Фрегат

      — Как же так? Я не понимаю! — сетовал на следующий день в мучительской Гена. — Не понимаю, что с людьми происходит. Почему мозг не включается? Гена в гневе имел вид диковатый и пугающий: седые усы топорщились, голубые глаза расширялись и как бы выкатывались, он швырял на стол мятые бумажки, извлечённые из потрёпанной папки. Понимая, что разговора не избежать, и размышляя при этом о скорой встрече с Верой, Павел спросил: — Ген, что случилось? — Да детёныш мне два месяца голову мурыжил: мол я сдавал тебе паспорт территории, так где он теперь? А я все бумаги свои перебрал — нету его! А Соня тоже: Ген, где паспорт Генералова? Он тебе сдавал. Ген, что будем делать? — И что же? — А то! Стал детёныш сейчас на кабале оброк* для Алекса искать. Я ему велел всё из рюкзака вынуть и перебрать по листочку. Вот он перебирал… Оброк для Алекса он, кстати, там не нашёл. Вот перебирает по листочку, и вдруг я вижу — паспорт территории! Непроверенный! Он его два месяца в рюкзаке таскал, Генералов этот, а меня уверял, что сдал, душу вынул! И Соне голову заморочил. — Да, бывает такое, — поддержал Павел. — Это раньше бывало, — с горечью подытожил Гена. — А сейчас постоянно случается. А всё почему? Мозг у детёнышей отморожен, весь гаджетами убит! — У нас ведь запрет на гаджеты. — У нас-то запрет, а как из школы выйдут — так сразу в гаджеты уткнулись. И всё! Улёт! Ты этого Генералова видел? Павел неопределённо пожал плечами. Кажется, это был толстый неуклюжий мальчик в массивных очках. Павел ещё плохо знал шестой класс: у шестиклассников он не преподавал, классным руководителем у них была Соня, а поскольку это были новички в профиле, их лица сливались пока в единую шумящую, смеющуюся, бурлящую и резвящуюся массу. Гена между тем продолжал: — Этот Генералов по улице идёт, в телефон уткнувшись, ничего вокруг не замечает — хоть хватай его и вези в Марокко! А сам ведь — единственный из шестаков в кабале, у всех остальных кабала только после Нового года начнётся. Тьфу! — Ген, почему в Марокко? — спросила вошедшая в мучительскую Лена. Лена — владыка кучи: секретарь, хозяйка, преподаватель технологии и консервирования, всем помощник, всем палочка-выручалочка. Гена в недоумении уставился на Лену, что позволило Павлу вежливо ретироваться.

***

Вера уже ждала его в холле. На этот раз Дэвид Линч. — Любимый режиссёр? Вера кивнула, на лоб упала светлая прядка. На этот раз хвостик, простая серая резинка. — «Твин Пикс»? — спросил учитель Павел. — И не только. — «Дюна»? — Прикольный фильм! — Вера рассмеялась. — Держу пари, что у тебя хватило терпения досмотреть последний сезон «Твин Пикс» до конца. — Не сомневайся. Значит, она решила звать его на «ты». Это было нормально, традиция Е-профиля, но не все решались. Они заняли круглый столик в самом углу, возле английского шкафчика. — Чай, печеньки, — то ли спросил, то ли заявил Павел. — Голод — враг таланта. — Ну ладно, — согласилась Вера. Пару минут спустя на столике появились глиняные кружки грубоватой лепки. Павел всегда выбирал их для чаепитий — кружки были похожи на толстые пиалки с ушками, в них чай хорошо пропитывался лимоном — если удавалось отыскать лимон в школьном холодильнике — и быстро остывал. На тарелочку Павел выложил всё оставшееся после литкружка с 8Б: две овсяные печенюшки, несколько сладких баранок, сырные крекеры, надтреснутые вафельки, неровно наломанная шоколадка и малосъедобные диетические хлебцы. Вера взяла хлебец своими тонкими музыкальными пальцами и принялась грызть. От толстых пиалок поднимался остро пахнущий лимоном пар. Павел начал с места в карьер: — Послушай, Вера, ты, наверное, слышала, до школы я долго занимался подготовкой текстов к публикации. Долго — это он махнул, смело для ещё не разменявшего четвёртый десяток человека, решившего сбрить усы, потому что они его молодили. Но для Веры он, по-видимому, был глубоко взрослым, чуть ли не в отцы годился. Павел воодушевился и продолжил: — Подгонка стиля, редакторская правка, проверка на логику и всякое такое. Такую помощь я тебе гарантирую. Вера улыбнулась и отхлебнула из кружки. Павел последовал её примеру. Чай показался очень вкусным. — Знаешь, с какой самой большой трудностью сталкиваются молодые авторы, решившиеся написать роман или повесть? — С какой? — заинтересовалась Вера. Она прикончила невкусный хлебец и потянулась к шоколадке. Павел мысленно одобрил её выбор. — Труднее всего довести дело до конца. Роман — это долгоиграющий проект. Где-то на середине или даже раньше ты впадаешь в невыносимую тоску, всё тебе осточертевает, герои кажутся вычурными, ненастоящими. Их поступки — нарочитыми или даже мёртвыми. И само страшное что? — Что? — эхом откликнулась Вера. — Ты теряешь вдохновение, а вместе с ним — и веру в себя. То есть тебе так кажется. Как будто ты в болоте. Всё ничтожно, напрасно. — Какой ужас! — с искренним испугом воскликнула Вера, почти роняя на стол чашку. Чашка издала громкий стук, но Павлу было плевать, даже если бы та разбилась. Сейчас он был на коне, как в прежние годы, когда школьная кутерьма не захлестнула его настолько, что ему уже не хватало ни сил, ни времени, чтобы писать, творить и редактировать. Павел испытывал благодарность к этой тонкой девочке со старым уродливым лицом Дэвида Линча на груди. — Не ждать вдохновения! Ни за что не думать, что оно придёт само. Качать хвост собаке! — Как это? Несколько шестаков за соседним столиком, корпящих над паспортами территорий, заинтересовались их беседой, приумолкли и ждали, что будет дальше. Молчали даже Ася и Саша — две преглупейшие на вид болтушки. Павел объяснил: — В детстве я читал рассказ. Была у меня книжка такая «Дружище Тобик» — всё про собак. И там в одной истории дети решили развеселить пса. И давай ему хвост качать. Собаки ведь, когда радуются, хвостом молотят. Ну вот они и хотели сделать пса счастливым, подойдя к процессу, так сказать, с другой стороны. Только с собаками так не работает. Шестаки засмеялись. Павел выдержал паузу, дождался, пока те снова уткнутся в паспорта, а Саша и Ася примутся шептать друг другу на ухо девчачьи глупости. Затем учитель Павел продолжил: — А с романом так работает. Надо каждый день заставлять себя писать. И не слушать этих внутренних крыс, которые визжат, что у тебя нет таланта, что об этом уже написано и ты не скажешь ничего нового, что ты напрасно теряешь время. Писать, вопреки всему! И ждать. Как Сольвейг. — Как Сольвейг, — эхом отозвалась Вера. Павел чувствовал, что у них есть общий язык, общий тезаурус, как он любил выражаться. — И тогда вдохновение обязательно вернётся. Ты, наверное, слышала избитую фразу, что успех — это десять процентов таланта и девяносто процентов трудолюбия. Вера рассмеялась. — Слышала. Только там было двадцать и восемьдесят. — Неважно. Если ты решаешься вступить в эти воды, надо идти до конца. Понимаешь? — Я согласна. Учитель Павел не стал раскрывать Вере ещё одного секрета. Пока ещё рано: слишком много важных сведений для одного раза. Он не сказал Вере, что, закончив свой роман, Вера станет другим человеком. Независимо от того, будет роман опубликован или нет. Был ещё и третий секрет. Вера сделала последний глоток с такой решимостью, как будто шла добровольцем в военкомат в 1941-м, и задала вопрос, которого ждал Павел: — Ты мне поможешь?