KINGSLAYER

Просто еще одна война,

Еще одна семья разделена.

Сегодня уйдут остатки моей веры…

Всего лишь шаг с обрыва –

Очередной обычный день в нашем мире.

Skillet — «Hero»

Чонгук ненасытный. Жадный, доминирующий, ласковый, до беспамятства жертвенный, когда дело касается удовольствия. Он, словно сорвавшийся с цепи пёс, зажимает Чимина в любом укромном – и не очень – уголке и делает то, что гордо именует любовью: кусает, целует, шепчет извращённые фантазии и обжигающие слова, отдает и принимает. «Дорвался», — с вымученной улыбкой говорит Чимин каждый раз, когда альфа, не особо церемонясь, зарывается носом в его живот и спускается поцелуями ниже. Или, как сейчас, прижимает к себе спиной, обхватывает поперек талии и с просящим «можно?» вбивается в опухшую дырочку. Утренняя тишина в комнате разбавляется едва уловимым скрипом матраса и сиплыми вздохами, что против воли срываются в подушку. В ранних сумерках их тела тесно переплетены, они лежат на боку на мятых, влажных от смазки и пота простынях. Чонгук сжимает Чимину горло, вылизывая и покусывая соленый затылок, и мелко толкается бедрами, так, чтобы не создавать лишнего шума и старенькая кровать не сломалась раньше времени. Хотя, сломайся она сейчас, даже если бы они рухнули сию минуту на пол – альфу бы это не остановило, не отвлекло от любимого занятия. Он слишком пристрастился. Первые разговоры были неловкими, когда Чимин объяснял, как должна проходить подготовка и как омегу следует растягивать. А затем неловкость быстро стёрлась губами и языком, а полученные теоретические знания на практике так и не применялись. Чонгук брал Чимина так часто, что повода попросту не было: тело омеги всегда было готово принять альфу. — Нас могут услышать, — слова Чимина заглушаются подушкой. — Ты сам ко мне полез. — Я тебя обнял. — Так мне остановиться? — вопрос звучит не без лукавства. — Только попробуй, — с угрозой шепчет Чимин и сам оттягивает в сторону скользкую из-за выделений ягодицу, пальцами касаясь основания члена и колючего лобка альфы. Они занимаются этим уже несколько десятков минут, и, как бы они ни старались вести себя тихо, Чонгуку кажется, что весь Дом слышит это безумие. Все эти скрипы, шорохи, стоны, собственное сердце, что стучит, по ощущениям, не тише церковного колокола, и шлепки – потому что Чонгук себя контролирует плохо и постепенно вбивается с бо́льшим размахом, – свидетельство их сладкого греха. Они слишком беспечны; после ночи в храме им удалось остаться незамеченными, и теперь с каждой подобной выходкой их внимательность слабнет. Этим утром Чимин не хотел выпускать Чонгука из постели на тренировку – и вот чем это обернулось. Пожалуй, впервые альфа был рад тому, что правительство контролирует рождаемость, и, благодаря специальной вакцине, которую вкалывают в ещё бессознательном возрасте, зачатие без одобрения государства невозможно. Иначе с его настойчивостью совсем скоро плоский животик Чимина округлился бы. — Ты похотливое животное, — шипит омега на особо сильном толчке, но даже не пытается отстраниться. — Я бы, может, прислушался к твоим словам, но ты так сладко стонешь на моем члене, что и не разобрать. — Чонгук! — Т-ш-ш, — большой палец давит на адамово яблоко омеги, чтобы сдержать его скулеж, — ты слишком громкий. Не отводя взгляда от двери, альфа наращивает напряженными бедрами темп, взбивая смазку между их телами в белую пену. Под новым углом омега совсем обмякает, ведь головка члена то и дело проезжается по простате, Чимин теряет связь с реальностью и, закусив уголок подушки, не сдерживает слез. Чонгук чувствует, как внизу живота сладко нарастает и тянет узел удовольствия, ещё немного – и он кончит во второй раз за утро. — Только не внутрь, — предупреждающе рычит Чимин. Он тоже уже на грани. Чонгук научился подмечать поджавшиеся пальчики на ногах, хриплые стоны и слезы, выгнутый в экстазе позвоночник. Чтобы помочь своему омеге, он обхватывает покрасневший, почти бордовый от трения о простыни маленький член и несколькими движениями заставляет того излиться. Сам лениво ещё недолго вбивается в опухшую дырочку, пока омега не скулит из-за чувствительности, и едва успевает вовремя вытащить, чтобы кончить тому на поясницу. В голове пусто-пусто ещё несколько минут, и всё, чего хочет Чонгук – прикрыть глаза, провалиться в сон, сжимая в объятиях мягкое влажное тело омеги. Но себе отлеживаться не позволяет. Во-первых, нахождение рядом с голым, пахнущим возбуждением Чимином не сулит ничего, кроме вставшего до боли члена. Во-вторых, об омеге нужно позаботиться, прежде чем уходить на тренировку. Поэтому Чонгук находит влажные салфетки на прикроватной тумбочке, обтирает себя, а затем стирает семя и смазку с Чимина. Когда он проводит холодной салфеткой между чувствительных ягодиц, омега недовольно стонет – капризничает. — Пойдешь со мной в душ? — спрашивает, оставляя дорожку из поцелуев на позвоночнике. — Я помою тебя. — Мне лень, — честно говорит Чимин, подставляя шею под нежные прикосновения губ. — Я отнесу тебя. — Чон Чонгук, — тот переворачивается на живот и, альфа уверен, совсем не случайно пихает розовой пяточкой в ребра. — Ты время видел? Почти пять утра, а я уже устал из-за твоего неуемного сексуального аппетита. Ещё один раунд в душе моя задница просто не переживет, так что вали на свою тренировку и дай мне поспать. — Не говори потом, что я не пытался быть романтичным, — Чонгук отвешивает лёгкий шлепок по ягодицам, затем, секунду поразмыслив, оставляет и на них поцелуй, чем зарабатывает ещё один удар пяточкой. Не было и сомнений, что неугомонный омега всегда будет таким вредным и строптивым. Чонгуку на тренировку самому не хочется. Плевать, что режим, что положено, что Намджун ждёт – это всё становится неважным, когда на противоположной чаше весов находится Чимин. И, будь это любая другая ситуация, Чонгук бы послал тренера куда подальше и залез под одеяло. Но обстановка с момента падения Намсан только накаляется, и терять бдительность сейчас нельзя. Президент до сих пор молчит о случившемся. Нет сомнений, что эти новости до него дошли, но по каким-то причинам он решил не освящать это. Вероятно, он боится заявить народу о страшной трагедии. Или чего-то выжидает. — Мы же встретимся на завтраке? Чимин выгибается на смятых простынях, словно сонный мягенький котенок, прежде чем перевернуться на спинку. Он альфу не стесняется, не пытается прикрыться. И от Чонгука не ускользает, с какой жадностью тот проводит взглядом по дорожке волос на животе к паху с тяжёлым членом. А потом будет показушно жаловаться, что из-за альфы сидеть не может. — Скорее всего, — кивает, натягивая белье и спортивные штаны. — Займешь мне местечко? — Угу, — мычит Чимин, кажется, вновь провалившись в сон. Действительно утомился. Чонгук перед выходом заботливо оставляет полный стакан воды на тумбочке, чтобы избежать обезвоживания омеги. Было бы неплохо обтереть его ещё полотенцем и сменить простыни на свежие, но на это времени уже не остаётся. Прикрывая двери в комнату, Чонгук надеется, что омега всё же не будет спать до самого завтрака и успеет улизнуть незамеченным.

* * *

— Джакомо! Чонгука приветствует детский окрик, стоит ему только переступить порог тренировочного зала. В следующую секунду в него с разбегу врезается лохматый ребенок, что тут же обхватывает цепкими ручками альфу за ноги – выше не дотягивается. Чонгуку его лица не разглядеть, но и одного вида черной макушки хватает, чтобы узнать сына Намджуна. Пусть с их последней встречи прошло больше года, маленького альфу невозможно забыть. — Енджун? Ты так вырос, надо же! Это, на самом деле, правдой не является. Енджун выглядит меньше чем дети его возраста и с прошедшей встречи будто бы не вырос и на сантиметр. Единственное изменение – отросшие волосы, что прикрывали пытливые глазки. — А папа говорит, что я совсем не подрос. — Твой папа очень невнимательный. Ещё чуть-чуть и будешь как я ростом, — поднимая ребенка на руки, подмигивает Чонгук. — По какому поводу ты к нам приехал? — Я решил, что так будет лучше, — отзывается Намджун. Наставник быстро идёт на поправку, и о полученной травме ноги свидетельствует только костыль, стоящий поодаль. — Енджун пока будет жить здесь. Это заставляет Чонгука задуматься. Намджун своего сына очень любит, но когда дело касается безопасности – в ход идёт разум, а не чувства. Когда Чонгук только попал в Дом Вознесения, Енджуну не было и года. Но уже тогда омега раздумывал о том, куда бы пристроить сына. И когда ребенку исполнилось три, то его переместили в Дом Молитвы, что находится на другом конце страны. С тех пор он приезжает на несколько недель каждый год, порой Намджун навещает сына. Но чтобы забрать Енджуна окончательно? Неужели страх смерти на задании в Намсан так сильно изменил взгляды наставника? Чонгук ставит мысленную галочку спросить об этом, когда Намджун будет в хорошем расположении духа. — Так, тренировки на сегодня отменяются? — И не надейся, щенок. Следуем расписанию, Енджун тебе мешать не будет. Только сейчас Чонгук замечает на одном из матов импровизированный детский уголок: на пёстром одеяле разбросаны маркеры, некогда ценные бумаги изрисованы плодами детской фантазии, на полу лужа от пролитого сока. Енджун развлекал себя как мог в этих тоскливых серых стенах. — Хочешь посидеть у меня на спине, пока я отжимаюсь? Детские глаза загораются восторгом, и альфочка с энтузиазмом кивает. Конечно же он хочет! Чонгук бежит несколько кругов разминочного бега, пока ребенок пытается бежать рядом, старательно подражая взрослому. Его короткие ножки не поспевают за темпом, так что Чонгук, рискуя получить подзатыльник от Намджуна, сбавляет скорость и позволяет себе немного подумать о сложившейся ситуации. Дом Вознесения считался резиденцией Святого Отца, самым большим и, соответственно, самым богатым укрытием. Семьи некоторых спонсоров также нашли здесь пристанище, так что в средствах Дом обделён никогда не был. Но вместе с тем он остается самым небезопасным. Как минимум потому, что находится в столице, где правительские ищейки готовы носом землю рыть, лишь бы найти предателей. Да и большое количество жителей Дома само по себе является угрозой: чем больше людей знают о тайне, тем выше шанс разоблачения. По сравнению с ним Дом Молитвы и Дом Спасения, расположенные в других концах страны, намного более защищены. Намджун на первое место ставит безопасность. Ему ли не знать о рисках? Привести сюда сына – смелый, но безрассудный поступок. Особенно сейчас, когда правительство в бешенстве и ищет виновных за содеянное в Намсан. «Если бы у меня был ребенок, — словно из ниоткуда возникает мысль, — Я бы держал его как можно дальше от Сеула». Прежде мысли о собственном потомстве Чонгука не посещали, и от неожиданности он даже прекратил бег. Тут же маленькое тельце Енджуна врезается в него – малыш не успел затормозить. — Прости, — Чонгук ловит его, не давая разбить нос. — Ещё несколько кругов, и мы закончим. Хочешь посидеть пока? Енджун, порядком уставший и покрасневший, садится на скамеечку возле отца, пока Чонгук продолжает бег. Боковым зрением поглядывает на Намджуна, в тайне надеясь, что наставник выдаст себя какой-нибудь мелкой деталью. Неужели в Доме Молитвы стало небезопасно? Он самый маленький из трёх Домов, а его жители, хоть и были с своеобразными характерами, всё же крепко держались друг за друга и ни за что бы не поставили укрытие под угрозу. Так, что такого мог узнать Намджун, если за кратчайший срок в спешке перевез сюда сына? Какой информацией он обладает и откуда ее получает? В глазах наставника, когда он переводит взгляд с планшета и смотрит прямо в черные омуты Чонгука, – ни капли страха, волнения или тревоги. Всё та же задумчивость, мудрость вперемешку с высокомерностью и чувством собственной важности. — Щенок! Под ноги смотри хоть иногда – у тебя шнурки развязались! Готов даже травму получить, лишь бы тренировку пропустить? И двигайся быстрее, не на прогулке всё-таки! Со вчерашнего дня решительно ничего не изменилось. Ни в поведении Намджуна, ни во взгляде, ни в голосе с приказными нотками. Так и не скажешь, что у омеги есть свои скрытые дела. Но Чонгук, шнуруя кроссовки на три узла, не может отделаться от неприятного чувства внутри, что так и подкатывает к горлу тошнотворной волной. Предчувствие неминуемой беды ещё никогда так сильно не донимало альфу, и как бы сильно он ни пытался от него абстрагироваться – ничего не получалось. Рано или поздно правда всплывёт на поверхность, но в том то и дело, что каждая упущенная минута может стоить кому-то жизни в их несправедливом мире. К Намджуну доверия не осталось, Чонгук больше не знает, чего от него ожидать. И он абсолютно уверен: внезапный визит Енджуна имеет под собой глубокое основание. — Как у тебя дела? Нашел друзей? — сквозь стиснутые зубы спрашивает он альфочку, когда тот разместился на его спине. Ребенок совсем не тяжёлый, Чонгук его веса практически не ощущает, однако это уже третий круг отжиманий, так что руки понемногу начинают дрожать. — В прошлую нашу встречу ты был не слишком весел. — Друзей не нашел, — Енджун беззаботно покачивает ножками. — В воскресной школе дети противные, а в обычную школу я больше не хожу. Поэтому хорошо, что я сюда переехал. Здесь у меня есть ты и папочка. «Папочка» Енджуна особой радости этому союзу не выказывает, но и не препятствует общению Чонгука с сыном. Хотя его первую с ребенком встречу вряд ли можно назвать удачной. В те годы всем было нелегко: Намджуну – из-за потери мужа, его единственной опоры. Чонгуку – из-за потери семьи. А Енджун, хоть и ничего не смыслил, всё равно ощущал зависшую напряжённую атмосферу. Наставник нередко приносил на тренировки переноску с малышом. Оставить его было не с кем: тот постоянно капризничал, и ни одна омега в Доме не желала за ним присматривать. И вот, на одной из тренировок, когда Намджун отлучился на несколько минут, Енджун опять расплакался. И ревел он так надрывно и тяжело, что Чонгук даже испугался – а не задохнётся ли? Опыта у Чонгука было не то чтобы много, однако он помнил, как его мать управлялась с младшеньким сыном. Поэтому альфа взял ребенка на руки, и, пускай не сразу, но всё же получилось его успокоить. Пришедший в скором времени Намджун был просто в бешенстве от этой картины. Понять его можно: лишившись мужа, он полностью сосредоточился на сыне, и идея безопасности малыша стала для него приоритетной. И когда он увидел, что Енджун всхлипывает на руках Чонгука, на инстинктах отреагировал быстрее, чем успел подумать. Омега выхватил малыша, прижал к себе одной рукой, а второй что есть силы влепил Чонгуку звонкую пощечину. Это был первый раз, когда он ударил Джакомо. В панике ему подумалось, что альфа хочет отомстить за жестокие насмешки и отыгрывается на беззащитном Енджуне. Лишь погодя, сквозь слезы, Чонгук смог объяснить истинные мотивы, рассказать, что всего лишь хотел помочь. Намджун стоял посреди пустого зала, уставший от бессонных ночей, голодный и злой на самого себя. А рядом – только два плачущих ребенка. — Не смей реветь, Джакомо, — приказал он. — Это жалко. После этого омега позволял Чонгуку проводить время с Енджуном, хоть всё ещё побаивался оставлять их наедине. Но Джакомо бы никогда не навредил ребенку. В Доме у него не было друзей, кроме Тэхена. А Енджун был примерно того же возраста, что и погибший брат, так что Чонгук видел в нем отголоски своей прошлой жизни. Сейчас их едва ли можно назвать друзьями; разница в возрасте и воспитании, а также расстояние в сотни километров поспособствовали тому, чтобы стереть воспоминания о прошлой связи. Но, даже несмотря на это, у Чонгука всё ещё остались теплые чувства по отношению к ребенку, что когда-то так сильно напоминал семью. — А как обстановка в целом? — будто невзначай интересуется. — Что говорят взрослые? — Обстановка как обычно. Хотя, знаешь, — Енджун задумчиво хмыкает, — я слышал, как учителя в воскресной школе между собой говорили, что Святой Отец совсем забыл про другие Дома и никак не помогает, не привозит еду. Что он совсем не заботится и оставил на при… — ребенок громко засопел, пытаясь вспомнить слово. — Произвол! Дом Молитвы для Захарии подобен гниющей ране: его хотелось вырезать или прижечь, чтобы избавиться от страданий. Дело в том, что пасторы в этом Доме были не такими покладистыми и все пытались отстаивать свои права и свободы. Непослушание Святой Отец ненавидел больше всего, поэтому и ограничивал неугодных на свое усмотрение. Но раньше об этом разговоры не велись, насколько Чонгуку известно, лишения касались только пасторов, обычных жителей обеспечивали всем необходимым. Так что же изменилось? — Чонгук, что значит это слово? — Какое? — альфа утратил нить разговора за раздумьями. — Что значит «оставить на произвол»? — Ох, — Чонгук полностью выпрямил руки в локтях, давая себе короткую передышку, — это значит оставить без помощи и поддержки, бросить в одиночестве. Енджун казался полностью удовлетворённым ответом, но по громкому сопению над ухом Чонгук понимает, что ребенка всё ещё что-то тревожит. — Спрашивай, если есть вопросы. После минутного колебания он всё же шепчет: — Папочка тоже оставил меня на произвол? Это нечестно – задавать такие вопросы без предупреждения. Особенно нечестно задавать их Чонгуку, у которого эмоциональный диапазон не слишком широк и уровень эмпатии едва дотягивает до уровня «сносно». Что ответить ребенку, чтобы не разбить хрупкое детское сердечко? Чтобы выиграть немного времени – и чтобы отойти подальше от Намджуна, – Чонгук проходит к тренажерам. Усаживает Енджуна на соседний и даже вручает гантель весом в килограмм – уж очень тому понравилось повторять за старшим альфой. — Дело в том, что твой папа наоборот любит тебя слишком сильно. Он переживает о тебе больше всего на свете и очень-очень боится тебя потерять. Знаешь ведь, что сокровища хранят в секретных местах, в окружении охраны? Мальчик кивнул. — Ты для своего папы сокровище, Енджун. Поэтому он тебя так оберегает. В Доме Молитвы всегда было безопаснее. Признаться честно, я и сам был бы не против пожить там для разнообразия. — Но тогда почему папа привез меня сюда? Я больше не сокровище? «Если бы я знал, — с горечью думает Чонгук. — Разгадать твоего отца мне не под силу даже спустя десять лет». — Выкинь это из своей головы, — альфа треплет младшего по макушке. — Доверяй своему папе. Если ты здесь, значит, это лучший вариант для тебя. — И всё же это глупо: если бы у меня было сокровище, я бы держал его в руках и любовался каждый день. Что толку прятать? У Чонгука нет ответа на это. Ему даже не хочется представлять ситуацию, в которой пришлось бы делать выбор: попрощаться и отпустить в безопасность или оставить рядом, но каждую ночь в страхе просыпаться и проверять, всё ли в порядке? До конца тренировки Енджун сидел в своем уголке и рисовал абстрактные яркие картинки. Одну из них он даже подарил Чонгуку, принеся на вытянутых руках как дар необычайной ценности. «Что ж, — думает альфа по пути в столовую, сжимая рисунок, — хотя бы кто-то в Доме может наслаждаться беззаботностью».

* * *

С тех пор, как правительство ужесточило меры и чипирование стало обязательным, связь Дома с внешним миром – и, соответственно, с ресурсами, – сильно ослабла. Теперь поставки продуктов происходили не так часто, да и те не могли похвастаться прежним разнообразием. И если жители Дома постепенно привыкали к пресной овсянке с тостами на завтрак, то Чонгук решительно отказывался так питаться. — Поверить не могу, что мы едим это, — альфа пораженно смотрит, как ложка прямо стоит в густой жиже. — Они называют это кашей? — Честно говоря, это не самое худшее, что могло быть, — отзывается Юнги. Он, пожалуй, единственный, кто за их столом активно двигает челюстями и не морщится от вкуса. — Вы просто привыкли к качественной еде. Лучше радуйтесь, что нам пока не сокращают порции. Заметив на себе сразу несколько недоуменных взглядов, он невозмутимо продолжил: — Ну, что? Я такое в фильмах видел. — Господи, Юнги, — Тэхен тихонько фыркает. — Не говори глупости. Никто морить голодом нас не будет, отец найдет способ наладить прежние поставки. Чонгук позволяет себе мысленно не согласиться, но вслух ничего не произносит. Как бы там ни было, если отбросить предпочтения, еда – это всего лишь энергия, а без энергии он долго не протянет. С таким утешающим настроем альфа всё же принимается за завтрак. Да и какая разница, что есть, когда под боком жмется всё ещё сонный Чимин? Омега не переставал ворчать, что не выспался из-за храпа и неконтролируемого возбуждения Чонгука, а затем и вовсе устроил голову у альфы на плече, чтобы ещё немного подремать. — Если нам всё же сократят порции, — невнятно бормочет он, — я тебе свою буду отдавать. Надо поддерживать твои мышцы в тонусе. — Я буду отдавать тебе свою порцию, потому что ты омега и тебе нужно внимательнее следить за здоровьем. Ты и так худенький, так что… — Постой, — сонность омеги как рукой сняло. — Это ты сейчас намекнул, что я слабый из-за того, что омега? — Я говорю факты, — чопорно отвечает Чонгук. — Когда случаются бедственные ситуации, в первую очередь заботятся об омегах и детях. — Ты невыносим, знаешь? — Чимин, сам того не замечая, повышает голос, чем привлекает лишнее внимание. — Ты хоть когда-нибудь перестанешь относиться ко мне предвзято только из-за моего сабгендера? Уважай мое желание отдавать тебе свою порцию! Омега весь раскраснелся, настолько его раззадорила маленькая перепалка. Глаза опасно поблескивают, будто он только и ждёт неосторожно брошенную фразу, чтобы зацепиться за нее и превратить в полноценный конфликт. Проблема в том, что Чонгуку спорить больше не хочется. Вид взъерошенного, румяного омеги вызывает абсолютно другие желания, например, продолжить то, чем они занимались утром. Даже несмотря на то, что в таком состоянии омега ему мстительно расцарапает всю спину. — Поверить не могу, — в голосе Тэхена слышится улыбка. — То есть, раньше вы спорили из-за лишнего куска пирога, а сейчас за право едой делиться? Слова звучат отрезвляюще. Действительно, к чему все эти разборки? Чимин, видимо, застеснялся своего всплеска эмоций, – что очень на него не похоже, – и вместо ответа спрятал лицо в плечо Чонгука. — И всё же, — когда зрители отвернулись, прошептал на ухо неугомонный, — это я бы отдавал свою порцию. Чонгук слишком хорошо его знает, чтобы предполагать: они ещё не раз это обсудят. На повышенных тонах. И, как следствие, поссорятся. Потому после можно будет сладко и страстно мириться. От необходимости ответа освобождает Сокджин. Старший брат размашистой походкой приблизился к их столу. — Ты теперь знаменитость, — прямо поверх тарелок летит газета. — На первую полосу поместили. Отряхнув руки от крошек, Чонгук берет мятые, частично влажные от снега страницы: любопытство берёт верх над гордостью и желанием проигнорировать брата. Чимин тоже сует свой носик, заглядывая через плечо. Чернила от влаги местами превратились в уродливые пятна, да и снимок не лучшего качества. Но Сокджин не соврал: на первой полосе он, Чонгук. На чёрно-белом фото нелегко разглядеть черты лица, но сомнений не остаётся. На снимке Джакомо смотрит прямо в камеру, будто насмехается, и показывает неприличный жест средним пальцем. Акт протеста в сторону жестокости и аморальности Намсан. Это фото с камеры слежения – пожалуй, единственное, что осталось от некогда внушающего страх лагеря. «Награда в размере десяти миллионов долларов за голову убийцы», гласят жирные буквы. Слова мутнеют под пеленой захлестнувшей паники. Воздух покидает лёгкие с каждой прочитанной строчкой. Чонгук их не разбирает, текст перед ним – сплошное чёрное месиво, из которого он вылавливает обрывки фраз: «…преступник, унесший жизни невинных…», «…зачинщик терактов…», «…угроза для страны…», «покушается на место президента…». И громогласное «Цареубийца». Эмоции сменяются одна за другой с головокружительной скоростью. Поначалу это неверие, невозможность принять ситуацию. Затем – страх. Это что же получается? Правительство объявило… охоту? Десять миллионов – такова цена за его жалкую жизнь? — Как-то дёшево, тебе не кажется? — ехидно замечает Сокджин, словно читая мысли. Не кажется. За такого, как он – это даже много. Но и с такой наградой найдутся желающие Чонгука прикончить. — Эй! — Чимин вскакивает из-за стола. — Не смей говорить так. Это же… это… — Что там такое? — Тэхен перетягивает к себе несчастный кусок бумаги, изрядно помятый от рук Чонгука, и тут же пораженно охает. — Не может быть! «…Примечательные характеристики: рост около двух метров, темные волосы до плеч, большой нос с горбинкой…» Может. Происходит прямо сейчас. По необъяснимым причинам все эти годы Чонгук себя чувствовал неуловимым, неуязвимым героем. Словно персонаж компьютерной игры с прокачанными силами или волшебник под плащем-невидимкой. А на деле – потерявший страх альфа, который попался на крючок правительства по собственной вине. Как же глупо! «…если владете какой-либо информацией о личности преступника, просим сообщить…» Внезапно окружающие стены больше не кажутся надежной защитой и крепостью. Это карточный домик, готовый рухнуть под воздействием ветра. Чонгук чувствует себя словно под светом софитов, под пристальным надзором: один неверный шаг в сторону – и расстрел. Или утопающим в открытом океане, без спасательного жилета, без пресловутой деревянной двери, без спасительного баллона с кислородом. «…за укрытие преступника ожидается суровое наказание…». И за собой на дно он тянет всех, кого любит. Суровое наказание – это что? Срок в тюрьме или смертная казнь? И кого это затронет? Сокджина, Тэхена, Чи… — Чонгук! — звонкий голос омеги приводит в чувство. — Сильно болит? Ну что же ты… Болит? Чонгук отслеживает взгляд встревоженного омеги и с удивлением понимает, что в его руке лопнул стакан. Осколки впиваются в кожу, и выступившая кровь бордовыми каплями пачкает охладевшую овсянку. — Нестрашно, — альфа усилием воли приподнимает уголки губ. Боли он действительно не чувствует, и всё же покорно позволяет Чимину хлопотать над ранками и перевязать ладонь салфеткой. — Что говорит Захария? Вопрос адресуется Сокджину, лицо которого серьезно спокойное, как это обычно бывает в критических ситуациях. И, тем не менее, Чонгук будто слышит рой беспокойных мыслей в голове брата. — Святой Отец в бешенстве. Это сильно повредит нашим планам. — Чонгук теперь под прицелом правительства, а отца заботят только собственные дела?! — справедливо возмущается Тэхен. — Эти дела обеспечивают тебе безопасность, — не менее раздражённо отвечает Сокджин. — Сюда уже едет Хосок. Будет срочное собрание, чтобы пересмотреть наше нынешнее положение. Но, Чонгук. Какого черта ты снял балаклаву? — Отвали, — едва не рычит. Сдерживается, потому что рядом и без того напуганный Чимин. Чонгук себя за тот безрассудный проступок успел несколько раз проклясть. Он ведь балаклаву снял, чтобы прикрыть лицо мертвого мальчика со светлыми глазами. И теперь за это расплатится в полной мере – жизнью, если уж совсем не повезет. А удачливым он никогда не был. — Всё равно ответишь на этот вопрос перед Святым Отцом. Не сомневайся, его это очень интересует. Приятного аппетита. С этими словами Сокджин удаляется, гордой походкой рассекая между столами и привлекая внимание жителей. Каждый в след ему мягко или восхищённо улыбается: молодого пастора они любят. После такого смотреть на еду тошно. Овсянка безвозвратно испорчена, так что Чонгук, чувствуя на себе три пытливых взгляда, доливает чай и набирает побольше гренок к себе на тарелку. — Чонгук, ты… — Всё нормально, — перебивает он Тэхена, едва услышав сочувствующие нотки. — Ешьте и не беспокойтесь обо мне: правительство не первый раз имеет грандиозные планы, и чаще всего они проваливаются. Одна статья в газете ничего не значит: посмотрел бы я на смельчака, который рискнёт напасть. Звучит он твердо и уверенно. И, видимо, эта уверенность передается и Тэхену с Юнги, потому что оба альфы облегчённо выдыхают. Не успокаивается только маленький неугомонный омега. От собравшихся слез в уголках его карих глаз Чонгуку физически становится больно, и он чертовски сожалеет о том лопнувшем стакане, об эмоциях, которые не сумел сдержать. — Чимин, не вздумай плакать, — строго приказывает. Я не стою твоих слез. Прости, что так напугал. Опять. — Я и не хотел, — фыркает омега и украдкой вытирает влагу с щек. — Ничего же серьезно не произошло, правда? Мы… То есть, Святой Отец и Хосок что-нибудь придумают? Хотелось бы верить. Но «придумать» – не значит обезопасить. Сколько бы ни было власти в руках этих двоих, гарантий они дать не могут, хоть и сделают всё, что в их силах. Не потому, что дорожат жизнью Чонгука, нет. Потому что слишком много ресурсов уже было затрачено, слишком много жизней положено для осуществления плана, и теперь остаётся только идти до конца. — Конечно, они придумают. Не забивай себе этим голову, ладно? — по нахмуренным бровкам омеги понимает, что так просто эту ситуацию он не отпустит. Чимин состоит из толстолобого упрямства и непокорности. — Всё будет хорошо, обещаю, — заявляет твердо. — Тебе лучше сдержать свое слово, Чон Чонгук, — на лице омеги мелькает улыбка. — Знаешь, на этом фото ты так отвратительно получился… Даже Мария тебя бы не узнала. — Я тоже думаю, что нос слишком уж большой. — Нос? — Чимин прищуривается, пристальнее разглядывая картинку. И затем дразняще говорит: — В жизни он даже больше. Чонгук давится чаем. До чего же бессовестный омега ему достался! Не обращая внимания на сидящих рядом, он щекочет ребра Чимина сквозь чёрную – кажется, украденную у него, Чонгука, футболку, – чем вызывает волну искреннего и несдержанного смеха.

* * *

Впервые стены Дома посетит человек из правительства. До сегодняшнего дня все переговоры проходили на нейтральной территории, более того – Святой Отец на них не присутствовал. Вместо себя он отправлял доверенных лиц, чтобы сохранить конфиденциальность. Сейчас же ситуация накалилась до такой степени, что Святой Отец готов пойти на безусловный риск. Визит Хосока знаменует собой начало нового, более тесного сотрудничества, и стирает остатки анонимности. Теперь каждый участник большого плана будет представлен, карты раскроются. — Выдохни, Джакомо, — заметив напряжённость младшего, говорит Сокджин. — Дело не только в тебе. Произошло ещё кое-что, о чем ты узнаешь позже. В кабинете Святого Отца то и дело снуют мелкие служащие, в спешке выполняют указания вышестоящих. По напряжённым позам пасторов и тихим переговорам Чонгук и сам понял, что произошло нечто даже более серьезное, чем фото в газете. — Тебе не кажется, что уже пора перестать скрывать от меня правду? Я хочу знать всё. — Так и будет. А теперь, будь добр, спустись к черному входу и встреть господина Чона. Помоги ему доехать до кабинета, он ведь наш гость. О, Чонгук с радостью покинет пропахший воском и сандалом кабинет Святого Отца. Пасторы только-только начали собираться, но альфа уже чувствует нехватку воздуха и давящую атмосферу. Тонированный внедорожник Хосока паркуется у Дома ровно в ту минуту, когда Чонгук, накидывая куртку, выходит к подъездной дорожке. Водитель помогает господину Чону спуститься, но дальше не идёт – видимо, ему запрещено приближаться. Чонгук почти уверен, что видит этого несчастного в последний раз. Пешек на одно задание убивают сразу же после завершения, чтобы секрет не вышел за рамки контроля. И бедного водителя тоже уберут – никаких исключений. Коляска Хосока оставляет заметные полосы на девственном снегу. Альфа не по погоде одет в лёгкое шерстяное пальто и костюм в полоску, на голове шляпа, а под ней – идеальный пробор. Себе не изменяет. Чонгук наблюдает, как тот неспеша подъезжает к черному входу, то и дело оглядываясь по сторонам, будто сканирует каждый уголок. — Какие люди и без охраны, — говорит вместо приветствия, помогая затолкать коляску по пандусу к дверям. — Ты моя охрана, — Хосок шуткой не впечатлён. — Да и судя по сегодняшним новостям, звезда здесь только ты. Скромненько тут у вас, — альфа едва не сворачивает шею в попытке увидеть больше. Из холла ещё в прошлом месяце убрали праздничные декорации, и серые стены выглядели особо уныло и скучно. — Спонсор не слишком щедрый. Дом нуждался в ремонте. Он совсем новый – по меркам подобных зданий, – но строили его второпях и под большим давлением, поэтому уже спустя десяток лет некоторые этажи впору закрывать и вешать табличку: «Не входить. Опасно». — Моя семья спонсирует достаточно. Распределением бюджета занимается Святой Отец, так что все вопросы к нему. — Вот сам сейчас и спросишь. Нам наверх. К твоему счастью, лифты у нас всё же есть. — К твоему счастью, Чонгук, — хмыкает альфа. — Ведь в противном случае это тебе бы пришлось меня затаскивать на нужный этаж. Они никогда особо не ладили. В офисе от перепалок спасал Чимин, неизменно разбавляя атмосферу шуткой. Но каждый раз, стоит остаться наедине, наружу всплывает затаенная неприязнь. Проводя пятерней по уложенным наверх с помощью геля волосам, Хосок произносит: — Просто предупреждаю, — говорит «просто», а в голосе все равно сквозит надменность, — какие бы ты новости сегодня ни узнал, сохраняй спокойствие. Звучит… как невозможная для выполнения инструкция. Забавно то, насколько Хосок успел выучить характер Чонгука. Знает о его вспыльчивом характере, о порой неконтролируемой агрессии и обострённом чувстве справедливости. В то время как сам Чонгук до сих пор не разобрался, что Самаэль из себя представляет и когда тот говорит правду, а когда – ложь. Предупреждение Чонгук оставляет без ответа. Что тут сказать? Он не знает, с чем столкнется сегодня. Без слов альфа толкает дверь в кабинет Захарии и позволяет Хосоку заехать первым.

* * *

«И почему только я не позволил Чимину быть здесь?». Эти пасторы хуже торговок на базаре; все галдят и спорят, да так громко и бурно, что у альфы уже в первый час их дискуссий разболелась голова. Мнения разные, позиции пока что две: часть предлагает неуклонно следовать плану и надеяться на то, что Джакомо никто не узнает. Другая часть с пеной у рта доказывает, что нужно немедленно прекратить, зарыться глубже в землю – чтоб ищейки уж наверняка не достали, а самого Чонгука куда-нибудь подальше спрятать. Какие же они бестолковые идиоты. Что толку от таких советов? Был бы здесь Чимин, и это заседание стало хоть на капельку более интересным. Омега бы нашептывал шутки или игрался бы с пальцами альфы под столом. Даже один только запах жасмина поразительным образом способен поднять шкалу терпения. Потому что, откровенно говоря, терпения с каждой минутой всё меньше. Чонгуку противно от того, что эти бесполезные, жадные к деньгам мешки с кровью судят о нем, как о товаре. Более того, они подобным образом судят и об остальных жителях Дома. Рассматривая различные варианты, они обеспокоены лишь собственной безопасностью и толщиной кошелька. Не впервые, но все ещё поражают своей алчностью. Мерзость. — Братья мои, — наконец, Святой Отец поднимается из-за стола и простирает руки в миролюбивом жесте, — прошу всех успокоиться. Мы собрались, чтобы попросить у Господа благословение и совместно найти решение проблемы, поэтому прошу не разводить панику. По правую руку Захарии сидят Сокджин, Анания и Хосок, по левую – Намджун с Чонгуком. Намеренно или нет, Святой Отец усадил приближенных так, чтобы избежать конфликтов, но всё же не справился с этой задачей до конца. — Я понимаю, что сегодняшние новости вас напугали. Джакомо поступил глупо и безрассудно, и он понесет ответственность за свой поступок. Но давайте думать не о причинах, а разбираться с последствиями. Среди нас гость – Господин Чон-младший, которому есть что сказать. Сколько же официальности в этом тоне, да и во всей обстановке в целом. Среди всех присутствующих один он, Чонгук, одет в спортивный костюм. Остальные – в выглаженных рубашках, претенциозных галстуках и с дорогими часами на запястье. Джакомо в их сторону старается даже не смотреть. Хосок встать не может, но ему это и не нужно; властная аура вокруг него и так привлекает внимание. Даже находясь на чужой территории, он не утратил свое влияние – истинный политик. Представившись и откланявшись, он говорит: — Как вы уже поняли, ситуация непредвиденная. Мы рассматривали вариант договориться с издательством или уничтожить весь тираж в целом, пока он не попал в руки масс. Но это проигрышный вариант: во-первых, заказ на новость поступил от верхушки правительства, а значит, только Президент способен отменить весь процесс. Во-вторых, газета на данный момент – песчинка в море. Ни бумажный вариант, ни электронный не несут и половины той угрозы, что заложена в чипе. «Чип» – кодовое слово. Так думает Чонгук, потому что все пасторы в одночасье задерживают дыхание и напуганно выдыхают. Даже второстепенные персонажи в компьютерных играх реагируют более натурально. — Каждый чипованный житель страны сегодня получил персональное обращение от Президента о преступнике, подорвавшем Намсан. Нет ни шанса, что эта новость останется проигнорированной, когда людям вшили чип и отправляют напоминания. Это то же самое, что получать надоедливые электронные сообщения без возможности отключить звук. Вряд ли пасторы поняли аналогию, но всё же согласно закивали головами. — Мы не можем надеяться на удачу и полагать, что Джакомо никто не узнает. Мы также не можем приостановить наши планы. Господа, мы с вами на финишной прямой – неужели вам не жалко десятилетнего труда? Мы не можем сдаться. — Тогда что нам делать? — нерешительно подаёт голос один пастор. — Я смогу подстроить ситуацию, в которой будет пойман преступник. Само собой, не Джакомо, а другой человек. И когда правительство получит его голову – они хотя бы временно успокоятся. Тогда мы и будем действовать. Наступает тишина. Пасторы переглядываются друг с другом, в немом диалоге пытаясь выяснить, как они к данному решению относятся. — Не слишком это справедливо. По отношению к подставному Джакомо. Эти же слова крутятся в голове у Чонгука. Ещё один невинный, который погибнет в угоду играм за власть. Погибнет из-за Чонгука. Плюс один к длинному списку душ, за которые вечером придется просить прощение. — Несправедливо? — Хосок выгибает бровь. — Вас в этом вопросе действительно интересует справедливость? Или мы тут всё же принимаем серьезные решения и пытаемся переиграть правительство? В этом весь Самаэль: пожертвовать меньшим ради благополучия большинства. Хорошая позиция для политика, однако это многое говорит о личности Хосока. — На войне все средства хороши, — заканчивает он речь. Теперь последнее слово за Святым Отцом. Но Чонгук уже знает, что тот ответит утвердительно. У него нет других вариантов, а без помощи Чонов тем более не вытянет эту битву. — Мы пойдем на этот риск, — заявляет Захария. — Господь открыл мне через молитву, что уже совсем скоро мы станем свободны и остались финальные битвы. Так что мы позволим себе жертву во имя мира. Как и ожидалось, всё, что оправдано волей Божьей, немедленно вызвало волну одобрения и восхищения у пасторов. Одно хорошо – это скучное собрание наконец закончено. Чонгук не против вновь перекусить и приступить к тренировкам, и желательно как можно скорее: чем быстрее он закончит, тем быстрее сможет провести время со своим омегой. — Не так быстро, Чонгук, — на колено ложится широкая ладонь Намджуна, буквально пригвождая к твердому стулу. — Ещё не конец. Альфа растерянно оглядывается на присутствующих, пытаясь вычислить, что ещё ждёт впереди. Но, судя по растерянным лицам пасторов, они тоже в недоумении. — Следующая неутешительная новость, — Захария обводит взглядом кабинет, убеждаясь, что каждый его слушает. — Как вам известно, ведущий новостей Господин Ли – наш надёжный и очень важный сторонник. Благодаря ему мы узнавали все новости задолго до того, как они попадали на экраны. Чонгука словно окатили ведром холодной воды: резко и безжалостно. Он хочет заткнуть уши, подобно маленьким непослушным детям, и проигнорировать то, что дальше произнесет Святой Отец. Знает, что ничего хорошего не услышит. Господин Ли является некой легендой телевидения – он на протяжении многих лет ведёт новости на государственном канале и для всей страны за столь долгий срок успел стать главным источником информации, ему доверяли. И в то же время Ли работал на Святого Отца, не раз помогая в сложных ситуациях. Он был незаменим. — Мы не могли выйти на контакт с господином Ли последние несколько дней. Сразу после подрыва Намсан он будто сквозь землю провалился, я уже успел подумать, что его утащили ищейки. Но сегодня мы получили весточку: там указывалось включить новостной выпуск. «Это не может закончиться хорошо, — думает Чонгук, — определенно случилось что-то страшное… Ещё и слова Хосока… Неужели он заведомо знает, что будет в новостях?». Захария проводит по сенсору, встроенному прямо в мраморную столешницу, и стена с книжными полками на противоположном конце кабинета плавно отъезжает в сторону, являя внушительных размеров телевизор. Чонгук ожидал чего угодно: избитого Господина Ли, заявление президента о том, что установлена реальная личность Захарии, что на Землю летит метеорит… И даже испытывает некого рода разочарование, когда репортаж идёт довольно стандартно: официальное заявление президента о трагедии в Намсан, показания свидетелей – сфальсифицированные, само собой. Все работники Намсан сгорели вместе с самим лагерем. Новости, конечно, не самые приятные, но этого стоило ожидать. После нескольких дней тишины правительство сделало громкое заявление о падении лагеря, так что сейчас все новостные источники будут обозревать эту тему. Да и Господин Ли выглядит абсолютно обычно: всё та же непринуждённая лёгкая улыбка, прямая осанка… Всё по-прежнему, верно? Затем довольно неожиданно на весь экран высвечивается то самое чёрно-белое фото. Теперь черты лица видны более четко, как и нагло выставленный прямо в камеру средний палец. Не знай Чонгук истории, что стоит за этим фото, подумал бы, что этот сумасшедший специально позирует ради красивого снимка. — Намсан пал, — говорит Ли, — вместе с ним погибли и его обитатели, которым суждено было исправиться и выйти из лагеря обновлёнными, — конечно, правительству выгоднее подать легенду о том, что все умерли. — На данный момент о преступнике известно немногое: его фото вы видите на экране. Но, как уверяет господин Президент, этого достаточно, чтобы выследить убийцу и совершить справедливый суд. За голову преступника воздается награда в размере десяти миллионов долларов, так что если вы обладаете какой-либо информацией – не ждите, обратитесь в ближайший полицейский участок. Странно осознавать, что теперь он, Чонгук, является главной угрозой в глазах правительства. За его голову дают даже больше, чем за Святого Отца! — Пока что мы не смогли найти убийцу. Однако плодотворная работа ищеек окупилась в полной мере: мы вышли на след одного из укрытых верующих. Стойте, стойте, нет! Где в этой чертовой игре кнопка паузы?! Как сохраниться? А как перезапустить, начать с начала? Это же не может быть правдой, так? Высокочастотный звук в ушах и собственное сердцебиение заглушают слова из репортажа. Вот бы и глаза закрыть, притвориться, что это всё – не по-настоящему, что это происходит с каким-то другим Чонгуком. Что эта сюжетная линия бракованная и ее можно переиграть. Но он смотрит. Следит за быстро меняющимися кадрами и молит небеса, чтобы это всё оказалось сном. На экране – с виду непримечательный дом в тени деревьев. Точная копия Дома Вознесения, только меньших размеров. — Прямо сейчас происходит облава на Дом Молитвы – как это убежище окрестили верующие. Ищейки смогли выследить одного из террористов и нашли целое логово врагов правительства. В эту секунду мы наблюдаем момент, который в будущем войдет в историю, как начало великой победы. Еще с секунду картинка остаётся неподвижной, а затем верхние этажи взрываются оглушительным грохотом. Это происходит за одно мгновенье, но Чонгук смотрит словно в режиме замедленной съёмки. В страхе он наблюдает, как черепица взмывает в воздух, выбитые окна разлетаются в стороны и остатки стен заваливаются на первый этаж, разрушая по инерции и его. Увиденное сошло бы за кадры из фильма ужасов или кошмарный сон. Но нет, это жестокая реальность. Ответ от правительства на события в Намсан. Президент будто заявляет: на каждый ваш шаг я буду делать два. — По нашим данным, логово террористов представляет собой здание с множеством подземных этажей, и не исключено, что преступники могли там скрыться. Да, да, пожалуйста, хоть бы они успели спуститься и обезопасить себя!... — Но не беспокойтесь, — спокойно продолжает Ли, — на месте взрыва лучшие представители нашей полиции и доблестные воины. Они будут охранять здание день и ночь, так что преступники либо погибнут голодной смертью, либо выйдут наружу и предстанут пред судом. Это ловушка. Людям Дома Молитвы не жить в любом случае, они обречены. — Так эта гнида нас предала! — взревел один из пасторов. — Этот Ли выдал местоположение! Только посмотрите на него – говорит так, будто его даже не колышет произошедшее! Пастора дружно заревели, выражая согласие. В их словах слышались злоба и бессилие. — Братья мои, у Господина Ли в Доме Молитвы укрывалась мать. Вы действительно думаете, что он бы пошел на такое? Утихомирить пасторов решился Сокджин. Как всегда вносит зерно рациональности и твердые факты вместо долгих пламенных речей. — Его реакция говорит сама за себя! — Прошу, не делайте поспешных выводов. Чонгук говорит себе то же самое. Не спешить, не взрываться в гневе, не распускать кулаки – хотя в данный момент больше всего ему хочется сломать чёртов телевизор. Проблему это не решит, но даст выход гневу и успокоит на несколько секунд. — Ты сам себя слышишь? — не сдерживается. Не может переварить клокочущие внутри эмоции. — Они уничтожили Дом и перебьют всех людей! Или позволят сдохнуть от голода! И ты говоришь не делать поспешных выводов?! Словно в подтверждение, на фоне продолжается репортаж и слышатся обрывки фраз о том, какое ничтожное количество времени человеческое тело сможет продержаться без еды и воды. — Джакомо, прекрати, — будь проклята эта сдержанность во взгляде, это равнодушие. — Сядь на место. Таким тоном отдают приказы собакам. Чонгуку невыносимо находиться в душном кабинете. Он хочет выйти, сбежать подальше, но смена картинок на экране переключает внимание. Вновь Господин Ли. Вещает спокойно о том, как удалось выявить преступника, как за ним следили – Чонгуку эта информация не интересна, пусть Сокджин или Святой Отец занимаются анализом. Альфа думает лишь о том, как же ему чертовски повезло, что дорогие ему люди не были в Доме Молитвы. «В Доме Молитвы всегда было безопаснее. Признаться честно, я и сам был бы не против пожить там для разнообразия». Собственные слова теперь кажутся издёвкой. Раньше Чонгук был уверен, что под защитой Дома нечего бояться, что это самое безопасное место на Земле. Наверное, жители Дома Молитвы мыслили так же. А затем их раздавило обломками некогда надёжных стен. Выжил ли хоть кто-то? Если да, пощадит ли их правительство? Может, у них осталась хоть капля человечности и они не тронут детей. Может. Чонгук знает, что эти монстры безжалостны. Они убили его брата, убили бы и Чонгука, если бы не благосклонность Судьбы в ту роковую ночь. Каково Намджуну сейчас? Его сын едва не стал жертвой правительства, если бы он промедлил только на один день, Енджун бы… Стоп! Случайность ли это? Чонгук украдкой бросает взгляд на наставника. Тот сидит с прямой спиной и не отводит глаз от телевизора, но при этом всем он не кажется удивленным. Словно… словно он был готов к происходящему. «Доверяй своему папе. Если ты здесь, значит, это лучший вариант для тебя». Дерзкая мысль пустила корни сомнения. Не бывает же таких случайностей, верно? — Так ты знал, — медленно доходит до Чонгука. Намджун не просто так в спешке перевез сына. Он был осведомлен о том, что и в какой день произойдёт, но решил смолчать. Он тайно вывез сына, а сотню других детей с лёгкостью бросил на погибель. Сколько там в человеческом организме воды? Внутри Чонгука от злости кипят все восемьдесят процентов. Руки онемели и не слушаются, когда альфа наливает стакан кристальной воды из хрустального графина. Лучше бы сесть, вот только собственное тело протестует, не слушает приказов хозяина, и Чонгук не может пошевелиться, не может отвести глаз от картинки на экране, пока по черепной коробке в бешеном темпе мелькают мысли. Им тесно, им хочется вырваться на волю в виде громких слов и яростных действий, так что альфа не в силах сдерживаться. Злость придает сил, и он, не церемонясь, хватает Намджуна за ворот футболки и тянет на себя, заставляя подняться. — Ты знал?! Дополнительных слов не требуется. Наставник и так всё понимает. Знает, что его раскрыли, здесь бесполезно отпираться – все факты на лицо. — Ты знал и ничего не сказал?! — Чонгук никогда не воспринимал Намджуна как омегу, только как равного соперника в поединках и напарника по жизни. — Мы могли спасти их! Поэтому ему совсем не совестно нанести удар в скулу. Промахивается. Кулак соскальзывает, и Чонгук надеется, что ломает наставнику нос. Намджун в долгу не остаётся: бьет под дых, заваливает на стол и сжимает горло, да так, чтобы у Чонгука выбора не оставалось: приходится умолкнуть. — Щенок, ты что творишь?! Приди в себя! — Как ты мог позволить им умереть! Ты же знал… ты всё знал! От очередного удара спасает Святой Отец: — Мы выясним это позже. Разнять дерущихся никто бы не решился: всё равно превзойти Чонгука может только Намджун. Но одной фразы Захарии хватает, чтобы они заняли свои места на стульях. На экране – всё тот же выпуск новостей. Чонгук пропустил добрую половину, но быстро улавливает смысл: репортаж уже подходит к концу. — …хочу напоследок от имени Президента обратиться к человеку, на чьих плечах лежит вина за происходящее, ответственность за войну и смерти, — говорит Ли, глядя прямо перед собой в одну точку. — Этот человек именует себя Святым Отцом, и он точно видит и слышит это заявление. Захария удивлен; Чонгук сидит совсем рядом, и от него не укрывается, как у мужчины нервно дрожат ладони под столом. — Мы знаем о вас больше, чем вы предполагаете. И жалеть не станем никого: вы как вирус, отравляющий здоровый организм. Чтобы от вас избавиться, придется принимать серьезные меры, — Господи, что ещё они могут знать? И как долго? — У вас только один выход: сдаться. Если главенствующая верхушка откажется от своих больных амбиций, если отдаст на правосудие того, кого они именуют Цареубийцей, Президент помилует простой народ и позволит им вернуться к жизни в обществе. Это нечестно. Это же… это манипуляция! Чонгук знает, что правительство не позволит верующим просто так выйти на свет. Потому что они сами по себе – угроза. Найдется новый Святой Отец, найдется новый жаждущий мести человек, и всё повторится. Это замкнутый круг. — Разрушение Дома Молитвы – это только начало. Господин Президент знает о связях с чиновниками, он уже на пути к тому, чтобы вычислить всех причастных к Дому, кто при этом скрывается под личностью доверенного лица. Это будет масштабное расследование и очищение. Господин Ли всё не отводит пустого взгляда, будто ему было велено смотреть строго перед собой. Внезапно в камере появляется рука. Обычная, человеческая. Сжимающая пистолет у виска Господина Ли. — И начнется оно с меня. Мы встретимся в День Воскре… Выстрел. Брызги крови попадают на камеру, из-за чего картинка больше не четкая. Ли упал замертво прямо в студии, посреди новостного выпуска – как и полагается человеку, посвятившему жизнь телевидению. Эфир не обрывается. Будто тот, кто за всем стоит, хочет, чтобы зрители наблюдали разворачивающуюся панику. Слышали крики, ещё выстрелы – видимо, убирают тех, кто был особенно близок с Господином Ли. Чонгук не выдерживает. Хватает пустой хрустальный графин и метким ударом разбивает телевизор.