Существовала всего одна игра, которую Долорес терпеть не могла всеми фибрами своей детской души.
Молчанка. Девочка вечно проигрывала, потому что всегда было что рассказать или спросить. Но нелюбовь появилась не из-за этого. А потому что родители слишком часто в неё играли.
Друг с другом.
Как-то заметила, что стали возвращаться в разное время. Учёная приходила раньше, с натянутой улыбкой встречала и обнимала дочку, а вымучено хриплым голосом провожала метафизика, решившего выйти в отпуск и подработать на пол ставки нянькой. После перебиралась на кухню, чтобы подогреть ужин и внимательно выслушать рассказ о красочном и увлекательном дне Дол.
— Мамочка, — обеспокоенно потянула гласные, замечая нервное покусывание губы. — У тебя что-то болит?
— А... — Ингрид мотнула головой, стараясь отогнать очевидную усталость, и, коснувшись мягкой щечки, аккуратно провела по ней пальцем. — Всё хорошо, милая, просто...
Но не успела девушка договорить, как услышала дверь, которую явно пытались прикрыть тише.
Не вышло. Трафэл, одарив очередной тоскливой улыбкой и вздохом, тихо попросила встретить отца — он точно соскучился и был бы очень рад её сейчас увидеть.
С этого момента стартовала молчанка.
Харгривз приходил на час-два позже, вымотанный в десятки раз больше, но, заприметив любимую дочурку, буквально заряжался от одного её вида. Расплывался в улыбке, поднимал на руки, дабы прижать к груди, и всегда подтверждал мысли возлюбленной.
— Я так по тебе соскучился, лисёнок, — нежничал Пятый, обязательно целуя сначала щечки, а потом лоб и носик.
— А я по тебе! — восклицала Долорес, крепко обнимая за шею.
— Мама уже дома?
Уверенный кивок, а в ответ очередной усталый вздох. И так уже на протяжении нескольких дней — считала, пока что, девочка плохо. Причём с ней взрослые были добры, нежны, общались, но если вопрос касался партнера, то моментально мрачнели.
Дурацкая молчанка. Мама с папой даже в глаза друг другу не смотрели, если пересекались, что уж говорить о каких-либо прочих контактах.
Отвратительная молчанка.
— Папочка...
Пятый, подобно жене, не особо посвящал малышку в семейные разборки и проблемы, но на него, в отличии от матери, можно было надавить. Грустными глазками, полными слёз, шмыгающим носиком, да жалобным и дрожащим голоском. Сразу окружал своей заботой и любовью. У самого голос начинал подрагивать.
— Черничка моя, что стряслось! Где болит? Кто обидел?
— Вы с мамой друг друга больше не любите?
Опешил, проглотив язык. Тактика девочку никогда не подводила: сначала заставить волноваться, вывести на беспокойство, а потом огорошить вопросом, от которого не было возможности отвертеться. Ингрид на это не велась так легко, а вот Харгривз... сыпался сразу.
— Кто сказал тебе эту глупость? — удивился Пятый, усаживая юную собеседницу себе на колени. — Мама?
Долорес, всхлипнув, начала тереть щёки, давая так понять, что предположение было неверным. Специально смотрела в глаза и, хныча, ждала, когда он вскроет все карты.
Мол сам рассказал. Без шантажа и манипуляций.
— Я люблю твою маму всем сердцем. И да, меня тоже не очень радует то, что сейчас происходит, но...
Замялся. Думал, как бы правильно донести до ребенка правду. Нет, дело не в этом. Судя по потерянности во взгляде, Пятый сам толком не знал и не понимал, с чего именно возлюбленная решила отстраниться. Просто попросила дать время. Но чем больше дней проходило, тем дальше, казалось, находилась девушка.
— Она сама не хочет ничего обсуждать.
Честно старался заводить с Ингрид разговор. Хотел узнать, что же так сильно могло её беспокоить. Да что уж там, он постоянно пытался с ней поговорить на работе, но учёная просила отложить болтовню на нерабочее время. И всё. Даже перестала появляться в их корпусном здании — обитала исключительно в лаборатории. Казалось, что избегала. А Харгривз уже был научен горьким опытом, но на повышенных тонах общаться, ни на работе, ни уж тем более дома, не хотелось.
Долорес тоже пыталась маму вывести на общение, но фразы были столь размытыми и неясными, что юный мозг не был в силах понять, что же именно скрывалось за взрослыми словами. Вот хоть по кусочкам разбирай и пытайся сложить во что-то вразумительное и простое.
По кусочкам.
Тёмную головёшку осенило, отчего и раздалось протяжное восклицание. Спрыгнув с отцовских колен, мигом побежала в соседнюю комнату и вернулась, держа в руках свой маленький блокнотик с мультяшными цветами и карандаш.
— Ты хочешь что-нибудь маме нарисовать? — Протянула набор. — Чтобы
я нарисовал?
— Если не говорит, то пусть напишет!
Идея в самом деле была интересной и имела смысл, да только что можно ей написать, чтобы начать переписку?
«Привет, как дела?» или сразу в лоб
«Что стряслось? Почему ты со мной не разговариваешь?» Вот и сидел так с минуты три, обдумывая и записывая слова на листочках в клетку, которые потом вырывал и сминал.
— Я знаю, что ей написать!
Выхватив у отца блокнот с карандашом, быстро что-то написала и, усиленно представляя родительскую спальню, попыталась переместиться. Вышло не удачно — долгий топот ножек отчетливо слышался за дверью, как и возгласы. А потом, слишком драматично, чересчур грустно и на грани истерики, Долорес приоткрыла дверь и посмотрела на Пятого.
— Мама тебя больше не любит! — выдержав минутную паузу, завопила во всё горло, заливаясь горькими слезами.
Харгривз, естественно не выдерживая, тут же оказался рядом и крепко обнял. А у самого аж сердце биться на мгновение перестало.
Как не любит?! Почему не любит?! Готов был бежать к супруге, да отношения выяснять, но для начала нужно успокоить ребёнка, что в кулачке сжимал клочок бумаги.
— Она сама сказала?
— Да!
На самом деле Трафэл ничего такого не говорила. Молча прочитала, усмехнулась, краем глаза взглянув на дочь, после чего вернула послание и, погладив по голове, послала обратно к отправителю.
— Она больше не верит тебе!
Всё.
Инсульт. Или инфаркт. Ноги подкосились. В ушах загудело. В глазах заискрились разноцветные раздражающие блики. Он рухнул в кресло, придерживая девочку, и не мог принять за правду детские слова. Но слёзы были такими горючими, а вой таким пронизывающим, что показалось сам так заливает. Да стало страшнее, когда решился-таки забрать скомканную записку и прочитать содержимое.
«Я ТебЯ люБю. ПаПА!»
И криво нарисованное сердечко с крыльями.
— Вот оно как...
Страх и боль как рукой сняло. Ребятёнок неверно истолковал действия родителя и вывел это в чересчур драматичный и пугающий посыл. А Харгривзу страдать. Надо было успокоить дочь, привести самого себя в чувства и перейти в наступление, потому, предложив составить ему компанию в игре на дыхание, — так называл обычную медитацию, часто воспринимаемую за что-то слишком заумное, — вместе сделали несколько глубоких вдохов-выдохов.
— А теперь, — чуть спокойнее заговорил Пятый. — Давай напишем ей ещё одну записку.
В этот раз думал не так долго. Быстро написал короткую фразу и, передав её дочери, как и легкий поцелуй в щеку, попросил передать романтичный набор девушке, чуть ли не весь вечер сидевшей в спальне. Всё ещё шмыгая носом, Дол сжала ручками бумажку и медленно поковыляла к матери. И пропала. Минута. Две. Семь.
Послышались шаги.
— Харгривз, крайне дурная идея делать из посыльного ребёнка, способного на половине пути расплакаться, — нервно посмеиваясь, выдала Ингрид, держа за ладошку, раскрасневшийся от новых слёз, источник завываний.
— Ну лисичка моя, — протянул парень, с трудом сдерживая улыбку.
Опустившись на пол, протянул руки, приглашая малышку в объятия. Но Трафэл, подхватив дочь на руки, сама села к мужу, чуть касаясь спиной его груди, и, усаживая себе на ноги Долорес, поцеловала маленькую макушку.
— Что ж ты опять расплакалась, милая? — прошептала девушка, заглядывая в голубые глазки. Вопрос, правда, был глупым, так как сама слышала, как вопило чадо о том, что его отца больше не любят.
Но всё же.
— Я... я просто... — повторяла кроха, но стоило почувствовать аккуратные и очень тёплые объятия не только матери, но и отца, то выдала как на духу. — Почему мама не любит папу?!
— Куколка...
— Да, мама, — тихо заговорил Харгривз, притянув к себе ближе любимых девочек и утыкаясь супруге в плечо лбом. — Почему ты папу не любишь?
— Å Herre... — Ингрид хотелось рассмеяться. — Кто сказал, что я тебя не люблю?
— Ты сама! — не унималась Долорес, рыдая всё громче.
— Но я же молчала...
— Ты сама сказала! — Ладно, и на Трафэл была управа, но малышка редко понимала, как всё это работало. Вырвавшись из объятий, она развернулась и, хныча все громче, заглядывала в родительские глаза, чуть мотая головой. — Ты ему больше не веришь! А он ведь лю... любит тебя! Он тебе даже поцелуй передал!
И не важно, что Долорес так и не донесла до матери послание, а просто плюхнулась прям на пороге в спальню и разревелась. Несчастный клочок бумаги был безбожно испорчен набором вязких жидкостей, которые постарались самостоятельно утереть... И поэтому ребёнок заголосил ещё громче. Так что про поцелуй можно было бы и умолчать.
— Люби папу! Ну пожалуйста!
— Ну пожалуйста, — негромко повторил Пятый, опаляя смешком открытую шею, отчего девушка дрогнула. — Люби меня, Гри...
— Так, — пришлось-таки сдаться, ибо напор от обоих Харгривзов было просто невыносимо сдерживать. Помогая дочери встать на ноги, утёрла личико рукавом домашней водолазки и спокойно произнесла. — Маме надо поговорить с папой наедине, а ты пока возьми блокнот, карандаши и нарисуй нам что-нибудь милое, чтобы я окончательно потеряла голову от чувств к вам двоим.
Миссия была выполнена, потому Долорес, кивнув, послушно взяла с собой указанные вещи и якобы пошла в родительскую спальню. Но не продержавшись и минуты, тихонько прокралась и спряталась за дверью. Она не особо хорошо слышала, о чем же именно говорили взрослые, но заметила, с какой грустью девушка что-то рассказывала супругу, а тот, храня молчание и сместив густые брови к переносице, — явно был недоволен, — внимательно слушал. А потом как-то невесело рассмеялся и, покрепче обняв любимую, повалил её на пол, вынуждая робко засмеяться в ответ.
Противная игра была окончена.
— Ура! — радостно воскликнула малышка, беспардонно вбегая и руша отцовское желание поцеловаться.
С тех самых пор молчанка обратилась в обмен записками, которые в итоге либо приводили к мирным объятиям и извинениям, либо к неожиданным походам по магазинам ночью или закрытии в лаборатории. Становясь старше, Долорес временами ненавидела то, что именно она подарила родителям идею для столь странной игры — умудрялись даже на работе нечто подобное проворачивать, а потом, словно дети малые, глупо улыбались друг другу и шутили.
Для кого телефоны были придуманы?
— Детский сад, честное слово, — констатировала девушка, замечая процесс очередного обмена в офисе. И мягко улыбнулась, когда, сидя за рабочим местом, на столе перед ней появилась маленькая записка с посланием, выведенным двумя почерками.
Мы любим тебя.
Твои мама и папа
И, обязательно, маленькое сердечко с крыльями.
