Открывайте, это милиция!

      От дел Гришу отвлёк громкий шум и гневно грохочущие шаги на лестнице. Когда голоса за дверью перешли на повышенные тона, он предусмотрительно отложил в сторону все бумаги и торопливо напялил очки. Вовремя — дверь распахнулась от удара ноги, и в кабинет ввалился запыхавшийся Малина, который, не напрягаясь, вышвырнул за неё водилу, до последнего пытавшегося помешать войти и заодно захлопнул на замок.       Да водила и не мог помешать, если честно. Гриша знал, что Малине бы и смерть не помешала — снёс бы и Рай, и Ад наскоком, если бы захотел до него добраться. И Богу бороду отрезал, и Сатане рога пообломал — Малина никогда берегов не видел и видеть не хотел. Ему вечно болото по щиколотку, море по колено, а океан по яйца. Да даже если Катамаранов и захочет, то никаким бульдозером не упокоит. И не успокоит тоже.       — Слыхал, чё я сказал, Стрельников? — Малина сразу пошёл в наступление, безо всякого привета. Содрал с себя пиджак и очки, стянул с бычьей шеи тяжёлую золотую цепь и отправил в затяжной полёт: попал ровнёхонько в стену над ухом. Цепь тоскливо сползла на пол, обречённо звякнув; Гриша и ухом не повел, привыкший к таким демонстрациям. Спасибо, что не нож на этот раз, — Ты меня заебал уже. И жена твоя бывшая меня заебала. Понял, хуеплёт ты несчастный? Оба, оба вы меня заебали!       Разъярённый Малина выудил из кармана брюк что-то блестящее и переливающееся, в два шага добрался до стола и грохнул кулаком. Бумаги раскидал, даже не глядя и сунул Грише под нос то, что держал в пальцах — пальцы, к слову, тряслись и дрожали, как у лихорадочного больного. Малина и сам больным выглядел, безумным почти, настолько, что Гриша даже неуютно себя почувствовал. Он его в последний раз таким озабоченно-бешеным видел, когда Малина приревновал его к ханурику из НИИ. Башню сорвало на раз, месяц ходил, как баба ПМСная, на всякую херню срывался.       — Чё глазёнки свои продажные прячешь, пидорас?! Имей смелость признаться хотя бы, что опять таскался с этой швалью подзаборной… На меня смотри, сказал!       Малина резко стащил с него очки, бросил на пол, и, кажется, заодно протоптался. Гриша этого уже не видел — взглянул наконец на то, что Малина так усердно ему показывал. Это было жемчужное ожерелье. Тонкое, белое, красивое и очень, очень дорогое — Гриша это знал, потому что сам его покупал. На годовщину свадьбы. Много лет назад. Он уверен был, что Натка этот подарок выбросила, когда уходила. Оказалось, что нет.       — И? — коротко поинтересовался Гриша, старательно сохраняя спокойствие, — ты в мусорке копался, чтобы его найти?       — Жёнушка твоя бывшая припёрлась прям в офис, мельтешила хуетой этой, как флагом ебаным: «Муженёк подарил, муженёк подарил…». Ты чё ржёшь, Стрельников? Напиздела, что ли? Не дарил? — кажется, теперь он растерялся.       Гриша приподнял уголки губ в полуулбке ещё в начале патетичной речи, к концу уже улыбнулся полноценно, на секунду обнажив зубы в широкой ухмылке. Подтвердил железно:       — Дарил. На свадьбу. Развели тебя, как ребёнка, Роман Дмитриевич.       Малина на провокацию не повёлся, но посветлел лицом. Жуткий звериный налёт ярости и злобы стёрся, как губкой провели, жёсткие хмурые черты смягчились, напряжённые плечи расслабились.       — Ну ты бля… — шумно выдохнул он с нескрываемым облегчением.       — Обновить надо бы, да? Давно Натку не важил, а у неё юбилей скоро, — с дурным весельем подначил Гриша, наблюдая, с какой скоростью меняется малиновское настроение.       Всё произошло очень быстро. Драгоценные камни рассыпались по полу белыми звёздами, а Гриша даже выругаться не успел, когда Малина хватанул его за воротник пиджака, рывком подтянул к себе и крепко поцеловал. Минутой позже в дверь забарабанили, видимо, все-таки решились брать на таран, и Гриша, кое-как оторвавшись от снятия водолазки через голову, коротко и точно отправил свою сомнительную охрану в пешее эротическое путешествие.       И сам туда направился.