***
Белый, бронзовый, алый… Камни, цепи, капли… Слишком много ассоциаций. Белый эмбриум в хрустальных вазах. Не живой. Ювелирная поделка из камня без запаха, цветения и увядания. Он, застывший в не-жизни, пустой и холодный, стоял в материнских покоях задолго до ее рождения. Белые же дома Верхнего города, увитые молодой лозой. Тоже не слишком живые. Бронзовые цепочки клеток и птичье пение за ними. А были ли сами птицы? Скорее всего, нет. По крайней мере, она никогда не видела за мелкими звеньями даже намека на перья. И в противовес им огромные цепи порта, закрывшие небо, сковавшие пристани и корабли. Алый носила мама. Красивые платья, свободно облегающие фигуру. Словно бризу придали форму, окропив благородной кровью. Вышивка семейного герба на рукавах. Огненное тепло. И морской аромат, впитавшийся в ткань. А также алые рассветы, которыми столь славилась Вольная Марка. Один породил ее. Другой вынудил навсегда оставить семью. Вроде бы справедливо, но слезы катились по щекам дробными каплями. За коркой раздвоенных образов-воспоминаний звучал голос. Такой необычно нежный зов из реальности. Сладкая, необязательная просьба проснуться. Храмовники так не умели. Они будили одним жестким приказом, не касаясь мага, обходя его, как прокаженного. — Солона. Собственное имя казалось красивым. Неожиданно слишком красивым для девочки из Башни Кинлох. Пленницы проклятого дара. Грешницы, от рождения осужденной искупать свою вину верным служением. Слишком красивым для нее. Солона попыталась открыть глаза. Усилие. Второе. Тяжелые веки медленно разомкнулись, обрывая нить сна. Залитая светом просторная комната, клетки из цепей, цветы белого камня, расшитые золотом бархатные подушки, и женщина в алом, сидящая напротив нее. Белая ночная рубашка вместо мантии Круга. Почти наверняка безумная идея ударила наотмашь. Она дома? Не там, где лириум, храмовники и бесконечное обучение контролю во имя самого контроля. В Киркволле. В солнечном Городе Цепей на берегу вечно пасмурного залива. Дома, где ее любят и ценят. Где музыка, красивые наряды, гранатовые сады, игры с братьями, фокусы дяди Гамлена, так не похожие на настоящую магию… Солона тряхнула головой. Это не так. Это не правда. Иллюзия Тени, морок, трясина из ее желаний. Но почему она не чувствует, что спит? — Моя девочка, взгляни на меня, — женщина в алом подсела ближе, с беспокойством заглядывая ей в глаза. Выдохнула. — Милое дитя, неужели тебя опять терзают кошмары? Успокойся. Сон закончился. Она наклонилась, обняв ее, и объятия эти пахли морем. Прямо как в воспоминаниях. — Мама… — все еще не смея утвердить догадку, Солона только смотрела на родные черты, запоминая, зарисовывая. Золотые волосы, синие глаза, чистая светлая кожа, высокие острые скулы, аккуратный маленький рот, прямой имперский нос. То наследие, что не казалось Солоне проклятием. — Что… что со мной произошло? Я прошла Истязание? Где Первый чародей? — Значит, в этот раз ты была в Круге. Это все объясняет, — мама разомкнула руки и встала с постели, отходя к столику с прозрачным кувшином на нем. Зеленоватый отвар медленно заполнил стеклянный кубок. — Даже я бы испугалась участи этих несчастных. Не беспокойся, волчонок. Я и твой папа не дадим тебя в обиду. Пей. Пей же. Твоя любимая мята. Солона оторопела. Сон? Четырнадцать лет ее жизни: Башня, обучение, дружба с Йованом, почти что ненависть к глазеющим на нее храмовникам, забота и боль, страх, радость. Все, что она любила и все, что ненавидела — все это было сном?! Или сон — это то, что происходит здесь и сейчас? «Тень есть не что иное, как наши желания и мысли. Ловушка, сотворенная для мага его собственным разумом». Кажется, так говорил Ирвинг? Но мята вполне реально обожгла язык. Выходит, правда. Или слишком искусная для юной чародейки ложь? Или… Мама вывела ее из раздумий, забрав из рук наполовину пустой кубок. Нежно обняла за плечи. Мама все еще пахла морем. Как в воспоминаниях, как в детстве. Как пахла каждый день? Неважно. Главное она рядом. Взгляд Солоны упал на собственную руку. Цепочка-браслет привычно холодила кожу, а вот колечко с простыми чарами, подарок одного из младших учеников, пропало. Она почувствовала, как туже затягивается узел непонимания и воздуха начинает не хватать. — Не горюй о снах, милая. Это лишь сны. Все пережитое в них не более чем эхо Тени. Разве эхо может быть важным? Ты здесь. Ты со мной. Моя маленькая принцесса Киркволла. Разве не этого ты всегда желала? Объятия стали крепче. Они сковали незримыми цепями, душили, тянули куда-то в глубину. «В сон», — подсказал чужой голос. Солона упорно вспоминала, что она сделала не так. Где… где в образах была ошибка, подсказка, спасение? Эмбриум, цепи, птицы, мамины прикосновения и море. Так правильно. Так нужно. Осколки ее счастливого детства, идеально подходящие к узору мозаики. Даже забавный утренний «ритуал», отгонявший ночные кошмары: выпивать теплый отвар пахучей… — Она никогда не дала бы мне мяту, — говорить вновь стало тяжело. Во рту пересохло. Тень убирала лишнее: кувшин и кубки, птичье пение в пустых клетках. Очертания покоев поплыли дешевыми красками на влажном холсте. Солона попыталась мягко отстраниться. Но мама… образ матери не спешил отпускать спящую. Держал крепко, до хруста в казавшихся такими реальными костях. — Мама ненавидела любые сильные запахи. Пахла морской водой, потому что не душилась. Она не позволяла мне держать животных, ведь те пахли. Даже цветы в ее комнате были из камня. Она никогда не дала бы мне мяту! Ты не она! Отпусти меня! — Это твой дом, Солона. Ты любишь его. Любишь меня. Ты так хотела вернуться. Зачем уходить? — красивый голос мамы изменился, раскололся на эхо из десятка других голосов. «Так звучат демоны». Этих слов Солона уже не слышала. Они исчезли где-то в исказившемся до абсурда пространстве, в импульсах ее собственного сознания. Белых. Демон взвыл от боли, выпуская добычу из рук, закрывая глаза ладонями, царапая лицо, скаля зубы. Он утратил спокойствие, но не снял маску заботы и тепла. Ревка Амелл кровоточила и корчилась в судорогах на полу полустертой из реальности комнаты. Ревка Амелл рыдала и рвала с корнем золотые кудри. Ревка Амелл цеплялась скрюченными пальцами за подол белой ночной рубашки, изо всех сил пытаясь не дать дочери выйти за дверь. У Ревки Амелл ничего не вышло. Ревка Амелл… демоны не плачут. Ведь не плачут? Очередной вопрос, на который Солона не захотела узнавать ответ.***
Светлый, мерцающий, темный… Иллюзия, образ, реальность… Мышь знал и умел различать только это. Светлыми иллюзиями жила и плодоносила сама Тень. То, что смертные звали сновидениями, что направляло таких, как он, что диктовало правила. Все это иллюзия. Иллюзия выбора, иллюзия жизни, иллюзия победы. Одна для всех. Спящим она казалась сладкой, ему… Мышь редко думал об этом вкусе. Мерцающие во тьме образы приносили с собой сомниари. Только маги-сноходцы способны по-настоящему задержать в Тени свою мысль, оформить ее, придать ей цвет, вкус, силу. Такие сущности почти постоянны и невероятно могущественны в алгоритме своих стремлений. В своей гордыне они порой считали себя духами. Глупые. И такие аппетитные. Они придавали желания не останавливаться у самого конца. У врат из Тени в смертную реальность. У царства снов есть своя. Но к чему она ему? Темные осколки чужих мечтаний, острые грани надежд и кошмаров. Человеческих ли, эльфийских? Разве это важно? Он достоин большего, чем свалка больных фантазий. И теперь он это получит. Добровольно или нет — девчонка отдаст ему свое тело. Пусть еще побегает, изранит себя воспоминаниями. Пусть поборется с демоном Желания. Йевена любит играть. А верный мышонок посмеется в стороне. Шаги за спиной, осторожные и легкие, но различимые в кричащей тишине, не застали демона врасплох. Удивили, не более. Обычно он вел себя куда обдуманнее. — Глупо — подкрадываться ко мне. Неужели ты надеялся преуспеть, Любопытство? Звук перешел в форму и цвет. Очертания чуждо-знакомые, по-своему красивые, не до конца украденные у живого. Дух, ведомый неутолимой жаждой познания, казался еще реальнее с их последней встречи. Теперь уже нельзя было сказать, сколько в так называемом Лерноуде осталось, собственно, от духа. Он даже пах иначе. Не Тенью. — Я напрасно польстил себе. Прошу прощения, Гордыня, — в голосе не прозвучало покорной дрожи. Любопытство не извинялся. Он дразнил. — Какое из моих невинных увлечений привлекло тебя на этот раз? — спросил Мышь, не отходя от края скалы, служившей ему наблюдательной площадкой. Внизу, в ущелье, властвовало новое видение. Яркие шатры, музыка, танцующий люд. Бродячий цирк? Или ярмарка? На фоне сего праздника света чародейка казалась забавной серой точкой. Его гостя, очевидно, это нисколько не увлекало. Холодная, язвительная пустота. — Ты прекрасно знаешь, какое. Очередное одаренное человеческое создание мечется в глубинах собственного разума по вине твоего тщеславия. — Тщеславия? — смех поглотила тревожная мелодия лютни. Мышу подумалось, что это подходящее сопровождение. Девочка убегала сквозь шатры и лавки, теряя едва обретенные ориентиры. Боясь увидеть в толпе очередной призрак. Желание следовала за ней по пятам. Мышь обернулся к собеседнику, не тая улыбки. — О, я вовсе не тщеславен. Я свободен от столь низменных порывов. Я идеален. — Признаю и понимаю, — Лерноуд согласно наклонил голову. — Потому я и не вмешивался прежде. Но, боюсь, на этот раз личный интерес не даст мне остаться в стороне. — В чем же он сокрыт? Ты давно уже обрел сосуд. И, если только твоя хозяйка окончательно не разложилась раньше срока, мы имеем лишнюю фигуру на доске. Почему бы не оставить девицу мне? Любопытство пожал узкими плечами. — Как я уже сказал: личный интерес. — Вот только я не верю, — прошипел в ответ Мышь. — Я слишком умен, чтобы поверить тебе. — Достаточно ли ты умен, чтобы признать, что упустил добычу? Выверенный образ на миг вздрогнул, глаза покосились в сторону обрыва. Что-то изменилось в музыке. Лютня стала марчанской гитарой. Гордыня едва сдержался, сильнее сжав кулаки. Попытка вернуть лицу спокойствие провалилась. Его… его обвиняют в глупости. — А я не упустил. Тень учит осторожности. Тому, чего Любопытству никогда не понять. Я потратил немало усилий, чтобы увлечь истязаемую дальше в сон. Маскировка, иллюзия, унижение. После всего было бы крайне опрометчиво рисковать одному, — улыбку сменил собой нервный оскал, — поэтому я привлек союзника. — Я заметил. Йевена. Демон Желания. Удачный альянс, — без тени сарказма проговорил Лерноуд. — Но мне интересно, что с ним станет, когда вы начнете делить добычу? Как быстро она распылит тебя по Тени? Разумеется, если один крайне способный сновидец не обгонит вас обоих. Маска ученика треснула и раскололась. — Да как ты смеешь! Я величайшее воплощение Гордыни!.. — Но вместе с тем питаешься падалью, как жалкий висп. Облезлая помойная крыса. — Я сказал, замолчи! — тон демона сорвался на гулкий утробный крик. За ним последовали тихий выдох и тишина. Мышь повел головой, возвращая прежний облик. Поправил волосы. Почти идеален. Только голос до сих пор полнился искажением. — Это неважно. Ей некуда деваться. Так или иначе угодит в ловушку. — Как я уже сказал, мы здесь не одни. Зря ты вытащил девочку в настоящую Тень. Ее уже заметили. Слишком много подонков желает получить Солону, но я не позволю этому случиться. — Ты? Да ты связан с Тенью одной тонкой ниткой! Порвать ее — и нет тебя здесь. На это у меня хватит сил. — Так действуй. И что произойдет после этого? — в глазах Любопытства читалось спокойствие и насмешка. Блеф? Уловка? Он ожидал действия, реакции, повода. Мышь точно пропустил момент, когда эта назойливая пиявка перестала быть трусом. Но вновь упускать контроль над ситуацией Гордыня не собирался. — Зачем ты пришел, Любопытство? Выводить меня из себя? Или предлагать альтернативу? — Альтернатива проста — отпусти ее. Позволь ей проснуться прежде, чем кто-то из охотников одержит верх, — не дожидаясь возражений, Лерноуд продолжил. — А взамен получишь то, чего всегда так боялся и жаждал. Ту самую тонкую нить вместо поводка. Свободу. Мышь гулко рассмеялся, прекрасно понимая, насколько фальшивым вышел смех. Сел на край пропасти, силясь разглядеть в меняющемся пейзаже фигуры охотника и жертвы. — Действительно полагаешь, что я на это соглашусь? Ты часто врешь, Лерноуд. Слишком часто для простого Любопытства. — Любопытство состоит из тайн и загадок. Мой удел скрывать правду и искать ответы под грунтом лжи. Как твой — выживать в иллюзорной тушке мыши, от случая к случаю погружаться по шею в испражнения чужих мыслей, — Лерноуд беззвучно опустился рядом, поджав под себя ноги. — И при этом сохранять благородную мину. — У тебя есть варианты получше? Что подхалим порождения тьмы может предложить мне? — Посуди сам. Даже если тебе удастся обмануть Йевену, Ирвинга, Грегора, Данария, Бездна знает, кого еще, и забрать тело себе, храмовники немедля почуют подвох. И ты снова окажешься в Тени. Один на один с толпой недовольных, голодных дружков. И каждый будет готов сожрать тебя с потрохами: Желание, Гнев, Праздность. Ты, конечно, волен предложить им еще одну охоту. Но каков смысл, если в Кинлох хватит места для всех? Нужны только открытая дверь и маяк за ней. Я предлагаю так много в обмен на одну душу. Решайся, Мышь. — Я король… — Мышь заметил отчаяние и обиду в собственных словах. Дрожь неуверенности. Предательское, слишком явное проявление слабости. — Так будь им. В обоих мирах. — Любопытство неискренне улыбнулся и встал с дымящихся камней. Тень никогда еще не была столь постоянной. На его памяти уж точно. Взгляд застыл на Йевене. Сущность Желания, скрывавшаяся за образом любящей матери, сцепилась в схватке с тевинтерским сновидцем. Сильная, готовая к победе, к триумфу. Что он потеряет, позволив ей закончить работу? А что ему даст союз с Лерноудом? Он никогда подробно не рассказывал, как ему удалось сбежать отсюда. Увиливал. Его путь имел бесконечное количество изъянов. Риск был слишком велик. Так или иначе, решать приходилось здесь и сейчас. И Мышь принял решение. Это оказалось действительно обидно. Проигрывать смертным. Сплетать иллюзию чужой победы. Но если такова цена его личной свободы, разве не все равно? — Как зовут маяк? — Ульдред. Победоносная ухмылка Лерноуда исчезла в тенях вместе со скалой, ярмаркой и гитарными переборами. Все вокруг распалось прахом и не спешило собираться вновь. Теперь сон действительно заканчивался. А в пробуждении было место лишь для Солоны Амелл.***
Новая череда образов захлестнула Солону кроваво-красной волной. Обрушилась ледяными каплями дождя, унося сознание все дальше по лабиринту воспоминаний. Вечерние песни дедушки у камина. Ярмарка в Нижнем городе, куда ее потащил Фелиций. Фелиций... смех младшего брата посреди кошмара, его серебряные кудряшки, любимые синие глаза, ставшие такими далеким и холодными. Первым, что почувствовала Солона, был именно этот ужасный, почти нестерпимый холод. За ним последовала боль, крупными осколками впившаяся в тонкую кожу. Эта боль заставила ее вскочить с ложа, широко раскрыв припухшие глаза, и тут же рухнуть назад, когда очередной импульс прошел от кончиков пальцев до бедер. На этом ощущения кончились. Поначалу Солона ничего не слышала и не видела. Только у кромки зрения тьма сменялась тусклым оранжевым светом, очевидно исходившим от свечи. Ее словно поместили в кокон в ожидании превращения. Наверное, именно так живут одержимые: в абсолютной, почти осязаемой темноте, в боли и холоде. Без возможности услышать хоть что-нибудь, помимо тишины. Солона вздрогнула, когда чьи-то сухие пальцы коснулись ее лба, провели линию до виска, затем очертили скулы. Слишком похоже на то, как будила иллюзия матери. Неужели она проиграла? Не успела убежать, и теперь сон продлится вечно? Внезапно раздавшийся крик привел ее в чувство. Столько отчаянья и боли, столько страха высвободил наружу женский голос. Понадобилось время, прежде чем Солона узнала в этом голосе свой. Сознание металось из стороны в сторону, то отдавая приказ различить как можно больше деталей, то, наоборот, веля забыться, не покупаться на очередную поделку. Вот только она достаточно хорошо помнила это место. Покои Первого чародея можно было пройти в четыре широких шага. Голые серые стены привычно отражали огненные языки более чем десятка восковых свечей. В северной части апартаментов, почти рядом с дверью, стояли письменный стол и два старых книжных шкафа, привезенных предшественником из Орлея. Слева от единственного окна, перед давно не чищенным камином расположилась пара кресел и столик с кувшином из стекла приятного мятного цвета. Дальше начиналась спальная зона. Именно здесь Солона и проснулась. Или нет? Почему именно здесь? Почему не в идеально круглом сером Зале Истязаний, на полу, залитом лазурным лириумом? Почему над ней не повис граненой иглой храмовничий меч? Почему она не в комнатах учеников на твердой, как камень, постели? Почему не в дрожащих объятьях Йована? С другой стороны, почему бы и нет? Обняв колени все еще слабыми руками, Солона заметила кольцо на указательном пальце. Ее кольцо. И цепочку под рукавом ученической мантии. Непослушные тяжелые кудри были собраны в хвост. Она проснулась? Солона мотнула головой, отгоняя мысль. Шелковая черная лента упала на подушку. У нее не было такой. Дорогой, с вышивкой драконов. Новый крик застрял комом в горле. Она все еще в Тени. В коридоре за дверью послышались голоса Первого чародея и сэра Грегора. Сон искушал Солону подняться, открыть дверь, впуская демонов, приговаривая себя к неминуемой смерти. Каково же было ее удивление, когда за дверью не оказалось пугающего изумрудного марева и Желания. Отряд храмовников расступился, пропуская вперед командора. Затем в проеме показалась взволнованная фигура Ирвинга. — Солона, — начал старец, но Грегор жестко оборвал его, воздев руку в латной перчатке. — Солона Амелл, как глава храмовников цитадели Кинлох и верный служитель Церкви, я объявляю твое Истязание завершенным. С сей минуты и до конца дней своих, ты имеешь право носить титул мага. Да озарит тебя свет Создателя, дитя. Закончив свою речь, рыцарь-командор бросил краткий взгляд на Первого чародея — Солоне почудилось в нем некое недовольство, разочарование — и кивком приказал подчиненным удалиться. После и сам вышел из покоев, не говоря более ни слова, наглухо закрыв за собой дверь. Тяжелая солдатская поступь звучала ударами пульса в висках и запястьях, облитого кровью сердца в когтистых ладонях, колоколов в далекой столичной башне. Вроде правильно… Но слишком громко и мерно для реальности. Нет. Она спит. Спит и не проснется уже никогда. Зачем уверять себя в обратном? Мягкая перина чуть прогнулась, когда Первый чародей сел на самый край кровати. Зеленая ткань его поношенной, застиранной в дорогих мылах мантии едва заметно отражала пламя. Трехлезвийный посох он отставил в сторону. Был ли то жест доверия или же банальная ненадобность смертного оружия там, где правит мысль? Солона боялась думать об этом. Она выискивала осечку в действиях демона. Одно крохотное несовпадение дало бы шанс вновь убежать. Но пока существо Тени притворялось слишком хорошо: сутулилось, как Первый чародей; участливо смотрело в глаза, прямо как он; тепло улыбалось в седую курчавую бороду, как часто улыбался он; даже проклятый запах мяты, так жестоко запутавший Солону в одном из видений, и тот был его. Ей захотелось обнять его, заплакать у него на плече, рассказать о кошмарах, как она делала с самого детства, поглощая зеленоватый отвар из стеклянного кубка. Пусть только этот миг не окажется сном. — Солона, посмотри на меня. Я знаю, что за мысли посещают тебя ныне, — его чистый, не искаженный голос стал для Солоны хлесткой пощечиной. Тень не уставала терзать милые сердцу образы. — Нет, ты не можешь точно узнать, очнулась ли ты ото сна или до сих пор блуждаешь по царству духов. Я не могу доказать тебе, что не являюсь одним из них. И это замкнутая цепь, которую нам обоим не дано порвать. Первый чародей протянул вперед руку в надежде коснуться ладони ученицы, но та отпрянула, вжавшись в изголовье кровати. Первый чародей лишь согласно кивнул, забирая с подушки ленту и отходя к окну. Над озером уже светало. — Помню, ты прибыла таким же рассветом. Красно-желтым, как спелые северные фрукты, неспокойным, слишком красивым, чтобы не встретить его, — оранжевые отсветы на одеждах погасли. Последние свечи догорели. Первый чародей тяжело выдохнул. — Мне жаль, дитя. Это должно было быть совсем другое Истязание. Для тебя готовилась вовсе легкая мишень — ослабленный договором демон Гнева. Пустяк, особенно для ученика с такой подготовкой. Ты должна была вернуться едва ли за полночь. Но все вышло из-под контроля. Взгляд Солоны привлек жест: учитель не прекращал обводить большим пальцем узор на шелке. Первый чародей всегда делал так, искал отвлечение, когда грустил. Могут ли духи грустить? — Я не знаю, где именно ты была и что видела, Солона. Но не чувствовать твои боль и смятение я не в силах. Я не прошу тебя верить, не прошу сразу принимать происходящее за реальность. Все о чем я прошу, это дать мне время до утра. Есть один человек. Я надеюсь, что он сможет помочь те… Звук разбившегося кувшина оборвал Первого чародея на полуслове. Мятная жидкость растеклась по полу, заливая ковер и плиты. Солона стояла у камина, держа осколок в окровавленной ладони. Кровь, настоящая, живая, не иллюзия Тени, не обман, не подделка. В голове звучала лишь одна мысль. Она проснулась. Спустя несколько минут Первый чародей аккуратно перевязывал раны. Шесть не очень крупных, но глубоких порезов грозили шрамами, но Солону это нисколько не волновало. Шесть — правильное число. Пять порезов оставили крохотные лепестки стеклянных цветов, впившиеся глубоко под кожу. Шестой, куда крупнее и уродливее, был творением продолговатого птичьего крыла. Ей было больно, но столь правильной болью, что та даже восхищала. В Тени было бы больнее. Эта боль пролилась бы тягучим отваром несовпадений, окунула в глубокий сон, где знакомые стены становятся черными скалами, а Первый чародей продолжает смотреть в окно, водя пальцами по шелковой ленте. Но нет, все было правильно. Так не бывает во сне. Солона смотрела на увечье с лицом победителя, изредка поднимая глаза на мага или переводя взгляд на ленту. Любопытство не давало покоя. — Откуда она у вас? — Я получил ее в подарок от старого друга. Не дергайся, — марля немного неровно легла на поврежденную кожу. Солона еще раз внимательно посмотрела на вышивку. Это точно были драконы. Тонкая нить сплетала картину двух изящных ящеров с раскинутыми ровно по кайме крыльями. Драконы едва соприкасались лбами. В этом жесте было что-то нежное, почти интимное. Не самый обычный подарок. — И теперь вы отдаете ее мне? Почему? — Солона сморщилась, когда Первый чародей перешел к пальцам. — Меня попросили сделать это, как только ты пройдешь Истязание. В этом и был весь смысл подарка, — ответил он, осматривая проделанную работу. Критично приподнял кустистые брови, но все же отпустил руку. — Учитель, а этот друг и человек, о котором вы говорили, случайно не одно лицо? — Не слишком ли много вопросов для одного рассвета? Улыбнувшись, Первый чародей укрыл ее пледом и вновь уселся в соседнее кресло, наливая вино в кубок. — Я обещаю, что утром ты все узнаешь и почти все поймешь. Но пока… — Учитель, последний вопрос… Можно я не буду спать? Черный, оранжевый, мятный… Лента, свечи, осколки…