сила божья, способная свергнуть королей и сдвинуть горы. Кто-то из гостей пораженно выдыхает, явно впечатленный речами Отца. — Приветствую, — альфа слегка кланяется головой. Чонгук, в отличие от своих старших братьев, не красивый. Его нос слишком большой, с заметной горбинкой – этот нос не один раз ломали. На щеке – одно из последствий ежедневных тренировок: грубый белый шрам, что сильно выделяется на смуглой коже. Черные волосы затянуты в небрежный узел на макушке, открывая вид на квадратную челюсть и сжатые губы. Его костяшки не успевают зажить, синяки и ссадины не сходят с тела. Чонгук не нравится людям. И не только из-за отталкивающей внешности и стальных мышц, несущих потенциальную угрозу. Жители Дома Вознесения попросту так и не смогли до конца принять в свою семью нового члена. Десять лет назад они пытались наладить контакт с закрытым мальчишкой, но его молчаливость и пустой взгляд черных глаз отбил всякое желание. А, как известно, те, кого мы не в силах понять, пугают нас. Тэхена считали невероятно умным и серьезным альфой, его уважали как сына Святого Отца и хорошего доктора. Джин излучал особую мужскую красоту и мужественность, для жителей Дома он был неким символом спасения, к нему в любую минуту можно было подойти и попросить благословения. Чонгук же между ними казался черным позорным пятном, с ним предпочитали не пересекаться взглядом, давно окрестив глаза альфы «мертвыми». Чонгука боялись, возможно, уважали за силу, но никогда не смотрели с теплом, благодарностью или восхищением. Гости украдкой разглядывали с интересом, но в открытую пялиться никто не решался, хоть слова Святого Отца произвели на них немалое впечатление. Захария тем временем по очереди представлял каждого гостя, но Чонгук особо не пытался запомнить имён: пасторы меняются слишком часто – кто-то добровольно уходит в отставку, кто-то заводит семью, другие неожиданно умирают при странных обстоятельствах. Вероятно, в следующем году большинства из них он даже не увидит. Он скользит безразличным взглядом по толпе, пока не натыкается на что-то действительно интересное, и не сдерживает фырканье. Среди гостей оказался рыжеволосый омега, что перед ним без стеснения стоит без платка на голове, да ещё и улыбается спокойно, будто подобное – в порядке вещей. Но это не так. Омеги, не покрывающие голов, считались легкодоступными и ветренными, верующие никогда не позволяли себе ходить без платка где-либо кроме ванных комнат и собственной спальни. А рыжеволосый, пренебрегши этим правилом, проявлял неуважение перед Господом и Святым Отцом. Чонгук ношение платка чем-то важным и обязательным не считал. Он представлял, как с ним неудобно ходить: зимой холодно, летом – слишком жарко, на лоб сползает, да и есть ли смысл в длинных волосах омег, если их никто не видит? Но этот омега не был у себя в Доме, он был приезжим гостем, да ещё и на празднике, он наверняка знает, что такое поведение неприемлемо. Придя в чужой Дом, он в первую очередь оскорбляет хозяев, а Чонгук откровенных плевков не терпит. «Удивительно, как этому омеге хватает наглости смотреть другим в глаза», — альфа по привычке толкнулся языком в щеку и нахмурил брови. Рыжеволосый выглядит совсем юным – невысокий, худощавый, с глуповатым наивным взглядом, – больше шестнадцати ему не дашь. Что ещё удивительно: волосы совсем короткие, едва прикрывали уши. Для омег из Дома Вознесения волосы считались главной ценностью, их практически не обрезали и большинство ходило с косами по пояс. Для Чонгука прическа гостя выглядела непривычно. За разглядыванием он и не заметил, как представление почти подошло к концу. — Это Анания, — представил Захария последнего мужчину. — На посте помощника пастора он всего несколько недель. «Свежая кровь», — безразлично отметил Чонгук и машинально поклонился. — А это его единственный сын, Чимин, — Захария на секунду запнулся, когда заметил непокрытую макушку, но решает не делать выговор в присутствии других людей. — Семья Пак не была изначально верующей, как мы с вами, они не терпели гонений и смертей близких; они приняли Христа пару месяцев назад и все еще учатся жить как христиане. Поэтому я специально пригласил их, дабы показать им всю любовь семьи Дома Вознесения. Примите их с теплотой. Слова Святого Отца объяснили Чонгуку все: и непокрытую голову, и явно крашеные короткие волосы. Незнание элементарных правил это не оправдывает, но хотя бы вносит ясность. Этот Чимин не пытается проявить неуважение, он просто недостаточно умный для того, чтобы спросить совета у старших омег. Хотя бы додумался прийти в закрытой одежде. — А сейчас, братья мои, прошу пройти в зал для проведения служения, — Захария широким жестом руки приглашает занять места. А затем, к удивлению Чонгука, вновь обращает внимание на бестолкового гостя. — Чимин, обычно омеги сидят отдельно от альф, но поскольку это твой первый праздник, ты можешь сесть рядом с моими сыновьями. Они помогут тебе и объяснят непонятные вещи, а после служения отведут в столовую, — на последних словах мужчина смотрит на сыновей, ясно давая понять, что это не просьба, а приказ. Чонгук хмыкнул, но от комментариев воздержался. Нянчиться с глуповатым омегой в единственный выходной он не намерен. Пусть Тэхен этим занимается – у него сердце доброе, он постоянно помогает каким-нибудь убогим. — Мне нужно переодеться, — альфа с разрешения отца спешит к лифтам. Предлог уйти не надуманный: ему действительно необходимо сменить спортивный костюм на приличную рубашку по случаю торжества. — Милый, мы должны подобрать тебе подходящую косынку, иначе ты не сможешь молиться. Последнее, что успел услышать альфа, прежде чем спуститься на подземные этажи – ласковую просьбу Марии.* * *
Самыми приятными воспоминаниями Чонгука является время, проведенное в Италии. Это страна, где впервые встретились и влюбились его родители. Еще в студенческие годы Сунан приехала в Италию по обмену, а Марко по чистой случайности неплохо понимал корейский. Оба почувствовали, что это судьба, и настолько сильно влюбились друг в друга, что рискнули привычным укладом своих жизней. Сунан не могла представить себя без альфы и наотрез отказывалась возвращаться в родную страну. А Марко имел серьёзные намерения, мечтал в один день надеть кольцо на палец девушки и построить с ней семью. Разница культур их не пугала, расстояние в тысячи километров тоже. Их чувства развивались стремительно, порой даже до безрассудных поступков, но они не сомневались в искренности. В Чонгуке они души не чаяли. Ребенок был запланированным и желанным: несколько лет разочарований и неудачных беременностей почти отняли у них веру когда-либо иметь большую семью, поэтому рождение малыша было словно благословением. Он появился на свет в одну из знойных летних ночей, и с первой минуты появления был окружён всей любовью, которую только ему могли дать родители. Имя первенцу выбирали долго. Родители Сунан настаивали на корейском варианте, родители Марко – продолжить семейную традицию и назвать ребенка в честь отца. Пока в один из летних вечеров альфа не нашел вариант, идеально подходящий для сына. — Пусть будет Джакомо, — предложил тогда Марко. — Он унаследует от нас самое лучшее и станет сильным альфой. Джакомо Конте, звучит ведь? Сунан повторила имя, пробуя его на языке. Имя ей понравилось, оно действительно подходило сыну. Но все же сомнения где-то глубоко внутри не давали ей так просто принять это. — В переводе Джакомо означает «уничтожающий», — неуверенно произнесла омега. — Выбирая ребенку имя, мы определяем будущую жизнь. Не обречем ли мы его на несчастливую судьбу? Отец склонился над крохотным альфой, нежно провел кончиками пальцев по черным-глазкам бусинкам, мягкому черному пушку на голове, розовым крохотным ладошкам. Чонгук, будто чувствуя настроение отца, с заметной для младенца силой ухватился за палец и улыбнулся. — Не-е-ет, — протянул Марко, с гордостью поглядывая на сына. — Этот альфа рожден быть первым, он сможет выбороть счастье. Видишь, как сжимает мой палец? В нем есть сила, способная так же крепко удерживать весь мир в своих руках. Я чувствую это. Наш сын станет орудием в руках Господа и направит энергию на уничтожение зла, будет и судом, и карателем мира сего. — Пусть будет так, как ты скажешь, — согласилась Сунан, — но и корейское имя я ему тоже дам, чтобы и в моей стране он чувствовал себя как дома. Через несколько лет после рождения ребенка Сунан и Марко переехали на родину девушки, но каждые каникулы Чонгук по-прежнему проводил в Италии. Детство альфы прошло на узких итальянских улочках, где дома по обе стороны дороги размещены настолько близко, что их балконы полностью закрывали небо. Он рос вполне обычным мальчишкой: долговязый, загорелый, с еле заметными веснушками на большеватом носу и черными волосами до плеч. Разве что ростом был чуть выше своих однолеток. Чонгук никогда не чувствовал себя чужим. Что в Корее, что в Италии его принимали за своего. Альфа имел легкий характер и быстро сходился с новыми людьми, поэтому ни у кого не было желания упрекнуть его в происхождении. От обоих родителей унаследовать красоты Чонгуку не удалось, но удалось получить кое-что более ценное: живой ум, способность к наукам и отменную память. Ребенком он был смышленым, учителя не знали, что с ним делать: то ли хвалить за выдающиеся способности, то ли ругать за прогулы и отсутствие интереса на занятиях. А Чонгук только и рад лишний раз с урока улизнуть, со старшими альфами посидеть и взрослые разговоры послушать – и пусть ему только десять, в такие моменты он чувствовал себя взрослым. А уроки… Ему математические задачи как орешки щёлкать – Чонгук успевал решать необходимое, поэтому наказания ему удавалось избегать. И, казалось бы, у Чонгука было все: любящие родители, готовые поддержать на каждом шагу; крохотный младший братишка, друзья и симпатия со стороны омег. Идеальные условия для счастливого будущего.The Pioneers (M83 remix) – Block party
Переломным моментом стал одиннадцатый день рождения мальчика. Это был ужасный день, ведь в отличие от предыдущих годов, праздник пришлось справлять в Пусане, а родители все продолжали повторять, что в Италию они поедут, только несколькими днями позже. Конечно, это оказалось ложью. Ни через несколько дней, ни даже недель об Италии никто не вспоминал. Чонгук, как бы ему не хотелось навестить бабушку с дедушкой, держал язык за зубами, ведь понимал: что-то происходит. Атмосфера в доме заметно накалилась, родители выглядели усталыми и измученными, Сунан часто плакала, а Марко сыпал ругательства даже при детях, чего раньше никогда себе не позволял. Большую часть свободного времени родители смотрели новости и читали газеты, проверяли последние обновления так, будто от этого зависит чья-то жизнь. А после от них неприятно пахло алкоголем. Чонгук стал ненавидеть телевизор, ему хотелось разломать черный ящик, только бы не видеть родителей в таком подавленном состоянии. Лишь позже он понял, что от новостей действительно зависели судьбы многих людей. В одну из ночей родители так и не пришли пожелать спокойной ночи, и Чонгуку пришлось самостоятельно укладывать трехлетнего Энни спать. Родители ворвались в комнату ближе к утру, с паникой в глазах и взбудораженные. Сунан снова плакала, зажимая рот рукой, чтобы не сорваться на рыдания. Энни проснулся и тоже заплакал, а у Чонгука засосало под ложечкой от страха. — Джакомо, возьми дорожную сумку под кроватью, собери вещи себе и брату. Бери не слишком много, — приказал мужчина. — И как можно быстрее, мы должны выехать в течение часа. — А учебники? — Чонгук спросил совсем тихо и робко, немного боясь действий отца в таком состоянии. А ещё было страшно получить отрицательный ответ, ведь это значит, что… — Нет, — отрезал Марко. В школу Чонгук не вернётся. Уже в машине, когда они на полной скорости неслись по автостраде, мама попыталась объяснить ситуацию. «Мы переезжаем, но это ненадолго, я обещаю, — уголки губ Сунан дрожали, из-за чего улыбка выглядела скорее как гримаса боли. — Мы будем жить близко к дому того мальчика, с которым ты познакомился зимой. Тэхен, помнишь? Сможете чаще видеться» Тэхен живёт в Сеуле, а Сеул слишком далеко от Пусана. Зачем переезжать, когда у них уже есть такой большой и замечательный дом рядом с морем? Чонгук, пусть ещё и не совсем взрослый, но ситуацию понять может. Произошло что-то страшное, что-то действительно угрожающее безопасности их семьи. И он рад бы себя не накручивать, поверить словам матери, но ложь чувствовал слишком хорошо. От альфы не укрылись ни встревоженные переглядывания родителей на границе города, ни натянутые улыбки мамы, ни то, с какой силой отец сжимал руль. Чонгук не взрослый, но взрослые решения принимать умеет. Поэтому без лишних слов кивнул матери и принялся развлекать младшего брата, который не переставал капризничать из-за раннего подъема. Чонгук быстро привык к новым условиям жизни, к новому крохотному деревянному домику на краю деревни. Привык не высовываться лишний раз на улицу, по просьбе родителей не называл настоящих имён, никому не открывал дверь и даже привык не включать свет по вечерам, словно в доме никто не живёт. После переезда Сунан и Марко телевизор смотреть перестали, и это был единственный плюс по мнению мальчика. На работу они тоже не ходили, и уделяли намного больше времени детям. Больше времени они посвящали и молитвам: родители могли часами стоять на коленях и просить у Господа пощады, и в такие моменты Чонгук просто закрывался в другой комнате с Энни и включал мультики на телефоне папы. С Тэхеном он так и не увиделся, зато часто приезжал Захария – папа Тэхена. Когда он приходил в гости, то родители закрывались с ним на кухне и долго о чем-то шептались – Чонгук так и не смог разобрать слов, когда подслушивал у двери. Но Захарию стал ненавидеть как когда-то телевизор, ведь после его визитов Сунан выходила из кухни заплаканной и измученной. Чонгуку бы хотелось их защитить, подставить свое худое плечо и пообещать, что все будет хорошо, но его никто в проблемы не посвящал. А потому альфе только и оставалось наблюдать за происходящим и присматривать за Энни. В одну из ночей в их дверь постучали. Чонгук сразу понял, что это не Захария, ведь тот приходил исключительно утром. Родители, до этого шептавшиеся под свечкой, разом замерли и напряглись, вслушиваясь. — Открывайте, это сеульская служба безопасности! Сунан и Марко подскочили, но не для того, чтобы открыть двери. Наоборот, отец передвинул деревянный столик так, чтобы он блокировал вход. А мать схватила в каждую руку по кухонному ножу. Чонгук, который до этого лежал на полу на матрасе, от подобной картины боязливо задрожал и несколько раз сморгнул слезы. От голоса за дверью ему было страшно, но намного сильнее напугали действия родителей. Хорошо хоть Энни спал, иначе точно бы расхныкался… — Мы выломаем дверь, если вы не откроете! — стук не прекращался. Отец вел себя сдержано, хотя его дрожащие руки выражали волнение. Он очень тихо опустился на пол рядом с сыном и зашептал в самое ухо: — Мальчик мой, — горячее дыхание опалило щеку Чонгука. — Джакомо, я знаю, ты испугался. Слушай меня внимательно: сейчас ты спрячешься в шкафу и будешь сидеть так тихо, будто тебя не существует. Ни единого звука или шороха, если сможешь не дышать и не моргать – не дыши и не моргай. Чонгук с трудом кивает, сглатывая ком в горле. Он все еще не понимает, что происходит, кто эти ночные визитеры и почему нужно прятаться, но соглашается с каждым словом. — Что бы ты ни услышал, даже если тебя кто-то позовет – не откликайся. Ещё лучше – закрой глаза и уши, слышишь? — отец судорожно шептал, не переставая оглядываться на дверь. Казалось, что ее вот-вот выломают. — При первой же возможности ты должен побежать. Не останавливайся проверить, как мы с мамой, не ищи Энни. Помнишь дорогу до дома Захарии? Беги к нему, но не выходи на дорогу. — Я понял, — на грани слышимости шепчет Чонгук, уже не сдерживая слезы. В полной темноте его поспешно обнимает мать и впихивает один из ножей, а затем мальчик с помощью отца залезает в старый шкаф. Прикрывает за собой дверцы, но оставляет совсем незаметную щель – он все же ослушается отца и хоть глазком посмотрит, что происходит. Ему нужно знать. — И, ещё, Джакомо, — доносится приглушенный голос отца. Слышится звук упавшей двери и громкие голоса незнакомцев, но Чонгук смог расслышать последние слова. — Не забывай свое имя. В комнате зажигают свечу, но ее свет не способен осветить пространство шкафа, так что Чонгук лишь прислушивается, боясь взглянуть в щель между дверями. Бьётся посуда, слышится глухой звук, словно кто-то опрокидывает деревянную мебель. А затем Чонгук слышит голос своей матери, рыдающий и молящий «Не надо!». В шкафу темно, душно и до тошноты пахнет родными запахами родителей, но в данной ситуации они совсем не успокаивают. Чонгук боится этой темноты, кажется, будто за ее пределами нет уже ничего живого, остался только он в шкафу, а снаружи – настоящий ад. Его уши заполняются детскими криками и надрывным плачем, плачет и кричит его мать, даже папа плачет. Чонгук никогда не видел, чтобы его сильный отец, мужественный альфа, когда-либо плакал. Сердце мальчика стучит так отчаянно, что Чонгук удивляется, как этого не слышат другие. — Марко, посмотри лишь, к чему привели твои бега, — грубый голос со злобой смеется, и у Чонгука по рукам ползут мурашки. — Мои псы сейчас на взводе, ведь столько времени потратили зря на поиски в Пусане. Даже к родителям твоей жены заглянули, но старики оказались совсем бесполезными. Ты ведь мог с достоинством принять свою участь. Но нет, ты решил поиграть в прятки. Богом себя возомнил? От правительства никто не скроется, и на легкую смерть можешь теперь не рассчитывать. Голос вновь смеется, но смех этот не заразительный и не добрый, он леденит душу маленького мальчика. К горлу подкатывает тошнота при слове «смерть», но мозг Чонгука словно не способен принять эту информацию и упорно отрицает происходящее. Реальность похожа на кошмарный сон. Альфа тихонько прижимается к щели между дверцами, больше не в силах сидеть в темноте. Его родители стоят на коленях и даже не пытаются сопротивляться, лишь низко опустили головы. Плечи обоих дрожат от рыданий и страха, Энни кричит в руках у одного из вооруженных мужчин и явно не понимает, что происходит. Низкий мужчина-бета – обладатель грубого голоса – хватает Марко за волосы и откидывает голову назад, так, чтобы смотреть мужчине прямо в глаза. — Ты проиграл, — еле шепчет он, а затем говорит громче, чтобы слышали все присутствующие. — Ты так жалок сейчас, — и сплевывает Марко в лицо. Довольная улыбка расплывается по лицу беты. — А теперь – убить, — словно псам, даёт команду. Вооруженные люди будто только и ждали сигнала, незамедлительно послышался выстрел пистолета. Детский плач резко стих. Они убили Энни. — Вы чудовища, — слова Сунан разбирались с трудом. Чонгук в ужасе заметил тот самый кухонный нож в насквозь проколотой ладони женщины. — Вы монстры! Бета на это лишь посмеялся, вновь хватая Марко за волосы и заставлял смотреть на окровавленное тельце. — Как тебе? Нравится представление? — наигранно ласковым голосом интересуется. Но Конте ответить не может: собственные рыдания не дают ему и выдохнуть. Мужчина скребет рукой по полу, словно пытается подползти ближе к мертвому сыну. Совсем еще маленькому, не успевшему совершить греха. Но так зверски убитому за грехи родителей. Альфа только и может что отчаянно мотать головой в отрицании. Нет, ему не нравится, он хочет умереть, лишь бы не чувствовать этой боли. — Как это нет, Марко? — бета резко переходит на прежний грубый тон отвешивает пощечину по лицу мужчины. С силой сжимает чужой подбородок. — А разве не ты это сам выбрал, когда предавал правительство? — Вы будете гореть в аду! — не выдерживает омега. — Молчать! — тяжёлая рука оглушает женщину и Сунан заваливается на пол, больше не поднимая головы. — Марко, разве мы заслуживаем гореть в Аду? Мы всего лишь выполняем справедливый суд. Ты – предатель, ты знал, на что идешь и все равно подверг себя и свою семью такой участи. Так кто теперь виноват? Ты или мы? Марко не отвечает, его плечи больше не сотрясались от рыданий. Казалось, он отключил свое сознание. Следует ещё один выстрел, на этот раз без приказа. Чонгук не может видеть со своего места вооруженных, но делает вывод, что стрелял именно главный. По полу растекается алая кровь. — Сунан, — хриплым голосом молит Марко и в растерянности смотрит на тело жены. — Только не… Только… Нетнетнетнетнет Как проснуться? Как выбраться из этого ада?! — Я же говорил, что твоя смерть лёгкой не будет? — злорадно спрашивает бета Чонгук зажимает рот и кусает до крови пальцы, из последних сил сдерживая всхлипы. Пелена слез размывает обзор, но металлический запах пробирается сквозь створки шкафа и наполняет ноздри. В тесном помещении он будто только усиливается. Мальчик дышит кровью матери. — Каково это, видеть, как близких тебе людей убивают одного за другим? Я почти слышу, как твое сердце разрывается на куски. Знаешь, — задумчиво тянет бета, меряя комнату шагом, пока Марко рыдает над мертвым телом жены, — ты должен быть очень вежливым и самостоятельно попросить пулю. Я ведь делаю тебе одолжение. Тебе наверняка не захочется жить после сегодняшнего, но у самого кишка тонка, чтобы покончить с собой. Я бы мог тебя сейчас оставить здесь, с мертвыми телами, и это было бы худшим наказанием. Человек просто не способен вынести такой боли. Я видел, как подобные тебе ломались и теряли человечье обличье. Как они сгнивали день за днём, ни на секунду не переставая слышать предсмертные рыдания близких. Повторюсь, никто из людей не способен вынести этого. Так что прими мудрое решение. Пуля или жизнь? «Пожалуйста, папа, — если бы Чонгук мог сейчас сказать хоть слово, он бы сам упал на колени перед отцом и умолял бы. — Пожалуйста, борись. У тебя же есть я. Пожалуйста, не бросай меня. Пожалуйста, будь сильным. Только не оставляй меня одного, я...» — Пуля. Всхлип Чонгука глушится звуком выстрела и остаётся незамеченным, а у маленького альфы словно дыра в груди образовалась. Будто это он пулю поймал своей плотью. Темнота, до этого удушающая, стала совсем невыносимой и Чонгук чувствует, что дышать с каждой секундой все сложнее. Будто кто-то вынул его лёгкие, и теперь из груди доносятся лишь слабые хрипы. — Найдите старшего щенка, — бросает бета. — Убить. Затем работаете как обычно – дом обыскать, ценные предметы и деньги забрать, сам дом и тела сжечь. Этот Марко даже после смерти не перестает меня донимать. Все ботинки кровью испачкал, — мужчина сплевывает на порог и покидает дом. Чонгук какой-то частью понимает, что сейчас его искать будут, что убьют так же, как и родителей. Понимает, что долго прятаться не сможет и надо что-то предпринять. Но в его голове так пусто, из нее будто выкачали все мысли. Он не может собраться с силами и придумать хоть какой-то план, он просто сидит и смотрит, как военные обыскивают каждый уголок. «Совсем скоро они доберутся до меня. Папа сказал мне бежать, но у меня нет сил. Ноги будто не слушаются, я не могу даже пошевелить пальцем. Как было бы просто остаться здесь, с запахом родителей, и просто подождать, когда через минуту все закончится и я воссоединюсь со своей семьёй», — проносится в голове у Чонгука. — Проверьте шкаф, — будто сквозь толщу воды слышит ребенок. «Они проверят шкаф и найдут меня, — медленно доходит до альфы. — Нужно бежать к дяде Захарии. Папа сказал…» — Он здесь! — звучит прямо за дверцей шкафа. Ещё секунда – и Чонгук увидит ад. «Не забывай свое имя». Уничтожитель. Дверь шкафа со скрипом приоткрывается, рассеивая тьму. — Кто это тут прячется? — со сладкой улыбкой тянет военный. Несколько его коллег в стороне хихикают. — Джакомо, — шепчет себе альфа под нос и со всей силы всаживает нож военному в шею. Всего лишь несколько секунд замешательства со стороны карателей даруют Чонгуку шанс на жизнь. Он что есть силы толкает тело раненого, спотыкается о свои же ноги, но упрямо встает и бежит к выбитой двери. На мертвые тела не смотрит, слишком сильно боится после увиденного упасть рядом. Чонгук ловкий. Он всегда бегал быстрее и был более выносливым, чем его друзья-альфы. Первый глоток ночного воздуха он ловит ртом и наконец избавляется от терпкого запаха крови. Альфа не останавливается, бежит по поселочной дороге в сторону Сеула. Даже когда не слышит позади криков военных, он не может остановиться. Ноги несут его вперед на автомате, Чонгук боится оборачиваться, он не готов увидеть горящий дом, зная, кто там остался. Лишь увидев огни Сеула он позволяет себе немного сбавить темп. Мимо проносятся машины, но Чонгук не может попросить помощи у незнакомцев – среди них могут оказаться те, кто без колебаний отвезет прямиком в полицию. Одна из машин резко замедляет ход и равняется с шагом мальчика. Сердце Чонгука вновь колотит и сигнализирует об опасности, поэтому альфа, собрав остатки сил, вновь срывается на бег. По его подсчетам, дом Тэхена должен находиться в другом конце Сеула…. Хватит ли сил? — Чонгук! Этот голос. Альфа отвлекается и падает в дорожную пыль, разбивая себе лоб. Голос в ночном шуме кажется родным до слез. — Успел, — сильные руки Захарии сжимают обессиленное тело в объятиях. — Все позади, ты в безопасности. — А я, кажется, человека убил, — на грани слышимости прошептал Чонгук в бреду. Действительно, Джакомо. Уничтожитель.