addicted

У Дилюка все просто прекрасно. Таверна пользуется популярностью в Мондштадте, с братом — бывшим братом — судьба его не сталкивает, поставки вина и яблочного сидра в Ли Юэ налажены, как и торговые пути, по которым везут товар. Город в относительной безопасности, его работа как Полуночного героя все так же остаётся тайной для всех. Одним словом — идеальная жизнь с ее бытовыми проблемами, которые в какой-то мере даже приятны — без них было бы совсем уж скучно. Дилюк уверен в том, что все идёт так, как и должно. Что ничего не выбивается из его привычной картины мира. Во всяком, старательно пытается делать вид, что это действительно так, что он не помнит рыжих волос, в которых путались его руки, не помнит насмешливого тона и — за что архонты так жестоки с ним — пронзительного взгляда синих глаз. Делать вид, и правда, получается и очень даже успешно — пока какое-нибудь воспоминание не ворвётся в мысли так же нагло, как это делал и человек, которому оно посвящено. Пока во снах Дилюк не будет окружён это пьянящей синевой, даже не скрывающей исходящую от нее опасность. Пока не будет просыпаться, неподвижно сидя на кровати и смотря испуганно на стену напротив. Нет, пугал не Чайльд, не принадлежность его к ненавистным Фатуи, не его ужасный характер. Пугало то, как сильно он влиял на него, Дилюка, начисто срывая все предохранители и разрушая тщательно выстраиваемые защитные стены. Он не спрашивал разрешения, не обещал ничего. Просто появлялся в его жизни с дерзкой улыбкой на губах, без приглашения врывался в нее, как к себе домой, сметал все, что было так тщательно оберегаемо годами, а после снова исчезал. Рагнвиндр ждал. Ждал, вынужденный признаться себе в этом постыдном ожидании и в том, что ему нравилось. Нравился весь тот хаос, который учинял этот посланник Снежной. Хотелось ощутить его снова, снова передать власть над собой в чужие руки в черных кожаных перчатках, которые, он точно помнит, слишком крепко прижимали его к себе, слишком грубо оттягивали волосы, намотанные на кулак. Каждый раз, вспоминая об этом, хотелось навсегда стереть те секунды из памяти, но вместо этого Дилюк лишь прокручивал их перед глазами, как заевшую пластинку. Предчувствие ещё с утра подсказывало, что вечер его определено удивит, но он упорно гнал от себя эти мысли. Обычный день, обычные обязанности, обычная вечерняя смена в таверне под негромкие разговоры поздних посетителей. Судьба явно насмехалась над ним, раз первым, что он увидел, зайдя в «Долю ангелов», было не доброжелательное лицо Чарльза, а слишком уж знакомый профиль за барной стойкой и руки в проклятых перчатках, аккуратно держащие бокал. Аякс преспокойно разговаривал с барменом, постукивая пальцами по столешнице и даже не глядя в сторону вошедшего хозяина заведения. Дилюк на несколько секунд замирает, справляясь с удивлением и настойчиво примешивающейся к нему радостью, которой тут близко не должно быть. В попытках совладать с собой он даже пропускает мимо ушей приветствия постоянных клиентов за столиком у окна и реагирует лишь с третьего раза, бросая что-то невнятное. Чертов Чайльд. Чертов день, раз уготовал ему такую подставу. Чертовы совпадения, которые явно никогда совпадениями и не были — просто плод умелых махинаций того, кто сейчас приветливо улыбался, даже не пытаясь скрыть нехороший огонек в глазах. — Мастер Дилюк, честь видеть вас здесь. — Дилюк стискивает зубы, изо всех сил стараясь оставаться равнодушным и игнорировать насмешливый самодовольный тон. Не обращать внимания, так он себе ведь обещал? Он демонстративно даже не смотрит в сторону далеко-не-случайного посетителя, пока перебрасывается парой фраз с Чарльзом, занимая его место за барной стойкой, когда тот уходит, и выполняет два заказа на «Полуденную смерть». Тарталья испытующе следит глазами за каждым его движением, и притворяться, что он ничего не замечает, Рагнвиндр больше не может. — Хватит на меня пялиться и проваливай отсюда. — Как мы обращаемся с почетными гостями из других стран! Я был уверен, ты уважаешь банальные правила приличия. Не ожидал от тебя, Дилюк. Как же бесят эти притворное осуждение и заносчивость. Как же хочется врезать мерзавцу в лицо. Вместо этого Рагнвиндр натягивает кислую улыбку и многозначительно указывает взглядом на пустой бокал, намекая, что лучше бы поставить на этом точку и покинуть таверну. А ещё лучше, никогда тут больше не появляться. Обьявившееся откуда-то желание продлить эту встречу и не дать Чайльду исчезнуть так просто он отправляет куда подальше. Тщетно. — Будешь заказывать что-то еще? Мне кажется, ты уже достаточно выпил на сегодня, — отрезает Дилюк. По остаткам жидкости на дне бокала он безошибочно определяет яблочный сидр, который пил виновник его вмиг испортившегося — ну, или не совсем — настроения. Ну и что, все равно, самое время заплатить за один бокал — в этом он не сомневался — и пойти дальше по своим делам. Едва ли в Мондштадт Тарталья приехал лишь чтобы досаждать ему, не дело, с таким-то плотным графиком, о котором тот пару раз упоминал. Вернее, открыто лгал. — А мне кажется, кто-то забыл, что личное не должно мешать рабочему, — издевательски тянет Аякс и накрывает чужую руку, вцепившуюся в край столешницы, своей. Подцепляет перчатку пальцем и ведёт по ладони под ней, ловя взглядом всю гамму эмоций в алых глазах, смотрящих на него — нет, не с ненавистью, но с чем-то куда более глубоким, скрытым за ней. Дилюк стойко выдерживает взгляд, стараясь не придавать значение тому, как от настойчивых прикосновений все тело обдает теплой волной, а по спине проходятся мурашки. — У нас нет ничего личного, — он понижает голос, буквально шипит, буравя взглядом нахальное лицо и такую ненавистную улыбку, которая преследовала его уже не первый сон. — Ничего. Чайльд усмехается, наслаждаясь чужой бессильной злостью — не на него, а на себя самого. Продолжает водить указательным пальцем по ладони под перчаткой и подпирает другой рукой голову, так и не разрывая зрительного контакта. Изводит, доводит до состояния, когда Рагнвиндру не останется ничего, кроме как сдаться и признаться, хотя бы самому себе, в том, что он хочет быть здесь. Тот лишь поджимает губы, но руку так и не убирает. Мерзавец, знает, как сделать приятно. Знает его, Дилюка, и то, что ему нравится, знает, как заставить его сорваться буквально парой фраз, действий и пригвождающим к месту взглядом чудесных синих глаз. — Если тебе так проще думать, то пожалуйста, — легко бросает Тарталья, даже не сопротивляясь. — Вот только у стен есть уши, мастер Дилюк. Рагнвиндр даже не замечает, как в порыве не то злости, не то чего похуже наклоняется слишком близко, едва ли не полностью перегибаясь через барную стойку. Да, золотая мудрость Ли Юэ, усвоенная каждым ребенком. И золотой свет лампы в воспоминаниях, пропитанных игрой бликов в рыжих волосах, шумным дыханием, крепкими ладонями и торопливыми поцелуями. Будь все проклято и катись оно все в Витую Бездну. Будь проклят, чертов одиннадцатый предвестник. Дилюк не сразу понимает, что несколько секунд стоит, не дыша, вцепившись свободной рукой в расстёгнутый на верхние пуговицы воротник красной рубашки. — Мне нужно привести себя в порядок и надеть форму, — глухо произносит он, отталкивая от себя Аякса, и скрывается за дверью в рабочее помещение за спиной. Различает вешалку в тусклом свете и оставляет на ней плащ, меняя его на фартук бармена. Надо возвращаться, надо просто выкинуть из головы эту сводящее с ума наваждение. Надо, а Дилюк стоит, рассматривая бочки с вином и сидром на полу, отчаянно чего-то ожидая и позволяя себе выдохнуть лишь тогда, когда дверь за спиной хлопает ещё раз. — Ты хотел, чтобы я пришел, — не спрашивает — утверждает Чайльд, подходя сзади, бесшумно, лишь шепотом выдавая себя. Впрочем, и тот звучит достаточно твердо, не давая и шанса возразить. Потому что нечего. Потому что любые аргументы, построенные на лжи, легко разрушить одним лишь касанием. Аякс резко дёргает Дилюка на себя, разворачивая за плечи, и напирает, неспешно отходя к двери. Тот сбивчиво дышит, едва не спотыкается обо что-то, не в силах отвести взгляд от красивого лица и яркой красной маски Фатуи, как и всегда, сдвинутой на бок. — Мне так нравится, что ты ждал меня. Соскучился? Смысл слов Рагнвиндр понимает далеко не сразу. Не удивительно — теплое дыхание на губах практически лишает рассудка, соблазняя перспективой отдаться случаю и позволить быть всему, что должно. Соскучился, да, до тянущей боли под ребрами от неясной тоски и ставшего вечным спутником ожидания. Потому что месяц в неведении — долго. Потому что хочется не расставаться, оставаясь наедине со свежими воспоминаниями о нескольких минутах близости, от которых сносит крышу, несмотря на все попытки ее удержать. Потому что Чайльд совершенно прав в том, что Дилюк хочет его видеть. Впрочем, можно и сократить на одно слово, правдивость выражения от этого не изменится. — Оставь меня в покое, — выдыхает он хрипло и позволяет чужому языку пройтись по губам и толкнуться в рот. Аякс довольно смеётся, одним движением пресекая попытки оттолкнуть, просто прижав руки к дубовой двери над головой. — Знали бы твои посетители, что происходит буквально через стену от них, — тянет он, жадно смотря на покрасневшие бледные щеки. Медленно запускает пальцы в волосы и наматывает на руку длинный хвост, заставляя чуть запрокинуть голову. — Я тебя ненавижу. — Очаровательно. До безумия очаровательно снова чувствовать свою победу, видеть, как рушатся границы и ломаются явно данные себе обещания, что прошлый раз был последним. До безумия хочется вдыхать дорогой одеколон, вжиматься губами в губы, разбивая маску равнодушия. Такого Дилюка он жаждет видеть постоянно, рвано дышать, чувствуя, как бешено стучит сердце, сжимать руки над головой, мешая сопротивляться. Нет, не потому что Рагнвиндр не хочет — напротив, хочет слишком сильно. Утонуть, утопиться, захлебнуться чужим дыханием. Слюна блестит на подбородке, когда Чайльд отрывается, поплывшим взглядом любуясь своим творением. Алые пряди липнут к взмокшему лбу, рот чуть приоткрыт в попытках заполучить хоть немного кислорода, глаза смотрят с адской смесью гнева и ничуть не прикрытого желания, которое от вязкой наигранной неприязни становится лишь притягательнее. — Тебе идёт быть таким. — Выметайся. Живо, — чеканит владелец таверны, все ещё стараясь прийти в себя и судорожно приводя в порядок растрёпанные от чужих действий волосы. Лицо горит, лёгкие выжигают сами себя по ощущениям, а сердце норовит вырваться из клетки ребер, гулко стуча в висках. — Твоей ноги в «Доле ангелов» больше не будет. Тарталья лишь беззаботно улыбается, как ни в чем не бывало, когда чувствует толчок в спину и едва не врезается в косяк резко открывшейся двери: — Думаю, тебе не надо говорить, где я остановился, да? Удачно провести тут ещё три часа с такими мыслями. — Ты рассчитываешь на то, что я прибегу к тебе после всего этого? — Дилюк выгибает бровь, стараясь не думать о том, что ответ в любом случае окажется положительным. — Я знаю это.