***
Солнце, в самом своем зените не спешило покидать своих позиций, испепеляя лучами весь Стамбул. Обжигая кожу рабынь на невольничьем рынке и обычных рабочих на стройках, оно не щадило никого. И пытаясь спрятаться от него в столь невыносимый день, одна из десятка наложниц гарема шехзаде Мустафы ютилась под раскидистым деревом, скорее всего дубом, что находился в давно заброшенной и ни кем не посещаемой части сада. Ёзге дремала, прячась в тени. Его могучие ветви едва покачивал ветер, от чего на закрытые глаза рабыни изредка попадали лучи палящего солнца, заставляя светлые ресницы подрагивать, а лицо недовольно жмуриться. Неожиданно, устоявшуюся тишину почти райского места разрезает крик. Громкий, почти оглушающий. –Ёзге-хатун! –немолодая женщина хмуро оглядывается, пытаясь выискать знакомую, светлую макушку. Наконец взгляд цепляется за нужную фигуру, притаившуюся в бурной зелени. Калфа ускоряет шаг, почти переходя на бег, чтобы уже через минуту оказаться возле нужной ей хатун. –А ну-ка, поднимайся, бездельница,– Сайжи хватает юную девушку за руку и несмотря на уже достаточно пожилой возраст, одним лёгким рывком поднимает наложницу на ноги, от чего та просыпается –Искала ее по всему дворцу, а она здесь отсыпается. Получила бы фалакой от меня, не будь приказа Махидевран-султан! –Сайжи, я не понимаю. Что за приказ?- девушка, хлопая сонными и немного красными глазами, потирает их, растерянно оглядываясь по сторонам. –Ты не госпожа, чтобы мне перед тобой изъясняться! Приказывать мне не вздумай!– Сайжи выставляет указательный палец свободной руки прямо перед девушкой, хмуря тонкие, почти исчезнувшие брови, на что Ёзге только сильнее недоумевает. Сайжи вздыхает и начинает идти в сторону дворца, тащя за собой девушку, попутно все объясняя: –Большая честь тебе выпала, Хатун. Радуйся, сегодня ночью до тебя снизойдёт наш достопочтенный шехзаде. Если будет милостив к тебе Аллах, то под своим сердцем ты наследника османского престола носить будешь. Госпожой стать сможешь. Не каждой такая честь выпадает– Сайжи рассказывает это, будто влюбленный юноша, рассказывая стих своей избраннице. Возвышенно и воодушевленно. Как и должна это делать калфа. Но несмотря на сладкий тон и красивые слова, лицо Ёзге озаряет не гримаса радости, а гримаса отвращение. Наложница выдергивает тонкую руку из крепкой хватки калфы, отстраняясь от нее. –Я не пойду, Сайжи. Пошли другого. Не меня. Умоляю,– в глазах рабыни пылает страх, а руки начинает бить мелкая дрожь. –Ёзге, не вздумай тут разводить истерик. Для тебя уже хаммам приготовили. Остынет все, пока реветь тут будешь,– калфа говорит это почти равнодушно. Будто не волнуют ее ни юные горькие слезы, собирающиеся в уголках глаз, ни животный страх рабыни. Но что-то меняется в лице строгой калфы, после того как та, наконец, замечает взгляд наложницы. Синие, словно самые дорогие сапфиры глаза не просто показывают страх рабыни. Нет. Они делятся этим страхом. Сайжи чувствует, как давно забытое чувство вновь поглощает уже немолодой тело. Чувствует, как живот скручивает неприятным комом, а к горлу подкатывает тошнота. Чувствует как потеют грубые, с обвисшей кожей ладони. Чувствует как тело покрывается мурашками. И Сайжи не нравится вновь испытывать такие чувства. Она встряхивает головой, будто пытаясь согнать морок, от чего длинные, черные кудри приходят в движении, путаясь и выбиваясь. –Ладно, Хатун, не плачь. Успокойся,–Сайжи подходит ближе к почти плачущей Ёзге,– я так, преувеличила. Может ты и вовсе нашему шехзаде не понравишься, и он тебя обратно отошлет. Больше тогда в покои ты не зайдешь. Ну же, успокойся,– смуглая рука ложиться на тонкое дрожащее плечо. -А...а если понравлюсь?– чуть успокоившись Ёзге поворачивает голов к калфе, утирая, словно ребенок, слезы. -А ты не думай об этом. Будешь думать-точно понравишься,–Сайжи начинает толкать девушку, пытаясь поскорее довести ту к хаммаму. Нужно было не дать растерянной наложнице время на то, чтобы осмыслить весь бред, сказанный ей. Искать новую девушку было бы слишком долго, а времени у Сайжи на это нет. Но возможно, были и ещё причины.***
Расческа аккуратно касалась тонких, светлых волос, распутывая их. Кожу обжигали холодные украшения из серебра, светло-голубого аквамарина и небольших жемчужин. Белоснежное платья своим корсетом сжимала, казалось, все, не давая лишний раз вздохнуть. Зеркало отражало красивую девушку, сидящую во всем этом богатстве, но от чего-то грустную. Глаза не блестели от радости, а тонкие губы не растягивались в улыбке. А всему виной была причина, по которой ее одели словно куклу. Другой бы назвал это подготовкой к хальвету, но для Ёзге это было обычной продажей. Ее продавали. Точнее, она продавалась. Продавалась за возможность подняться с низов. С самого дна. И для этого ей нужно было продать себя. Свою невинность. Хотела ли она этого? Нет. Но кто ее спрашивал? Был ли у нее выбор? Да. Она могла устроить скандал. Могла отказаться. Замереть на месте. Но тогда в ее отправили в более ужасное место. Или ещё хуже- казнили бы. И перед подобным страхом смерти Езге решает что навряд ли есть что то, дороже жизни. Последние приготовления были закончены. Ёзге поднимается с небольшой тахты, машинально разглаживая небольшие складки на шелковой ткани. Сайжи, стоящая рядом смиряет ее оценивающим взглядом. –Ты будто ангел, Ёзге. Такой красоты этот дворец ещё не видел, –калфа довольно улыбается, но ее радости Ёзге не разделяет. Не может. Петляющий путь по коридорам, в которых наложница никогда не была, кажется длится вечность. Ноги дрожат, от чего каждый шаг даётся с трудом, а грудь ели вздымается, то ли от волнения, то ли от тугого корсета. Наконец виднеется высокая дубовая дверь, за которой Езге будет ждать либо её счастье, либо погибель. Но сама она в этом всем видело лишь горе, ожидающие ее.