Тринадцатый Ключ

Утро добрым не бывает. Особенно после очередной пьянки. Басшы* Змеиной ямы в тысячный раз убедился в этом, проснувшись с дикой головной болью — череп трещал по швам. Еле встав и проскрипев кроватью, он окинул взглядом свой домишко: Единственные тарелка и вилка лежали на столе грязные вот уже несколько дней; облако пыли висело в комнате, насквозь пропахнувшей перегаром; через маленькое оконце пробивался тусклый луч полуденного солнца. Не верх роскоши по сравнению с другими аймаками*, но для Змеиной ямы иметь свою постоянную крышу над головой было настоящим счастьем. Открыв окно, Басшы вышел из дома и направился исполнять свой долг. Определенного места работы у него не было. Он ходил по городу, если так можно назвать груду руин и земли, спрашивал жителей о самочувствии и быте, принимал многочисленные жалобы и думал о принятии мер. Конечно, сложно дать людям лекарства, когда их на данный момент у тебя и в помине нет или еды, когда у тебя и хлебной крошки дома не найдется. Точнее невозможно. Змеиную яму всегда обделяли медикаментами и провиантом, воды, пригодной в употребление, здесь не было, к жителям обращались как к отбросам, все обходили это место стороной. Уходить отсюда бесполезно, ведь люди никогда не примут и даже доброго слова не скажут «скользким змеенышам из ямы». Головная боль, до сих пор терроризировавшая Басшы, служила ему напоминанием об его веселой ночи и сильно отягощала исполнения обязанностей. — Рухлядями! — услышал он низкий знакомый голос. Обернувшись на уже еле державших его ногах, Басшы увидел, как из палатки, сделанной на скорую руку из арматуры разрушенных зданий и большой синей выцветшей тряпки, вышел очень худой мужчина лет шестидесяти. Он был одет в лохмотья, седеющая борода без должного ухода вся сплелась в волосатый ком грязи, на лице ссадины и прыщи, в глазах безысходность и голод, что вполне обычно для обитателей Змеиной ямы. — Ну что, пьянь, доброе утро. Или лучше сказать «Добрый день»? — в голосе мужчины слышалась насмешка. — Как себя хоть чувствуешь? — Добрый день, Марат. Чувствую себя, будто полночи пил дешевое пойло и горланил с ребятами из «Клыка», — съязвил Рух в ответ на укор со стороны старшего, — А если серьезно, то голова до сих пор трещит. — Сам виноват, — тут же укорил его Марат. — Ко мне сегодня девять человек подходили с просьбой дать им лекарств, у кого-то простуда, у кого-то ангина, у третьего отравление. Говорил же не пить воду из реки! — ругнулся он, переводя тему разговора, — Что там с поставками на следующий месяц? Уже привезли? Взгляд Марата в тот же миг изменился. Исчез хоть какой-то свет, оставляя темные серые зрачки утопать в тьме гнева и осуждения. — Аристократишка из дома Шаян отложил поставку на три недели. — процедил он сквозь зубы, сжимая кулаки. Алмаз чувствовал, как сам теряет самообладание. На его лице заиграли желваки. Головная боль будто притупилась, на ее место пришла боль в груди. Боль от обиды, несправедливости и отчаяния. Как он преподнесет эту новость людям? Что именно он скажет? Мысли крутились в его голове, он даже не обратил внимание на то, как отвернулся от Марата и, не попрощавшись, ушел восвояси. Мужчина проводил его подрагивающую от напряжения спину сочувствующим взглядом и тяжело вздохнув, вернулся в свою палатку. Вечер этого дня Басшы встретил с четкой и пока ясной мыслью снова уйти в беспамятство в единственной во всей Яме таверне «Коготь». По пути туда он старался не думать об отложении поставки медикаментов, а настроится на веселье в таверне, месте, где не замолкает смех людей и всегда слышен звук бьющихся друг о друга кружек с дешевым и мерзким, но таким желанным ядом. Зайдя в таверну, ему в глаза ударил яркий свет. Большая редкость в это время суток для Змеиной ямы, еще один плюс этого места. — Мырза* Рух! Так скоро вернулись? — произнесла женщина высоким, громким и внушающем доверие голосом, каким и должен быть голос владелицы таверны. — Да, Алина. День выдался дерьмовый. — выдохнул Басшы, плюхнувшись на крайний стул около стойки, — сегодня будет кто-нибудь играть? Оба посмотрели на самодельную сцену. По сути, это просто доски, сложенные в несколько рядов друг на друга. — Нет, никого пока не было. — сказала Алина, наливая Руху в кружку пиво из одного из многочисленных бочков, — Басшы, могу я задать вам вопрос? Рух кивнул. — Почему в Змеиной яме ни крошки хлеба, но пойла столько, что можно споить всю Арыстанскую армию? — Что ты хочешь этим сказать? — спросил он, поднимая на женщину усталые глаза. — Просто любопытство, ничего более в моем вопросе нет, мырза. Я ничего не хочу сказать или упрекнуть вас! Мы все вам очень благодарны, правда… — принялась оправдываться владелица таверны. — Я понял, не утруждайся, — прервал ее Басшы, беря в руки заветную кружку с таким желанным напитком, но остановился, увидав в углу среди груды других инструментов за сценой сыбызгы*, — Могу я сыграть? — спросил он, указывая на инструмент. — Конечно. Подойдя к наскоро и неопытно вырезанному из дерева духовному инструменту, он встал на сцену. Посетители не обратили на него никакого внимания. Рух поднес отверстие к губам, сделал вдох и полилась мелодия «Өмір толғауы*». Все в таверне замерли, устремляя свои взоры на Басшы. Спокойная, но в то же время ритмичная мелодия окутала зал. Через сыбызгы Рух пытался передать свои волнения и освободится от гнетущих мыслей через инструмент. Окончив кюй, он открыл глаза и увидел улыбки на лицах своих людей. Некоторые даже пустили слезу. Таверна утопала в аплодисментах и выкриках вроде «Ай да Басшы!». Рух поклонился публике и, положив инструмент на место, понял для себя две вещи. Первое — музыка помогла ему выпустить эмоции от неприятных мыслей, второе — увидев истинное счастье своих людей, несмотря на весь ужас и несправедливость вокруг, он хочет, чтобы это счастье не сходило с их лиц. И он пойдет на все, чтобы этого добиться. Но мог ли он представить, через что ему придется пройти?