Сострадание — основа всей морали.
Артур Шопенгауэр
Массивные двери отворяются и шум от них кажется оглушительным. Езге замирает, но кто-то сзади заботливо подталкивает ее, от чего девушка по инерции делает несколько шагов, оказываясь почти по середине покоев. Только замечая высокую фигуру шехзаде, наложница резко опускает голову и зажмуривает глаза. В голове вертятся только мысли о том, что сейчас она как никогда близка к человеку, который виновен во всех ее бедах без исключения. И возможно, именно с этим человеком сегодня она разделит ложе. От подобных мыслей дрожь по всему телу усилилась. Все размышления девушке прерывает звук шагов. Медленных, размеренных. Будто хищных. Вскоре перед низко опущенными глазами появляются чьи то ноги, а сама она чувствует тепло, исходящее от близко стоящего тела. Законы требуют наложницу опуститься на колени и поцеловать низ кафтана, но Ёзге этого не делает. Не может. То ли от страха, что сковал тело, то ли от отвращение, что наполнило ее душу. Мустафа смотрит внимательно и заинтересованно. "Голову склонила, но кланяться не спешит. Либо слишком гордая, либо глупая"- думает первенец Султана. Рука шехзаде поднимается, касаясь подбородка наложницы. –Подними свою же голову, раз кланяться не собираешься,–Мустафа говорит это с усмешкой. Наказывать за такую маленькую "дерзость" он не станет. Он не садист. Ёзге же слышит его тихий, низкий смех и чувствует тепло пальцев, что касаются ее лица. И ей мерзко. Мерзко как никогда. Всё в данной ситуации будоражит нутро девушки, заставляя ее делать то, на что она бы никогда не решилась в менее экстремальных условиях Тихая и скромная Езге, вкладывая всю свою силу, отталкивает Мустафу, бросаясь к стене, у которой стоял стол с различными документами, печатями и книгами. И среди всего этого, глаза, что лихорадочно блестят, выцепляют небольшой нож, для открытия конвертов. Рука наложницы хватается за мнимое оружие, будто за спасительный круг. Езге поворачивается лицом к удивленному Шехзаде, которые делает неосознанный шаг к девушке. –Не подходи ко мне! Не подходи!–оценивая свое положения, и понимая что таким ножом вряд ли получится защититься, рабыня прикладывает оружие, которое и оружием то назвать сложно, к собственному горлу. Слезы рекой растекаються по лицу, оставляя после себя дорожки черного, от сурьмы, цвета. –Эй, тише хатун. Я не буду тебя трогать, не буду,–Мустафа говорит тихо, успокаивающе, отступая назад с поднятыми руками. Не то чтобы эта девушка как то ему дорого, нет. Но ему бы не хотелось, чтобы по его вине погиб человек. Тем более совсем не виновный. –Не будешь?– по-детски наивно спрашивает Ёзге. Рука ее сильно дрожит, что в данном положение представляет почти смертельную опасность. –Обещаю. Только убери нож, и я тебя отпущу,–Мустафа видит, как девушка медленно, но верно успокаивается, рука ее скользит вниз но нож она отпускать не спешит, все так же крепко сжимая его. –Не отпустишь. Казнишь меня, на невольничий рынок сошлешь, но не отпустишь,– с некой безысходностью говорит Езге, оседая на пол, шурша дорогим платьем. –Какой я шехзаде, если не сдержу слово?–Мустафа садится на корточки перед наложницей, и та уже не отскакивает от него, будто ошпареная,– можешь возвращаться к себе и не переживать. Я тебе ничего не сделаю. Тут Езге впервые поднимает глаза, смотря прямо на Мустафу. Ярко-голубые глаза, красные от слез, выражают вселенскую благодарность. Девушка быстро подскакивает и спешит к двери, будто боясь что шехзаде передумает. И лишь выходя из покоев она притормаживает, держась рукой за косяк двери, говорит тихое "Спасибо", и окончательно скрывается в темноте коридора. И пусть Езге сегодняшняя ночь могла обернуться либо полным моральным падением, либо смертью, но для Мустафы сегодняшняя ночь стала началом игры, о которой знал лишь он. Игры самой опасной, самой жёстокой и непредсказуемой. Игры с чувствами.