Весь этот мир

      Фрэнк Айеро шуршал опавшими хрустящими листьями намеренно. Поддевал носом ботинка при каждом шаге охапку резных кленовых, жухлых каштановых и ярко-жёлтых осиновых. Он радовался тому, что дорожку в парке ещё не убрали и можно вот так порадоваться осени.       Я ступал рядом по широкому бордюру.       — Джерард, что ты написал в эссе по профориентации для психолога? — спросил Фрэнк.       Мы учились в одиннадцатом классе, и в следующем выпускном году предстояло выбрать колледж. Поэтому школе в лице её руководства и преподавателей было просто необходимо знать, какие мысли по этому поводу имеют её ученики, чтобы помочь им двигаться в правильном направлении. Меня это смущало. Потому что я понятия не имел в свои семнадцать, куда и зачем мне двигаться. Учитывая ещё и причину, по которой я шёл по бордюру, а не рядом с лучшим другом, помогая листьям парить в воздухе.       — Сначала я закатил глаза и хотел написать, что я не в начальной школе, чтобы писать такие сочинения, — ответил я. Фрэнк улыбнулся. — Потом подумывал отшутиться: типа, хочу в ФБР, работать над секретными делами а-ля агент Малдер. Но такая заметка сулила бы больше занятий физкультурой и математикой или поход к психотерапевту. Ни того, ни другого мне не нужно.       Теперь Фрэнк рассмеялся. А потом расчихался.       — Прости… ааапчхи!       Он вытащил из кармана носовой платочек, а следом — спрей для носа.       — Кажется, на этот раз простуда, — произнёс Фрэнк. — Аллергии взяться неоткуда. Хотя я погуглю, бывали ли случаи аллергии на опавшие листья.       Фрэнки был просто чемпионом из всех, кого я знаю, по аллергиям. Кошки, цветение, яблоки, морковь, молочные продукты, некоторые виды материалов… Кроме того, был легко подвержен простудам. Вследствие чего оберегаем своей семьёй не только от злых ветров, но и от необдуманных поступков. Типа путешествий, например. Фрэнки ни разу не был где-то за пределами Нью-Джерси или Нью-Йорка, куда попадал только на экскурсии. В поездки на более дальние расстояния, в летние лагеря его никогда не отпускали. Даже со мной, хотя его родители доверяли мне. Мы жили рядом, дружили с младенчества и ходили в одну школу.       Вдохнув лекарство, Фрэнк спросил ещё раз:       — И что ты написал в итоге?       — Несколько вариантов, — прищурился я, вспоминая. — Открыть свою кофейню, стать актёром театра, инженером (тут я добавил высокопарности в виде проектирования полезных сооружений, например, подачи воды в засушливые районы и пустынные поселения)… кажется, добавил ещё полярника, художника, биолога и риэлтора.       — В риэлторе меньше всего пафоса из этого списка.       — О, для школьного эссе можно выдумать полезность для любой профессии. Представь: помогать людям подбирать жильё для их жизни, основываясь на их предпочтениях, интересах, желаниях… Быть посредником между человеком и домом его мечты.       — Ох, как проникновенно! — Фрэнк картинно взмахнул руками. — Кстати, о кофейнях.       Фрэнк вытащил смартфон, запустил Инстаграм и продолжил:       — Бандана-хэнд недавно опубликовал пост о кофейне в Будапеште.       Бандана-хэнд — популярный инстаблогер-путешественник. Особенностью его публикаций были пейзажи, интерьеры музеев, кафе и так далее с фотографией руки, запястье которой обмотано хлопковой банданой с рисунком под американский флаг. Это мог быть кулак с вытянутым большим пальцем на фоне уходящей вдаль трассы, ладонь, обнимающая чашку кофе, указательный палец, показывающий на очередную достопримечательность, или просто приветственный жест. А ещё он публиковал зарисовки из маленького скетчбука.       Фрэнк очень полюбил этот блог, яркие фотографии. Его манили приключения и путешествия, мир и неизвестные места, в которых ему бы хотелось побывать.       — Слушай, что он пишет: «Настолько же, насколько приятно и интересно сидеть на старинной улочке за столиком, наблюдая за людьми, мне кажется, любопытно рассматривать их из-за стойки. Угадывать предпочтения, видеть их улыбки над нарисованными на пенке капучино узорами, даже придумывать им истории и биографии». Он тоже задумался о своей кофейне. Ох, и поставил лайк фотографии с Лоис в осенних листьях. До сих пор не пойму, почему он на меня подписался… он не так много читает других блогеров. А я и не блогер даже…       — Может, ему нравится твой уютный быт, — сказал я. — И он полюбил обратную сторону бесконечных путешествий — дом. С лужайкой, где можно играть с собакой по имени Лоис, библиотекой с комфортным просиженным мягким креслом, ударной установкой твоего отца в подвале, маминым завтраком, гитарой в углу маленькой комнаты, кровать в которой укрыта лоскутным покрывалом…       Фрэнки спрятал телефон и застенчиво опустил голову, улыбаясь.       Конечно, Бандана-хэнд всё это любил. С детства. И он не мог не подписаться на Фрэнка.       Потому что Бандана-хэнд — это я.       Я оступился и соскочил на дорожку парка. Это случалось не всегда, но тут я почувствовал, как живот будто бы подцепили крюком, и меня резко утащили прочь.       Фрэнк обернётся, а меня нет.       Всё началось летом.       Фрэнк сказал, что ему ничего не остаётся, как поступить в колледж в Ньюарке, потому что далеко его не отпустят. И он решил стараться заработать стипендию, поэтому выбрал повышенный курс английского и любил сидеть в библиотеке, наполняемой поколениями семьи Айеро, и писать эссе по прочитанным книгам и статьям. Я заходил к нему в гости, а там картина маслом: он сидит в кресле под торшером, на столике рядом кружка чая, на коленях книга, блокнот и ручка в руках. У меня даже есть зарисовка этого вида. В том скетчбуке, который я не могу ему показать.       И тогда я задумался, а чего же хочу я?       Вот тогда всё и началось. Нет, я не падал в чан с радиоактивными отходами, это не наследственная телепортация, не проклятье… Хотя, насчёт последнего я не уверен.       В ломбарде, куда мы любили заходить с Фрэнком поглазеть на любопытные старинные вещички, связанные с рок-музыкой, которую мы обожаем, однажды за прилавком оказался подозрительный старик. У него были белые волосы и такие же усы, а одет он был в терракотовый пиджак, клетчатую рубашку и синюю бабочку. Мне тогда подумалось, что это неплохой кандидат на очередного Доктора из английского сериала «Доктор Кто». Он спросил у меня, рассматривающего музыкальные ретро-постеры, не хочу ли я тоже собрать группу. Я ответил, что не имею музыкальных наклонностей, а постеры красивы с художественной точки зрения.       — О, так молодой человек — художник? — улыбнулся он.       — Нет, — отмахнулся я. — Просто любитель.       — Так чем же вы занимаетесь? Кем видите себя в жизни?       — Понятия не имею, — пожал плечами я. — Мне семнадцать, и у меня планы на все профессии и на весь мир. Как тут выбрать что-то?       Старик прищурился, глядя на меня, погрозил пальцем и ушёл.       Любопытно, что больше я его в этом магазине не видел.       А через день, когда я возвращался из местной пекарни, вышагивая по дороге, меня впервые унесло на тысячи километров за океан. Было иронично: я с двумя французскими багетами в бумажном пакете стоял на парижской улочке.       Сначала я не понял шутки. Решил, что просто забрёл не в тот район. Как будто в Бельвиле может быть такой район — с мощёным тротуаром, низенькими кирпичными домиками, первые этажи которых оккупировали кафе с красными навесами, а вдали виднелся купол какого-то собора.       Французская речь меня тоже не смутила — вполне где-то рядом могли снимать дом посуточно иностранцы, чтобы потом отправляться гулять по Нью-Йорку, сейчас это модно вместо гостиниц. Но потом её стало много. Я вслушивался в каждого и, идиот, соображал, когда это в Бельвиле появился французский квартал.       Я вытащил мобильник. Значок на экране показывал, что сеть в роуминге. Ну мало ли, ошиблась программа, бывает. И я набрал Фрэнка.       Но даже не услышал гудков. Только резкий противный звук и слова «На вашем счёте недостаточно средств для совершения операции». Хм, вроде бы у меня был пусть небольшой, но положительный баланс.       А потом я услышал английскую речь.       — Монмартр — это некогда древнеримское поселение, — с акцентом говорил мужчина, ведя за собой группу людей с фотоаппаратами. Я пристроился за ними. — Мы сейчас находимся на холме высотой сто тридцать метров, это высочайшая точка Парижа. Частью города Монмартр стал только в девятнадцатом веке, до этого…       И вот тут я офигел и отстал от группы — просто застыл на месте. Я должен был побежать следом и попросить телефон, но сообразил от страха залететь в ближайшую дверь.       И окунулся в тёплый жёлтый цвет и аппетитный восхитительный аромат выпечки. Из пекарни в Джерси я попал в пекарню в Париже. Две девочки, звонко смеясь и приговаривая «Pardon, monsieur», протиснулись мимо стоящего меня в дверях на улицу.       Я сделал шаг. За прилавком, сложив руки на груди стояла пожилая мадам. Она была в аккуратном клетчатом платье, красном фартуке, с седой короткой стрижкой и маленькими круглыми очками на носу. Она сурово посмотрела на меня и строго что-то проговорила на французском.       На французском я мог лишь только поздороваться и сказать «спасибо». Но тогда забыл и это.       Поэтому я просто помотал головой и тихо испуганно произнёс:       — Помогите мне…       — Я сказала, — повторила мадам на английском, — что заявляться в мою пекарню с купленными где-то ещё багетами — моветон. Все в округе это знают.       — Это… из Бельвиля, Нью-Джерси, — всё таким же тихим голосом пробормотал растерянный я.       Мадам расправила фартук, вышла из-за прилавка и подошла ко мне. Отломала кусок багета из моей сумки и откусила.       — Oh mon Dieu! Отвратительно, я чувствую вкус и запах дрожжей! Выбрось это собакам. Пойдём со мной, испечём для тебя нормальные les baguettes.       Так я познакомился с мадам Элен. Она звала меня Жерар и после нескольких проигнорированных замечаний я перестал её поправлять.       — Можно позвонить маме? — просил я.       — Потом, всё потом, — говорила Элен, замешивая тесто.       Она разводила дрожжи в тёплом молоке, смешивала муку, масло и яйца с яркими желтками, сыпала соль и специи. При этом так грациозно двигала руками, что всё это походило на представление.       И, как человек, который ничего не может сделать в этой ситуации (а орать «дайте мне телефон!» я не мог), я смирился. Да, это казалось странным, но каким-то… правильным. Будто это должно было быть в этот момент.       Я был так себе помощник и умудрился порезать запястье о стяжку, которая закрывала холщовый мешок с мукой. Элен, видимо, ругаясь на французском, смазала ранку йодом и заклеила пластырем. А потом заметила и вытащила из кармана моего рюкзака бандану в цветах американского флага. Обвязала вокруг.       — Так ничего не видно, — сказала она. Усадила меня на стул и сама принялась за выпечку.       А я вытащил свой маленький скетчбук, пролистал страницы.       — C'est un beau garçon, — произнесла Элен, без разрешения и стеснения заглянув в мой блокнот. И тут же перевела: — Красивый мальчик.       Я опустил взгляд. Портрет Фрэнка, который я пытался рисовать, чтобы вложить вместо открытки к подарку на его день рождения.       — Это мой лучший друг Фрэнки, — улыбнулся я, довольный, что Фрэнка назвали красивым. А потом добавил, только для себя, представив: — Который, наверное, сейчас сидит в своей библиотеке, читает большую толстую книгу, полную умных мыслей…       Элен загадочно приподняла уголок рта, а потом вернулась к выпечке. Время от времени она выходила в зал пекарни на звонок колокольчика.       Мне было нечем заняться, и я делал схематичные зарисовки Элен. Вот она формирует багеты, задвигает их в духовой шкаф. Сами багеты я нарисовал тоже. Любопытная мадам, конечно же, заметила, выбрала несколько рисунков для себя, чтобы развесить в пекарне (и она так и сделала, я находил фотографии пекарни мадам Элен, на одной из стен которых на маленьких прищепочках были развешены мои рисунки).       Через некоторое время моего уютного сидения в чистой кухне, мне были вручены два горячих багета (до этого два моих просто резким движением отправлены куда-то в сторону), а также небольшой бумажный пакетик с рисунком в крендельки.       — Это для Фрэнки.       И выставила меня на улицу.       — А… — это всё, что я сказал.       Я снова вытащил мобильник. Надо было сфотографировать улицу, потом найти кафе с wi-fi, написать всем, отыскать адрес посольства США. Как же мне помогло успокоение с помощью уюта пекарской кухни! Я просто собрался с мыслями и у меня появился план действий.       Я направил мобильник на улицу так, чтобы было видно собор, но тут почувствовал знакомое ощущение в животе. От неожиданности вскинул руку и… вот так появились знаменитые фотографии блогера Бандана-хэнд, ставшие его визитной карточкой.       Приземлился я возле дома Фрэнка. Я всегда там приземлялся. У моей способности были сбиты координаты — мой дом стоял рядом, но падал я всегда на лужайку Айеро.       По странной (а странной ли?) случайности, меня ещё никто не заметил.       Фрэнк вышел из дома через минуту, выпуская собаку.       — Привет, — сказал он, как всегда улыбаясь мне. — Ты ошибся лужайкой?       — Я шёл из пекарни и вот, — я протянул Фрэнку свёрток, — это тебе.       — О, спасибо, — произнёс Фрэнк, взял из моей руки бумажный пакетик и открыл. Прищурился, улыбнулся уголком рта и вытащил крендель.       Не совсем обычный. Основание было сужено, что придавало булочке вид сердечка. Ох уж эти французы, воспитанные на своих любовных романах! Только по одному портрету Элен решила, что нас с Фрэнком связывают романтические чувства.       — Мило, — сказал Фрэнк.       — Я такой же съел в пекарне, — я начал придумывать оправдательную речь. — Типа, новинка. Решил, что тебе тоже стоит попробовать.       Фрэнк откусил кусочек.       — Это очень вкусно, — произнёс он. — Конечно, если бы не форма, и то, что это ты мне подарил, было бы не так аппетитно. Я пойду с тобой на бал, уговорил. С таким-то оригинальным предложением.       — Ой, да ну тебя, — отмахнулся я от смеющегося Фрэнка и поплёлся в свой дом.       Когда я обернулся, то мой друг стоял всё еще на том же месте, держал в руках надкусанный крендель и мечтательно улыбался. Потом откусил ещё кусочек и посмотрел на небо. Я ещё немножко посмотрел на него, и толкнул дверь, чтобы принести к ужину настоящие французские багеты.       Вот так я начал «летать» регулярно.       Сходил к врачу, сдал анализы. Убедился, что здоров.       И… не рассказал никому. Я всё-таки боялся, что это психическое. Доктор меня выпроводил из кабинета, как только я начал просить направление на МРТ. Но посоветовал психотерапевта, чтобы избавиться от навязчивых мыслей и мнительности, если куча положительных заключений от врачей разной направленности меня не устраивают.       И я решил с этим жить. А что мне оставалось? Побывал ещё в десяти местах, завёл банковскую карту и блог в Инстаграме, чтобы выкладывать туда фото и убеждаться, что не сочиняю. Подсказал Фрэнку про этот аккаунт, чтобы знать, что он тоже его видит. А он полюбил блог этого телепортиста. Человека, который исполнял его мечты о путешествиях, какие он мог совершать только по книгам и в Интернете.       Я покупал другу сувениры — прикольные значки из каждого места, где побывал. И складывал их в коробку, не решаясь напугать Фрэнки сверхъестественным.       Но сегодня я впервые исчез на его глазах. Вернее, он не видел, но… слишком резко и быстро я пропал. Надеюсь, он не испугается или обидится на то, что я его бросил одного в парке.       Я оказался в песке. Разве это дорога? Все мои телепортации происходили с дорог на дороги. Поэтому я и боялся по ним ходить.       Я поднялся, стащил с себя куртку и перекинул через лямку рюкзака. В рюкзаке я откопал свою бандану, повязал на запястье, затем вытащил бутылку Кока-колы и софографировал свою руку вместе с бутылкой, которую носил в сумке уже неделю на всякий случай. Я никогда не брал рекламу в свой блог (а стал я очень популярным), но сейчас была другая ситуация. У Фрэнки намечался день рождения, и мне нужны были деньги на подарок. В ломбарде ему очень нравилась одна старая гитара. Конечно, ему наплели с три короба, что на ней играли все, начиная от Элвиса и заканчивая Бон Джови. Но я не стал его разочаровывать, я согласился на рекламу Кока-Колы.       А в пустыне эта бутылка очень смотрелась.       Кока-Колу я отложил обратно рюкзак — неизвестно, сколько мне придётся тут проходить, напиток может оказаться кстати.       Я ещё ни разу не попадал в такие безлюдные места. Я вытащил из кармана смартфон. Показывались полоски сигнала. И я написал маме, что остаюсь у Фрэнка. Это было такой привычной вещью, что она не будет проверять.       Я огляделся. Вдали синели какие-то ни то холмы ни то горы… и цвет так красиво переходил от бледно-голубых вершин вдали до тёмно-синих ближе. С другой стороны алел песок, среди которого попадались зелёные островки растительности.       А потом я услыхал потрясающий звук — мотор авто. Я бросился туда, откуда он доносился. Запыхавшись, выбежал к дороге — никакого асфальта, просто плотный утрамбованный песок, по сторонам кто-то разложил камни, сформировав полосу.       Белый автомобиль катился по этой импровизированной трассе. Я вытянул вперёд руку, с поднятым большим пальцем.       Машина резко затормозила.       Парень с тёмной кожей, в белой одежде, красно-белой куфией на голове и тёмных очках вышел из авто.       — Америка, — сказал я. — США. Турист.       — Где твоя группа? — спросил он на английском.       — Отстал. И по глупости сказал, что сам доберусь, типа всё знаю, не впервые тут. Вот дурак.       — Дурак, — согласился парень. — Мне надо в родную деревню. Хочешь — давай со мной. Уже вечер. Переночуешь, а утром обратно в Дахаб. А нет — так ночуй в пустыне, дурак.       Дураком Акил, как он представился, называл меня постоянно.       Пока Акил меня вёз, рассказывал, что работает экскурсоводом в Дахабе, рассказывает туристам о Египте. Поэтому знает английский, понимает и может изъясняться по-русски. Вся его родня осталась в деревне, и он навещает их время от времени, привозит продукты и подарки.       Нет, деревня не была какой-то отсталой, не состояла из шатров. Хотя таковые тоже были, Акил рассказывал, что там отдыхают и пьют чай. В деревне были огни, столбы с проводами, бетонные домишки и козы, которых загоняли во дворы хозяева. Я увидел даже спутниковую тарелку на низеньком здании.       Семья Акила была гостеприимной. Его сестра Табия застенчиво и, по-видимому, по религиозным причинам прикрывая платком лицо, выслушав брата, подала мне чай из ароматной смеси трав.       — Мармарея, — сказала она, указывая на чай.       Дочь Табии, черноглазая Санера, девочка лет тринадцати, была более смелой, пялилась на меня и всегда забывала, для чего ей свободный конец платка. Она была очень красива. Но сфотографировать себя не позволила. Поэтому я её нарисовал и подарил портрет ей. Санера была очень рада, что-то быстро проговорила на своём языке и кивнула головой.       Акил рассказывал, что питьевую воду они покупают, и я тут же испугался, потому что не отказался от второй чашки мармареи.       — Но полуостров же окружен морем, — отвечал я. — Солёную воду можно очищать.       Я вспомнил слово «дистилляция».       — А потом, — продолжил фантазировать я, по привычке доставая скетчбук, — специальными трубами можно доставлять воду в каждый дом.       Я по памяти набросал деревенскую улицу и окружил вязью труб над домами, потому что не знал, копают ли вообще землю в пустыне.       Акил переводил всё это сестре и Санере. Табия смеялась, а Санера слушала с серьёзным лицом. Потом что-то сказала Акилу.       — Она попросила у тебя рисунок, — перевёл Акил. — Сказала, что выучится на инженера и обязательно воплотит эту идею в жизнь.       Я попросился спать в шатре, мне показалось это хорошей идеей и романтичной. Табия принесла мне одеяло. Я лежал и рассматривал тени на цветных узорных покрывалах, заменяющих крышу, от маленького огонька масляного фонаря. Повернул фитиль, свет потух, оставив за собой такую тишину, какой никогда не бывало в городе.       А утром я проснулся от ора. Акил потом объяснил, что местные просто так разговаривают. Зачем идти до соседского двора, если можно всё рассказать со своего? Плюс ещё совсем не помогали козы.       Я ещё никогда не ел таких вкусных лепёшек на завтрак. Уверен, там не было ни изысканных специй, ни французских дрожжей, а приготовили их на углях в специальном выложенном во дворе очаге. Но мне пришлось утащить завтрак с собой, потому что Санера потянула меня рисовать портрет её любимого козлёнка, а также дерево, которое она, по словам Акила, оберегала как малыша. Но в этой деревне, обделённой растительностью, так поступали все. Прощаясь, я подарил Санере несколько рисунков, бутылку Кока-колы, чистую тетрадь и свои цветные карандаши.       Смотря в зеркало заднего вида на удаляющуюся деревню, я желал, чтобы Санера стала самым выдающимся инженером и подарила воду всем подобным поселениям. Я был рад и горд вдохновить на такое дело.       В Дахабе я распрощался с Акилом, поблагодарив его за всё. Он поблагодарил меня в ответ за то, что я подарил Санере мечту. И впервые назвал по имени.       Дахаб — это курорт, было заметно по прогуливающимся людям, типично туристического вида, зазывалам на экскурсии, торговым палаткам. Я подумал, что вот бы сюда Фрэнка. Мы бы гуляли по набережной, покупали ненужные сувениры, пробовали местные блюда. Я бы познакомил его с Акилом. Кстати… я засунул свой нос в несколько палаток и наконец нашёл то, что искал — симпатичный значок с пирамидками.       Расплатился долларами. Возможно, значок и не стоил пять баксов, которые я отдал. Но это же для Фрэнка… когда же я решусь ему рассказать, показать рисунки, которые он видел в блоге Бандана-хэнд и подарить все значки?       Минута — и я на лужайке Айеро.