Охотник на оленей: Истории из закулисья

      Лас-Вегас тысяча девятьсот двадцать седьмого года уже не представлял собой образчик города свобод, разгула и здорового эпатажа, каким он являлся с десяток лет назад. В тысяча девятьсот девятнадцатом игорный бизнес был запрещён на территории штата Невада; приостановилось строительство игорных домов, карты легли вверх рубашками. Железные пути начали снимать с пустынного дорожного полотна; Вегас оказался в окружении строившихся автотрасс. Сюда, в этот осаждённый технологиями нового века город, и приехал из Чикаго Дик Фортнер: повидать сестру, носившую траур по мужу.       С минуту он просто стоял в дверях салона, наблюдая, как парикмахер выбривает его сестрице виски. Машинка жужжала, работало радио; молодой женщине в кресле стоило великих усилий не захихикать, так ей было щекотно. Она сохраняла царственный вид, ни один мускул на еë лице не дрогнул, но Дик видел, как она скрестила ноги под креслом; он был готов поклясться, что она и пальцы на ногах сжала, просто из-за туфель не было видно. Он был уверен, потому что помнил, как она смеялась, когда давным-давно родители сбривали им вшивые волосы, хотя ничего в том весёлого не было.       Вдова Эдна Уоррен делала себе модную короткую стрижку. Она разговаривала с братом, выглядывая из-под лезвий бритвы, и глаза у ней были как щёлочки от яркого света. Эдна повзрослела, на детском лице еë обозначились импозантные скулы. В Лас-Вегасе, оторванном от остальной Америки пустыней, уже несколько дней стояла жара, и все окна в салоне были распахнуты, работал вентилятор.       Эдна спрашивала Дика о переезде; спрашивала о том, как ему нравится Вегас, как будто ей было до этого дело. Дик признавался, что ещë не видел Вегаса, Эдна обещала ему его показать.       — Передай мне сумочку, Дики, — попросила она брата, когда парикмахер закончил. Она достала из сумочки кошелёк — красивый, но не практичный, и несколько монеток, когда она доставала купюру, просыпалось на пол. Эдна даже внимания не обратила, раскрыв зеркальце и принявшись придирчиво рассматривать себя, и Дик не сдержал злорадного смешка, стоило парикмахеру-латиносу броситься собирать мелочь.       Парикмахер бросил на Дика взгляд, полный злобы, и сунул монеты Эдне, но она, искривив губы, добродушным тоном сообщила, что оставляет их ему на чай. Она была высокомерной и деловой; Дик поразился тому, что сделали с ней, с его милой сестрой, бесхитростной дворовой, своей в их далласском кружке девчонкой, Лас-Вегас и деньги мужа.       Они шагали вдвоём под палящим солнцем и взмывающими в небо фонтанами Фримонт-стрит мимо ночных джаз-клубов и фешенебельных ресторанов с открытыми летними верандами. Дик не мог выбросить из головы воспоминания о старых временах, когда он водил маленькую Эдну по Далласу за ручку, а мысль о Фреде и Джун, оставшихся в Новом Орлеане, приносила ему муку, не похожую ни на какие другие. Та ручка с тех пор выросла и окрепла, а Фредди и Джун никак не дали о себе знать за все годы разлуки. Они не писали ему, и Дик успокаивал себя, говорил себе, это только потому, что он не дал им своего адреса и не писал на их адрес в Орлеане сам. По правде говоря, Дик уехал из Луизианы не оттого, что боялся Фреда или осуждал его; просто у него возникли проблемы с тамошней полицией. Ему было больно и страшно оставлять Джун Фреду, он предчувствовал эрозию и разрушение, но иначе было невозможно.       Дик многое видел и многое понимал, даже больше, чем следовало. Неким образом он, не склонный к сочувствию и эмпатии, прочувствовал разлад в отношениях своих друзей. Он раньше них понял, как они на самом деле недовольны друг другом, как им тяжело друг с другом ужиться, как оба они неуступчивы, но лезть в их дом и в их постель он не собирался. Новый Орлеан так ему и не полюбился, Дик покидал город с тяжёлым сердцем, не без этого, но, покинув, устремившись сначала в Нью-Мексико, а затем через Арканзас на Север в Чикаго, он ощутил, как от сердца у него отлегло: Мексиканский залив и мирты, всё это осталось позади, теперь только — голая и заспанная, будто дама неглиже, земля Невады, брикеты мороженого в жаркий июль и мощные, старые пальмы, которых ни один ветер ещё не свалил.       В конце концов, были ещё Кристина и Эдна. Это главное. Кристина так и состарилась при родителях, но те, по словам Эдны, как-то умудрявшейся поддерживать из Невады связь со всей их роднёй, не оставляли надежд подыскать ей приемлемую партию. Эдна вышла за морского пехотинца с Запада красиво и рано и так же красиво овдовела через пару лет после свадьбы. Малыш Генри получил грант на обучение в Нью-Йорке. Уолтер, проигравшийся на тотализаторе и вынесший из дома родителей всё до последней крохи, сгинул. Однако не совсем.       — Ты же слышал, что Уолтер хочет открыть своё дело? — как бы между прочим поинтересовалась Эдна, закуривая и усердно делая вид, что тема ей безразлична, но Дик уловил в её голосе отвращение к предмету их обсуждения.       — Пусть открывает, только бы нас это не коснулось, — Дик взглянул на сестру и увидел, что та опустила глаза. — Дай угадаю: он уже написал тебе?       — Прося финансировать предприятие за счёт моих наследства и страховки мужа, — кивнула Эдна. Пусть снаружи она была блистательна, внутри она оставалась всё той же маленькой наивной девочкой, слепо доверявшейся старшим братьям. — Он написал сразу же, как только до него дошло, что Бернард…       Дик подождал, пока она закончит, но она замолчала, не договорив. Он сжал руку Эдны в своей руке.       — Пошли ему меньше десятой части того, что отправила бы, не задумываясь. Если он не дурак, то ни за что не употребит эти деньги во зло, как обычно. После советую тебе после забросить переписку с ним.       — Я и не переписываюсь с ним, — в голосе Эдны теперь звучали слёзы. Очевидно, она вспомнила мужа. Дик подумал, что родителям давно следовало бы сбыть Уолтера с рук, как они это сделали с другими своими детьми.       В первую ночь в Вегасе Дик остановился у Эдны и от неё заказал себе бронь в отеле. Ночной город подозрительно, по-орлеански шумел. Слуги сбились с ног, стараясь обслужить хозяйку и её гостя, нося им арахисовое масло, мороженое и коку, и к концу вечера ледник на кухне совсем опустел. Второй раз в жизни Дик осознал, что к удобствам и комфорту легко привыкнуть и после разнежиться: справлять нужду не на улице, приходить к накрытому столу и убранной постели, окунать голову во взбитые подушки, иметь стакан водопроводной воды по первому зову. Эту уютную негу Дик не променял бы ни на что другое.       Они гуляли по Вегасу целыми днями, и Дик успел назубок выучить извивы улочек Даунтауна, кишащего шулерами, нуворишами и лимузинами. Дик думал, у Эдны в Вегасе много друзей, но она призналась, что до его приезда дни и ночи напролёт сидела дома. Эдна ломала каблуки о брусчатку, а Дик наращивал долг перед ней: сестра дала ему денег на отель и платила по счетам в ресторанах, проматывая состояние. Она оживлённо меняла наряды, и Дик вскоре затерялся в её блеске, в её переливающейся молодости, как раньше в Орлеане он обычно мерк в тени Фреда. Они ходили по камерным недорогим казино, переехавшим после запрета игорного бизнеса в подполье, и Эдна играла из рук вон плохо, а Дик обучился в этих заведениях искусному крапу.       — Я слышал, в Чикаго нынче не всё спокойно, — сказал Дику за игорным столом один из знакомцев Эдны, с которым они проводили вечер, и Дик подумал, как же долго этот малый просидел в танке. Эдна улыбнулась и попросила принести ликёра к мороженому. Дик неохотно поддержал беседу — больше всего его беспокоил имидж его сестры, маленькой миллионерши, великолепной Эдны Уоррен, доказавшей ему, что её богатство — не просто пыль в глаза, и уж он-то убережёт её от золотоискателей со Среднего Запада.       — Я знавал кое-кого из банды О`Бэньона, — признался он, но с разочарованием заметил, что имя это, потрясающее Чикаго, ничего не сказало его собеседникам. Скажи он им сейчас, что участвовал в кровавой расправе над бандой Морана на складе контрабандного виски со стороны Капоне, они бы только недоумевающе пожали плечами.       — Ваши ликёр и сироп к мороженому, миссис Уоррен, — принёс напитки гарсон. Наконец-то, а то у Дика уже в горле пересохло, он не пил с самого утра. — За счёт заведения.       Эдна смутилась, но не отвергла любезности, зардевшись, как вишня в цвету.       — Вы слишком добры ко мне, право, не стоило.       Дик скосил на неё подозрительный взгляд; мало ли в этом городе претендентов наложить руку на состояние вдовы Уоррена, возникла у него мысль, но он решил, что подумает над этим позже.       — К чёрту Бэньона, — в конце концов отозвался один из их соигроков, сидевших с ними за одним столом, до сих пор угрюмо молчавший. — Вы нам про Капоне лучше расскажите.       О`Бэньон, так же как Моран, так же, как Дик с Эдной (по отцу, конечно же), был ирландцем, и это не могло не оскорбить чувств Дика. Он встал и покинул казино ещё до того, как вынесли свежую колоду карт и Эдна доела своё мороженое. Эдна накинула шёлковый палантин, прося их извинить, и проследовала за братом.       — Да что с тобой такое, Дик? — она запиналась, пытаясь угнаться за братом, которым вновь овладели старые боль и гнев. — Что произошло в Чикаго?       — Ничего, — Дик остановился, и Эдна врезалась ему в спину. — Ничего не произошло такого… Просто я несколько месяцев жил там содержанцем у одной… — он хотел добавить, у богатой старухи, но сдержался.       Он хотел добавить, что в Новом Орлеане он делил комнаты с одним сумасшедшим маньяком-убийцей и неволей оказался втянут в преступления, которые тот совершал; он хотел рассказать ей, как жил на улице в городах Нью-Мексико, которые вставали в пустыне, как миражи, потому что ему было некуда податься, и об ужасах Дикого Запада, которых он там насмотрелся, о распрях между белыми и красными, об угнетателях и угнетаемых, о невольничьих рынках, о нищих, голодных и потерянных, о наркоманах и вырожденцах, о злоупотреблении невежеством, о расовой сегрегации, о суде Линча, о засухе и скотомогильниках, о дорогах, выложенных костями мулов, бизонов, а иногда и людей, но, посмотрев в знакомые, такие родные глаза Эдны, перехотел.       И всё-таки дома у Эдны, когда им подали чай со снотворным и травами, он расплакался прямо у сестры в ногах. Успокаивая его, Эдна оказалась на удивление непроницательной.       — Ладно тебе, Дики, ничего страшного не случилось, — она незаметно кивнула слуге, чтобы тот принёс успокоительного, пока Дик уткнулся в её колени. — Джон и Пэдди такие добрые люди, они ни капли на тебя не рассердились, что ты испортил им игру.       Наутро Дик первым делом отправился в казино и просадил все деньги, которые у него были, в игровые автоматы. Слот-машина то повиновалась ему, то посылала его с его удачей ко всем чертям. В итоге ему удалось выиграть лишь пару пятицентовиков и сладких ирисок. Вечером он приехал в такси к дому Эдны и велел водителю подождать, уверенный, что Эдна выйдет к нему и они поедут кутнуть, как обычно. Но Эдны не было дома. Привратник шепнул Дику, что она отбыла из города на выходные, Джон и Пэдди пригласили её к себе на загородную виллу, но беспокоиться не о чем, ибо эти двое гомосексуалы. Дик тоже решил, что беспокоиться не о чем, но не успел водитель такси включить счётчик, как его, загрузившегося обратно в машину, начало обуревать волнение. Впрочем, он справился с ним и вернулся в Даунтаун. Это же Вегас, здесь положено развлекаться.       Всю ночь он пил, весь следующий день проспал, и только вечером додумался позвонить Эдне из цокольного этажа своего отеля, ведь у ней в доме был отвод в её комнату, но слишком поздно понял, что разговаривает с автоответчиком. Разъярённый, он дал отбой и укатил из Вегаса вечерним поездом.       Прошло несколько месяцев, прежде чем его вызвонили из Нью-Йорка. Бродячая, вольная, подкрепляемая случайными заработками жизнь к тому времени ему обрыдла. Голос в трубке сообщил, что его брат погиб — Дик молился, чтобы это оказался Уолтер, но погиб Генри, их славный малыш, и Дик почувствовал тупую боль в сердце. Дика, несмотря на его репутацию, ждали на похоронах, и он туда и направился со своей сумой, составлявшую всё его имущество, готовый к мучительной встрече с родными.       В Нью-Йорке было холодно и влажно. Он весь представлял собой сплошной деловой и торговый центр. Надо сказать, что Дик терпеть не мог этот город. Здесь только и делали, что носились с бумагами до телеграфа и обратно и костили знакомых за кофе в кофе-брейк. Стало быть, тут было много бродяг, но Дик не чувствовал себя в безопасности; раз уж на то пошло, он, омывающийся в солнечной купели южанин, постоянно тут мёрз.       Его родителям к тому времени перевалило за семьдесят, но отец рядом с развалиной-матерью казался настоящим живчиком, правда, смурным от потери сына. Кристина в свои глубоко за тридцать выглядела настоящей старой девой, и Дик не мог припомнить, сколько же лет назад он её видел до сего момента. Она встретила его на платформе, он сошёл с поезда налегке в её объятия. За ним приехала Эдна, статная и стильная, но при первом же взгляде на неё можно было сказать, что она вдова: было в её лице что-то — печать неизбывной печали. А может, грустила она потому, что понимала: Генри больше не будет с ними.       Всё семейство было в сборе; ожидали из Техаса только Уолтера. Но стоило ему приехать, как забытые обиды всплыли на поверхность. Дик боялся встретиться с братом глазами; он удивлялся, как тот до сих пор не обвинил его в смерти маленького Генри. После похорон Дик сидел с родными за одним столом, и кусок не лез ему в горло. Осознание безвозвратной потери на него давило; легко терять человека, зная, что где-то он жив и счастлив, зная, что где-то, далеко или близко, он просто живёт своей жизнью, и труднее переносить расставание, понимая, что он теперь живёт только в твоей голове, что вас с ним разлучило то, что выше, сильнее всех ваших сил. От Генри у Дика осталась только память о маленьком мальчике, ищущем тепла и защиты. Но когда-то он и сам был таким.       Генри, их славный любимец; когда-то Дик качал его на коленях. Теперь он из своего худого кармана оплачивает ему гроб и место на кладбище; и оплакивает его, бесконечно оплакивает. Конец жизни, погост и именная могильная плита в изножье. Фред бы назвал это непредвиденными расходами.       — Он погиб, потому что тебя не было рядом, — сказал наконец Уолтер, и Дик, признаться, ждал от него этих слов. Мать и Эдна, после героической гибели мужа чувствительная донельзя, не сдерживали слёз скорби. Не дело думать о матери плохо, но Дик не помнил, чтоб она плакала много лет назад, когда умерла их сестра Альма. Кристина только пару раз всхлипнула, но, не успел Уолтер договорить, она положила руку ему на плечо:       — Не сейчас, Уолтер.       Уолтер скинул её руку с плеча. Отец заёрзал на месте, готовый в любой момент пресечь готовящуюся вспыхнуть между его сыновьями ссору, но выжидавший.       Дик старался сохранить невозмутимый тон:       — Не выдумывай. Он упал на рельсы в подземке и его убило током. Это был несчастный случай. — Съездил, называется, крошка Генри в аптеку выпить с друзьями кока-колы.       — Ага, — зло усмехнулся брат. — И ты, конечно, не думал, что его могли на них столкнуть, правда же, не думал?       — Что тебе об этом известно?       Уолтер тоже приподнялся над столом и почти перегнулся через него, Дик подумал, он сделал так, чтобы схватить брата за шкирку, приурочивая жест к словам. Кристина всё ещё пыталась его одёрнуть.       — Уолт…       — Что тебе известно, говнюк?       — О, ты научился ругаться, говнюк? Что ж, мои поздравления. Это же ты приучил его якшаться с кем попало, твоё воспитание.       Дик вышел из себя.       — О каком грёбаном воспитании ты говоришь?       — Вы посмотрите на него, у нас тут поминки, а он выражается как сапожник, — Дик видел, Уолту не терпится его ударить, но он почему-то медлил. — Это тебя твои друзья в Чикаго так научили?       — Ричард, что происходит? — подал наконец голос отец, теряя терпение. Смотрел он на Дика так, точно ждал, что тот вот-вот схватит со стола бутылку сидра, разобьёт ту о стол и кинется на Уолтера с розочкой в одной руке, другой при этом эффектно заехав брату в челюсть апперкотом; или, может быть, наденет тому на голову кувшин с лимонадом.       — Я не знаю, что он несёт, — ответил отцу Дик. — Я не знаю, что ты слышал обо мне, Уолт, но ты слышал неправильно.       — О да, и ещё я знаю, — Уолтер выдавил саркастическую полуулыбку, — что в Чикаго ты стирался в прачечных мистера самого главного засранца всей их тамошней мафии. Как бишь его, Капоне?       — Я никак не связан с Капоне, — Дик в ярости стиснул кулаки. — В Чикаго убивают ни в чём не повинных людей, а ты тут рассказываешь сказки. Ты вообще имеешь представление о том, что такое взрывчатка?       — Я имею представление о том, как ты начудил, пока жил в Вегасе и в Новом Орлеане. Эдна рассказывала, ты уехал не попрощавшись.       — Лучше тебе не втягивать в это девочек, — отрезал Дик, уже вставая из-за стола, намереваясь покончить с беседой и выйти покурить.       — Девочек! От каких таких девочек ты подцепил в Орлеане сифилис, м?       Дик взревел и первым бросился на брата, который только того и ждал. Ножки стола под ними разъехались, сёстры испуганно зарыдали, отец грозовым голосом велел им прекратить, но кто его слушал. Злой как чёрт, Дик вышел на улицу и, надвинув на глаза шляпу, направился куда глаза глядят твёрдой поступью, в которой читалась ненависть ко всему сущему. Кровь заливала ему разбитое лицо. Эдна побежала за ним, размахивая шалью, как белым флагом.       — Дики, Дики, постой!       — Чего тебе? — Дик был с ней грубым, непростительно грубым.       Не было у него отродясь никакого сифилиса, так что Уолтер неправ; да даже если болезнь и была, засела где-то глубоко внутри него, сути дела это не меняло — Дику не хотелось надолго задерживаться на этой земле. А с сифилисом, как известно медицине, долго не живут.       Эдна не отставала от брата:       — Хочешь пойти сыграть в бильярд? Клубы открыты до двенадцати.       Дик скосил на неё взгляд, удивлённый и оскорблённый. Надутые губы и молодой румянец на щеках, росинки дождя в завитках волос, с которых уже слезла иссиня-чёрная краска; сердце его затопила нежность к сестре.       — Тебе бы только развлекаться, крошка Эдна.       — Это всё Вегас, — она тряхнула навитыми кудряшками. — Он хорошая школа жизни для молодых вдов.       — Хорошо, миссис Уоррен, — не сдержавшись, Дик рассмеялся, но ему тут же стало больно от улыбки. — В бильярд так в бильярд.       Они так и проиграли до ночи со ставкой пять центов за шар. В Дике проснулся былой азарт, и всё вновь стало так как надо. Потом Эдна, убаюканная осенним запахом прелой листвы и криком чаек, налетевших с Гудзона, спала у него на плече на скамейке в парке, и Дик проматывал в голове события сегодняшнего дня, в них мелькали красное, одутловатое лицо Уолтера и бледное как снег юное личико Генри. Вспомнились ему и потасовки с Фредом: Уолтер бил немногим больнее Фреда. Вот только Уолтер никогда не вёл себя с Диком по-настоящему по-братски и не залечивал ему ран.       Так он и заснул, пропуская между пальцев пряди Эдниных волос: на висках и загривке, там, где их выбривали для причёски, они были мягкие и нежные, как пух, как волос младенца; а когда Дик проснулся, Эдна уже вела его на поезд. Она сказала, что подыщет ему работу в каком-нибудь спикизи в Вегасе, и он сможет некоторое время пожить у неё. По крайней мере ей будет не так плохо и одиноко. Плюс, следующим летом она отбывает на пару месяцев на Кубу, чтобы как следует развлечься перед тем, как ей предстоит снова, возможно, выйти замуж; а выйдя замуж, она, может быть, не возвращаясь в Америку махнёт в медовый месяц на Французскую Ривьеру, смотря по обстоятельствам. Ей нужно, чтобы кто-нибудь, помимо слуг, приглядел за домом, пока она будет в отъезде.       — Две смерти за полгода, — сказала она, покупая билеты на деньги своего покойного морского пехотинца в спальное купе. — Нужно двое человек, чтоб такое выдержать.       Поезд со свистом вышел в рейс, и во время поездки с Диком произошёл странный случай. Они с Эдной делили одно купе на двоих, но в те времена в поездах один туалет был на целых два купе. Соседями Дика и Эдны оказались люди из Чикаго; они ехали в Вегас прожигать жизнь, но Дик не исключил про себя, что, возможно, эти двое бежали от преследования мафии. Так или иначе, но ему всё равно не хотелось сближаться с попутчиками — те представились режиссёром и кинозвездой, звездившейся лишь на подмостках Чикаго.       Киноактёр был молод, жгуч и болтлив, но хорошо сложен и статен, вылитый пилот с автогонок. Режиссёр, снимавший его во всех своих фильмах, — угрюм и неразговорчив. Они познакомились, куря в салоне, и Дика посмешило, как режиссёр, только ему принесли сигары, уткнулся в газету, потому что Дик видел, как тот прислушивается к разговору и даже не читает газеты — зрачки его так и не двинулись с заголовков. Анджело — так звали актёра — оживлённо беседовал с сестрой Дика, при этом ослепительно улыбаясь. Дик скользил скучающим взглядом по женщинам, входящим и выходящим из курительного салона.       — Вы тоже едете в отпуск? — было ясно, что большинство вопросов Анджело адресовал Дику, пытаясь вывести того на разговор, но Дик обычно давал слово сестре. Но не в этот раз. Эдна могла сказать, они с братом едут домой, и Анджело бы ухватился за это как за предлог, чтобы встретиться с Фортнерами в Вегасе. Эдна уже открыла было рот, но Дик перебил её:       — Вроде того. Мы едем погостить у нашей сестры.       — Ага! А сами вы откуда будете?       — Из Техаса.       Режиссёр, старик с кожей как пергамент, делал вид, что его тут нет. Эдна теперь молча следила за диалогом Дика и Анджело. Она бы сейчас выпила виски со льдом и содовой, она была уверена, что и брат бы тоже не отказался от виски, но в поезде такого не подавали. Значит, придётся терпеть до Вегаса.       — Вы никогда не видели Вегаса?       — Только на фотографиях, которые присылала сестра.       — А Чикаго?       — Нет, слава богу.       Так как Эдна отказалась сдавать бесценный багаж в вагон-хранилище, Дик помог ей закинуть чемоданы в сетку над её кроватью. Уже в купе, когда Дик причёсывался перед зеркалом её костяным гребнем, она обнаружила, что потеряла где-то свои чётки, и Дику пришлось пройти по всему составу, чтобы вернуться в курительный салон за пропажей. Проходя мимо купе их соседей-чикагцев, он приник ухом к двери, прислушиваясь к спору Анджело и его режиссёра. Спал он на удивление спокойно, твёрдая кровать купе показалась ему райским ложем. В общем-то, он и в Вегасе, дожидаясь сестру в приёмной спа, мог притулиться и заснуть мёртвым сном на захудалой банкетке.       Они с Анджело встретились следующим вечером в баре вагона-ресторана. Тут подавали только чай, кофе, сидр, сок и некрепкое пиво. Мягко урчал патефон, на раструбе крутилась пластинка. Анджело, несмотря на усталый вид, был настроен игриво, он положил руку Дику на колено за разговором, казалось бы, ничего не значащий дружеский жест, но Дику пришлось перебарывать то ли отвращение, то ли приятное наваждение.       Он оправдывал себя тем, что у мерзкого старика-режиссёра, по словам Анджело, были планы на Эдну. Он, однако, понимал, что всё это было блефом, чтобы завлечь его сюда, на эту богомерзкую встречу. И всё-таки он повёлся — вполне сознательно. Господи, да что с ним не так?..       Он не мог даже вспомнить, о чём они говорили с Анджело. Им было не о чем друг с другом говорить. Оба они виртуозно врали о своих жизнях друг другу; но, взглянув в чёрные глаза Анджело, в которых с течением вечера всё чаще мелькала печаль, Дик понял: им обоим бы хотелось знать, что всё, что они тут плетут друг другу, суть есть чистая правда.       — Ты мне нравишься, Дик, — буднично сообщил ему Анджело в конце вечера. — А твои рыжие патлы тем более. Я хочу остаться с тобой вдвоём.       Дику хотелось ему отказать, он правда намеревался. Но Анджело был так красив, строен и соблазнителен, было в нём нечто бесполое, что не дало бы пожалеть, раскаяться о случайной, непрошеной связи. Дик не мог сказать, почему купе, в которое они завалились, пустовало. Анджело затушил свет с грациозностью настоящего актёра, пальцы его взобрались на ночник совершенно паучьими движениями: глядя на эти вëрткие конечности, Дик не мог изгнать из головы мысль о лапках чёрной вдовы.       Анджело был прекрасный, но хрупкий сосуд с не менее прекрасной душою, при всём шике своего спутника одетый на распродаже. Ломко хрустели его суставы, шелестела дешёвая одежда. Перед самым рассветом, когда было темно, как по ту сторону жизни, Дик обнаружил Анджело в почти кататоническом состоянии. К тому времени курение опия, абсент и опиумные таблетки в Штатах уже запретили, затягивая, словно пояса, распустившиеся нравы, но на смену опиуму пришëл героин — убийственная смесь, белый порошок на вид как мраморное крошево, «ангельская пыль», рассыпанная Анджело по простыням. Дик надел штаны и свалил, так и не узнав настоящего имени Анджело, хотя тот обещал ему назвать его.       Дик не чувствовал стыда, как это бывало у него с женщинами. Он был бодр и мыслил ясно. И послевкусие тоже было странное: как будто слаще коктейля, чем тот, что он отведал сегодня ночью, ему не сыскать во всём Лас-Вегасе. Он потерял Анджело и его спутника из виду ещё на платформе, усеянной людьми. Эдна пошла на привоз забирать багаж, а Дик прошёлся по вокзалу с поначалу неослабной надеждой, но скоро вернулся к сестре с содовой из вендингового автомата. Эдна болтала, а Дик не мог перестать думать о судьбе незнакомца, этого разбитого и поломанного человека, актёра, практикующего беспорядочные половые связи и оттого всегда хорошо вживавшегося в роль, с которым обращались, как с шавкой, и который украл этой ночью гордое сердце Дика и честь его.