***
Руки неловко перемещались то в карманы куртки, то скрещивались на груди, то неудобно болтались вдоль тела. Пар, шедший изо рта, завораживал, но глаза то и дело перемещались влево, к ней. Неизменный взгляд, полный уверенности в завтрашнем дне, стойкая улыбка — казалось, за этим можно наблюдать вечно. — Здесь когда-то жил известный род Каэдахара, — раскрытая ладонь указала вправо, на роскошный особняк. От былого величия осталось мало — сад зарос сорняками и опустел, кое-где на дорожках валялся мусор, а нечитаемые фразы изуродовали стены из тёмного кирпича. Не удивительно было бы, если там уже образовался центр скрытных собраний распутной молодёжи. — Но он давно в упадке. Сейчас уже и не найдёшь похожих привилегированных семей — они либо уничтожены, либо под влиянием… мафии, — последнее слово Аяка произнесла тихо и как-то хрипло. И что на это ответить? — Странно сейчас всё это видеть, — продолжила она, неспешно растягивая слова. — Я провела в этом городе своё детство, и всего за каких-нибудь десять лет всё настолько сильно поменялось. Здесь уже невозможно жить, — Аяка вздрогнула и остановилась, будто осознав только что сказанные слова. — Кто это сделал? Она горько усмехнулась и помотала головой. Снова пошла, однако теперь её движения обрели напряжённую резкость. — Вельзевул. Что-то ёкнуло глубоко в груди, вышибло воздух из лёгких. Она… следила за реакцией? — Конечно, не только она, до неё был её отец. Они уничтожили город преступностью, коррумпировали власть, отобрали у людей шанс на жизнь. Кто-то ещё держится, как мы с братом или какие-нибудь политики, но… — она развела руками, — ты сама видишь. Отвратительно быстро сознание наполнялось непониманием, страхом и ненавистью. — Почему вы всё ещё не уехали? — Ну как я могу, — она тяжело вздохнула, отведя взгляд. — Стольким людям нужна наша помощь, как я могу их бросить? Аято борется по-своему, и его принципиальность тоже не даст оставить тут всё как есть. Тома не бросит нас. Вот так и получается, что мы продолжаем так жить. Но знаешь, я верю в то, пока живёт человечность и доброта хоть в одном из нас, надежда всё ещё есть. А ты как думаешь? — Я не знаю… Но я ведь жила тут как-то до этого? Тоже не уехала почему-то. Кстати, — эта тема для всех была неприятной. — Когда вы меня нашли, не поняли кто я, откуда? Из простых людей или, может… ну… — Нет, не поняли, — она поджала губы и слегка ускорила ход. Снова высокие дома с облупленными стенами, разбитыми стёклами в окнах и ужасным запахом. Где-то на протянутых верёвках сушилась невзрачная одежда, где-то только оборванное тряпьё. Интересно, сколько квартир пустовало, а сколько были пропитаны зловониями болезней и нищеты? Грязь стекала по тротуару, заливаясь в ямы асфальта и капая с трещин в потолке. Запах отвратительный — воротит так, что трудно сдержать рвотный порыв. Она что-то неторопливо говорила, но слова смешались в сплошной успокаивающий звук, их уже было не различить. В грязном углу между домами о стену облокотился парень с закатившимися за веки глазами. Он резко дёргался, с оголённого изгиба локтя стекала маленькая струйка крови. Из открытого окна над ним доносились болезненные стоны и стук стекла… наверное, бутылок. Почему люди так живут? Где-то недалеко раздался приглушённый вскрик, за ним последовал звук ударов и неразличимая ругань. Брови Аяки нахмурились, взгляд потускнел. — Идём быстрее. Тепло её руки уносило прочь от этой улицы, пропитанной смертью.***
Её встречали тёплыми улыбками, нежными объятиями и взглядами, полными уважения. Странно было видеть столько любви в одном месте. — Госпожа Камисато, с вами ничего не случилось по дороге? — Нет, всё хорошо, — она трепала маленькую девочку по голове и нежно проводила руками по маленьким спинам окруживших её ребят. — Вы хорошо поспали, было тепло? Дети закивали и начали наперебой рассказывать свои незначительные истории. Аяка суетливо бегала по большому зданию — давно не работавшей школе — раздавая указания, проверяя отчёты других сотрудников и помогая нуждавшимся. Её лицо светилось сочувствием и внимательностью, но скрывало за собой безграничную усталость. Волосы она подвязывала в высокий хвост первой попавшейся под руку лентой, и всё равно выглядела великолепно, сколь поношенной одеждой не дополняла бы образ. А руки, её прекрасные руки, всегда холодные сами по себе, но тёплые от заботы — скольких людей они касались, утешая, скольким послужили опорой. И она дарила всю себя этим людям, которых видела впервые в жизни, переживала за их судьбы и искренне плакала, когда узнавала об уже ушедших из-под её опеки плохие новости. Неужели они все правда нуждались в этой помощи? Достойны были потраченного времени? Не могли справиться сами? Ближайшая дверь открылась, и оттуда, хромая, вышел очередной человек. Кажется, женщина, хоть понять это было сложно. Лицо и левую часть туловища покрывало полотно ожогов. Они поблекли — прошло уже какое-то время, но выглядели до ужаса болезненно. Волос на левой части головы у женщины тоже не было, видно ещё не успела привести себя в порядок. Губы будто навсегда скривились от боли. Глаза покрывала пелена усталого смирения. — Не поможешь мне? — просьба выбила из задумчивости, но отказать в таком месте было бы невежливо. Аяка всё-таки успела объяснить базовые навыки поведения в обществе. Получив опору в виде крепкой руки, женщина вяло улыбнулась. — Спасибо, дорогуша. Ты здесь работаешь? — Я? Нет. Мы… — друзья? Разве справедливо так называть отношения с Аякой? — Аяка тут работает, а я пришла с ней. Просто… жду её… — все слова были такими неловкими и неподходящими, складывались неуклюже и совершенно не передавали истинных мыслей. — Понятно, понятно. Ну, вот одному человеку помогла — это уже неплохо. Ты молодец. Слышать… утешения от женщины, пережившей такое, было неправильно. Грудь давило ощущением несправедливости. — Что с вами произошло? — резкий, но искренний вопрос. В голове витали десятки предположений, и не утихли бы, не узнав правду. На мгновение она остановилась, поднеся руку к глазам и сильнее опёршись на поддерживающую её руку. Наверное, спрашивать было всё же некорректно? Но она не отпрянула и не сжала сильнее зубы. Секунда, и уже шагала снова. — Мой сын пытался найти помощи у плохих людей. Я не виню его, наше положение с каждым днём становилось всё хуже. Работы ведь очень мало стало, а продукты дорожают. Вот он и отчаялся. Взял взаймы денег, не смог вернуть. Они… такое не прощают. Подожгли наш дом. Странная дрожь пробежала по телу, в горле встал ком. — К… как? — Вот так, моя дорогая. Почему ты удивляешься? Я думала, мы тут все давно к этому привыкли. Слова мгновенно улетучились, а в голове пульсировала лишь одна мысль: Что за чудовища могли сотворить такое с людьми? — А вот и моя остановка, — над открытыми дверьми висела табличка, на ней большими буквами было написано «ПЕРЕВЯЗОЧНАЯ». — Спасибо, дорогуша. Желаю тебе всего хорошего. Она развернулась было, но вопрос уже слетел с губ. — Вы обращались в полицию? Куда-нибудь? Кто-нибудь вроде Аяки помог бы! Горькая усмешка возникла на её лице, пока она качала головой. Какая наивная глупость, наверняка думала она, скрываясь среди отвратительного запаха крови и стерильности.***
Дети без родителей, сломленные взрослые и отчаявшиеся старики. Здесь людям помогали, делали для их спасения всё возможное, но это место душило, сдавливало горло и доводило до паники. Здесь сложно было дышать, жертвы самых отвратительных вещей мира пытались выжить тут, и скверна витала в воздухе, заполняя лёгкие. Здесь каждый утопал в несправедливости и собственном горе. Это было ужасное место. На её лице сияли капли воды. Блестящие льдинки, сверкающие в тусклом свете ламп. Глаза наполнены отблеском чужих проблем, губы похолодели от услышанных ужасов. А руки, её прекрасные руки. Они стёрлись, потеряв невинность, и пропитались отвратительным запахом их тел. Запахом грязи, крови и антисептика. Как она с этим жила? — Я жутко устала, — Аяка скользнула пальцами вдоль лба, как будто бы голова переставала от этого болеть. — Выпьешь со мной кофе? Я знаю одно место, не люблю его за вычурность, но… ничего не могу с собой поделать, оно прекрасно. Натягивая куртку, внимательно осмотрела лицо напротив. — Ты в порядке? Молчание было красноречиво. Как и глаза, настойчиво смотрящие в пол. Сжатые от гнева зубы. — Пойдём, — короткий ответ спустя несколько длинных секунд. — Всё равно, куда. Лишь бы подальше отсюда.***
— Представляешь, они выкрали его прямо с улицы. Заставили работать, — её тихий гнев отскакивал от стен в узком переулке. Отличное место, чтобы на кого-нибудь напасть. — Мальчика! Сколько ему лет, пятнадцать? Да чем он вообще мог быть для них полезен? Пожалуйста, замолчи, замолчи, замолчи, замолчи… — Конечно, никто не смог его найти, пока они его обратно на улицу не выбросили. И как… что мне делать? Как я могу ему помочь? Таким, как он? Отвратительно. Невозможно слушать. Хочется вырвать своё дурацкое сердце, или что там заставляет испытывать такие ощущения, и забыть про все эти истории. Она всё говорила, говорила и говорила. Бесконечно о всех этих напастях, о нескончаемом потоке ужасных и непростительных вещей. Страх и паника сковывали всё больше, нарастало ощущение чего-то неминуемого. Чего-то плохого, что камнем давило на совесть. Но почему? Аяка открыла большую стеклянную дверь, и звонкие колокольчики оповестили персонал о новых посетителях. Первым делом чувствуется запах — сладкий с горьким привкусом, аромат каких-то цветов и свежей выпечки. Потом свет — мягкий, ненавязчивый, уютный. Со всех стен свисали гирлянды, кое-где в уголках помещения горели свечи. А дальше теплота — обволакивающая, всепоглощающая. Разговоры смешались в одну неразборчивую дорожку звука, улыбки официанток почему-то заставляли чувствовать себя неудобно. — Идём туда, — Аяка указала на дальний столик возле огромного книжного шкафа во всю стену. Книги, куча книг окружали здесь всё — на комодах, на полках, на столиках. Пальцы неосознано прошлись по корешкам, вытащили одну. Настоящая. Ещё интересная странность — здесь везде лежали разные ковры. Еда подавалась на красивой посуде, элегантной даже. Всё здесь было мягким и приятным, но отчего-то чувство тревоги не хотело уходить. Аяка заказала, кажется, два латте. Всё равно. Предложила попробовать брауни, когда его принесла симпатичная официантка. Наверное, хорошо им платят, раз они всё время так светло улыбаются. Брауни был вкусный, кажется, но от сладкого почему-то резко затошнило. Она что-то рассказывала про всякое, про людей, про работу, про планы. Было интересно просто слушать, когда истории её не полнились ужасами реальности. Взгляд зацепился за женщину, вышедшую к прилавку. У неё были необычно розовые волосы, до смешного большие серьги и очень хитрая улыбка. Было в ней что-то отталкивающее. И до неприятного знакомое. Она облокотилась о прилавок и подпёрла рукой голову. Скучающий взгляд осматривал посетителей. Она посмотрела… Боль сдавила грудь, тело, переломала кости, вывернула душу. Выдрала волосы, остановила сердце. Боль, острая и невыносимая. Вспомнила. Вспомнила всё.