oxygen

      Последние экзамены сданы и впереди — будущее.       На выпускном пахнет сладкими соками, фруктами, парфюмом, потом, алкоголем (тайно пронесённым в чём попало). Пахнет летом, весельем и где-то в толпе ютится — одиноко и боязливо — тоска и горечь. Яркие блики светошара под потолком плывут по потной коже танцующих, смазываются под ногами красочными пятнами, играют розовым и голубым в ярких улыбках и хмельных глазах выпускников и их родителей.       Это их последняя глава светлой юности, завершающие строчки, самый конец странички перед тем, как начнётся новая история. У кого-то университет, зачёты, сессии, а у кого-то — работа на износ, счета, взрослая жизнь и желание (одно простое) — отдохнуть. Если светлое студенческое будущее, наполненное бессонными ночами над учебниками, яркими воспоминаниями с однокурсниками, увлекательными путешествиями в миры знаний, науки, профессии ждало — с трепетом и улыбкой — Нин Гуан, то для Бэй Доу судьба готовила второй, грустный и тяжёлый вариант с долгами, работой, попытками свести концы с концами и нервными срывами. Они были порознь долгое время, ощутимо отстранённые невидимой стеной родительского, взрослого и общественного непонимания, злости, страха, предрассудков. Изолированные в клетках птички. Одна — в роскошной, золотой, с хрустальной поилкой и лучшими лакомствами, облюбованная и придавленная лицемерием окружающих, другая — загнанная в сколоченный грязный ящик, выставленная на всеобщее порицание буйная пташка с переломанными сильными крыльями и вырванными перьями. Разные, как небо и земля, но одинаково несчастные, одинокие, несвободные.       Всё, что было у них долгие (невыносимо долгие, мучительные, убийственные) полтора года — это пристальные взгляды сквозь толпу, толстое стекло окон, упавшую на глаза чёлку; касания невесомые, что подобно дуновению майского ветра, через одежду подальше от чужих глаз в удушливой тишине всего на мгновение; и было болезненным голосом выдавленное «привет» каждое утро в школьном коридоре. И ничего больше. Взрослые секрет раскрыли, насмехались, уничтожили и растоптали то хрупкое и нежное, что под кожей, в венах, что в сердце надёжно.       Нин Гуан кожей ощущает боль свою и её, подушечками пальцев чувствует плотную ауру тоски и носит на острых плечах непосильную ношу тошного, вынужденного одиночества, смешанного с выгрызающей душу взаимной, но запрещённой, любовью. Любовью, которую у них отобрали, потрепали , вываляли на полу и потоптались ногами, после кинув под холодный дождь из общественного мнения. Нин Гуан точно знает, что у Бэй Доу так же.       — Лучше бы они отчислили одну из нас, — говорила Бэй Доу через тонкую стенку туалетной кабинки одним пасмурным апрельским днём.       Нин Гуан тогда не видела её, но всем своим существом ощущала. И слышала, слышала тяжёлое дыхание, всхлипы и скрежет ногтей по пластику. И чувствовала всю боль, их боль, одну большую, злостно и любезно поделенную вселенной на двоих.       В тот день Нин Гуан хотела взять Бэй Доу за руку и не отпускать её никогда в жизни. Она ощущала жизненную потребность сделать это, просто почувствовать тепло мозолистых пальцев, нежность кожи, уловить запах мятных сигарет и ягодного шампуня. Нин Гуан тогда плакала навзрыд, до жжения в горле и отпечатков ногтей на ладонях (она плакала так часто, на протяжении всех этих восемнадцати месяцев). Она просто хотела взять её за руку.       Просто. Взять. За. Руку.       Сплести их пальцы, как всегда делали раньше, погладить тыльную сторону ладони, почувствовать себя чуточку свободнее, счастливее, на секунду остановить это жестокое время и быть нужной, любимой, драгоценной.       Так просто…       Сегодня, в пляске цветов, влажная белая кожа Бэй Доу перламутрово блестит, глаза её — тёмные, глубокие, полные вспышек молний — хмельные. Короткая рваная стрижка растрепалась и пряди липнут к лицу. Её чёрное облегающее платье складывается соблазнительно на стройном теле, тонкие бретельки спадают с острых татуированных плеч, и Нин Гуан, не отрывая взгляда, задыхается в своих чувствах и фантазиях.       Она сглатывает, пытаясь смочить пересохшее горло, мнёт салфетку и прикусывает губы в алой помаде. По венам растекается разбавленная соком водка, в голове туманом всё плывёт, но яркой вспышкой в сознании сияет маяк Нин Гуан, её Бэй Доу.       Нин Гуан хочет держать Бэй Доу за руку. За обе руки. Чтобы до побелевших костяшек, а потом нежно и невесомо, касаясь только подушечками пальцев.       Нин Гуан хочет целовать Бэй Доу. Долго, глубоко, до сбитого дыхания, онемевших губ и перевозбуждения.       Нин Гуан хочет Бэй Доу. Сейчас, но вдали от этой толпы, этих мерзких ртов и хитрых глаз, лживых гнилых душ. В идеале — в другой вселенной, только для задыхающейся от своей любви и желания Нин Гуан и красивая до дрожи в коленях Бэй Доу в чёрном облегающем платье.       Нин Гуан вдруг понимает, что никогда не видела Бэй Доу в платье до сегодняшнего дня. И ещё понимает, что умерла бы сразу, если бы увидела это раньше. Бэй Доу дерзкая и грубоватая во всём: характере, внешнем виде, поведении. Но Нин Гуан видела то, чего не видят другие. Да и не увидят никогда в жизни, потому что для них Бэй Доу — зло во плоти, мерзкая лесбиянка, извращенка и фрик. Для Нин Гуан Бэй Доу самая красивая девушка в мире, самая обаятельная, яркая вспышка и спасательный маяк в кромешной тьме.       Они не поймут.       Они никогда не поймут.       Со дна стакана смесь алкогольного со сладким соком льётся в горло и Нин Гуан откашливается, морща нос от обжигающей жидкости. Сладкого сока оказалось гораздо меньше, чем спиртного. Она облокачивается на высокий стол за спиной и жадно ловит золотым взглядом каждую складку на мягкой чёрной ткани, каждый изгиб стройного тела в татуировках, которое Нин Гуан прекрасно знает, изучила давно ладонями, но истосковалась настолько, что хотелось расплакаться — жалко и некрасиво.       Нин Гуан жарко и в голове мысль повторяется, всплывает как знак опасности.       Она ведёт ладонью по волосам, смахивая со лба чёлку и пытается дыхание перевести, но исподлобья взглядывая в толпу — задыхается вновь.       Когда их взгляды встречаются, Вселенная трещит по швам, раскалывается, как скала от удара морской стихии, как свинцовое небо в грозу. Бэй Доу — шторм, буря, протест, красота и дерзкое, дёрганое изящество. Её взгляд цепкий, притягательный, хитрый и сжигает в Нин Гуан каждую клеточку тела, чтобы распалить вновь с новой силой. Она пьяна, они пьяны. Нин Гуан сдаётся.       И протестует.       Она мажет кончиком языка по влажным губам и покачивая бёдрами уходит в танцующую толпу, с опаской глядя по сторонам. Никто не смотрит, все пьяны и веселы. Теперь, вдруг, им всем плевать.       Нин Гуан толкается и ни перед кем не извиняется (все здесь должны просить прощения только у неё с Бэй Доу). Её лицо освещает синий блик, когда тепло чужих ладоней обжигает кожу. У Нин Гуан земля уходит из-под ног.       Бэй Доу тянет её к себе, нежно держит за талию, сминая чуть-чуть шёлковую ткань светлого платья, гладит по голым острым лопаткам и ловит (не без трепещущего под кожей удовольствия) чужие вздохи. Нин Гуан хочет в ней раствориться, стать одним целым, проникнуть под татуированную кожу приятными разрядами тока и течь в венах, сплестись с нервами. В глазах Бэй Доу так много всего, так много любви, тоски, нежности, искр. Бэй Доу сама бы в Нин Гуан без остатка растворилась и берегла её, как драгоценность, как сокровище.       Горячее дыхание Бэй Доу от пульсирующей жилки до уха вызывает у Нин Гуан дрожь во всём теле и хриплый, возбуждённый, вздох. Мятные сигареты, дешёвые и горькие, ягодный шампунь и запах самой Бэй Доу. Той Бэй Доу, которую Нин Гуан целовала в кабинете директора, той Бэй Доу, которую Нин Гуан любит до боли в сердце и спёртого в лёгких воздуха, той Бэу Доу, что ускользала сквозь пальцы и растворялась каждый день в толпе злых подростков и несправедливых жестоких взрослых. В предрассудках, осуждении, страхе и человеческой глупости.       — Ты красивая, — говорит, целуя невесомо Нин Гуан в висок. И дышит. Горячо и часто, пока их пальцы сплетаются, ноги касаются в танце. Нин Гуан хочет сказать «нет, ты гораздо красивее меня», но слова эти оседают где-то на корне языка и говорит она совсем другое:       — Давай сбежим отсюда.       — Это опасно, — Бэй Доу танцует медленно, оглаживая талию и острые лопатки. И это так не похоже не неё и вся она одновременно в одной фразе: Бэй Доу ничего не боится, кроме одного — потерять Нин Гуан. Потерять её совсем.       А Нин Гуан, млея в любимых руках, дышать не может. Она уже больше не может терпеть, ждать, бояться, прятаться…       Не может.       — Плевать, — шепотом в приоткрытые соблазнительные губы. — Я не могу больше. Прошу тебя, пожалуйста.       Бэй Доу смотрит Нин Гуан в глаза и в её тьме так много всего. Особенно тоски — болезненной, режущей по сердцу, вскрывающей душу. Особенно любви — крепкой, как корабельный канат, преданной, отчаянной. Нин Гуан хочет её поцеловать, прямо сейчас, может даже среди всех этих людей. Под ритмичную песню. Целовать до исступления, цепляться за тонкие бретели и нырять пальцами под платье.       Шершавые музыкальные пальцы Бэй Доу скользят по нежной щеке — трепетно, осторожно, но дрожь (от тоски, от расставания, от желания) выдаёт. Её пальцы в белых волосах путаются, сминают нежно-нежно и лицо так близко, что нужно лишь податься вперёд. Нин Гуан дышит рвано, теряясь в пространстве, ощущении себя, её, этого мира в целом. Всё плывёт и крутится и хочется лишь одного.       Бэй Доу.       Нин Гуан хватает губами воздух беспомощно, когда Бэй Доу почти целует её среди танцующей толпы, жадно и по-собственнически сжав её талию. И она готова оказаться в центре внимания, если вся эта катастрофа будет стоить ей одного поцелуя: долгожданного и желанного каждой клеточкой тела и души.       Нин Гуан мажет губами по бледному запястью с размазанной татуировкой и в шуме музыки слышит самый лучший звук. Утробный стон Бэй Доу, вырвавшейся из произвольно открытых губ. Каждое прикосновение — как казнь, как смерть, как воскрешение.       Бэй Доу тянет Нин Гуан за руку во тьму школьных коридоров, подальше от хмельных подростков и взрослых, где прохлада и запах тетрадей, чернил для ручек, мела и моющего средства.       И лета, врывающегося в открытые окна.       Острые голые лопатки упираются в шершавую стену мрачного коридора, под лестницей на втором этаже. И мир этот не стоит их внимания. По правде, этот мир вообще ничего не стоит.       Нин Гуан ловит губами чужие губы и сердце её — тоскливое, раненое — сжимается от радостной боли и облегчения. Ладони Бэй Доу влажные, как вся она. Горячая, пахнущая безумно приятно. Дерзкая, красивая, штормящая там, на танцполе, и растрёпанная, нежная, любящая — здесь, целует Нин Гуан так, будто от этого зависит их жизнь.       Которая уже давно одна на двоих, как и боль, и тоска, и всё.       Нин Гуан стонет в поцелуй вымученно, на грани отчаяния, но притом радостно, с облегчением. Ведёт пальцами по татуированное коже, путается во влажных волосах и целует, целует, целует. Перехватывая инициативу и позволяя Бэй Доу делать с ней всё. Нин Гуан не стесняется, не боится. Она была слишком долго и слишком сильно разбита, чтобы сейчас — в момент, который могут отобрать, — чего-то бояться.       Бэй Доу дала возможность Нин Гуан вновь дышать.       — Я скучаю, — говорит Нин Гуан, пока мокрый горячий рот Бэй Доу скользит по солёной коже шеи, прикусывает, целует, лижет. Нин Гуан мягко вплетает пальцы в тёмные мягкие волосы, гладит её за ухом, до затылка.       Короткая стрижка так идёт Бэй Доу.       — И я.       Бэй Доу хрипит, прижимается лбом ко лбу Нин Гуан и берёт красивое лицо в свои шершавые ладони. Они дышат в унисон, но сбито, рвано. Сердца бьются до заложенных ушей. И, может быть, где-то на периферии сознания — им обеим так страшно, что сложно вообразить. Ещё одного расставания — громкого, позорного — они не вынесут. Нин Гуан упадёт в пропасть окончательно, а Бэй Доу — располосует себя тонкими шрамами на предплечьях и бёдрах. И, бог знает, смогут ли они выбраться, остановиться, спастись друг без друга…        — Безумно. Постоянно. Я всегда думаю о тебе. О том, как у тебя дела, покушала ли ты, здорова ли, что делаешь. О твоих волосах, руках, родинках и всей тебе. Я умираю без тебя, слышишь? Тлею, вяну… Я…       Нин Гуан смахивает слёзы с нежных краснеющих щёк и целует Бэй Доу в уголки губ, щеки (ощущая солёные дорожки губами), кончик носа, уголки глаз, виски, лоб. Часто, нежно, как лепестками весенних цветов, как майским тёплым ветром. А сама плачет бесшумно, ощущает привкус собственных слёз. Больно, до выломанных бьющимся сердцем рёбер. До сводящих судорог.       — Я люблю тебя, — разглаживая поцелуем морщинку между бровей Бэй Доу, чувственно, со скрипом от плача, говорит Нин Гуан. Она не врёт.       Бэй Доу крепче сжимает тонкую талию Нин Гуан, вжимает её в себя, трётся и будто хочет слиться воедино. Хотя бы на мгновение. Ничтожное, такое же, как их мимолётные прикосновения через одежду раз в несколько месяцев.       — Люблю тебя, — повторяет Нин Гуан.       Целует в щёку.       — Думаю только о тебе.       В уголок губ.       — Хочу только тебя.       В губы.       Привкус солёных слёз тает на языке.       Они быстро проходят по коридору, сворачивают в открытый учебный класс, опускают там жалюзи и подпирают дверь стулом. Свет — только с улицы, мягкий, жёлтый, интимный. Пахнет моющим средством, а на доске — мелом по зелёному дата недельной давности. На учительском столе стопка проверочных, которые разваливаются ломаным веером под телом Нин Гуан.       Платье Нин Гуан — лёгкое, скользящее белым шёлком по коже, мнётся под руками Бэй Доу. Нин Гуан растворяется (наконец-то), позволяет себе расслабиться, дышать, чувствовать всё и сразу, до белых полос перед глазами, дрожи во всём теле, сводящей радости, облегчения, наслаждения от каждого прикосновения и поцелуя.       Бэй Доу хрипит в зацелованную шею, рывком притягивая Нин Гуан к краю стола и ловит губами чужой резкий вздох, целуя.       Алкоголь туманит разум, притупляет страх, опасность, риск. И этот самый риск подпитывает адреналином, отчего нежная Бэй Доу с трудом сдерживается, порой срывается и оставляет на белой коже отпечатки пальцев, зубов и засосы. Нин Гуан, самая ласковая весна, гнётся молодой лозой под этим ураганом и её голос — чистый, красивый — рассекает раскатами тишину кабинета.       Рот Бэй Доу горячий, пальцы скользкие от смазки и от пошлого хлюпанья у Нин Гуан кружится голова, и перед глазами пляшут круги, да почти неоновые фигурки. Нин Гуан цедит сквозь зубы, задыхается, упирается пятками в голые татуированные плечи и, будто не своей рукой, вплетается в чёрные волосы.       Безумный взгляд Бэй Доу снизу и у Нин Гуан едет крыша. Дальше, стремительнее, сильнее. Тело слабеет от этих молний, страсти, пошлости. От сжимающей бедро крепкой татуированной руки, горячего рта и пальцев промеж ног. Нин Гуан правда нечем дышать, но уже не так, уже просто потому что наслаждение и удовольствие текут то томно, то быстро по нервам и кожа горит даже от вздоха. Потому что Бэй Доу, как в бреду, возвращает всё, что копилось полтора года. Вытрахивает всё из любимого тела на учительском столе в ненавистной школе, где внизу — выпускной и хмельное веселье.       Нин Гуан выгибается, упирается пяткой в плечо (синяк останется), протяжно стонет, где-то на середине теряя голос и, кажется, весь воздух из лёгких. Дрожит, откидывает голову и бессильно опускает конечности — со стола и на плечи Бэй Доу.       Бэй Доу приподнимается, целует Нин Гуан во внутреннюю сторону бедра, мажет губами по коже вдоль, чмокает в согнутое колено и гладит нежно-нежно ослабшие стройные ноги. Ведёт выше, лаская дрожащие бёдра, острые тазовые косточки под шёлком платья, талию, маленькую грудь, стыдливо выглядывающую ореолами розовых сосков из разреза, угловатые плечи с точками родинок и после — резким обрывом, как водопад, снова вниз по тому же маршруту.       — Ты красивая, — шепчет Нин Гуан, гладя её по лицу. Бэй Доу прилипает щекой к горячей слабой ладони, когда та тянется убрать за ухо тёмную прядь волос.       Бэй Доу целует в середину ладошки, а потом каждый пальчик, каждую тонкую фалангу. Эта нежность, после безумной страсти, уносит в то самое другое измерение, где только они, где всё только для них.       Бэй Доу влюблённая до щемящего трепета в груди, готовая за каждый комплимент, нежность, вздох, взгляд Нин Гуан быть с ней. В ней. Её частью.       Кислородом, которым Нин Гуан дышит.       Бэй Доу нависает сверху, пристально смотря в золотые глаза, что на неё в ответ. Взмокшие, уставшие, довольные. Трутся носами и лениво целуются, вяло обнимаясь ослабшими конечностями.       — Люблю тебя.       — И я тебя.       И мир растворяется в их любви: нежной, страстной, всепоглощающей, способной терпеть расставание, отчаяние, запреты. Уже нет того трепета, хрупкости, того карточного домика в ветреную погоду. Это — нечто большее. Пропитанное общим запахом, вкусом, теплом. Связанное каждым нервом в теле, всеми нитями двух одиноких, запертых в клетках, душ.       Всё кажется беспечным, приятным, текущим сладкой патокой.       Нин Гуан дышит. Боль не ломает ей рёбра.       Бэй Доу счастлива, предана, нежна и заботлива через край.       И у мира вдруг появляются яркие краски и какая-никакая цена, пока дверь с грохотом не открывается и всё не летит к чертям…