Небеса падают
Это так, блять, скучно
Я начинаю тупеть, изолированный
Бог — мудила, и мы отвергнуты им.
Bring me the horizon – «Dear diary»
— Меньше кулаками махать надо, — без сочувствия говорит Намджун и через стол кидает пакетик со льдом. Чонгук помощь принимает безропотно, молча прикладывает спасающий холод к щеке, что пылает болью от меткого удара наставника. Их рассадили по разным углам, как нашкодивших детей. Потому что альфа себя контролирует плохо и без разбора лезет в драку – хотя можно ли его винить, если Чонгука таким воспитали? И потому что Намджун терпением к своему ученику не отличается, сразу бьёт в ответ. — Прекратите оба, — приказывает Святой Отец, уставший от попыток сохранять спокойствие в кабинете. — Нам нужно решить проблему, а позже делайте что хотите. Точно. Дом Молитвы. И вместе с ним несколько сотен людей, заживо погребённых в подземных этажах. На короткое мгновение, когда Чонгук, забывшись, пытался сломать Намджуну ребра, эта информация отошла на второй план. — Сейчас небезопасно связываться с нашими партнёрами. За ними могут вести наблюдение. Сокджин, в отличие от остальных пасторов, раздражающе спокоен. Ни один мускул на его лице не дрогнул, когда на экране уже сломанного телевизора показывали взрывы. Такое самообладание одновременно и пугает, и восхищает. — Зачем партнёры, когда он, — Чонгук без церемоний указывает пальцем на Намджуна, — и так всё знает. Допросите его! Безусловно, тот факт, что Енджуна удалось спасти и уберечь от каменного плена Дома – счастье и невероятное везение. Но кто возьмёт на себя ответственность за всех тех детей, которым уже никто не поможет?... — Что? — Чонгук раздражённо мечется взглядом между Сокджином и Святым Отцом, мысленно взывая к их благоразумию. — Почему вы молчите?! Все доказательства на лицо, просто спросите, знал ли он… Не может же быть такое, что только Чонгук видит эту связь! Намджун даже не отрицает своей вины, так почему никто не хочет допросить его – пусть это и нелегко, учитывая габариты и физическую подготовку омеги. — Он знал, — перебивает Сокджин. — Мы все знали о том, что правительство готовится к нападению на Дом Молитвы. Единственным сюрпризом для нас стала смерть Господина Ли. Сокджин как-то назвал Чонгука экспансивным. Вычитал это слово из своих заумных книжек и тут же окрестил им названного брата. Потом, правда, уже с разбитым носом пришлось объяснять младшему, что это не обзывательство, а синоним к слову «несдержанный». Ребра отдают режущей болью на вдохе, костяшки пальцев пекут из-за содранной кожицы. И когда Чонгук пытается усмехнуться – скулы сводит от крепкого удара наставника. Это всё – результаты его несдержанных эмоций и агрессии. И тем не менее, прямо сейчас, несмотря на полученные травмы, Чонгук хочет вскочить вновь, перевернуть стол и растормошить за ним сидящих, заглянуть каждому в глаза с вопросом «Что вы, блять, делаете?!». Хочет полностью оправдать данную ему характеристику и разнести кабинет к чертям. То есть как это «знали»?... И последние несколько дней как ни в чем ни бывало набивали желудки едой, лицемерно просили у Господа благословения для ближних, строили планы, зная, что кто-то совсем скоро лишится жизни? — Прежде чем ты опять начнёшь кидаться обвинениями, позволь тебе объяснить. Чонгук себя сдерживает. Пускай рядом сидящий Сокджин хотя бы попробует оправдаться, прежде чем альфа выместит на нем гнев. — Несколько дней назад от наших разведчиков стало известно, что правительство вычислило координаты Дома и готовит облаву. Конечно, первой нашей мыслью было кинуться их спасать, отправить все наши машины и вывезти так много людей, как только позволит время. И всё же, вы этого не сделали. Давай, Сокджин, назови свою важную причину и дай наконец стереть это блаженное спокойствие с твоего лица моими кулаками. — Но тогда мы бы подставили под удар не один Дом, а все три. Если правительство уже взяло на прицел это место, то им ничего бы не стоило проследить за машинами и вычислить другие Дома. Мы бы также потеряли наши связи в правительстве: лишь очень узкий круг лиц знал о предстоящем нападении, следовательно, если бы мы показали, что владеем этой информацией, нашего информатора – то есть господина Хосока, – быстро бы вычислили. Вдох-выдох. Чонгук заставляет себя дышать глубоко, несмотря на боль в рёбрах. — Это была ловушка, Джакомо, — продолжает Святой Отец. — Они хотели таким образом нас одурачить. Если бы мы повелись на провокацию, Дом Вознесения рухнул бы сегодня же. А вместе с ним и все, кого ты любишь. — Но… — вдох-выдох. Чонгук морщится от пронизывающей боли, — Вы даже не дали им и шанса на спасение! Даже не предупредили… — И что бы случилось дальше? — Сокджин складывает руки в замок перед собой и наклоняется вперёд, не отводя взгляда. — Подумай, Джакомо, как бы отреагировали люди? И что бы они сделали, м? Бежать им некуда, высунулись бы за территорию Дома – их бы словили ищейки и устроили допрос. Как думаешь, сколько бы времени понадобилось, чтобы выбить из жертвы информацию об остальных Домах и Святом Отце? — Так вы специально приказали им не выходить из Дома?... — Да. И, поверь мне, для них лучше умереть вместе, не подозревая об угрозе, чем провести в панике последние дни и всё равно погибнуть. — Да кто ты такой, чтобы решать за них?! — Чонгук на эмоциях поднимается со своего места, боковым зрением замечая, как Намджун делает то же самое. Готовится успокоить разбушевавшегося альфу. — Богом себя возомнил?! У тебя нет никакого права принимать решение о судьбах этих людей! — Тогда скажи мне альтернативное решение проблемы, Джакомо, — холодно произносит Сокджин. — Как, по-твоему, мы должны были поступить? — Да как угодно, но не… — Нет. Скажи конкретно, что мы могли сделать? Ты бы рискнул, привез их сюда? Смог бы спать, зная, что Дом Вознесения теперь под прицелом и в любую минуту может взорваться? Чонгук отличается несдержанностью в проявлении чувств, но и логическим мышлением он не обделён: понимает, что брат прав. Он бы не смог. Не тогда, когда в Доме находятся семья и Чимин. Гнев сменяется бессилием перед ситуацией, и Чонгук пораженно падает на стул. Чувство отвращения к самому себе накрывает лавиной, и альфа больше не осмеливается срываться на крик. Он ничем не лучше лицемерных пасторов. Если бы ему рассказали все детали и возможные последствия, он бы точно так же держал это в себе, тренировался, ел, спал с Чимином и… он бы не сделал ничего, что могло бы помочь жителям Дома Молитвы. Несколько спасённых душ не стоят огромного риска. И даже тысяча душ не стоят безопасности Чимина и семьи. — Как вам удалось вывезти Енджуна? У нас не будет проблем из-за этого? — собственный голос кажется чужим, безликим. — Пришлось постараться, — Хосок усмехается. — Подключили все связи в полиции, чтобы малого не заподозрили. Довезли до границы охраняемой территории, там уже ко мне в машину посадили. Потому что мою тачку проверять точно бы не стали. — Теперь успокоился? — спрашивает Сокджин. Успокоиться? А это вообще возможно, когда спину придавило чувство вины перед сотнями погибших? — Нет! — Чонгук огрызается. — То, что не было других вариантов, не означает, что мы поступили правильно! — Именно это и значит, — перечит Святой Отец. — Если заведомо нет идеального решения, стоит выбрать тот, при котором потери минимальны. Если Господь допустил такую ситуацию, значит, так тому и быть. Мы должны доверять нашему Богу, и вместо того, Чонгук, чтобы устраивать сцены, ты бы лучше поблагодарил Господа за жизнь. — Господь жесток. — Он справедлив. Ты можешь не понимать его мотивов, но не смей сомневаться в Боге. — А Господин Ли? Почему его убили?! — Это мы выясним, Джакомо. — Лично я считаю, что их заявление о том, что они вычислили предателей – блеф, — смело заявляет Хосок. — Пытаются навести панику. В любом случае, я смогу узнать, почему с Ли обошлись так жестоко, когда поговорю с полицией, — альфа проверяет часы на запястье. — Мне нужно быть в здании парламента через несколько часов, дать интервью о произошедшем для телеканала. Если мы уже закончили… — Да, я думаю, Вы можете ехать, — кивает Захария. — Чонгук Вас проводит. Джакомо сильного восторга не выказывает, но в данном случае это только пойдет на пользу. Казалось, ещё минута в этом кабинете – и он совсем с ума сойдёт. Захария и Хосок пожимают руки, сохраняя при этом, по мнению Чонгука, слишком долгий зрительный контакт. Наверное, не доверяют друг другу. Оно и неудивительно: нож в спину может вонзить кто угодно в их хрупком альянсе. На улице Самаэль первым же делом вытягивает сигареты из нагрудного кармана пальто и глубоко затягивается. — Напряжённо у вас тут, да? — улыбка Хосока не затрагивает его глаз. — При этом сигареты, алкоголь и омеги под запретом. Как ты стресс снимаешь? — Сублимирую, — Чонгук пожимает плечами. День выдался морозный, и альфа так торопился покинуть кабинет, что забыл куртку. — Ты ведь мог забрать жителей Дома Молитвы в Дыру? Как Самаэль, а не как Хосок. Вопрос вылетает прежде, чем Чонгук успевает подумать об его уместности. Эта мысль не давала ему покоя с того момента, когда Святой Отец признался, что другой исход событий был невозможен. — Джакомо, у меня много власти, но я не всесилен. Я едва могу содержать своих людей, куда мне ещё ваши? И к тому же, в таком случае я бы поставил под угрозу уже свой лагерь. Слова не лишены смысла. Дело не в том, куда вывезти людей. Дело в том, что их нашли бы в любом случае. — Но ты рискнул всем ради сына Намджуна. Как-то это на тебя не похоже. Я удивлен, что ты умеешь думать не только о своей выгоде. Чонгук в выражениях не стесняется. Знает, что Самаэля таким не задеть. У Хосока внутренняя броня мощнее, чем вся система безопасности Дома: он настолько безразличен к высказываниям в свою сторону – будь они хоть позитивными, хоть негативными, – что и бровью не ведёт на дерзость. — А кто сказал, что для меня в этом не было выгоды? — он хитро щурится, доставая вторую сигарету. «А он прав, — думает Чонгук. — Намджун второй после него человек в Дыре. Если омега утратит сына, то это непременно отразится на остальных». И всё же что-то в поведении Хосока выдает его волнение. Может, это дробь пальцев по перилу коляски или нервное подергивание уголков губ… — Ну, что ты так смотришь на меня, Джакомо? Настолько тяжело поверить, что я не конченный подонок? Возможно, это всё – просто отголоски усталости. Самаэль взвалил на себя ответственность за всю страну, конечно это сказывается на нервах. Он же постоянно играет: на камеру для мирных, перед президентом, перед Захарией и собственным отцом, перед жителями Дыры. Есть ли вообще кто-то, кто видел его настоящего? Без маски успешного политика с отменным чувством юмора и внушительным списком омег? — Ты веришь в Бога, Хосок? — В себя или Всевышнего? — опять отшучивается. — Ты же понял мой вопрос, — Чонгук нетерпеливо машет головой. — В Бога, Судьбу, карму, да что угодно, что стоит над человеком. Альфа смотрит в ответ заинтересованно, будто в саму душу пытается проникнуть и узнать, какой ответ от него ожидают. Чонгуку даже неловко становится от такого внимания, но глаз не отводит: не хочет сдаваться первым. — Интересный ты парень, Джакомо, — Хосок склоняет голову, напоминая увлеченного щенка. — Хочешь знать мое мнение? Я в Бога верю – ну или в Высшую силу, которую мы Богом именуем. Я читал Библию, я знаком с прописанными в ней истинами. Мне порой кажется, что я разбираюсь в этом получше, чем некоторые ваши пастора. Не такого ответа ожидал Чонгук. Он предполагал, что альфа опять отмахнется, сведёт к шутке или вовсе скажет: «Не твое дело». Да и весь образ Хосока как-то не вяжется с его словами. — Но знаешь что? — продолжает Самаэль. — Бог мне противен. Он безумец, помешанный на контроле самовлюблённый псих. Он настолько зациклен на том, чтобы его обожали, что просто не оставляет людям выбора. Или мы поклоняемся ему, или обречены на вечные муки после смерти. Господь жаждет ежесекундно слушать хвалебные песни и молитвы, но сам-то он не слишком добр к нам. Почему он допускает голод, войны? Скажи, Джакомо, разве заботливый отец допустил бы, чтобы его детей, то есть верующих, истребляли? — Он проверяет нас на веру, — хмуро ответ альфа. — Так говорит Святой Отец. — Ну ещё бы. Бог просто псих, если для него наши жизни – пустышка и он так легко нас истребляет. Если бы он действительно любил нас, он бы не допустил весь тот пиздец, что сейчас происходит. Но не-е-ет, нет, ему же скучно на своих небесах, вот он и развлекается как может. И, может, мы, как человечество, прогнили и заслуживаем чего-то такого, то как оправдать несправедливость по отношению к детям? Почему они рождаются больными или умирают, не успев открыть глаз? Чем они заслужили страдания? Посмотри на меня! — Хосок с отчаянием бьёт себя по ногам. — Я родился инвалидом, а мой папа умер при родах. Священник сказал, что это всё – испытания для моей души. Что я должен пройти их с достоинством и продолжать каждый чёртов день благодарить Бога за жизнь. Но вот скажи, Чонгук: как я могу любить того, кто отправил меня в этот мир страдать? Как я могу почитать, уважать того, кто это всё допускает? Это же был риторический вопрос, верно? Потому что у Чонгука ответа на него нет. Альфа позабыл о холоде, слушая пламенную речь Хосока. Кажется, он впервые настолько близко подобрался к истинному облику Самаэля. — Почему я забочусь о его детях, о верующих, а он в это время смотрит с высоты небес и посылает всё больше испытаний? Наверное, хохочет до слез, смотря на наши попытки выжить. Я в Бога верю, — уже спокойнее говорит Хосок, — но если бы мне довелось его встретить, я бы плюнул ему прямо в лицо. В Самаэле много праведного гнева. Чонгук никогда не смотрел на мир под таким углом и потому перечить не может: глядя на инвалидное кресло, понимает, что просто не имеет права судить. — А ты? Веришь Бога? — Да, — просто и коротко. У моего бога рыжие волосы и неугомонный характер. — Тебе это в детстве навязали или ты сам пришел к нему? — Он пришел ко мне. Хосок плотнее запахивает пальто, вздрагивая от порыва колючего ветра. Погода всё ухудшается, вполне возможно, что к вечеру будет метель. — За Чимина не боишься? — альфа вытягивает новую сигарету и дерзко смотрит вверх. — Ты угрожаешь? — Чонгук говорит спокойно, хотя внутри буря похуже той, что разворачивается снаружи. Не приведи Господь кто-то хоть пальцем тронет этого омегу… — Я? — Хосок лающе смеётся. — Очнись, Джакомо. Не я твой враг. Правительство добралось до Дома Молитвы. Как думаешь, сколько им времени понадобится, чтобы выйти на ваш след? Им понадобилось десять лет, чтобы вычислить первое пристанище. Но теперь, когда правительские ищейки знают, где копать и как выслеживать, время стремительно сокращается. В запасе есть ещё… Сколько? Год? А вдруг счёт даже не в месяцах, а в неделях? «…если бы у меня было сокровище, я бы держал его в руках и любовался каждый день. Что толку прятать?». Енджун слишком мал, чтобы рассуждать о таких вещах. Порой одного только знания о том, что сокровище в целости и сохранности, уже достаточно для счастья. — Что ты предлагаешь? — хрипло спрашивает Чонгук.* * *
— Дани, это кошмар какой-то! Эти носочки такие крошечные, что я ума не приложу, как их связать! Чимин откладывает моток пряжи нежно-фиолетового цвета и крючок. Изначально он договаривался встретиться с Даниэлем, чтобы обсудить последние новости и посплетничать, но всё пришло к тому, что младший вручил ему набор для вязания и приказал работать над детскими носками. — Младенцев тоже надо во что-то одевать, чтобы ножки не мёрзли, — рассуждает Даниэль. Сам он вяжет белую шапочку. — Это ты сейчас отвертеться можешь, а вот будешь ждать собственного малыша – и что тогда? Учись, пока есть возможность. Стоп, что? Ребенок?! Омега критично взглянул на свой живот, оттягивая футболку пониже – просто чтобы убедиться, что тот по-прежнему плоский. — Ты такие глупости не говори, — просит, а у самого щеки полыхают от… от… Чимин прикладывает к лицу ладошки, не в силах объяснить реакцию организма. — Какие дети, мне только девятнадцать! Почему-то в голове всплывает образ Чонгука. Интересно, у альфы в детстве нос таким же большим был и это передается генетически или… — Тоже мне, нашел причину, — фыркает Даниэль. — Возраст это только цифра, важна внутренняя готовность! Мне вот только шестнадцать, и… Ой! Образы малышей с носом Чонгука и крохотными ножками в вязаных носочках лопаются как мыльный пузырь, стоило Даниэлю вскрикнуть. — Что? — непонимающе переспрашивает Чимин, а затем, прокрутив сказанную ранее фразу, сам удивлённо вскрикивает. — Не может быть! Дани, ты беременен? Младший часто-часто кивает, откладывая вязание, а затем совсем неожиданно всхлипывает: — Да-а-а, — и ревёт в три ручья, — уже шесть недель! Это ожидаемо: после брачной церемонии лекари Дома аннулируют действие сыворотки, которая до этого блокировала течки и гоны. И, поскольку верующие защитой пользуются в исключительных случаях, беременность была лишь вопросом времени. Но чтоб так скоро?... Эти двое времени не теряли. — Почему ты плачешь? — Чимин тянет омегу к себе в объятия и утешающе поглаживает по спинке. — Ты расстроен? Ты передумал и на самом деле не хочешь этого? Господи, ну конечно, ты же сам ещё ребенок… — Чимин-и, нет, — он ловко выворачивается из объятий. — Я очень-очень счастлив, это слезы радости! Я так давно хотел ребенка, и Марк это желание полностью поддержал. Просто ты первый, кому я об этом рассказываю, и я немножко на эмоциях, — Даниэль трогательно шмыгает носиком. Сложно поверить, что подросток так грезит семейной жизнью. Чимину этого не понять: у него в шестнадцать в голове были совсем другие мысли и приоритеты. Вечеринки, первые попытки отношений с альфами – а порой и омегами, – познание взрослого мира и того, что он может предложить. Даниэль же этот период пропустил, он будто сразу был рожден для того, чтобы обустраивать семейный уют и заботиться о детях. Плохо ли это? Чимину хочется сказать, что это неправильно, но, глядя в искрящиеся счастьем глаза младшего, глотает эти слова. Каждому уготован свой путь. — Поздравляю тебя, Даниэль. Тебя и Марка. Вы будете отличными родителями. И это был самый правильный ответ из всех возможных, поскольку омега сжимает в своих руках ладони Чимина и, едва не плача вновь, произносит: — Мне важна твоя поддержка, ведь ты мне как семья. Не представляю, что бы чувствовал, если бы… — Эй, тише. Я всегда буду на твоей стороне, понял? — дождавшись утвердительного кивка, Чимин интересуется: — Уже известен пол ребенка? — Нет. Мы решили, что нам это неважно, и попросили доктора сохранить тайну. Узнаю уже, когда малыш появится на свет, — Даниэль хихикнул. В дверь неожиданно постучали. — Ждёшь кого-то? — спрашивает младший. Чимин неопределенно пожимает плечами. Сынхван гостей не жалует, поэтому в их комнату редко кто заходит. Может, Тэхен? Названный гость терпеливостью не отличается: не успел Чимин даже к двери подойти, как та широко распахивается и громко ударяется о стену. На пороге стоит Чонгук. — Вы уже закончили собрание? — аккуратно спрашивает Чимин. Ближе не подходит. Альфа сейчас явно чем-то обозлен: дыхание тяжёлое, кулаки сжаты, поза напряжена. На его скуле виднеется новая ранка и наливающийся синяк, на серой футболке – следы крови. Дотронься до него – руку сломает, он весь как оголенный нерв. И пусть Чимин знает, что Чонгук не причинит ему вреда, всё же осторожничает. — Нам нужно поговорить. — Ладно, проходи… — Наедине, — уточняет с нажимом. Тяжёлый вздох – на этот раз от Чимина. С извинениями он просит Даниэля собрать все разноцветные моточки пряжи и побыстрее уйти, пока Чонгук, подпирая стену, угрюмо смотрит в одну точку. — Что случилось? — сразу к делу. Чонгук молчит. Не отпирается – уже хорошо. Альфа сам подходит ближе, обхватывает холодными от уличного мороза ладонями щеки Чимина, держит бережно, словно бутон весеннего цветка, и заставляет смотреть на себя. Его черные глаза… да, они, безусловно, могут напугать своей бездонностью. Особенно если не знать, что их владелец – уставший от жизни молодой человек с разбитым сердцем, а не грубый воин без сострадания. Чимин всегда видел в них особую красоту. Они напоминают зимнее беззвездное небо. Но сейчас смотреть в глаза любимому человеку больно. Потому что там – буря чувств вперемешку с тревогой. Чимин знает этот взгляд, узнает крепкую хватку, безошибочно догадывается: Чонгук напуган. — Почему ты выходил на улицу без куртки? — только сейчас замечает снежные хлопья в волосах и на футболке. — Чонгук? Альфа не отвечает. Держит в своих руках, не позволяя отстраниться, оглаживает большими пальцами линию скул и губы и смотрит так, будто хочет налюбоваться. — Вот сейчас ты меня пугаешь, — едва слышно шепчет Чимин. — Прости, — Чонгук хрипит. Возможно, уже простудился, а, возможно, лёгкие скребет тысяча невысказанных слов. Напоследок альфа дарит поцелуй в лоб – не более, чем мимолётное прикосновение холодных губ, и отстраняется. — Собирай вещи. Ты уезжаешь из Дома. — На сколько дней мы едем? Неожиданно, но жизнь сейчас весьма непредсказуема. Стоит ли брать весеннюю куртку?... — Ты едешь. Один. Навсегда покидаешь Дом Вознесения. Ты ведь этого всё время хотел, верно? — улыбка Чонгука кривая, натянутая. Будто бедной кукле уголки губ неумело натянули до ушей. — Считай, что мечты сбываются. — Ты сейчас в своем уме? — Чимин, вставая на носочки, прикасается ко лбу альфы. Холодный, как и всё тело. — Температуры нет. — Послушай, — запястье перехватывают грубой хваткой, — Дома Молитвы больше не существует, его взорвали вместе со всеми жителями. И вполне возможно, что через некоторое время они доберутся и до нашего Дома. Поэтому я договорился с Хосоком… Чимин отшатывается. — О чем вы договорились, Чонгук? — Ты поедешь в Дыру, сейчас там безопаснее. Оборвешь все контакты с Домом на неопределенное время и переждешь пик конфликта. Его глаза горят безумием. Альфа напуган, едва не дрожит от возбуждения и желания сделать хоть что-то, чтобы обезопасить самое дорогое. Чимин это понимает, но беспрекословный тон Чонгука, его твердолобость моментально выводят из себя. — Хорошо придумали, — омега, кивая, саркастично уточняет: — Мое мнение учитываться будет? — Нет, — альфа отрезает. — Ты сделаешь то, что я тебе сказал, Чимин. Речь не о твоих желаниях, а о жизни. Ты не видишь ситуацию так, как ее вижу я, следовательно, и решение принимать мне. Глаза Чонгука красные, как это обычно бывает в моменты, когда изо всех сил сдерживаешь подступающие слезы. — Ты забыл, с кем разговариваешь, Джакомо? Я не один из тех покорных омег, которые даже боятся взглянуть на тебя, — Чимин гордо вскидывает подбородок и складывает руки на груди в защитном жесте. — Оборвать контакты с Домом? Это ты мне предлагаешь? Бежать поджав хвост, оставив здесь отца, Тэхена, Дани… Оставив тебя? Ты подумал, что я буду чувствовать в чужом месте, зная, что ты остался в опасности? За твою голову назначили награду! Так может это тебе стоит спрятаться?! — Не повышай на меня голос! Я для тебя стараюсь! Ты же не любишь Дом, — поняв, что криками ничего не добиться, Чонгук принимается уговаривать. — Ты всегда хотел отсюда сбежать. Грозился, что лучше будешь ночевать в картонной коробке. Так вот он, твой шанс – я договорился, никто и пальцем тебя не тронет в Дыре. Это невозможно. Чонгуку что, уши заложило и он не слышит? — Я никуда не поеду! Что, силой меня в машину затащишь?! Глаза Чонгука наполняются решимостью. — Так и поступлю. Без церемоний Чимина обхватывают за талию и ловким движением закидывают на плечо, словно ничего не весящий мешок. — Не такой, как другие омеги, да? — Чонгук специально подкидывает омегу, демонстрируя физическое превосходство. — Не слушаешь указаний? На каждого строптивого найдется управа. На секунду Чимин теряет ориентацию в пространстве, и его едва не тошнит, когда он оказывается висящим вверх ногами. Перед его лицом – широкая спина Чонгука. — Вещи, так уж и быть, я тебе позже привезу, — с этими словами альфа размашистым шагом направляется к двери. Странно, но даже в такой ситуации Чимин замечает, насколько бережно и крепко Чонгук его обхватывает за бедра, чтобы омега не свалился. Но неужели он надеялся на такую скорую победу? Если до этого Чимин был в гневе, то теперь он просто в бешенстве. Ещё никогда он не подвергался такому неуважительному отношению. И если Чонгук позволяет себе применять физическую силу, то значит, и ему дозволено. Что есть силы омега заколотил по спине и даже умудрился несколько раз заехать коленками по груди и рёбрам. — Немедленно отпусти меня, — на каждое слово приходится по удару. — Поставь на пол! Думаешь, если ты сильнее меня, то можешь вот так поступать?! Главное – успеть выбраться до того момента, когда Чонгук запихнет его в машину. Там, в закрытом пространстве, сбегать некуда, а излишние телодвижения могут привести к аварии. — Как ты смеешь?! Кем ты себя, черт возьми, возомнил?! Я не хочу ехать, слышишь? Чонгук слышит. Но ему глубоко плевать на протесты омеги, ему в голову что-то ударило – причем буквально, если судить по боевым травмам, – и он абсолютно уверен в своей правоте. Он думает, что поступает правильно, что оберегает свое сокровище, и действует на инстинктах. Чимин чувствует это по его тяжёлому запаху, по тихому рычанию на особо сильные удары. Коридоры Дома как назло пусты. Или жители специально попрятались в комнатах, не желая переходить дорогу бешеному альфе? — Да отпусти ты меня наконец! — Угомонись уже! Ты потом ещё спасибо скажешь! Чимин вырывается, но он просто физически не может противостоять. Силы постепенно покидают тело, да и голова раскалывается из-за резко хлынувшей в мозг крови. Когда они выходят из лифта на первый этаж, омега всерьез начинает паниковать. Ещё совсем немного, и они доберутся до гаража, а там уже не будет возможности высвободиться… Что есть мочи он извивается, пытается даже кусаться и царапаться, но все без толку. Чонгук на его жалкие попытки только хмыкает и перебрасывает на другое плечо, как надоедливого ребенка. Омега абсолютно беспомощен и бессилен перед ним. Неужели всё вот так и закончится? У Чимина с собой даже телефона нет, и вряд ли будет возможность раздобыть – раз уж Чонгук хочет, чтобы он разорвал контакт с Домом. А как же отец? Как скоро он заметит пропажу сына, если обычно неделями с ним не видится? Но Тэхен точно заметит, он… он… что сможет сделать против Чонгука? Джакомо вполне может соврать, что омега уехал по собственной инициативе. Что будет с Домом? Если сказанное – правда, то его могут взорвать. Все, кто Чимину дорог, погибнут, пока он будет отсиживаться в Дыре. Вероятнее всего, он даже и не узнает сразу о случившемся, лишь спустя недели дойдут слухи о страшной трагедии. Что станет с самим Чонгуком? Чимин действительно не любит это место, но люди, которые этому месту принадлежат, для омеги невероятно дороги. Лишиться их, лишиться Чонгука – равносильно утратить душу и сердце. — Альфа, пожалуйста, — Чимин не просит, он скулит, — отпусти меня. Я не хочу ехать. И, о, чудо! Чонгук замирает. — Ты что, плачешь? Омега сам не знает. К горлу подкатил ком, глаза влажные – но слезы из-за неудобного положения не могут солёными потоками вырваться наружу. — Просто оставь меня. Я очень тебя прошу, Чонгук, пожалуйста… я сделаю всё что угодно, лишь бы остаться! Больше никогда не буду нарекать на безвкусную пищу, не буду пропускать воскресные служения. Если надо – вернусь к дежурствам на кухне. Да хоть свинарники убирать наравне с Юнги, ты только — торопливо лепечет, — не выгоняй меня… — Эй, эй, Чимин, ты чего, — теперь и альфа паникует. На каменный пол свою ношу так и не ставит, ведь на Чимине – тонкие носочки, заболеет ещё. Вместо этого немного опускает тельце в своих руках, так, чтобы омеге было удобно обхватить его ногами за талию, а покрасневшее от слез лицо спрятать у шеи альфы. — Я не выгоняю тебя, я хочу тебя обезопасить. Чимин верит его словам, но спокойнее от этого не становится. Он чертовски напуган тем, что ещё несколько шагов, несколько уверенных действий – и его увезут в чужое место, без возможности связаться с теми, кого он называет семьёй. Он теснее прижимается к Чонгуку, но на него не смотрит и дышит ртом: тяжёлый феромон альфы нагоняет панику. — Мне страшно. Пожалуйста, отнести меня в комнату. — Чимин. — Просто сделай, что я прошу! Он сосредотачивается на дыхании в попытке преодолеть истерику. Прохладный воздух коридора со свистом залетает в горло и вылетает изо рта осязаемым дымом. Ведь там, внутри омеги, неистово разгораются пожары: это страх и паника пожирают лёгкие. Ещё никогда он не переживал подобное. Будто разряд тока в самое сердце, будто душу вынули и на место вернули вверх тормашками, будто… Будто если Чимин покинет стены Дома, умрет незамедлительно. Задохнётся, как вышедший в космос без скафандра безумец. — Оставь меня, Чонгук, — просит, когда альфа усаживает его на кровать. — Я не уйду. Нам надо поговорить. — Говорить надо было раньше, сейчас мне немного не до этого. Крепкие челюсти Чонгука сжимаются так сильно, что омега почти слышит скрежет зубов. — Поговорить о твоей безопасности, — выдавливает Джакомо. Он стоит над омегой, сложив руки на груди и блокируя выход. Возвышается каменной стеной. Чимин хочет ему посмеяться в лицо: «Кто посмеет меня тронуть, когда ты рядом?», но вместо этого повторяет в сотый раз: — Я не уйду из Дома. — Я не смогу тебя спасти, если ищейки сюда доберутся! — Тогда пусть меня похоронят под завалами! Если ты остаёшься, то и я остаюсь, ясно?! Другими словами: «Зачем мне жизнь без тебя?». — Я пришел в Дом из-за отца, — уже спокойнее говорит Чимин. — Но остаюсь из-за тебя, Чонгук. Ты не можешь за меня решать, захочу сдохнуть тут – ты должен уважать это желание. — Ты говоришь бред. Я не буду поощрять это. Ты Дому не принадлежишь и умирать за него не будешь. Чонгук не понимает. Не слышит того, что омега ему пытается донести. Чимин обхватывает себя руками и подтягивает колени к груди, сворачиваясь в клубочек. Он чувствует себя изможденным, и в присутствии альфы успокоиться никак не получается из-за его тяжёлого феромона. — Уйди, Чонгук. Я хочу побыть один. — Никуда я не уйду, — в подтверждение слов он садится на краешек кровати. — Даже эту мою просьбу проигнорируешь? Альфа молчит, вновь глядя перед собой в одну точку. Усиленно думает о чем-то своем, судя по нахмуренному лбу. Чимину эту складку между густых бровей всегда хочется поцеловать, но в этот раз специально даже не смотрит. По ощущениям, прошли десятилетия, на деле – не больше минуты, – когда Чонгук все же поднимается с кровати. Он прячет руки в карман широких штанов и, сгорбив плечи, выходит из комнаты, больше не взглянув на омегу. Наконец можно дать волю слезам. Чимин срывается на рыдания, не в силах сдерживать всё накопившееся внутри. Ему больно: из-за поступка Чонгука, из-за их первой серьезной ссоры, из-за осознания, что теперь он, кто бы что ни говорил, часть Дома. Или Дом – жизненно необходимая часть него самого. Как ни крути, результат один и тот же: Чимин погибнет в этих серых стенах. Изначально так было предначертано судьбой. А ещё судьба накрепко связала его с черноглазым хмурым альфой. Да настолько крепко, что Чонгук не способен бросить свою половинку. Подпирает спиной дверь с обратной стороны, выжидает. Или попросту боится отходить, будто если ослабит контроль – Чимин испарится. Стережет, как цепной пёс. В целях экономии лампы в коридоре загораются только из-за появления человека или движений, которые фиксируют датчики. Сквозь щель между дверью и полом Чимин наблюдает повторяющийся цикл действий: свет гаснет, Чонгук злится и бьёт кулаком о стену, свет загорается. Дурак. Забыл, наверное, что для связанных душ преграды в виде тел не существует. Больно одному – больно и второму. Чимин тихонько скулит в подушку.* * *
— Итак, в завершении нашего урока хочу ещё раз повторить: по замыслу Всевышнего, интимные отношения возможны только между альфой и омегой, состоящими в браке. Уроки в воскресной школе нагоняют на шестнадцатилетнего Тэхена тоску. Он и в обычной школе еле-еле отсиживал до конца учебного дня, отсчитывая каждую минуту до звонка. Учиться подросток решительно не любил. Вернее, ему было интересно получать знания, но только на исключительные темы и желательно на практике. Тэхен мог весь день провести в госпитале при Доме, помогая ухаживать за пациентами, но слушать часовую лекцию – нет уж, увольте. Тем более, если эти лекции – подобие полового воспитания от престарелой беты, которая повторяет неизменную истину: Любовь тоже может быть грехом... Если она, любовь эта, Богу не угодна. Если, воспылавши чувствами, нарушишь правила и прикоснешься к любимому человеку до пышного бракосочетания. — И запомните: Библия четко указывает, что гомосексуализм – мерзость пред Господом. ...если сумеешь полюбить не того человека. В классе пахнет пылью и немного яблочным соком, который часом ранее был разлит в пластиковые стаканчики. Посреди комнаты – длинный стол, заваленный тетрадями и ручками, по бокам – по не менее длинной скамейке, на которых сидят скучающие подростки. На деревянной доске перед учениками написана тема занятия: «Гомосексуалисты не унаследуют Царства Божиего». Тэхен вздыхает. Как же ему надоело слушать одно и то же! — Правительство узаконило браки между представителями одного сабгендера, и это вас может привести в заблуждение. Вы можете подумать, что это в порядке вещей, что, как заверил Президент, каждый имеет выбор и право строить свою жизнь как ему хочется и сексуальные предпочтения – личное дело каждого, — разочарованно качает головой омега. — Но это в корне неверно! От пронзительного возгласа закладывает уши. Рядом с Тэхеном сидит Чонгук. Мальчик отчаянно пытался сконцентрироваться на уроке первый час, но в итоге сонливость его сморила, и теперь альфа сладко посапывает, уронив тяжёлую голову на сложенные руки. Вот уж кого действительно не заботит образование. Тэхен даже немного завидует Чонгуку: тот и в обычную школу не ходит, и в воскресной может безнаказанно отсыпаться. То ли дело Сокджин! Средний брат был самым прилежным учеником и примером для других. Его даже хотели досрочно перевести в группу с детьми постарше, но тот отчего-то воспротивился. Учителя уже говорят, что с его ревностным характером и верой в будущем Джин станет пастором. Сокджин сидит напротив Тэхена и впитывает информацию как губка. Он жадно заглядывает в лицо учителя, слушая лекцию, задает вопросы и неустанно конспектирует важные моменты. Остальные ученики, подобно Тэхену, тоже не слишком заинтересованы. Кто-то рисует на полях рабочих тетрадей, кто-то просто витает в облаках. — Бог не создал человека с гомосексуальными наклонностями. Библия сообщает, что человек становится гомосексуалистом из-за греха и только по собственной воле! Стрелки часов двигаются словно в замедленной съёмке. А ведь из-за чего вся эта повернутость на теме гомосексуализма возникла? Вот уже второй месяц учителя разжевывают одну и ту же тему не просто так. Дом потряс скандал, каких христианская община ещё не видела: замужнего омегу застали с другим омегой в одной постели! Эти двое бесстыдно занимались развратом неведомо сколько времени, прежде чем их разоблачили. Святой Отец приказал провинившихся развести по разным комнатам и держать под наблюдением, пока он и другие пасторы решали, как лучше поступить в данной ситуации. Решали долго, не менее нескольких дней. А затем огласили результат на воскресном служении: грешников-гомосексуалистов выставить из Дома на волю судьбы, поскольку те каяться не хотели и свою связь не считали порочной. Вот только задуманное в полной мере выполнить не получилось. Омега, который был замужним, повесился на шнуре от собственного халата, так и не дождавшись решения Святого Отца. Так что за стены Дома выперли только второго, и какая его ожидала участь до сих пор неизвестно. И хотя Чонгук говорил, что изгнанца убил Намджун, Тэхен предпочитает наивно верить, что тот несчастный омега смог убежать и обрести покой где-нибудь в тихой местности. — Всем тем, кто поверил в Иисуса Христа как своего Спасителя, Бог обещал помочь победить грех, включая гомосексуализм. Поэтому мы должны следить за чистотой своих мыслей и деяний и просить у Господа сил, чтобы противостоять искушениям. Именно из-за произошедшего в Доме наступила массовая промывка мозгов. В воскресной школе фразу «гомосексуализм – грех» вбивали с такой настойчивостью, что Тэхену она едва не снится. — Так что если вы чувствуете у себя подобные желания, вам нужно усиленно просить прощение у Бога. Ведь когда мы чувствуем злость или порыв сказать неправду, когда поддаемся соблазну чревоугодия, мы в состоянии себя контролировать. Так же и это… Тэхен? Подросток замер, поняв, что его гримаса не осталась незамеченной. — Тэхен, ты не хочешь объяснить нам, с какими словами ты не согласен? Господи, ну почему именно сейчас… Сокджин сверлит его тяжёлым взглядом, будто бы говоря: «Опять ты за свое. Неужели так трудно не выделяться?», и даже Чонгук приоткрыл сонные глаза, разбуженный окриком учителя. — Я просто… Десяток пар глаз одноклассников в ожидании пялятся на него. Наконец-то что-то интересное будет! Не каждый день отчитывают сына Святого Отца. Альфа выдыхает и, набравшись смелости, вскакивает из-за стола и выпаливает: — Я не согласен со всем, что Вы сказали! Как можно сравнивать любовь и… и чревоугодие? Это же абсолютно разные вещи! Да, человек может проконтролировать, сколько съесть или сказать правду, когда хочется соврать. Но любовь… Это же неконтролируемое чувство, оно просто возникает, и всё, захватывает с головой. И если, — Тэхен сглатывает, — если я, допустим, всем своим сердцем любил бы другого альфу, разве не большим грехом считается врать самому себе и окружающим, что никаких чувств и желаний у меня нет? В классе воцаряется такая плотная тишина, что Тэхен слышит жужжание мухи. Насекомое нагло уселось на кромку стакана с недопитым соком. — А тебе нравится другой альфа? Вот же черт. Тэхен тут же прикусывает язык, понимая, в какую ловушку угодил. Ему не нравятся альфы. Но и омеги тоже никаких чувств не вызывают, ровно, как и беты. Подросток сгоряча привел неудачный пример, и если ситуацию не исправить, его ожидают печальные последствия. Чонгук рядом садится ровно, выпрямляя спину, вся его поза говорит о напряжении. Младший брат постепенно из долговязого подростка превращается в мужчину, и пускай его фигура всё ещё угловата, а нос и щеки украшают прыщи, уже сейчас он на голову выше Тэхена. И, несомненно, сильнее. Сокджин тоже занервничал; в отличие от Чонгука, кулаками махаться он не настроен. В духе Джина уболтать учителя или перевести тему, дипломатично замяв конфликт. Оба такие разные, но они не раздумывая вступятся за самого старшего брата. Но эту проблему создал Тэхен, и он должен решить это в одиночку, не втягивая других, иначе… Что ж, слухи после сегодняшнего урока и так появятся, и лучше, если там будет фигурировать только одно имя. — Я не говорил ничего, что бы заставило Вас так думать, — говорит твердо, хотя коленки под столом трясутся. — Просто пытаюсь донести, что не целесообразно приравнивать любовь к чревоугодию или считать, что гомосексуальность – это только плотские утехи, а не возвышенное, неконтролируемое чувство. — Это можно контролировать, Тэхен, — с нажимом твердит учитель. — Гомосексуализм – это грех, болезнь души, от которой Господь в силах избавить. — Это не болезнь! Люди рождаются такими, это в генах! Вот Вы можете поменять свой цвет глаз? Так и человек не может изменить ориентацию. Проводили множество исследований, еще столетие назад было доказано, что гомосексуальность – не болезнь, ее не нужно лечить… Учитель злорадно ухмыляется: — Так, значит, тому, что говорит правительство и их исследованиям, ты веришь больше, чем тому, что написано в Библии? — он раздосадованно цокает языком. — Я поговорю со Святым Отцом о твоём воспитании. Кажется, общеобразовательная школа дурно на тебя влияет. Имеет смысл перевести тебя на домашнее обучение и оградить от внешнего мира. — Я не… — Достаточно! Садись, Тэхен, довольно оправданий. Класс, запишите домашнее задание… Дальше спорить бесполезно. Противный учитель точно донесет всё до Захарии, непременно приукрасив ситуацию и выставив парня в самом худшем свете. Тэхен в том возрасте, когда горячность и максимализм заставляют совершать необдуманные поступки. Он уверен в своей правоте, но доказать ее не может, оттого и злится. — Я тебе верю, — шепчет Чонгук, пока учитель что-то шкрябает мелом на доске. — Правда, Тэ. — Во что веришь? — старшему кажется, что он ослышался. — Что искренняя любовь не может быть грехом, — просто пожимает плечами альфа. — Так что… Если у тебя есть кто-то или появится со временем, то ты люби этого человека, ладно? Независимо от того, что будут говорить в Доме, я буду тебя защищать. Чонгук выпячивает грудь, демонстрируя не по годам развитые мышцы. — Обязательно, — со смешком отвечает Тэхен. — Когда кто-то появится, ты узнаешь первым. Старший обещает это с лёгкостью на сердце. Чтобы он и влюбился? Невозможно.* * *
— Тэхен? Тэ, проснись! Толчок в плечо вырывает из пучины запутанных воспоминаний. Тэхен промаргивается, пытаясь привыкнуть к слишком яркому свету ночника, одновременно с этим медленно доходит: он больше не шестнадцатилетний борец за справедливость. — Тебе вновь кошмары снились, ангел. Кошмары? Нет, только обрывки прошлого, что так настырно лезут в настоящее. Юнги сидит рядом и обеспокоенно гладит Тэхена по вспотевшей спине. Поверх одеяла раскиданы грифельные карандаши и скетчбук, а за окном стояла кромешная тьма. Сейчас могла быть как глубокая ночь, так и вечер: солнце в феврале садится рано. — Я в порядке, — голос Тэхена звучит хрипло после сна. — Который час? — Около пяти вечера. Ты уснул сразу после обеда, и я не стал тебя будить. Точно. Ему нужно было отдохнуть. День выдался паршивый, даже хуже прошедшей недели – хотя, казалось бы, хуже быть не может. Судьба Тэхена за какие-то грехи недолюбливает, если каждый раз доказывает: может и будет. Альфа себе места не находил из-за съедающей изнутри тревоги. Весь день он не мог сконцентрироваться, то и дело ронял лопату и спотыкался, опрокидывая ведра к общему недовольству других работников. И хоть Тэхен правда старался отогнать шторм переживаний, в конце концов они взяли верх и устроили сокрушительный ураган беспокойства о Чонгуке. Младшие братья всегда были слабым местом Тэхена. Пусть у них совсем небольшая разница в возрасте, альфа чувствует ответственность за их благополучие и безопасность. И когда ему в руки попала газета с громким «Десять миллионов долларов за голову Цареубийцы», защитные механизмы Тэхена обострились. Десять миллионов – это ведь много, верно? Для парня, у которого деньги – пара мятых купюр по тысяче вон, спрятанные в коробке из-под ботинок, это целое состояние. Ему даже представить сложно, насколько эта сумма внушительная. Даже десяти коробок не хватит, чтобы уместить! И, тем не менее, он, нищий по меркам общества, готов заплатить в сто раз больше, лишь бы выкупить младшего из цепких рук правительства. Надо будет – продаст себя по органам, по маленькому кусочку, пока не останутся только глаза: чтобы видеть, как Чонгук получает свободу. А если и этого не хватит на покрытие расходов, продаст и душу. Она у него израненная, ветхая, малопригодная – но тоже сойдёт, и ее отдаст торговцам, если понадобится. Но вот только торговцев никаких не существует; правительство четко дало понять, что их интересует голова лишь одного конкретного человека и ничем другим их не возьмёшь. Органы Тэхена останутся под ребрами, голова Чонгука – если повезёт, – прикручена к шее. — Расскажешь, что снилось? Юнги тянет несопротивляющегося альфу к себе на колени. Тэхен не хочет думать о своем внешнем виде. И так понятно, что не слишком привлекателен: волосы спутались, опухшие глаза от слез. Однако перед Юнги стесняться сил нет, поэтому он просто прячет лицо на груди своего парня, свернувшись в клубочек. Так спокойнее. Дом окружают забор под напряжением и толстые стены, сотни камер отслеживают незваных гостей, и охрана на каждом углу. Но только в объятиях Юнги альфа может расслабиться по-настоящему. По определению из словаря,«безопасность – это состояние, при котором не угрожает опасность, есть защита от опасности». Мысленно Тэхен нагло вычеркивает эти строки и заменяет их синонимом «Мин Юнги». — Не хочу говорить об этом. Легче притвориться, что плохой сон – плод воображения, чем объяснять, что пережитое в детстве и подростковых годах оставило отпечаток на психике. — А что хочешь? — Лежать, ощущая твои руки вокруг своей талии. Вечность. А можно несколько вечностей. Знаешь ведь, что наши души, в отличие от тел, бессмертны? Тэхен приподнимает голову, выискивая взгляд Юнги. Тот смотрит с пониманием и осознанностью, и глаза у него такие мудрые, будто и в самом деле видели всё, ещё от начала вселенной. — Как думаешь, сколько жизней ты прожил? — допытывается Тэхен. — Это моя первая, — Юнги начинает перебирать пряди на влажном затылке Тэхена. — Может быть, вторая, но не более. А ты? — Множество, — с вздохом тянет. — Почему ты так думаешь? — Мне просто кажется, что эта – моя последняя. Я так устал, что не хочу после смерти вновь возвращаться на Землю. Здесь невесело. А ты почему? — Я думаю, что живу первый раз, — шепчет на ушко Юнги, будто доверяет какую-то тайну, — потому что, увидев тебя однажды, я бы запомнил это на все последующие жизни. Такую красоту не стереть обычной смертью. Тэхен так резко садится, что завалился бы на бок, если бы Юнги не придержал его. — Ты! — Тэхен вскрикивает с возмущением, одновременно с этим растягивая губы в улыбке. — Ты такой… Господи, ты прекратишь когда-нибудь смущать меня? Вопрос риторический. Очевидно, что нет. Тэхен и не против: если у него будет возможность каждый день краснеть из-за слов Юнги, это будет его лучшая жизнь из всех прожитых. И, наверное, тот каким-то образом прочитал это молчаливое послание по глазам, потому что Юнги без слов обхватывает затылок Тэхена и накрывает его губы своими. На вкус как холодный персиковый чай и сигареты – лучший вкус во вселенной. Благодаря терпению Юнги и огромному количеству практики, Тэхен чувствует себя более уверенно в том, что касается интимности. Поэтому альфа довольно мычит в поцелуй и самостоятельно его углубляет, проскальзывая языком в приоткрытый рот своего парня. Это всего лишь мягкие касания губ, но Тэхен уже дрожит в предвкушении более сладкого наслаждения. Из-за постоянной занятости и стресса у них нет возможности насладиться друг другом в полной мере, но это не значит, что они не желают большего. Тэхен оттягивает футболку Юнги ниже, открывая себе вид на ключицы и чернильные рисунки. Альфа ведёт влажную линию губами от подбородка до яремной впадины, игриво прикусывая кожу. Юнги лишь тихо стонет и немного рычит, когда укусы становятся слишком похожи на попытку оставить метку. — Что на тебя нашло, ангел? Обычно в их отношениях инициатором близости выступает Юнги, и именно он играет ведущую роль. Видеть такого открытого и раскованного Тэхена ему доводится едва ли не впервые. — Просто, — альфа чмокает своего парня в губы, — рад, что ты есть у меня. Без тебя жить было совсем тоскливо. Сон напомнил ему о временах, когда единственной мотивацией просыпаться по утрам служила потребность защитить младших братьев в новом для них месте. Сейчас те напуганные дети выросли, превратились в мужественных альф и больше не нуждаются в Тэхене так, как раньше. Но это и не страшно. Тэхен шаг за шагом учится жить для себя. И сонное лицо Юнги по утрам, ленивые поцелуи на рассвете – новая мотивация, чтобы открывать глаза. Наверное, это компенсация от Вселенной за неудачную жизнь? Мол, извини парень, живёшь ты в дерьме, так что вот тебе Юнги – бери и радуйся. Тэхен и радуется. Каждый чёртов день он просыпается и видит на подушке рядом того, кого считал недоступной мечтой. Если бы не Юнги… Черт, сложно представить, как бы Тэхен справлялся без его поддержки. И справился ли бы вообще? — Согласен, ангел. Жить без тебя — пустая трата времени. Теперь их комната это не просто четыре стены без окон, это дом, пусть и временный. Тэхен и подумать не мог, что место, которое он так ненавидел, будет ощущаться настолько тепло. В этом, безусловно, заслуга Юнги. Альфа принес с собой спокойствие. Оно, как и сигаретный дым, окутывает его и постепенно заполняет пространство. Юнги – это надежность, зрелость и непоколебимость. Если Юнги говорит: «Все будет хорошо», Тэхен ему беспрекословно верит, и это не слепое доверие по глупости. Это – выбор, который Тэхен сделал однажды и будет делать каждый день. — Пока ты спал, мне в голову пришла одна идея, — отвлекаясь от поцелуев, говорит Юнги. — Я хочу нарисовать тебя. — Но ты уже, — Тэхен указывает на позабытый скетчбук. — Там, наверное, миллион моих портретов? — Не преувеличивай, — с тихим смешком перечит Юнги. — Едва ли сотня наберётся. И я не хочу рисовать портрет. Хочу изобразить всего тебя, без одежды. Это странно? «Что ты, любовь моя, — думает Тэхен. — Если и есть в этом мире что-то странное – так это мое безоговорочное стремление выполнить любую твою просьбу. И, чтобы ты знал, просьба обнажиться для тебя мне очень даже нравится». Вместо этого Тэхен обхватывает лицо Юнги и вновь крепко целует, таким образом пытаясь передать все свои мысли и чувства. — Как ты хочешь, чтобы мы это сделали? Некоторое время уходит на то, чтобы переставить узкую кровать в центр комнаты и расправить одеяла, а также зажечь несколько свечей. В сочетании с теплым светом ночника, атмосфера по щелчку становится более интимной. Тэхен замер, нерешительно обхватив подол футболки. — Когда ты говорил, что хочешь изобразить меня без одежды, ты имел в виду совсем-совсем без?... — Ну да, — просто отвечает Юнги, расставляя на крохотном журнальном столике принадлежности для рисования. Внезапно щеки Тэхена запылали в смущении. Нет, они уже видели друг друга обнаженными. Это был естественный шаг в их отношениях, единение душ, но и тел. Однако раздеться, когда Юнги остается одет?... Тэхен чувствует некую уязвимость в этом жесте. И, зная, что там, внизу, он не возбуждён, это было неловко вдвойне. — Почему ты стесняешься? Это же всего лишь я, ангел. «Поэтому и стесняюсь!», — думает Тэхен. Альфа не стыдится своего тела, он боится не понравиться своему партнеру. И, хоть Юнги и обсыпает его комплиментами, внутреннюю неуверенность не так просто преодолеть. — Ты поможешь мне? — звучит тихо. Почему-то Тэхен уверен, что если это сделает Юнги, то ему не будет так страшно и неловко. Потому что руки альфы, заботливые и ласковые, каждым движением способны напомнить, насколько Тэхен дорог и драгоценен. Так и происходит: Юнги плавно снимает футболку, попутно оглаживая впалые бока и грудную клетку, после чего оставляет поцелуй на плече. Он двигается медленно, будто боится спугнуть зверька, но уверенно, пока Тэхен стоит, зажмурившись. — Ангел? — руки альфы перемещаются на кромку спортивных штанов. — Посмотри на меня, ну же. Тэхен секунду колеблется, а затем открывает глаза, натыкаясь на нежный взгляд другого альфы. В этот же момент Юнги тянет штаны вместе с нижним бельем вниз, попутно опускаясь на колени и не прерывая зрительный контакт. Это… стыдно, но вместе с тем альфа чувствует формирующееся сладким узлом возбуждение внизу живота. Тэхен переступает с ноги на ногу, помогая избавить себя от штанин, и с поражённым вздохом замирает, когда Юнги приподнимает его лодыжку и оставляет на коже влажный поцелуй. — Не стесняйся меня, — просит альфа на коленях, перемещаясь губами выше и целуя поочередно каждую коленку. — Ты восхитительный, ангел. Не прячься, ладно? Тэхен кивает, боясь, что, если проронит хоть слово, будет звучать слишком нелепо. С учащенным сердцебиением он полулёжа устраивается на кровати и с интересом наблюдает, как Юнги садится напротив и берет в руки скетчбук. Когда он рисует, то поразительным образом преображается. Тэхен эту милую особенность заметил ещё в тот момент, когда они прогуливали пары в заброшенном кабинете и Юнги разрисовывал доску или создавал эскизы для тату. Альфа словно растворяется в процессе: от усердия брови насуплены, голова склонена на бок, и сам Юнги настолько погружен в рисунок, что редко в состоянии поддерживать диалог. Так что Тэхен болтает сам с собой, развлекаясь, и получает от альфы согласное «Мгм» на все вопросы. Это забавно, так что альфа совсем уж наглеет, пользуясь случаем: — Хочу завести двух собак, одну очень-очень большую, а вторую крошечную. — М-м-м… Не вертись, пожалуйста. — А знаешь почему именно так? Та, которая большая, будет похожа на меня. А крошечная – совсем как ты. Согласен? — Мгм. Тэхен заливается смехом, представляя эту картину и то, как Юнги будет ворчать, когда придет момент этих собак покупать. Собственная нагота его уже совершенно не беспокоит, он привык к ощущению прохладного воздуха и простыней на голой коже и теперь довольно развалился на подушках, демонстрируя тело во всей красе. — Что такое? — Юнги отрывается от рисунка, услышав смех. — Я что-то сказал? Тэхен с улыбкой качает головой, вновь погружаясь в размышления и бессмысленную болтовню. Юнги в это время закончил с наброском и приступил к проработке деталей, если судить по сосредоточенному выражению лица и кропотливой работе рук. — Ты скучаешь по своим родителям? — неожиданно спрашивает Тэхен. Эта тема давно не давала ему покоя, хоть альфа и не решался спросить. Юнги замирает, на этот раз действительно услышав вопрос. — Да, — наконец отвечает с лёгким пожатием плеч и вновь возвращается к рисунку. — Думаю, каждый бы скучал на моем месте. Я беспокоюсь о них, думаю, всё ли с ними хорошо. Мой отец был против чипирования, так что остаётся лишь надеяться, что у них есть средства для существования. Может, соседи помогают. А, может, мама смогла переубедить папу, и у них нет никаких проблем. Веселость и игривое настроение Тэхена стираются как неудачные линии рисунка ластиком. Всё это время он был так озабочен собственной жизнью и трудностями, что даже не интересовался у Юнги, как поживают его родители. Услышать такой ответ альфа не был готов. — Прости, — искренне шепчет. Если бы не он, Юнги бы смог остаться с близкими и помогать им. Семья бы не разделилась, Юнги бы не волновался об их благополучии и… — Тебе не за что извиняться, ангел. Если кто и виноват в этом, то правительство. И сбежать в Дом было полностью моим решением, ты меня ни к чему не принуждал. К слову, об этом решении я до сих пор не жалею. — Тебе буквально пришлось сбрить волосы, чтобы не раздражать отца крашеной макушкой, — Тэхен все же улыбается. — Я никогда не против обновить стиль. Думаешь, мне не идёт? Тэхен вновь смеётся, и Юнги, довольный собой, возвращается к рисунку. — Но, ангел, тебе не нужно тревожиться ещё и об этом. Когда война закончится, я с ними ещё обязательно встречусь. Расскажу, почему сбежал от них, расскажу из-за кого. И они всё поймут. — Правда? — Тэхен недоверчиво выгибает бровь. — Конечно. Когда я познакомлю тебя с ними как следует, они тебя полюбят даже больше, чем меня. — Юнги… — И я вовсе не преувеличиваю. У родителей на то есть все причины: из-за тебя их сумасбродный сын наконец оставил сомнительные тусовки и взялся за ум. А ещё у тебя невероятная душа и сердце. Ты не можешь не нравиться, Тэхен. Порой от слов Юнги замирает дыхание. Тэхен так сильно хочет, чтобы сказанное воплотилось в реальность! Чтобы война закончилась, познакомиться с людьми, благодаря которым на свет появился Юнги. Чтобы без страха покинуть Дом Вознесения и любить друг друга открыто. От представленной картины одновременно настолько хорошо и плохо, что Тэхен с щемящим чувством в груди закрывает лицо ладонями. — Ангел, если не прекратишь вертеться, процесс затянется до утра. — Мне надоело, — честно отвечает Тэхен. — И вообще, это несправедливо: почему я без одежды, а ты нет? — Хочешь, чтобы я тоже разделся? Изначально Тэхен думал, что это именно то, что ему нужно. Однако сейчас, представив, что его любимый человек обнажится и будет сидеть на расстоянии вытянутой руки, а прикоснуться к нему будет невозможно, это уже не кажется хорошей идеей. — Нет, — подумав, говорит Тэхен. — Но могу я хоть посмотреть, как получается рисунок? Обычно Юнги не слишком любит показывать незаконченные работы, абсолютно безосновательно стыдясь промежуточного результата. Но на этот раз альфа кивает, и Тэхен, обмотавшись простыней, подходит ближе и заглядывает тому через плечо. На рисунке – прекрасный незнакомец с точеными изгибами фигуры и совершенными чертами лица по-королевски раскинулся на кровати, согнув одну ногу в колене. Тэхен немного краснеет и старательно избегает смотреть на линию бедер и паха, но в остальном – он поражен красотой юноши на рисунке. Неужели Юнги видит его вот таким? Неземным и… идеальным? — Тебе не нравится? — неверно толкует его молчание парень. — Нет-нет, рисунок великолепен! Я просто не ожидал. Хотел бы я быть, как он, — Тэхен, опираясь одной рукой о спинку стула, пальцами второй аккуратно проводит по линиям изображения. Нарисованный Тэхен похож на греческого бога. А ещё в его взгляде читается непоколебимость, волевой подбородок выдвинут вперёд. Всем своим видом он будто заявляет о силе. А ещё, хоть и сложно заметить на рисунке, этот Тэхен по-настоящему счастлив. Его не колеблют проблемы правительства и Дома, он живёт исключительно для себя и не приносит себя в угоду другим. Реальный Тэхен на такое не способен. — Но ты уже, — возражает Юнги. — Ты думаешь, я такой же сильный? Альфа тяжело вздыхает, будто общается с ребенком, и тянет Тэхена к себе на колени. — Послушай, ангел. Ты себя очень сильно недооцениваешь, ясно? Может, в тебе не столько мышц, как у Чонгука, и у тебя нет стольких последователей, как у Сокджина, но это не делает тебя хуже. Тэхен опускает голову, про себя удивляясь, как Юнги каждый раз удается так тонко подмечать детали и видеть суть проблемы. — Раз уж на то пошло, это ты помог им такими стать. Потому что у тебя, ангел, невероятно большое любящее сердце, готовое дать тепло каждому жаждущему. И в тебе спрятан невероятный силы дух, просто ты сам пока в себя не веришь. — Мне хватает того, что в меня веришь ты. — Я всегда буду, — искренне шепчет альфа. — Что бы ни случилось… — Юнги… Так много хочется сказать. Я тоже буду в тебя верить, несмотря ни на что! Ты сильнее меня. Моё сердце больше всего хочет делиться теплом с тобой. Люблю, люблю, люблю… Тэхен, проникновенно глядя в глаза Юнги, набирается смелости, чтобы произнести это вслух. Стук в дверь застаёт их врасплох. Как по команде альфы поворачивают головы в сторону входа в надежде, что им померещилось. — Блять, — шипит Юнги, когда стук повторяется. — Быстро оденься. Тэхен и без подсказки сам понимает, что если их увидят вот такими – вопросов не оберешься. — Подождите минутку, — с дрожью в голосе кричит альфа, наспех завязывая простынь на талии. Гость оказывается на редкость нетерпеливым. Как только он заслышал голос Тэхена, то без раздумий толкнул дверь. Сокджин замирает посреди комнаты. — Что у вас здесь происходит? — спрашивает с недоумением, переводя взгляд с одного альфы на другого. Тэхен уже открывает рот, чтобы дать какое-то оправдание, сказать хоть что-нибудь, как вдруг взгляд Сокджина цепляется за покинутый скетчбук, предательски открытый на самом компрометирующем изображении. В глазах Джина мелькает нехороший блеск, и он, взглянув на наручные часы, зло цедит: — У вас есть минута, чтобы найти происходящему оправдание, прежде чем я пойду и расскажу всё Святому Отцу.