Марк Аврелий Фрегат Мельчор по прозвищу Падальщик сидел в тени большого камня посреди Пустоши и смотрел, как ворон выклёвывает глаз кролику. Кролика он убил вчера из украденного у Мауриция Асмуса Северина по прозвищу Мавр арбалета. Они все сделали арбалеты на уроке господина АЖ, но арбалет Фрегата развалился после первого выстрела. Оружие же, сделанное Мавром, было великолепно. Его арбалет отличался крепостью и гибкостью, стрелял точно в цель, на дюйм загоняя в неё дротик, и, кроме того, был красив: по глянцевито-чёрной поверхности шли нарисованные белым магические знаки, перемежаясь с фамильным символом Северинов — медведем гризли. Гризли, кстати, хоть и сильное, но довольно подлое существо. Гризли пожирают своих медвежат, а чтобы напугать противника в драке, кладут большую кучу. Мерятся по своему дерьму: у кого дерьма больше, тот и круче. Мавр выстрелил из своего арбалета и прицельно попал в левый глаз архивариуса Гремелина Гримальдуса Белого, основателя Колледжа Виртуозов Магии. АЖ для порядка отругал Мавра и велел заделать дыру в портрете, но всем было видно, как он доволен. Мельчор тоже стрелял метко, но красивые, прочные, работающие вещи ему не давались. Он вообще считал уроки АЖ бесполезными. Зачем магу уметь делать вещи своими руками? Главное его оружие — слово и страх. Мельчор думал, что уже понял, чего люди боятся больше всего на свете. Люди боятся смерти. Он хотел лично исследовать, как работает смерть. Мельчор по прозвищу Падальщик легко приманил кролика. Звери здесь, в Пустоши, не очень-то боялись людей. Люди никогда не ходили в Пустошь. Причины древнего запрета были забыты, остался только инстинктивный ужас да сказки, передаваемые друг другу глупыми детишками ночью в спальнях.
Поймав кролика, Мельчор-Падальщик долго гладил и щупал его, крепко прижав к себе. Кролик был тёплым, откормленным и приятно пах здоровым животным. Под мягким коротким мехом играли мышцы; прижав руку к его груди между передними лапами, Мельчор почувствовал, как бьётся сердце. Когда Падальщик выпустил свою жертву, та сразу же скрылась в море высокой травы. По волнам и переливам можно было видеть, как кролик зигзагами уходит всё дальше от большого камня. Вот зверёк шевельнул скрытую в траве ветку, и от того места тоже пошли волны, как будто к беглецу присоединился товарищ. «Это жизнь», — подумал Мельчор, вскидывая арбалет. Предугадать, куда кинется кролик, было несложно: Мельчор давно вычислил траекторию его бега. Выстрел был безупречен. Трава перестала двигаться, ветер стих. Мельчор неспешно и спокойно вошёл в изжелта-зелёное море, доходившее ему до колен.
Теперь кролик казался намного тяжелее, он обмяк, шёрстка уже не блестела. Мельчор приложил ладонь к груди зверька — тишина. Это была смерть, но не вся она — только начало. Мельчор положил свою добычу на бок у большого камня. Арбалет он спрятал в тайник, а дротик вынимать не стал — пускай торчит из кроличьего бока.
На следующий день Мельчор пришёл навестить кролика. Тот будто не сильно изменился, но при этом как бы начал растворяться в окружающем пространстве. Словно земля стала подниматься, чтобы втянуть в себя мёртвое тело. А потом прилетел ворон. Он выклевал кроличий глаз и стал чистить клюв о твёрдую землю. Когда ворон повернулся к нему другим боком, Мельчор заметил, что у ворона тоже нет глаза. «Так вон оно что, — подумал Падальщик, — ты здесь берёшь свою дань». Ворон согласно каркнул и, встрепенувшись, потряс крыльями. Затем он снова резко закаркал и снялся с места.
Одновременно с этим раздался злобный выкрик: «Ах ты, гад!» Мельчор обернулся. У большого камня стояли три человека — широкоплечий ладный Мавр и два его дружка, нескладный худой паренёк по прозвищу Сыр и вертлявый мальчишка, известный своей безбашенностью и неуёмной болтливостью, которого все называли Русский. «Я же говорил, Мавр, что этот аутист Падальщик твой арбалет скоммуниздил», — монотонно доложил Сыр. «Я не брал», — угрюмо заявил Мельчор, размышляя о том, что впервые Мавр с компанией решились заявиться в Пустошь, и более того — дошли до большого камня. «Как это не брал? Как это не брал, копрофил несчастный?» — зачастил Русский, тыча пальцем в дротик в боку мёртвого кролика. На оперении дротика был отчётливо виден силуэт гризли. «Где арбалет?» — с трудом сдерживая ярость, спросил Мавр.
Мельчор знал, что будут бить, и уже мысленно поставил очередную галочку в своей книге мести напротив их имён. Мавр также знал, что бить бесполезно — этот сумасшедший будет молчать и ненавидеть глазами, так что в конце концов станет страшно. Стычки ни к чему не приводят, если тот, кому надо сделать внушение, презирает боль и даже сам нарывается на неё. На этом месте Мавр всегда заходил в тупик. Не то что он был слишком благороден — просто ему не хватало ума унизить Падальщика. Но тут Пустошь сама пришла на помощь.
— Гляньте-ка, что это? — завопил Русский, указывая пальцем на нечто в стороне от большого камня. — Обосрался от страха, Падаль?
— Или этот аутист сюда покакать приходит, — меланхолично заметил Сыр. — Может, ему в школьном туалете некомфортно.
Это был намёк на тот случай, когда на Мельчора, сидящего с книжкой в туалете, вылили большую миску жидкого теста для блинов. В школе сделать это было легко — хоть кабинки и закрывались, но одну от другой отделяли только невысокие перегородки.
— Ты арбалет взял? — снова спросил Мавр.
И в ответ на яростное мотание головой добавил:
— Дерьмо!
— Дерьмо к дерьму, — подытожил Сыр.
Мгновенно ракурс обзора изменился. Земля резко приблизилась и заполнила собой небо. Он видел песчинки, мелкие камешки, трещинки, которые казались большими и заполняли весь мир. А ещё весь мир заполняла невыносимая вонь, потому что носом он утыкался в свежий помёт лисы, который вдавливался ему в ноздри и расползался по щекам. Мельчор не мог пошевелиться, его прижимали к земле, к лисьей куче так же крепко, как он вчера прижимал к себе кролика. Мельчор чувствовал, как изнутри растёт ненависть размером с атомную, нет, водородную бомбу. Он не мог говорить, но ясно видел, как ненависть превратилась в живые картины: из-под земли выходят цепкие корни трав и оплетают ноги троих его мучителей, поднимаясь наверх, чтобы выдавить глаза и разорвать рот. По корням идут полчища красных муравьёв и жалят, жалят, ожесточённо жалят. Вместе с муравьями шествуют всякие малоприятные и внушающие трепет твари: тарантулы, пауки с черепом на спине, жужелицы, богомолы, щипалки. А дальше — руки мертвецов, прячущихся за слоями земли в Пустоши, — Мельчор всегда чувствовал, что они здесь и ждут своего часа.
Время как будто остановилось. И пространство тоже меняется. Мельчор видит, что к большому камню возвращается одноглазый ворон. А за ним встаёт какая-то пыльная стена, поглощающая солнце, и в этой стене возникает фигура старика с посохом и гневно сверкающими глазами.
Мельчор понимает, что его уже не держат. Он поворачивает опоганенное лицо к мучителям и видит, что Мавр, Сыр и Русский действительно оплетены корнями, искусаны муравьями и прочими тварями, а штаны их снизу порваны костлявыми руками мертвецов. Парни вопят от ужаса. Старик ударяет посохом в землю. Корни и руки мертвецов отпускают Мавра, Сыра и Русского, и те с воплями убегают, стряхивая с себя вышедших из земли тварей.
Одноглазый ворон садится на верхушку большого камня. Страшный старик ещё раз бьёт посохом о землю, и в ней появляется ямка с чистой водой. Мельчор, стоя на четвереньках перед ямкой, долго оттирает осквернённое лицо, промывает ноздри и рот, тщетно пытаясь избавиться от гнусной вони. Полынь, ему поможет горькая степная полынь. Мельчор выпрямляется. Вокруг никого и ничего, кроме Пустоши, мёртвого кролика с дротиком в боку и ворона на вершине большого камня.
Отыскав полынь, Мельчор жуёт её, пока от горечи не сводит челюсти, протирает разжёванной массой ноздри изнутри, щёки, руки. Затем достаёт из тайника арбалет и топчет его, превращая в ненужные обломки, покрытые магическими знаками и силуэтами гризли. Подлого медведя гризли.
Затем прилетает лёгкий ветерок поздней весны и приносит с собой запах степных трав. Обессиленный, Мельчор стоит посреди Пустоши, и ему на плечо слетает одноглазый ворон. На мир опускаются сумерки.
***
Вера
На мир опускаются сумерки. В раме школьного окна чётко очерчены силуэты осенних деревьев. Одинокая ворона издаёт прощальное карканье и, нахохлившись, замолкает. Розовеет, а затем становится фиолетовым небо.
В школе в этот час почти не осталось учеников. Так бывает, Павел уже понял, хотя предугадать это невозможно. Обычно дети сидят до упора, пока на четвёртый этаж не поднимется один из охранников, Витя или Ваня, и не разгонит всех к… («Послушайте, мне завтра в пять утра вставать, умоляю, дети, домой! Паш, выключишь свет?») Но иногда — так странно — школа пустеет раньше. В актовом зале тихо: никто не стучит пинг-пинговскими мячиками, никто не тревожит рояль Вертинского, в уголке безумной Ранди тоже тихо. В холле на круглых столах разбросаны бумажки, обрывки чьих-то конспектов, альбомный лист с огромной, тщательно прорисованной инфузорией. В классах — то же самое. На учительском столе дымится паром кружка чая, но никто этим вечером не придёт его допивать. На парте — раскрытый школьный ноутбук, блочная тетрадь для конспектов, атлас по истории — тот, кто пользовался всем этим, уже ушёл. Грязно-белый наколенник, кривая рогатка, недопитая кола, недоломанная линейка. Как будто прозвучал сигнал тревоги, и все поспешно покинули здание, оставив всё на своих местах. На следующий день Азамат обычно ругался за беспорядок, спрашивал, кто дежурный в седьмом, иногда поднимал вопрос на педсовете. Павел относился к хаосу намного спокойнее, в хаосе было что-то, из чего рождались истории. Павел любил истории.
— Ну как тебе? — спросила Соня, кивком указывая на текст на экране компьютера.
Соня и Павел, оба молодые учителя словесности, сидели в дальней комнатушке помещения, называемого «Мучительской». Когда-то здесь был школьный туалет, но после перестройки получились две смежные каморки, набитые всякой всячиной и в обычное время наполненные препами и детьми, которые ели, пили чай, сдавали и принимали долги, мыли посуду, ксерили и распечатывали, рылись в книжках и бумажках, искали Алекса. Сейчас в мучительской, как и на всём этаже, никого, кроме Сони и Павла, не было.
— Ну как тебе? — спросила Соня.
Павел оторвался от экрана и откинулся на спинку стула, которая опасно выгнулась и отклонилась влево, топорщась отделившимся куском пластмассы. Павел потянулся.
— Честно?
— Честно, — кивнула Соня.
Было видно, что она относится ко всему происходящему очень серьёзно. Не в смысле «детёныш написал что-то прикольное».
— Если честно, то написано очень неплохо, живо, резко, остро. Хороший язык. Смелое включение в фантазийный мир собственного опыта. Но…
— Что «но»? — насторожилась Соня.
— Видишь ли, всякий, кто вступает на этот путь, сильно рискует. … Об этом мире практически всё уже сказано. Магия, школа чародеев, одинокий обиженный мальчик, неожиданно пришедшая помощь, наказанные злодеи… Похоже на фанфик.
— Вот! Ты заметил! — воскликнула Соня.
— А кто пишет? — спросил Павел.
— Вера Александрова.
Учитель Павел наморщил лоб. Он плохо знал восьмой класс, там словесность вела Соня. Но имя Веры Александровой в последнее время несколько раз упоминалось на педсовете.
— Это та девочка, которая в обморок падает?
Соня кивнула. У Веры не очень складывалась учёба. Сидя на кабале* и свято исполняя принцип «если делать, то делать по-большому», она так усердствовала в сдаче хвостов, что забывала о хлебе насущном и падала в обморок, прямо со стула в классе. А недавно упала на улице, на переходе. Хорошо, что рядом были люди.
— Нервное и физическое истощение, — заключил на педсовете Азамат. — Да ещё низкое давление, астения, недобор веса. И женские дела начались, поздно и болезненно.
Педсовет принял решение назначить Вере персонального куратора, чтобы помочь ей правильно распределять нагрузку и напоминать о необходимости спать и есть.
Павел, конечно же, видел Веру (в их профиле было всего около ста восьмидесяти учеников), но как-то не выделял её особенно среди других астеничных девочек-ешек, с горящими глазами выискивающих в книжках ответ на вопрос, почему покраснел Сигизмунд. Да, после того педсовета с персоналками (и Верой среди них) Павел представлял её худенькой, тихой, замкнутой в себе, молчаливой девочкой-подростком.
Теперь же на этот, уже созданный, накладывался другой образ Веры: мятежной, злой, обиженной за себя или за кого-то, кричащей, вот именно — кричащей. И погружённой в мир фэнтези. Внезапно нечто всплыло из памяти. С ним так бывало: как воспоминание, возникал некий образ — картинка, фотография, застывший эпизод — безмолвное послание чертогов разума.
— Послушай, Соня, это она ходит в толстовке с «Последним испытанием»*?
— Она. А ещё с Дэвидом Линчем, — Соня говорила в своей обычной манере — с энтузиазмом, рублеными фразами.
Ну конечно же! Павел вспомнил белую толстовку с магом, распадающимся на части после достижения заветной цели — стать богом (мюзикл «Последнее испытание»). И серую толстовку с лицом Дэвида Линча времён третьего сезона «Твин Пикс» (25 лет спустя). И лицо Веры — круглое лицо с круглыми щеками, и за круглыми стёклами очков — круглые взволнованные и насторожённые глаза. И тонкие изящные кисти рук из белых или серых рукавов толстовки. Руки музыканта. Длинные светлые волосы, косички или хвостик, никаких излишеств — у девочек-ешек нет времени на причёски. Зарвавшийся маг и Дэвид Линч — говорящее сочетание.
— Вера Александрова, наш странный гений, — неожиданно для самого себя и без тени иронии сказал учитель Павел. — Чего она хочет?
— Вот! Перейдём к главному! — радостно подхватила Соня. В её тоне чувствовалось явное облегчение, оттого что Павел не «зарубил» этот странный, оригинально-неоригинальный фанфичный текст под названием «Фрегат». Очевидно, Вера Александрова желала чего-то большего, чем литературная критика и редакторская правка.
— Вера хочет, — продолжила Соня, — чтобы мы опубликовали её роман в «Газете».
— Роман? Это роман? Есть продолжение?
— Будет. Если будет публикация.
— Как у Диккенса?
— Как у Диккенса, — подтвердила Соня, и Павел расплылся в довольной улыбке — это было подтверждением братства: они, любившие книги, понимали друг друга с полуслова.
— Но это против правил, — опомнился Павел. — Восьмиклассники уже не работают в «Газете», у них есть лаборатория хорошего текста.
— ЛХТ, говоря откровенно, — сказала Соня, — охватывает совсем малое количество народа. Восьмиклассники в творческом плане провисают. И угасают.
— Публикация такого романа поднимет престиж «Газеты», — раздумчиво проговорил Павел. Действительно, после того как педсовет решил, что «Газетой» должен заниматься только шестой и седьмой класс, она «провисала». Зимой шестиклассники и семиклассники безнадёжно и навеки садились в кабалу, и творить было некому. Павел, отвечающий за «Газету», уже всерьёз подумывал от том, чтобы сделать её внешним кружком. И тут такой подарок.
— Думаю, нам с Верой надо встретиться и обо всём поговорить, — сказал Павел, а Соня кивнула. — Публикацию романа можно оформить как проект. Только всё надо провести через педсовет.
— Вот и отлично! — подхватила Соня, собирая со стола свои папки и листочки с отработками. — Вера как раз просила, чтобы её произведение почитал ещё кто-нибудь, кроме меня, разбирающийся в литературе. У неё есть ещё главы, наброски.
— Да, поможем девочке, — заключил Павел и тут же почувствовал непреодолимое желание закрыть на этот вечер страничку школьной жизни и перейти на другую, где его ждала очередная ролёвка, трубка, молочный улун, камин и пёс (ролёвка, улун и пёс были настоящими, трубка и камин — воображаемыми).
— Ну, я пошла? — спросила Соня. — Меня уже ребята внизу ждут. Ты с нами?
Павел отрицательно помотал головой, потом спросил:
— Предадитесь пороку?
— Ну да, — просто ответила Соня.
Так с лёгкой руки Павла курильщики шифровали свои тайные встречи в близлежащих подворотнях старой Москвы. Начиная с этого учебного года Павел бросил их тусовку и пошёл в школьную секцию мечевого боя.
