Цепи

Воды озера Каленхад дремали под черными крыльями, некогда укрывавшими бесконечной тенью весь мир. Казалось, что незримый огонь выжег всякий воздух, свел на нет даже малые порывы ветра, ведь по непроницаемой скорбной глади не шла привычная рябь. Каленхад был зеркалом. Слишком идеальным, почти потусторонне-прекрасным зеркалом одного отражения: тонкого шпиля башни, тщетно тянувшегося к лишенному звезд хмурому небу Ферелдена уже не одно столетие. Укрытая сумраком, спокойная и тихая, башня все же не спешила провалиться в собственный фантом. За ее древними стенами была жизнь. Совсем юная по меркам этих бессмертных земель. Мужчины и женщины, маги Круга и их стражи, храмовники, церковницы в тяжелых рясах. Неважно. Все они жили, погрязая в каждодневных заботах и ничтожном подобии радостей. Дышали, так или иначе, магией. Чувствовали горечь и сладость, силясь порвать цепь, единившую палачей и жертв. И, конечно же, задавали вопросы. Дух изогнул губы в довольной усмешке и отошел подальше от едва разгонявших мрак покоев свечей. Крохотные огоньки плясали дико и увлеченно. Так не похоже на вечно выжидающее, иллюзорно-умиротворенное пламя царства снов, его родной Тени. Здесь, по ту сторону Завесы, о нем почти ничего не напоминало. Ничто не могло повторить его жгучий холод, причудливые всполохи изумруда в призрачных языках. Ему подражала разве что луна. Ныне в ее свете беседовали двое. Пожилой чародей в удручающей мантии Круга прямо сидел на краю видавшего лучшие времена кресла и невольно выискивал сор в нечесаной седой бороде. Лицо его, в прежние годы свежее и, наверное, даже красивое, теперь выражало одну только усталость. В еще не познавших старческую слабость руках он держал наполовину пустую массивную чашу с гравировкой — подарок ожидаемой, но вовсе не желанной гостьи, расположившейся в кресле напротив. Та, с кем пришел дух, сама была подобна видению. Плотная, но легкая и свободная ткань ее темных одеяний полностью скрывала от чужих глаз худощавое, ненормально хрупкое тело, испещренное вязью шрамов, вытянутые конечности, холодные, подернутые белесой поволокой глаза. Делала ее почти обычной, почти реальной, почти… прекрасной. Такой, какой чародей ее никогда не знал. Но дух помнил. — Страж прибудет утром, — сказала она, не отрывая взгляда от медленно тающей свечи. Ее голос звучал словно откуда-то издалека. Эхом без эмоций. — Он уже знаком тебе, Ирвинг. Вы виделись. Однажды. Чародей кивнул, но не молвил ни слова. — Ему будут нужны маги. Лучшие из тех, что может дать башня. — Да, я понимаю, — едва слышно отозвался он, пригубив вино из чаши. Горькое. — Страж написал мне, эмиссар. Письмо доставили как раз перед нашей беседой. Мне предстоит встретить его на рассвете. Но мне не совсем ясно, как это связано с вашим визитом. Неужели все слухи… Чародей замолчал, опустив взгляд на чашу. Дымок на периферии зрения растворился в полутьме. — Продолжай, прошу тебя. Ты ответил на многие мои вопросы. Меньшее, что я могу предложить в ответ, это утоление твоего любопытства, Первый чародей, — эмиссар чуть наклонила голову в знак расположения. Взглянула на собеседника из-за вуали. И так же бесстрастно, как и прежде, продолжила: — Я не разбираюсь в слухах, Ирвинг. Мне не ведомо, что за речи витают в лагере близ руин Остагара. Но я уже слышу Ее. Поверь, друг мой, мне ведомы многие формы Красоты, но ничего прекраснее я не слышала и, наверное, более никогда не услышу. Лишь один из Семи способен так звучать. И это тревожный знак. Потому я прошу тебя выслушать меня очень внимательно. Поставив чашу на просто сколоченный столик, Первый чародей обратился в слух. Эмиссар никогда не говорила попусту. Слова ее имели немалую цену и звучали лишь раз. Перед тем, как Мор, проклятие мира, поднимется на поверхность. — Когда Страж явится к тебе с просьбой, изложенной в тексте его письма, я прошу тебя отказать ему, — в пустом голосе прозвучали настойчивые нотки. Первая и, быть может, единственная эмоция за весь их разговор. — Что? — Ирвинг застыл, вцепившись пальцами в подлокотники. Широкие крылья носа вздрогнули, тяжело вдыхая свежий озерный воздух. — Я… я не понимаю. Раз толки не врут и на нас действительно надвигается Мор, как вы можете просить меня отказать в помощи единственным, кто способен остановить скверну? Эмиссар спокойно встала со своего места и прошла к окну. Дух, до того любовавшийся лунными бликами на туманной глади озера, встрепенулся, отбросив вороные пряди с лица. Его изящный образ пошел рябью раздражения, но быстро обрел прежнюю целостность. Он нехорошо посмотрел на мага, прекрасно сознавая, что пусть тот и не видит его, но точно чувствует. Повисло молчание, липкое и неуместное. — Скверну невозможно одолеть армиями, старый друг, — эмиссар сняла перчатку с правой руки и подставила пепельные пальцы под лучи ночного света. Ирвингу стали видны не до конца зажившие рубцы и язвы, угольные когти вместо ногтей — однако улучшения с их встречи в прошлогодний Урталис были заметны невооруженным глазом. — Серые Стражи пытались уже четырежды. На этот раз ничего не изменится, сколько бы магов вы ни послали на смерть. Но, полагаю, тебя удивит, насколько сильно изменится исход в нашу сторону, если ты отдашь им всего одного из своих учеников. Разумеется, при условии, что Истязание окончится удачно. — Солона? — прошептал он одними губами. — Разве время пришло? — Прошу тебя — не спрашивай более, — обернувшись к нему, столь же тихо молвила эмиссар. — Ступай. Ритуал вскоре начнется. И будет весьма обидно, если начнется он без Первого чародея. Ступай же. Я сама найду выход. Когда за Ирвингом закрылась дверь покоев и погасли ненужные более свечи, дух наконец подошел к эмиссару. Она стояла у самой прорези окна, разглядывая собственную ладонь. Полупризрачные пальцы аккуратно подали перчатку. — Мы на пороге финала, моя дорогая, — певучий и смешливый, ставший почти что собственным эхо голос прозвучал над самым ее ухом. Объятия сомкнулись тисками. — Осталось совсем немного. — Это и пугает, Лерноуд. Финал. Я постоянно думаю о том, что последует за ним. — Свобода. Я прослежу, чтобы все прошло как задумывалось. Тьма окутала их, забирая сомнения. Воплотилась лентой на руках эмиссара. — Нам нужна ее кровь, — прошептала она, касаясь причудливой вышивки. — Подобное приемлет лишь подобное. Так что будь добр, не дай Солоне Амелл сгинуть в Тени.