Невозможное дитя

Сигрид «Рид» Поттер обожала летать. Она могла часами парить в небе на метле и желала, чтобы у нее были настоящие крылья, чтобы рассекать воздух и путешествовать туда, куда ей вздумается. Но в данный момент ей хотелось кого-нибудь убить, или просто приземлиться. Или и то и другое. Впрочем, эти желание были приглушенными, как и почти все в ее жизни с тех пор, как на ее глазах вернулся к жизни проклятый Воландеморт и погиб Седрик. Она шла вперед скорее по инерции, чем из истинного желания жить после того, как вернулась с кладбища, и чувствовала, что ее жизнь разделилась на до и после. Будто ей так было мало проблем!.. Хотя это уже было даже привычно. Казалось, конец каждого года в Хогвартсе был ознаменован этим паршивым чувством, и ощущением, что все пошло пушному зверьку под хвост. Сначала так было после того, как Квиррелл испепелился от ее прикосновений. Потом эта история с наследником, василиском и дневником, где обитал юный Том Реддл, который Воландеморт. А еще были дементоры и эпопея с Сириусом, который оказался вовсе не преступником, пришедшим по ее душу, а просто ее балбесом-крестным. Еще не стоит забывать и этот чертов турнир, кончившийся смертью Седрика и прочей сопутствующей драмой. Правда в тот раз эти чувства тревожили ее куда сильнее. Ведь даже не сам факт его смерти ее вгонял в депрессию или еще что-то. И не возращение змеиной морды, хотя перспектива войны, что уж говорить, ее пугала, как и всякого нормального человека. Нет. Ее сильно беспокоило то, что с ней что-то не так. Впрочем, это чувство было с ней всю ее жизнь, но с тех пор, как она вошла в магический мир, оно стало более приглушенным, хотя и не исчезло, как Сигрид надеялась. В конце концов понимание языков, которые ты не учил и способность на них говорить, даже не замечая этого, была не очень типичной даже для волшебников. Как и способность порой генерировать молнии на кончиках пальцев (не то, чтобы она это могла контролировать!), и быстро заживающие раны, что, опять-таки, не было естественно даже для этого мира. Но она об этом помалкивала. Как и о многом в своей жизни, став заложником маски идеальной гриффиндорки, которая не очень любила учиться, любила доставлять неприятности, была наивна, добра и в чем-то глупа. Но она такой не была. Но маскировать умела хорошо, ведь не зря же ее Шляпа хотела отправить в Слизерин. К тому же, как она могла вырасти доброй и милой, когда ее родственники ненавидели ее всю жизнь и лупили даже за то, что она училась лучше Дадли? Нет, даже не так. Она без скромности могла сказать, что была чертовым вундеркиндом с ее-то фотографической памятью и любовью к книгам, чуть ли не с первого дня в школе. Но когда дядя и тетя были вызваны в школу и им посоветовали ее перевести в продвинутый класс, то вернувшись домой дядя Вернон высек ее так, что больше в школе она ни разу не поднимала руку на уроках и толком не выполняла домашние задания, чтобы вновь не схлопотать. И в Хогвартсе она делала так же. Хотя знали бы там, что в юности она глотала книги, как ненасытный баклан рыбу, и что на самом деле не так уж рвалась защищать обездоленных! Более того, она почти три года ходила на бесплатные занятия капоэйры (хотя тетка думала, что гимнастики и отпускала туда лишь бы на глаза не попадалась) и столько мальчишеских морд начистила и карманов обчистила, что и не счесть. Есть-то хотелось не только объедки. Но ей так же хотелось быть похожей на родителей о которых в этом мире ей столько рассказывали: честных, светлых героев, ей хотелось быть доброй и милой. И Сигрид выбрала Гриффиндор и маску к этому прилагающуюся, став при этом просто Рид, ибо среди храбрецов столь диковинное имя (которым она так-то гордилась) не прижилось бы, и стала своей в доску идиоткой. Хотя жажду знаний так просто не убить. И она все равно училась, но только так, чтобы никто об это не знал. Днем на уроках она прикидывалась веником, что было не трудно, да и за хорошими оценками особо не рвалась, а ночью, спасибо мантии-невидимке, обитала в библиотеке. Даже Гермиона не подозревала, что Рид ориентируется в храме знаний Хогвартса даже лучше, чем юная всезнайка. Вот только все это меркло и бледнело перед лицом ее новой странности. Ее кожа, если та касалась чего-то очень холодного, стала синеть. Первый раз это случилось в ванной, где она пыталась открыть то золотое яйцо. Сигрид всегда нравилось нежиться в прохладной воде, а не горячей (тяжелое детство, быстрый холодный душ не больше двух минут! Как единственное средство, чтобы смыть с себя пот и грязь после нескольких часов возни в саду и все такое), и вот, когда она успела только немного расслабиться и прогнать Миртл (лесбиянка и извращенка малолетняя!), как случайно увидела свою руку. И обомлела. Та была синяя. Нет, не просто синяя, а темно-сапфировая. Такого глубокого, даже красивого оттенка. Также ее ногти обратились черными когтями (именно когтями, так как она от испуга черканула ими о борт каменной ванной и оставила неглубокие борозды), а по коже расползлись какие-то странные рисунки. Слава Мерлину, первый раз это прошло быстро, и она даже подумала, что переохладилась в водичке и у нее глюки. Но нет. В озере с русалками это повторилось. И с каждым разом эта синева распространялась все дальше и дальше, а лед на предметах, которых она касалась в таком состоянии, расползался на все большие пространства и становился толще. Сигрид даже боялась представить, что будет, если она коснется чьей-то кожи в таком состоянии. Посему от холодных ванн, и даже отдаленно ледяных предметов, пришлось воздержаться, хотя бы, до конца учебного года. Но вернемся к началу, а точнее к тому, что она хотела убивать и к земле. Дадли наконец дожал своих родителей, и те купили билеты до Нью-Йорка. Этот свин тащился от Капитана Америки и страстно желал попасть в музей ему посвященный, как бы это странно ни звучало, ибо Дадли и музей?! А еще он хотел на статую Свободы (а остров не потонет под его тяжестью? Сарказм, кхм, сарказм), настоящий хот-дог (будто булка, сосиска и кетчуп в Англии отличается от американских аналогов), увидеть новомодную башню Старка, которую показывали по телевизору (черт, вот это увидеть хотела и она), а еще… еще… и что-то там еще он хотел, но она быстро отключилась, точно зная, что этот список мог быть бесконечным. Вот они и летели туда. Но все омрачалось тем, что в связи с обстоятельствами (колдунов боятся, не иначе), ее пришлось брать с собой. Причем сразу с Кингс-Кросс, из-за чего она и была столь зла. Мерлин! Она просто хотела в душ и уснуть без всяких снов о возрождающихся Воландемортах и мертвых Седриках! Хотя лично Сигрид думала, что они взяли ее с собой, потому что надеялись, что она потеряется в столь многолюдном городе и они смогли бы о ней, наконец-то, забыть, как о страшном сне. Она была даже не против. Но сейчас ей просто хотелось, чтобы Дадли перестал тыкать в нее пластмассовой вилкой, которой он только что ковырялся в своем обеде. А еще перестал испытывать ее терпение и закрыл рот, из которого с того момента, как они сели в самолет не переставало противной трелью литься нытье из-за того, что этот «урод летит с ними». А ведь лететь еще пять часов! Тут самолет тряхнуло, а за бортом раздался гром и засверкали молнии. Сигрид против воли прижалась к иллюминатору, хотя остальные пассажиры, наоборот, отшатнулись в сторону, или вцепились в подлокотники что есть силы, пока их трясло, явно ловя острые приступы панической атаки. А вот ей нравилось смотреть на бури. Они завораживали ее своей хаотичностью и неукротимостью. Этот запах озона и блеск молний… В такие моменты ей хотелось выбежать на улицу и танцевать вместе с ветром, чувствуя на своей коже холодные капли дождя, забывая обо всем и всех на этом свете. Только она и буря… «Хотя сейчас от этого лучше воздержаться», — сглотнув, подумала Сигрид, резко отпрянув от окошка, и заметив, как ногти на ее пальцах потемнели стоило ей только коснуться стекла, а по прозрачной поверхности зазмеилась изморозь. Она ударилась затылком о кресло и зажмурилась, услышав, как Дадли рядом с ней завизжал в такт грохоту за окном. Боже, какие же это будут долгие пять часов. Может они все-таки разобьются и ее страдания закончатся?.. Но, каким-то чудом, они не разбились. Их компашка даже с самолета сошла вся целиком и без ножевых ран, несмотря на страстное желание Сигрид воткнуть, пусть пластиковый, но нож в толстую руку Дадли. Но здраво рассудив, что такую шкуру хрен пробьешь чем-то, кроме дроби для слонов, воздержалась от поножовщины. От подножки не воздержалась, а от резни пластиковым прибором, да. Прогресс. — Шевелись, девчонка! — тихо рыкнул дядя Вернон, украдкой оглядываясь по сторонам и таща за собой чемодан на колесиках. Сигрид хмуро засверлила спину дяди, топая за ним следом, пыхтя и изнемогая от жары. Ей приходилось тащить и свой сундук, и клетку Хедвиги, которую она отпустила перед отлетом, да еще и чемодан тетки. Она, конечно, сильнее, чем выглядит, но все же не лошадь! Но даже призрачная надежда на то, что ей достанется кровать, можно даже без душа, и что-то пожевать, держала ее зубы сцепленными, пряча за ними язык, с которого так и рвались всякие колкости, и просто шла вперед. Их странная компания, состоящая из ее тетки с ее дурацкой длинной шеей и наглухо застегнутом пальто (и как только не жарко?), двух колобков и ее самой, тощей коротышки, которая тащила большую часть груза семейства Дурслей на себе, явно привлекала внимание, ибо дядя явно просчитался, думая, что это не вызовет подозрений. Наконец они вышли на улицу и Сигрид с наслаждением вдохнула прохладный воздух. И тут же поморщилась. У нее всегда был обостренный нюх, как и слух. Да зрение тоже, что было несколько странно, так как папа на всех фото в очках и вообще это семейная черта Поттеров. Поэтому она тут же ощутила аромат бензина и выхлопов, которыми был полон воздух, перебивая тем самым весь любимый ею аромат озона и петрикора. Все очарование, вместе с облегчением от того, что она покинула здание и чертов самолет, испарилось, как ни бывало и Сигрид вновь захотелось то ли спать, то ли чьей-то крови. Тем временем Дадли (о, Мерлин! Куда делся Большой Дэ, и почему вернулся Дадлипусик, который вечно канючит?) некрасиво зевнул, распахнув широко пасть и показав всем свои гланды, а потом громко сказал: — Папа, я хочу спать. Ну, паааап! Дядя с теткой тут же засуетились над своим «дорогим» отпрыском, на что ей оставалось только закатить глаза, надеясь, что окружающие люди подумают, что она не с ними. «Надо было спать в самолете, а не меня доводить, засранец», — мстительно подумала Сигрид и с трудом сдержала собственный зевок. Она-то тоже не спала. Но распахивать рот, как пещерный человек, отчего на Дадли теперь все так и косились, она не собиралась. Женщина же все же, хотя от этого названия у нее была только грудь (да, да, ее гордость! Должно же было хоть что-то в ней расти) и две толстые косы, которые она наотрез с самого детства отказывалась стричь. Даже тетку вон покусала, когда ей было семь, и та пыталась их укоротить. Наверное, на этом и все. Впрочем, может быть, еще глаза у нее были довольно красивые. Ей самой, по крайней мере, очень нравились. Сигрид всегда была очарована своей гетерохромией, из-за которой радужка ее левого глаза была ярко голубая, а правая зеленая, как у мамы, вероятно, ввиду недостатка или переизбытка меланина в ее… Брр! Вечно ее мысли бегут не туда, когда она устала или начинают бежать по «научной» волне, как Сигрид это называла. К счастью, с такси им повезло и уже через час пробок, во время которых она без стыда прилипла к окну, впервые видя такой мегаполис вживую. Да, Мерлин великий, она Лондон-то почти не видела, кроме той улицы, где находится «Дырявый котел»! Они довольно быстро прибыли в скромную гостиницу, где ей выделили диван в комнате Дадли (черт! Он ведь храпит, как мамонт с насморком), и Сигрид, наконец, смогла просто упасть и отключиться прям в чем была. Но ненадолго. Она не знала сколько точно прошло времени и сколько ей удалось поспать, но в какой-то момент ее вдруг разбудило нечто, больно ударившее прямо в лоб. — Ммм, — простонала Сигрид и с трудом разлепила веки, чувствуя, как с головы что-то упало на пол с тихим шлепком. Ей понадобилась секунда, чтобы сориентироваться и понять, где она. Гостиница. Точнее диван в гостинице, в Америке, куда они прилетели, потому что Дадли мудак и манипулятор, жаждущий увидеть музей памяти человека, который помог свергнуть нацистов. Нацистов, победить которых Дадлик бы не смог, будучи таким толстым, пожирая еду в немыслимых количествах. Либо он вообще бы не родился. Тьфу! Что за мысли? Еще немного и она начнет жалеть, что фашисты проиграли из-за смутной надежды, что победи они и не существовал бы этот свинокомбинат. — Дадикинс, — сладко пропела она, без труда найдя в темноте (черт, ночь же еще!) комнаты эту гору жира и тупости, которая колебалась и тряслась на кровати. — Ты какого черта меня разбудил посреди ночи? — Эй, викинг! Я хочу хот-дог, — безапелляционно заявил он, используя ее старую кличку, которую ей дали из-за ее норвежского имени (лучше этого он и его компашка, тупо не придумали), и протянул ей что-то в темноте. Болван! Сигрид застонала и упала лицом в жесткую диванную подушку. — Дадли, свет включи, идиот, — пробурчала она, и, к ее удивлению, почти сразу раздалось пыхтение, щелчок и номер озарил мягкий свет прикроватного светильника. Такого же уродливого персикового цвета, как и то платье тети Петуньи, которая та носила два года назад во время того злополучного ужина с Мейсонами. Это она как счас помнит. — Сходи за хот-догом или папе скажу, что ты опять ле-ви-ти-ро-ва-ла мебель, — выдал Дадли, выжидающе смотря на нее и явно гордясь, что с первого раза выговорил такое сложное слово, пусть и по слогам, и протягивая ей смятую купюру. Сигрид поморщилась. Ей не очень нравится вспоминать, как в прошлом году, после встречи с дементорами, ее магия летом вышла из-под контроля и периодически весь дом просыпался потому, что на пол падала мебель, поднявшаяся в воздух. Тетка чуть не убила ее за поцарапанный паркет, а дядя посадил на голодный паек уже выяснив опытным путем, еще когда она была мелкая, что если ее мало кормить, то у нее будет недостаточно сил на фокусы. Про то, что ей еще и порка ремнем прилетела, подкрепленная длиннющим списком дел по дому. Так что повтора не хотелось. Но… — Дадли, — как можно терпеливее произнесла она и села на диване, приняв позу психотерапевта во время сеанса с психбольным. — Сейчас… Сигрид нашла взглядом будильник на тумбе и, прищурившись, посмотрела на время. — …полтретьего ночи. Где я тебя найду хот-дог в такой час? Я даже города не знаю, — хмуро добавила она, мысленно проклиная кузена, не дающего ей нормально спать. — Мы проезжали круглосуточное кафе, — упорно гнул свое Дадли, упрямо поджав свои пухлые губища. Сигрид возмущенно открыла рот, ясно помня, что они проезжали мимо только одного круглосуточного кафе в этом квартале, и возмущенно выпалила: — Это через несколько улиц отсюда! Они схлестнулись взглядами в битве воль, и уже спустя минуты гляделок, где она явно побеждала, Дадли оттопырил губу еще больше. Прям как в детстве, когда он готовился реветь, как умирающий детеныш кита, чтобы призвать на помощь своего папку-моржа и мамку-лошадь. Говнюк. Она застонала и встала на ноги. — Сдача мне и двадцатка сверху, — твердо сказала Сигрид, и, подойдя к кровати, требовательно вытянула руку, точно зная, что у него есть доллары. Ему родители еще в Хитроу вручили американскую наличку на вкусняшки. — Чтоооо? — возмущенно протянул Дадли и хотел было встать, но Сигрид быстро его угомонила всего парой слов. — А мать твоя знает, что в рюкзаке у тебя пачка сигарет, которые ты купил в дьюти-фри сказав, что это отцу? — драматично произнесла она и выразительно пошевелила бровями. Дадли тут же стух. Он пару секунд помусолил губу и, наконец, с насупленным видом, достал еще пару купюр и протянул ей. Сигрид без колебаний схватила деньги и пошла натягивать свои высокие сапоги с терморегуляцией из драконьей кожи. Ее самое ценное приобретение, купленное прошлым летом аж за четыреста галеонов в комплекте с черным плащом, на боках и рукавах которого были такие же вставки. Это выглядело нелепо в комплекте с поношенными джинсами и растянутой футболкой, которые некогда принадлежали Дадли, но зато было тааак удобно! И хорошо охлаждало, даже в жару, которую она терпеть не могла. Дурсли хотели отобрать, но пара слов, что это подарок от крестного уголовника, и все тут же забыли об ее обновках. Когда она уже была около двери, Дадли вдруг отвис и ляпнул: — Кто такой Седрик? Твой бойфренд? Сигрид фыркнула и вместо ответа кинула в него его же вонючим кроссовком, который валялся около двери и, вытерев руки о джинсы, морща нос от отвращения, вышла в коридор. После чего, крадучись, направилась туда, где видела пожарную лестницу. Не через главный же идти. Точняк Дурслям сдадут, и ей люлей прилетит. Оно ей надо?. Естественно, нет. К счастью, и лестница нашлась и вход там был открыт, так что она быстро юркнула наружу, и, когда ее ботинки приземлились на асфальт, бодро побежала в ту сторону, где должно было быть то самое чертово круглосуточное кафе.