Это и есть жизнь.
Череда комнат.
И те, с кем мы оказались в этих комнатах,
складываются в то, что составляет нашу жизнь.
(с) House M.D
Пятый всегда думал, что Фрея — очередной мазок на его щербатом полотне жизни. Он не замечал её. Трахал и не замечал. Серый, невзрачный, не несущий особого значения для искусствоведа росчерк кисточкой. Он мало в этом понимал, но это было и не важно. Уже не важно. Потому, что вдруг оказалось, что Фрея – подлый уголек. Искра размером с песчинку. Ты не замечаешь её, когда куришь посреди иссушенного летней жарой леса. Ты тщательно тушишь окурок твердой подошвой начищенного ботинка. Осматриваешься, вспоминаешь направление. Бегло ищешь знакомый просвет между старыми соснами. Ищешь выход. Садишься в старый седан и уезжаешь, не помня зачем вообще пришел в эту чащу. Вечером пропускаешь пару стаканов в знакомом баре. Ночью утыкаешься носом в холодный хлопок подушки, даешь тяжелеющим векам отправить тебя в бесконечно тревожный сон. А на утро ты узнаешь, что лес сгорел. И горит до сих пор. Пламя стеной полыхает, уничтожая гектары еловых насаждений и лиственницы. Или это был дикий лес? Но это тоже уже не важно. Потому что ты — не умеющий нормально тушить сигареты дебил, который сидит в своей кровати, касается босыми ногами гладкого паркета и пялится в мерцающий экран телевизора. Пожарный вертолет выбрасывает белёсую воду на адское пламя, а ему хоть бы хны. И ты сидишь. И смотришь. И знаешь. Что это ты виноват. Ты и твой, теперь уже твой, подлый уголек, ускользнувший из-под твоего цепкого взгляда. Это выбивает – выцарапывает – весь воздух из твоих легких. Подводит итог. Никаких мазков не существует. Их и не было никогда. Это всё ты придумал. Было только пламя. Смелое, наглое и всемогущее. И хорошо бы тебе, Пятый, быть чертовым Фениксом. И никогда больше не курить. Пятый сидит на полу, у дивана Фреи. Игнорирует колющий через рубашку треугольник пледа. Грубая шерсть утыкается прямо между лопаток, не давая ему окончательно свалиться в вездесущую прострацию. Пятый долго смотрит на сереющую в предрассветной дымке входную дверь. Клякса дверного глаза почти теряется на светлом полотне. Пятый смотрит. Не моргая, практически не дыша, не чувствуя онемевших кончиков пальцев. Он покусывает щеку изнутри, ожидая, пока пространство перед его зелеными глазами всколыхнется и, поглотив во тьму, выплюнет в обожжённой пустыне, на жесткий ворс ковра перед столом Куратора, на гниющую осеннюю листву на заднем дворе Академии. Но время идет. Утекает сквозь пальцы. А он всё еще там. В её квартире. И плед – идиотский, неприятный, ужасный, её плед – тоже всё еще с ним. Пятый пробует, правда пробует, принять это дурацкое решение. Ответить себе на простой вопрос. Заткнуть всех этих без остановки орущих демонов в своей голове. Они верещат так, будто кто-то скребет металлической вилкой по стеклу или жмет на тормоза со всей дури. И, если мир не хочет возвращаться в действительность, то Пятый уверен, что сделает это сам. Он закрывает глаза – картинка входной двери моментально схлопывается, тонет в темноте и прохладе. Пятый поднимается с закрытыми глазами. Десять с половиной шагов вперед. Протянуть пальцы, нащупать пустоту. Пустоту ли? Шершавая ручка, как влитая, ложится в аномально горячую ладонь. За спиной Пятого, запустив все двигатели, оставив пару ссадин на крепких колесах шасси, взлетает очередной Боинг. Минута в минуту. Традиционно задрожавшие окна, тонущий в гуле голос из динамика аэропорта. Он даже чувствует, как несуществующий ветерок, прибежавший со взлетной полосы, лижет его в затылок. Пятый открывает глаза вместе с громким щелчком, хлопнувшим сердечным клапаном. Он поджимает губы и смотрит на свою собственную руку. Сжатые и напряженные пальцы вокруг куска металла. Он уходит?***
Терпкий вкус вишневого сока на языке. Темная поверхность лакированного стола. И вездесущая злость. Первый раз он трахает её очень грубо. Пачкает податливое тело злостью. Наполняет ненавистью. Пятый усаживает Фрею на стол, стаскивает с худых плеч тонкую ткань черного свитера, срывает невзрачный кулон (он только отвлекает жадный взгляд от упругой груди). Побрякушка, звякнув, падает на пол, и хруст её гибели почти не слышен под каблуком его туфель. Фрея разрешает подхватить себя под колени, сдернуть своё послушное тело на самый край стола, уцепиться пальцами в мягкую кожу бедер, разводя ноги шире. Пятый не встречает никакого сопротивления. Она слишком пьяна или просто любит, когда дерут пожестче. Ему, в общем-то, плевать. Бесконечный анализ самого себя и так стоит постоянной тошнотой в глотке. Куда уж тут считывать кого-то живого рядом. Он укладывает её острыми лопатками на стол, и кожа тут же покрывается мурашками. Это единственная забота, вдруг промелькнувшая в нём. Просто подумал о том, что, приложи он её головой о стол, удар выбьет из возбужденного тела подёрнутую алкоголем податливость. Она смеется, когда Пятый пробегается пальцами по выступающему корсету ребер и стонет, стоит ему провести ладонью по мокрым складкам. Входит в неё грубо. Так резко, что она шипит сквозь зубы. Пятый даже допускает крамольную мысль о том, что этим чудным вечером ему досталась девственница с пометкой за двадцать. Но, стоит ему следующим движением сжать её бедра, насаживая на твердый член, как ухмылка поддевает уголки её губ. Фрея наслаждается этой саднящей наполненностью внутри себя. А Пятый вспоминает, что, будь она хоть трижды девственницей, это бы вряд ли его остановило. Хрипотца её голоса и томные стоны оседают где-то на дне его головы, пока он, не сбавляя ритма, наблюдает, как полумрак комнаты с каждым толчком всё больше прячет от него дрожащие ресницы. Всё обретает смысл. Баланс. Стабильность. Фрея одной рукой цепляется за край стола, а вторую опускает на клитор. Совершает несколько круговых движений, надавливает, стонет чуть громче. Надрывнее. Пятому нравится. Так же, как и нравится её подпрыгивающая от его толчков грудь. Он проводит ладонью по плоскому животу, сжимает мягкую кожу, щипает напряженный сосок. И ему действительно хочется приложить её головой о стол. Он ведь может это сделать, и глазом не моргнув. Пятый убийца, а эта девчонка только рассмеялась, услышав его имя, и абсолютно не беспокоясь, бросила свой адрес водителю такси. Её безликая смерть не будет стоит ему никаких усилий. Он всемогущ в этой стихии, а она даже не думает о том, кого пускает в собственный дом. Когда в утренней сводке новостей её накрытый клеенкой труп мелькнет в компании карамельной ленты с места преступлений, урок о том, что нельзя так тесно дружить с незнакомцами, навечно осядет в нескольких сотнях умов. Пятый — безупречный убийца. И больше ничего. Это его суть и естество, а сам он — полый ящик, который хранит одно-единственное умение. И её кровь стала бы прямым доказательством оного. Рокоту мыслей почти удается сбить с пьедестала его головы горячую похоть, но Фрея под ним оказывается сильнее этой стихии. Она выгибается так, что влажная спина поднимается над столом. И Пятый не упускает возможности подхватить её, заставить принять вертикальное положение. Проникнуть глубже, под другим углом. Так, чтобы дыхание сбилось. Чтобы она кончила со стоном прямо в его приоткрытые губы. Пятый целует Фрею, пока она, вцепившись до крови в его запястье, позволяет сладкой судороге пройтись по каждому миллиметру своего тела. А потом она отклоняется, просто чтобы глотнуть воздуха, и он действительно видит свою кровь под её пальцами. Несколько шрамов-полумесяцев остаются на его коже. Ничего страшного, сойдут к утру. Но кровь. Вязкая. Соленая. Манящая. Пятый фиксируется на ней. Зачем-то. Как и всегда. Ему кажется, что он слышит чей-то шепот. Но и это чувство исчезает. Затирается между его размашистыми толчками в горячее тело. Фрея распахивает глаза и тут же беспрекословно приковывает взгляд Пятого. Он будто смотрит сам на себя. В такие же темно-зеленые, почти черные радужки. И, пока низ живота сводит судорога, он даже не замечает, как Фрея подносит к своим губам пальцы с каплей его крови. Пятый кончает. Заливает горячей спермой внутреннюю сторону её бедра. Она отводит взгляд, и он чувствует себя свободным. Пятый выдыхает. Выталкивает из себя её запах. Сглатывает вязкий привкус отступившей удовлетворенной похоти. Легкие раскрываются, наполняясь прохладным воздухом комнаты. А до его слуха наконец долетает мерный гул генераторов и команды диспетчеров со взлётной полосы. Жить у самого аэропорта. Какая глупость. Разве можно спать в таком постоянно полнящимся жизнью пространстве? Пятый всматривается в мигающие сигнальные огни за плечом Фреи. Хмыкает так, будто знает что-то о нормальном сне. А потом уходит. Не сказав ей ни слова. Впрочем, как и всегда. Как и с любой другой и каждой. Единственная странность бьет ему в затылок уже когда он, ожидая лифта, слышит, как она щелкает замком на входной двери. Он не поймал, не ощутил этой уже такой привычной неловкости. Не нащупал и толики того, чем обычно заканчивались такие первые-последние встречи. Кажется, Фрея лишь кивнула ему, когда проходила в сторону ванной. Пятый откидывается на сиденье такси, и пустота окончательно поглощает его целиком. Не жуя, глотает, не разбираясь в мыслях и чувствах. Пятый радуется этой пустоте. И тщетно надеется на то, что она задержится в нем куда дольше обычного. Испачкав ночную темноту улицы желтой вспышкой такси, тормозит у возвышающихся сводов Академии. Там из окон на Пятого смотрит совершенно другая пустота. Не любимая, беспощадная и жуткая. Это никогда не помогало надолго, придурок. Пятый бросает пару смятых купюр за пластиковую перегородку, покидает пахнущий карри салон и останавливается у самого порога. Смотрит на мелкую бетонную крошку, пару жухлых листьев и засохшую каплю крови у самых носков туфель. Демонический шепот в нём уже ломает хрупкую корку отчужденности. Пятый кривится, верхняя губа приподнимается, обнажая ряд белых зубов. Если бы он свернул ей шею, пока она кончала, ему бы стало легче? Пятый зачем-то вспоминает её глаза. Этому образу удается выжить в лавине его внутренней истерики чуть дольше обычного. Он перекатывает эту мысль на языке, пробует на вкус, и почти выбрасывает за границу сознания. Чушь от нечего делать. Паника, разрастающаяся внутри с каждым днем, рождает всё более плотную череду идиотских мыслей. Может, действительно стоило заделаться серийным убийцей? В оконцовке быть расстрелянным каким-нибудь копом-новичком в квартире очередной жертвы? Квартире, стоящей на отшибе. Соседствующей с мрачными болотами и орущим аэропортом. Пятый входит в дом. Входит в пустую, нежилую Академию. Академию Величия. Жизни. И Смерти. Он входит и забывает обо всём. Не оставляет себе ни единого шанса… выжить. Ты мизантроп и извращенец, Пятый. Жизнь размажет тебя без всех этих девчонок, глупых полицейских и пресных фактов бытия. Сбрасывая туфли, Пятый неосознанно потирает ранки от ногтей Фреи. Но ведь это произошло не с ним. И никогда с ним не происходило. Потому, что и его нет. Стакан терпкого виски. Сверху. Набросить на «старые дрожжи» из барных коктейлей и водки. Уже размазала. Пей до дна. Не думай. Ни о смерти. Ни о себе. Пей. Ты, что, слепой?