Сполохи над Искрой

Усадьба боярина Щербы стояла на закатном склоне Холма Ярилы, за внутренней стеной Старого Яргорода, где обитали только потомки первоначальных здешних жителей. Когда-то в высоком двухярусном доме часто раздавался смех и оживленные беседы, звенела музыка. Гостеприимство боярина Щербы хорошо знали по всему Яргороду. Не только своя братия бояре, но и городская беднота всегда получала у него по праздникам щедрое угощение. Но вот уже год прошел, как хозяин дома во время охоты был сильно зашиблен лосем. У боярина отказали ноги, и он больше не вставал с постели, и с той поры чах все сильнее. Вокруг него каждый день суетились лекари и ведуны, однако ни всевозможные лечебные зелья, ни заклинания не помогали больному, а лишь продлевали его агонию. Наконец, чувствуя приближение смерти, боярин Щерба велел всем уйти. Он никого не хотел больше видеть, кроме своей единственной дочери, шестнадцатилетней красавицы Прекрасы. За окном было мрачно. Близилась вторая половина грудня-месяца. Где-нибудь полунощнее, в Лесной Земле, в это время уже наступила бы настоящая зима, с морозом и снегом. Но на Яргородщине в эту пору каждый день лил дождь, ледяной ветер гремел в оголенных ветвях деревьев, а земля превращалась в непролазную кашу, лишь по ночам слегка подмерзая. Дня было не отличить от ночи. В такую погоду тоскливо на душе даже тем, кто здоров и полон сил. Что уж говорить о больных, умирающих... В покоях боярина светила одна-единственная свеча. Некогда по всей хоромине зажигали десятки их, в красивых серебряных подсвечниках, создавали праздничное, почти дневное освещение. Но теперь не до того. Слабое пламя единственной свечи не могло развеять мрачных теней, скопившихся по углам. И большой камин, устроенных на манер закатных стран, согревал помещение, почти не давая лишнего света. Его едва было достаточно, чтобы выхватить из мрака постель, где лежал больной, длинную изможденную фигуру старика с отросшей седой бородой, да сидевшую рядом черноволосую девушку, утиравшую слезы шелковым платком. Когда она двигалась, тень металась по стене, украшенной росписью, изображавшей ветви Великого Древа с сидящими на них жар-птицами. Девушка взяла со стола чашу из алатыря, поднесла ее к губам отца, бережно придерживая ему голову. - Выпей этот травяной отвар, батюшка! От него станет полегче, - уговаривала она. Боярин повернул голову и сморщился от боли. Его раны недавно снова открылись, а изломанные лосем кости ни на день не переставали болеть. - Ни к чему теперь это, дочка, - слабым голосом проговорил он. - Скоро уже освобожу тебя... И давно бы пора в Ирий... туда, где нет ни болезней, ни печалей... Вот только тебя страшусь оставить одну!.. Девушка поправила на отце легкое пуховое покрывало, стала осторожно растирать исхудавшие, ничего не чувствующие ноги. Больной глядел на нее, не отрываясь, с безграничной нежностью и тревогой. - Милая моя Прекраса... Тебе бы сейчас плясать с хороводом сверстников, веселиться да искать себе жениха под стать... А ты вот уже год днем и ночью возле меня, и никого не видишь... - Батюшка, ну о чем ты говоришь? - воскликнула Прекраса. - Вот выздоровеешь, и я тогда сразу стану веселой. И жениха для меня сам выберешь, какой тебе будет по нраву, и на моей свадьбе погуляешь... Она смолкла, потому что отец с трудом поднял руку - единственное, что у него двигалось. Тощая, обтянутая желтой пергаментной кожей, она казалась отдельным существом, движущимся независимо от почти уже мертвого тела. - Девочка, не пустословь... У тебя есть все, чтобы по праву быть одной из лучших невест на Яргородщине. Ты наследуешь все мое состояние... Но еще большее богатство - в тебе самой. Матерь Лада подарила тебе доброе и терпеливое сердце... я только теперь узнал - насколько... На свои куны я постарался дать тебе образование. Спасибо князю Бранимиру Предраговичу, что открыл школу для девочек из благородных семей! А красива ты так, что я уж и не знаю, даром богов или проклятьем обернется для тебя твоя красота!.. Девушка упала на скамейку, закрыв лицо руками. Даже сейчас, со следами глубокого горя, она поражала своим очарованием. Большие темные глаза только ярче блестели, омытые слезами. Тонкое нежное лицо ее совсем не поблекло за год затворничества, когда она почти не отходила от больного отца. Даже при тусклом освещении видно было, как длинна и толста ее роскошная коса, а черноту и блеск ее волос можно было сравнить разве что с зимним мехом соболя лучшей породы. Высокая стройная фигура девушки была великолепно развита для шестнадцати лет, а нежный румянец и вишневые губы говорили о хорошем здоровье. Нет, отец нисколько не преувеличивал, говоря о ее красоте! Многие сварожские родители, выражая заветные чаяния, дают своим дочерям имя Прекраса, но мало для кого боги так щедро исполняют это пожелание, как для единственной дочери боярина Щербы и его давно покойной жены. Но сейчас девушка могла думать лишь о том, что скоро потеряет отца, самого близкого для нее человека, и даже слова его о красоте не могли ее тронуть. Она сидела, закрыв лицо руками, и слезы скатывались по щекам сквозь ее тонкие пальцы, украшенные изящными серебряными кольцами. - Ах, батюшка, как хорошо нам жилось прежде! - вырвалось у нее со стоном. Отец медленно погладил ее по склоненной голове. Затем проговорил более сильным голосом, перед смертью обретя на миг силы, подобно свече, что вспыхивает, прежде чем погаснуть: - Дочь, скоро ты останешься одна! К сожалению, у меня нет даже близкой родни, чтобы поручить тебя их заботам. Есть двоюродные-троюродные... но ты сперва осмотрись, прежде чем доверять им. Не хочу никого порочить без вины, но и не такие наследства ссорили людей... А больше всего берегись женихов! Ты еще слишком молода, чтобы отличить честного человека от льстеца... Прекраса, где мое завещание? Девушка достала из-под изголовья постели пергамент, скрепленный подписью и печатью ее отца. Развернув, показала его больному. Тот удовлетворенно вздохнул. - Да, все правильно. Осталось лишь одно... Пошли людей, пусть приведут первого встречного свидетеля, как принято было у наших предков, доверяющих справедливости богов. Пусть он подтвердит завещание. Ты - моя единственная наследница, а поскольку ты слишком молода, чтобы управлять большим имением, я поручаю тебя до замужества.... В этот момент дверь приоткрылась, и заглянувшая служанка громко воскликнула: - Боярин Тудор пришел! При этом имени девушка поспешно отвернулась, а ее отец со стоном опустил голову на подушку. Никто из них, однако, не успел вымолвить ни слова, как у двери послышались твердые шаги, и в горницу вошел, пригнувшись под притолокой, высокий мужчина лет тридцати с небольшим. Он оставил в передней свой промокший кожух и шапку, и только его сапоги из лосиной кожи покрывала уличная грязь. Сейчас его сильную фигуру облекал серый шерстяной кафтан до колен, шитый серебряной нитью. Вместе с вошедшим в горницу ворвался холодный ветер, едва не задув единственную свечу и заставив трепетать пламя в камине. Когда освещение выправилось, стало видно лицо вошедшего, правильное, даже красивое, обрамленное ухоженной черной бородкой. Перешагнув порог, Тудор подошел к лежащему с самым заботливым видом. - Пусть солнце вам светит еще сто лет, дорогие соседи! А я вот решил вас проведать. Беспокоился, как вы одни в такую бурю... - внимательный взор Тудора скользнул по завещанию в руках Щербы и надолго задержался на Прекрасе, которая при появлении незваного гостя подскочила к постели отца, не то защищая его, не то сама защищаясь его присутствием от человека, внушавшего ей скорее страх, чем какие-либо иные чувства. - Кто это? А, Тудор пришел... - проговорил умирающий, напрягая глаза. - Благодарю за заботу... но не вовремя ты заглянул в гости... Не успеет настать полночь, как моя душа переселится в Ирий... На месте Тудора большинство людей поспешили бы покинуть дом умирающего, если их не приглашали проститься. Но он не отличался тонкостью чувств, и даже наиболее вероятно, что он нарочно явился в это время, будучи прекрасно осведомлен. Скорбно склонив голову, он проговорил: - Быть может, все не настолько уж плохо, друг мой?.. Ну а если ты прав, то мой долг, как ближайшего соседа - поддержать твою дочь в тяжелую минуту, помочь ей пережить... Из груди старика вырвался тяжкий вздох. - Вот... Вот то, чего я боялся! Не успел я умереть, а вороны уже вьются вокруг моей дочери!.. Но я хочу, чтобы ей была надежная защита после моей смерти. Я поручу ее... Внезапно Тудор подался вперед и упал на колени у изголовья лежащего, рядом с неподвижно застывшей Прекрасой. - Доверь свою дочь моей опеке, Щерба Сытинич! Я перед богами и перед людьми клянусь всю жизнь любить и беречь ее! Давно уже мне запала в сердце красота Прекрасы, но все не решался просить ее руки. Прошу тебя, благослови нас на скорое супружество, и не тревожься более о судьбе дочери! Я смогу защитить свою жену и обеспечить ей все самое лучшее. Слава Чернобогу, князья, что лишили меня отца, все же не посмели отнять у нас с братом наследство! Боярин Тудор был старшим сыном Владислава, некогда казненного за подстрекательство к мятежу еще князем Предрагом Келагастичем. Однако же сыновья мятежника, Тудор и Власт, выросли, не нуждаясь ни в чем, и служили князю Бранимиру, словно бы и не вспоминая о былом. Тудор еще в юности женился, успел овдоветь, не нажив детей, и приглядывался к созревшим боярским дочерям, ища подходящую и по красоте, и по богатству. Встретив как-то в саду Прекрасу, уже не отводил от нее глаз, и с тех пор зачастил в гости к ее немощному отцу, выражая дружеское сочувствие. Умирающий боярин Щерба ничего не ответил ему. Затуманенным блуждающим взором нашел свою дочь и попросил ее: - Прекраса, пошли челядь, пусть найдут свидетеля моего завещания! - Я уже послала их, батюшка, - отвечала Прекраса, приподняв подушку под головой отца. - Слышишь, вон уже кто-то идет! Дверь снова отворилась, и в нее проскользнул человек средних лет, ничем не примечательной внешности, в простой дорожной одежде. Боярские слуги ввели его, как был, не позволив даже переодеться, и с его серого плаща стекала дождевая вода. Тудор брезгливо посторонился от него, а Прекраса, собравшись с мыслями, обратилась, как подобало хозяйке дома в любых обстоятельствах: - Да осветит солнце твой путь, добрый человек! Если ты не спешишь, подтверди завещание моего отца, как посланец богов. А я велю накормить и обогреть тебя. - Тебя позвали как свидетеля моего завещания, по древнему обычаю, как совершенно постороннего человека, которому незачем быть пристрастным, - прохрипел умирающий со своей постели. - Скажи, кто ты таков? Обучен ли грамоте? - Милята я, с Белогор, - отозвался случайный свидетель, переводя взор с одного присутствующего на другого. - Гончар бродячий я. Круг у меня забрали слуги твоей боярской милости, да пошлют боги тебе здоровья! А грамоте маленько обучен. На изделиях-то имя приходится подписывать... Тудор, услышав его, насмешливо скривил губы. - "Имя подписывать..." Да на что тебе, сосед, это огородное пугало? А воды и грязи-то притащил!.. Прекраса с упреком взглянула на боярина. - А ты не распоряжайся в чужом доме, Тудор Владиславич! Чем он виноват, если на улице дождь? И не мешай батюшке объявить свою волю! Умирающий боярин слабо улыбнулся, слушая, как его дочь отчитывает ухажера, которого до сих пор боялась. Все-таки в его Прекрасе есть не только красота, но и характер. Это вселяло надежду на ее лучшее будущее. Но позаботиться следовало. - Я, боярин Щерба Сытинич, находясь в здравом уме и твердой памяти, поручаю свою дочь Прекрасу до ее замужества попечению... Прекраса чутко ловила каждое слово отца, понимая, что это, быть может, последние слова, что осталось ему произнести в этой жизни. Она жаждала услышать от него напоследок такие слова, что будут всю жизнь эхом звучать в ее сердце, и, может быть, как-то помогут пережить потеряю отца. Приглашенный свидетель Милята кивал в такт словам, запоминая все. Тудор же следил с жадным вниманием, как кот за мышью, ожидая, что будет произнесено его имя. Глаза его горели, ноздри раздувались в предчувствии скорого торжества. - ...Попечению пресветлого князя яргородского, Бранимира Предраговича, да продлят боги его жизнь на долгие годы! - ясно проговорил умирающий на остатке своих сил. - Свидетель, ты готов подтвердить свои слова? - Клянусь Великим Древом! - проговорил Милята, выводя пером на пергаменте свое имя в качестве свидетеля. На Тудора же страшно было смотреть. Побагровев от ярости, он скалил зубы, сжимал и разжимал кулаки. Неудача потрясла его, и все что он понимал - что желанная Прекраса вместе с наследством уходит из его рук! Князь-то вряд ли отдаст богатую наследницу сыну Владислава. С каким бы удовольствием сейчас схватил Щербу за горло, а потом его костенеющей рукой вывел бы в завещании свое имя! Но он, увы, был в покоях не один... Его беспорядочно метавшиеся мысли прервал хрип умирающего. Тот в последний раз с усилием втянул воздух, нашел взглядом дочь и улыбнулся ей напоследок, и вытянулся недвижно. - Батюшка! Батюшка! Не оставляй меня одну! Ну пожалуйста! - точно маленькая девочка, пронзительно закричала Прекраса, распуская по плечам свои роскошные черные волосы. В это время Тудор, не сводя глаз, любовался девушкой, забывшей сейчас обо всем на свете. Казалось, что его заворожил черный шелк ее волос. Наконец, оглянувшись, увидел стоявшего у дверей Миляту. Подал ему серебряную монету: - Ты подписал завещание? Ступай. Вот тебе на новый плащ. Люди тебя проводят. Двое крепких мужчин, ожидавших у дверей, не служили в доме боярина Щербы. Их привел с собой сам Тудор. Выпроваживая свидетеля, сделал им незаметный знак. И сам вышел в переход, слушая, как Прекраса поет поминальную песнь по своему отцу. Нельзя сказать, чтобы ее горе совсем не трогало Тудора. Но красота девушки давно уже владела его сердцем, и теперь он ни за что не мог от нее отказаться. На другой день в Яргороде торжественно проводили боярина Щербу, сложив погребальный костер. Князь Бранимир позволил устроить сожжение на Холме Ярилы, памятуя давние заслуги покойного. Как-никак, Щерба был одним из немногих бояр, что всегда поддерживали его отца, а потом и его самого, не меняли стороны во время междоусобиц, а это для вятших мужей Яргородщины уже немало. Погребальную тризну справляли по старинному обычаю - в священной роще, под открытым небом. Дождь, ливший перед тем всю ночь, наконец, прекратился, и в небе даже мелькнуло солнце. Гости, в том числе знатные, хоть и кутались в теплые, подбитые мехом кожухи, не возражали против обычая. Замерзшие и проголодавшиеся, они охотно поедали поминальную пшенную кашу, пироги с грибами и с дичью, жаркое из косули, наваристый борщ с бараниной. Беседовали между собой, вспоминали разные случаи из жизни покойного, былые и небывалые. Так полагалось, чтобы душа умершего не тосковала в Ирие, а поскорей вернулась бы на землю в новом теле. Но князя Бранимира удивило, что на тризне нет дочери умершего. Он пару раз видел Прекрасу, еще полуребенком-полудевушкой, но уже тогда замечал, до чего она хороша. К тому же и отец ее, пока был здоров, не уставал перед всеми хвалиться, какой красавицей и умницей растет его дочь. И князь думал тогда про себя: "Вот со временем повезет кому-то с женой! Лишь бы был ее достоин." Но дочери не было на тризне по ее отцу. На правах распорядителя здесь старался Тудор. Он устраивал погребальный костер, его же голос был чаще всего слышен и на тризне. Вроде бы, не родня покойному, и не такой уж большой приятель, однако держался совершенно по-хозяйски. Князя это удивило, и после тризны он отвел Тудора в сторону, чтобы спросить: - Не знаешь ли ты, где дочь покойного, боярышня Прекраса? Тудор тяжело вздохнул. - Она занемогла сразу после смерти отца. Они были очень привязаны друг к другу. Огневица к ней пристала. Девушка в бреду и никого не узнает. Я позвал к ней знающую ведунью. Та взялась ее лечить, но сказала, что ближайшие пару седьмиц нельзя тревожить больную. Да. Так могло быть. У Бранимира не было причин сомневаться ни в правдивости Тудора, ни в интонациях его слов. - Пусть выздоравливает поскорее! Ты, кажется, взялся оберегать ее? Тудор приосанился и смело взглянул в глаза князю. - Умерший боярин Щерба назначил меня женихом и опекуном своей дочери! Когда она выздоровеет, и минует пристойный срок после смерти ее отца, я поведу ее к алтарю Лады. Князь поздравил его, однако известие Тудора ему не очень понравилось. Он не был уверен, что такой человек нужен Прекрасе, хоть и не знал ее как следует. Тудор слыл надменным и жадным человеком. Но князь укорил себя в излишнем пристрастии. "Не следует подозревать его невесть в чем, только потому что мой отец казнил его отца. Мало ли каков он с другими, а для нее может стать хорошим мужем. Щерба не выбрал бы его, если бы не узнал лучше." Так успокаивал себя Бранимир, но на душе у него отчего-то оставалось тревожно. В грудне-месяце темнеет рано. Пока князь вернулся с похорон и поужинал, уже стемнело. Открыв книгу, он стал читать старинную агайскую трагедию. Но тут в дверь постучали. Оказалось, что князя решился побеспокоить дворский, боярин Вечерко. - Государь, тебя желает видеть какой-то человек, похожий на нищего, - сообщил он. Бранимир недоуменно нахмурился. - Именно меня? Ты что, не можешь сам подать нищему милостыню? - Но этот человек не просит милостыни, - возразил Вечерко. - Он говорит, что у него важное дело к тебе самому, государь. Правда, он выглядит так, будто не одну седьмицу ночевал в канавах, а на голове у него глубокая рана. Кто-то, похоже, чуть не проломил ему голову. Однако он отказался даже перевязать рану, просит только встречи с тобой. - Ну спроси этого настойчивого человека, что ему от меня нужно, - сказал Бранимир с досадой, что не позволяют спокойно провести вечер. Вечерко вышел за дверь и очень скоро вернулся. - Он сказал, государь, что знает что-то важное о боярышне Прекрасе Щербовой. И что тебя это также касается, княже. Бранимир стремительно обернулся к дверям, закрыв книгу, уже понимая, что почитать в тишине у него не получится. Надо же случиться такому совпадению: он весь день думал о наследнице умершего Щербы, и вдруг ему хотят что-то сообщить о ней... Слуги ввели в приемную человека в невообразимо грязной, изодранной и, кажется, окровавленной одежде. Голову ему наскоро перевязали белым полотном. Судя по бледному лицу, оборванцу было очень не по себе, и он едва не упал, поклонившись князю. Но глядел разумно, и казался исполненным решимости. Бранимиру случалось видеть такое выражение у раненых воинов, что отказываются покинуть битву, пока остаются силы. - Здравствуй, добрый человек! Я князь. Что ты хочешь мне сказать? - поинтересовался Бранимир, стоя перед ним, спиной к камину. - Государь! Прошлой ночью меня, как первого встречного, пригласили засвидетельствовать завещание боярина Щербы. Я бродячий гончар, Милята из Белогор, шел своей дорогой с заработков, - говорил пришелец слабым, но твердым голосом. - Меня привели в дом, а там был старый боярин, на последнем издыхании уже, и его дочка, такая красавица, какой я сроду не видывал! И еще боярин Тудор - он все глядел на девушку прямо-таки голодными глазами, чуть слюной не исходил. Он, видать, надеялся, что старик отдаст девушку ему. Но он написал, что поручает дочь и ее имения твоей опеке, государь! Бранимир едва не подскочил - только привычка держать себя в руках помогла ему сохранить самообладание. - Как так - моей? Ты часом ничего не путаешь? Тудор уже объявил, что он назначен опекуном и женихом боярышни! Милята скривил сухие запекшиеся губы. - Ну да, ему того и надо! Такая девушка, да и богатая, кто ж от нее откажется? Но боярин Щерба ему не верил, а надеялся на твою, государь, защиту для дочери! Да что толку в том? Он тут же умер, едва я успел подписать завещание. И тут же Тудор велел слугам меня проводить. И только вывели за ворота, как ударили чем-то по голове. Я тут же повалился замертво, а очнулся, не знаю когда, в канаве, под дождем. Ну, думаю, должно быть приняли за мертвого и ушли. А тут, слышу - голоса. И сам Тудор проходит мимо, к соседней боярской усадьбе. При нем были с десяток слуг с факелами. А на руках он нес боярышню. Спеленутую как малый ребенок, и, похоже, без чувств. Но ее-то я точно разглядел! Вот только вылезти при них не мог. И днем прятался, чтобы никто из тех упырей не увидел - прикончат ведь сразу. А как снова стемнело - к тебе, во дворец. Нельзя, чтобы такая девушка пропала, государь! Она ведь не только хороша как Дева-Лебедь, но и добра, даже ко мне, бедному ремесленнику... Князь Бранимир сосредоточенно размышлял, скрестив руки на груди. Вести, что принес этот смерд, тревожили, звали действовать, как звук боевого рога. Но княжеский опыт заставлял семь раз отмерить прежде чем отрезать, и никогда не прыгать наобум. Нарочито строго, почти враждебно поглядел на Миляту, князь спросил: - А чем ты докажешь, что все было так? Может, тебя по голове ударили в ближайшем кружале, и тебе примерещилось невесть что? Твое слово против слова Тудора, сам понимаешь, слабовато. Он же говорит совершенно другое. Милята поднес руки к окровавленной, перевязанной голове. - Клянусь Великим Древом и Ясным Солнцем, государь: я не лгу, и я в здравом уме! Ты можешь мне не верить, но прошу тебя, разыщи боярышню Прекрасу! Ты ведь князь; никто не воспротивится, если ты потребуешь увидеть знатную сироту. - Ты прав, - решившись, Бранимир стал действовать быстро. Позвав к себе Вечерку, приказал: - Пусть пятьдесят воинов седлают коней! А пока они собираются, скажи челяди покормить, переодеть и подлечить этого человека. Его свидетельство мне важно. Едва серые сумерки поздней осени превратились в ночную тьму, как отряд всадников во главе с самим князем промчался по деревянным мостовым верхнего города. К усадьбе боярина Тудора, маячившей в глубине облетевшего сада. А та, о которой шла речь, в это время сидела в помещении без окон, впрочем, довольно уютно обставленном. Почти половину его занимала огромная кровать, застеленная пуховыми перинами. На ее краю и сидела Прекраса, стараясь не сминать шелкового покрывала, и тем более - не касаться шелковых подушек. Ее волосы были красиво уложены чьими-то заботливыми руками, а голубое, вышитое золотом платье, пожалуй, не надела бы по своей воле девушка, только что потерявшая отца. Чуть поодаль стоял большой ларь, а на нем резная шкатулка с украшениями, но девушка не испытывала к ним интереса. Они сидела прямо, бледная и изможденная, но не плакала. Казалось, она что-то напряженно обдумывала. Ее глаза блестели еще ярче обычного, но блеск их казался нездоровым. Когда за дверью послышались шаги, девушка вздрогнула и огляделась, ища какое-нибудь оружие. Но здесь не было ничего, способного послужить ей. Дверь открылась, и вошел Тудор. Он присел на кровать рядом с девушкой, и она с ненавистью отодвинулась на другую сторону. - Куда же ты, Прекраса? - тоном ласкового упрека обратился боярин к ней. - Ты так и не поела сегодня ничего, как мне сказали. Так нельзя! Я понимаю твою скорбь по отцу, но... Девушка обернулась к нему с совершенно исступленным видом, смесью ужаса и ярости. Но и в таком состоянии она была хороша, так что Тудор залюбовался ею. - Ах так! Ты понимаешь? Ты притащил меня сюда, велел своим челадинкам нарядить и расчесать по-своему - чтобы приятно было тебе, а не мне! И это в день, когда мой отец отошел в Ирий! Ты даже не позволил мне проводить его! Она вне себя готова была вцепиться ногтями ему в лицо, но Тудор осторожно, однако твердо перехватил руки девушки. - Поосторожней, моя кошечка! Ты ведь не хочешь меня поцарапать? А в том, что не можешь пока никуда выходить, ты сама виновата. Я же тебе предлагал - признай меня своим женихом, а после мужем... - Никогда! - воскликнула девушка, извиваясь изо всех сил. Лицо Тудора, бывшего совсем рядом с ней, стало мрачным, страшным, как накануне ночью. - Подумай лучше, Прекраса! - проговорил он угрожающе. - Я пока еще прошу тебя. Если ты будешь продолжать упорствовать, я возьму тебя силой, и тогда уж у тебя не останется выбора, кроме как стать моей женой! Я тебе даю еще один день на раздумье. А вот это возьму сейчас, в задаток! И, не обращая внимания на протесты девушки, он запрокинул ей голову и поцеловал - жадно, горячо, не спеша отрываться, как если бы пил хмельной мед с этих похолодевших девичьих губ. Прекраса, закрыв глаза, обмякла в его руках. Наконец, Тудор, тяжело, шумно дыша, отпрянул от девушки и вскочил на ноги. - Ты так хороша, что жаль тебя покинуть, - произнес он хриплым от страсти шепотом. - Но я обещал тебе день на раздумья. Выбирай: по-хорошему или по-плохому, но будешь моей женой! Но в это время донесся громкий топот, лай собак, ругань с боярской охраной, а затем все перекрыл оглушительный грохот в дверь и чей-то грозный крик: - Тудор, выходи! Князь Яргородской Земли требует тебя! В следуюший миг дверь с треском отворилась, и в сопровождении дружины в потайной покой вошел сам князь Бранимир. Он сразу увидел растерявшегося хозяина дома и девушку в разорванном платье. Она была изумительно красива, но не это с первого взгляда потрясло князя. Выражение надежды на избавление во взоре ее огромных глаз. Ее глаза говорили, они способны были одним мимолетным взглядом сказать больше, чем другой человек смог бы передать самой искусной речью. - Ты меня обманул, Тудор, - проговорил Бранимир, нехотя переводя взгляд с девушки на боярина. - Ты сказал, что боярышня больна, а сам забрал ее в свой дом. - Это действительно так, государь, - смело возразил Тудор. - Я забрал свою невесту, только чтобы обеспечить ей хороший уход. Она лишь недавно пришла в себя. А до того билась в горячке, вот платье на себе порвала. С кровати, где сидела девушка, донесся протяжный всхлип. - Ты лжешь! Не невеста! Не невеста! Батюшка меня поручил княжеской опеке, а не твоей, дух ты нечистый! Бранимир обернулся к девушке, еще не отдавая себе отчета, почему его так радует, когда она надеется на него. - Не бойся ничего, Прекраса! Я князь яргородский, Бранимир Предрагович. Ты меня помнишь? Если хочешь, я сегодня же заберу тебя в мой дворец, там ты будешь в безопасности, если тебе не хочется оставаться с Тудором. - Я никогда не хотела с ним быть! Он меня похитил, не дав оплакать батюшку, сюда привел и хотел ссильничать, - твердо, без смущения отвечала девушка. - Не слушайте ее! Она больна, она бредит! - заорал Тудор, окруженный княжескими воинами. - Она моя невеста! У меня есть завещание ее отца, с подписями свидетелей! - Сколько ты заплатил своим свидетелям? - вкрадчиво поинтересовался князь, в свою очередь не выдержав наглости боярина. - Я, конечно, не сомневаюсь, что ты сразу уничтожил завещание Щербы, а взамен написал другое, в свою пользу. Но у меня есть настоящий свидетель, которого, к счастью, не добили твои люди! Боярышня Прекраса, узнаешь ли ты этого человека? Шатаясь от усталости, в сопровождении воинов вошел Милята. Увидев его, Прекраса приободрилась. - Да! Это тот человек, которого боги послали подтвердить завещание батюшки! - воскликнула она. - Его и вправду послали боги, чтобы спасти тебя и разоблачить злодея! - с этими словами князь Бранимир обернулся к Тудору. - Ты, изобличен в преступлении, но, к счастью, не успел еще совершить непоправимого зла. Поэтому я не хочу мараться твоей черной кровью. Но ты навсегда покинешь Яргородскую Землю! С этого дня ты не владеешь здесь ничем, ни клочком земли, ни медной монетой! Возьми себе только коня и скачи на нем куда угодно, чтобы духу твоего здесь не было. А если вздумаешь вернуться, каждый будет вправе убить тебя, как бешеную собаку. Воины вывели прочь Тудора, бросившего напоследок ненавидящий взор на князя и на Прекрасу. Но Бранимир тогда не заметил его, а если бы видел, не придал бы значения. Сбросив с себя плащ, он накинул его на плечи девушке, безуспешно пытавшейся прикрыть разорванный ворот платья. - Клянусь Великим Древом, боярышня, тебе больше некого бояться, - пообещал он. И увидел, как девушка тихо и робко улыбнулась сквозь слезы. При таких обстоятельствах Прекраса поселилась в княжеском дворце на правах воспитанницы.