***
По договору с ее окейей Барон станет данной Мамехи. Он отмечает это событие подарком: необыкновенным кимоно. Это первое из многих. Она выплатила большую часть долга своей окейе, остальную оплатил Барон. Мизуаж сблизил их: она продает безделушки, которые может позволить себе потерять, чтобы купить независимость. Подарки не для того, чтобы их беречь, по крайней мере, из сентиментальных соображений. Они — орудие, даже оружие, которым можно воспользоваться. Она также понимает, что это не эмансипация; просто передача обязательств. Благодаря своей репутации и последним известиям о ее успехе в Джионе Мамеха получает квартиру. Она роскошная, больше, чем у ее старшей сестры Мамецуке или любой другой гейши, которую посещала Мамеха. Она нанимает горничную и костюмершу и все устраивает по своему вкусу. Прошлые подарки теперь полезны: свиток, повешенный в алькове, ее украшения и кимоно, размещенные так, как она любит, исключительно для ее пользования. Безделушки превращаются в мебель и посуду. Она еще не полностью свободна от окейи. Там будут управлять ее бухгалтерскими книгами и встречами, и она будет пользоваться их кимоно, пока работает над собственной коллекцией, но Мамеха щедро заплатит за все, что приближает ее к независимости, и все останутся в выигрыше. Когда ее Барон приходит на обед, она надевает подаренное им кимоно, и использует все известные ей приемы, чтобы он чувствовал себя желанным гостем. Это ненадежная почва для Мамехи, но она скрывает это изо всех сил. Он никогда не должен видеть ее уязвимой. Никто не должен. Она слишком далеко зашла. Она должна твердо держать в своей власти его и собственные чувства. Все остальное может оказаться фатальным. Барон не такой уж непривлекательный человек. Ему за тридцать, он богат, моден и уверен в себе. Ей повезло, что у нее такой данна, говорит она себе. У двери Мамеха развязывает ему ботинки. Горничная подает обед из его любимого ресторана. Она опускается на колени рядом с ним, наливает чай и говорит, когда ее спрашивают, но, похоже, Барон не ищет равного собеседника. Он не делает комплиментов по поводу ее приготовлений, что Мамеха воспринимает как молчаливое одобрение. Ей инстинктивно стыдно искать одобрения этого мужчины, но она подавляет это чувство. Его одобрение — это ее средства к существованию, ее будущее. Они удаляются в ее спальню, застеленную белоснежными простынями, и приближаются к кульминации ритуального танца данны и гейши. Он удивляет ее вспышками нежности, прикосновениями, выходящими за рамки формальности. Он нежно — и удивительно ловко — снимает с нее кимоно. Она не испытывает отвращения, когда дрожит от прикосновений его пальцев, когда его губы касаются ее шеи. Его вес на ней удобен и не душит. Когда она дрожит, то не от страха. В конце концов его удовольствие оказывается более желанным, чем она ожидала. Она выбрала это, его ей не навязывали, и цена, которую предстоит заплатить, намного ниже, чем она думала. Мамеха не так часто удивляется, но думает, что этого достаточно. Судьба оказалась добрее, чем она имела право ожидать. После, когда Мамеха закутывается в халат, а Барон одевается, он жалуется на стул. Мамеха заменяет его к концу дня.***
Однажды утром, после нескольких месяцев еженедельных визитов и нескольких подаренных изысканных кимоно, Мамеха понимает, что Барон сделал ей дополнительный, несколько неудобный подарок. Барон сидит в мягком кресле, которое она держит в шкафу для его визитов. Он съел свой обед, а в череде жалоб на коллег, подчиненных и новую политику правительства наступило затишье. Она преподносит новость нейтрально, со всей деликатностью, на которую способна. Потом поднимает чайник и наливает ему чай. Несмотря на то, что она думала, что знает своего Барона, она не могла предвидеть, как он отреагирует. Одни гейши рожают детей от своих данн, другие — нет. Она все еще не уверена в своей реакции, даже спустя неделю. Для Мамехи ребенок мог бы стать благословением и утешением, но его рождение, несомненно, положило бы конец всякой надежде освободиться от зависимости от мужчин. Ребенок будет ее собственным, его можно любить и лелеять, но он никогда не будет полностью принадлежать ей и станет обузой на протяжении лучших лет ее карьеры. Барон ничего не ответил. Его нос дернулся, он издал невнятный звук и погладил бороду. Он не произнес ни слова, пока не поднялся с футона, чтобы уйти.***
Через три дня ей доставили карточку с указанием даты, времени и места встречи. У Мамехи был свой ответ. Она спрятала карточку с еще одной надеждой и достала свой сямисэн. Она должна практиковаться. Все должно продолжаться, как и прежде. Работа поможет ей пережить это, как и любое иное горе и разочарование в ее жизни.***
Проходит еще три дня. Мамеха отменила все встречи на этот вечер, она не дает никакого повода окейе, но кривая улыбка госпожи Окады говорит Мамехе, что та знает. Мамеха идет на встречу одна. Это мучительно сверх предела ее живого воображения, мучительно до такой степени, какой она не ожидала. Когда она плачет, она говорит себе, что это только от боли. Неделю спустя Мамеха идет к храму в миле или двух к востоку от ее квартиры. Она говорит служанке, что идет к кому-то с визитом — ложь, глубоко укоренившаяся в правде. Она платит за установку маленькой статуэтки джизо в память о своем ребенке. Это единственная доброта, которую она может дать ему, и лучшая, которую может дать себе. Она молится, но не плачет, и идет домой.***
Мамеха работает усерднее, чем когда-либо. Она рано встает, каждое утро занимается: играет, танцует, поет. Почти каждый день у нее бывают утренние и вечерние встречи. Когда у нее нет дел, она звонит и устанавливает связи. Когти Хацумомо стали острее в эти дни: она узнала то, чего не должна знать. Мамеха уверена, что ей не мерещится, как Хацумомо при каждом удобном случае ударяет кулаком, словно Мамеха — птица без крыльев, упавшая в объятия залитой солнцем кошки. Кожа Мамехи слишком толстая, чтобы Хацумомо могла заставить ее истекать кровью. Госпожа Окада, все еще ведущая счета Мамехи, восклицает о заработках той после недомогания — чудесное выздоровление — и от этого болит все тело, но она продолжает. Главное событие этого долгого периода — кража и порча одного из ее кимоно, летнего одеяния переливающейся зелени и красных листьев виноградной лозы, забрызганного чернилами глупой легкомысленной служанкой с трясущимися руками и глазами, полными воды. Мамеха видит за этой шалостью руку Хацумомо, но мало что может сделать, не рискуя вызвать ее гнев. Мамеха еще недостаточно защищена, чтобы пережить войну с другой гейшей — конечно, не такой злобной, как Хацумомо, — но день придет. Мамеха рада, что это не подарок ее Барона. Она делает единственное, что в ее силах — отпускает горничную и идет к госпоже Нитта.***
Ее Барон уехал в Токио на два месяца. Мамеха скучает по нему. Когда она распознает это чувство, играя на сямимэне на новом татами, она заметно фальшивит и останавливается, пытаясь взять себя в руки. Она сомневается, прокручивает эту мысль в голове, продолжая играть. Дело не в подарках, думает она, — хотя он редко навещает ее без какой-нибудь безделушки. Это что-то иное. Это сделка, покупка чего-то, не поддающегося исчислению. Она скучает по призраку его пальцев на своих бедрах, по тому, как он стал ей ближе, чем кто-либо другой, по близости, ни сравнимой ни с чьей в ее прошлом. Она скучает по доброте этих прикосновений. Она думала, что деньги — это доброта; возможно, она ошибалась.***
Визиты Барона стали реже. Мамеха убеждает себя, что это не его интерес к ней угасает, а потребности бизнеса держат его в Токио. Он когда-то звал ее в Токио, чтобы развлекать его; его приглашения прекратились. Когда она узнает, что он данна другой гейши в Асакусе, в Токио, она пытается быть прагматичной. Она прагматична. Ее чувства не имеют значения. Ее Барон навещает ее, когда бывает в городе. Днем, когда он приходит, она развязывает ему ботинки, наливает чай, пока горничная подает ему обед, и они удаляются в ее спальню. По вечерам она сидит рядом с ним, рассказывает анекдоты, играет в игры и чувствует, что ее звезда восходит всякий раз, когда ее приглашают танцевать. Это, думает она, доброта судьбы. Со временем она воздвигает еще два каменных джизо и получает еще два шрама на сердце.***
Барон — не единственный ее клиент. Однажды днем, когда она возвращается из храма, ее встречает послание, приглашающее на встречу в Чайном доме Ичирики незадолго до ее первого вечернего мероприятия. Его просьба кажется Мамехе очень странной, но предложение кажется интригующим, и Мамеха не видит в нем недостатков. Примерно через пять лет после инцидента с испорченным кимоно Мамеха находится на вершине своей профессии. Краткое изложение очень простое. Она должна найти девушку с глазами цвета воды в окейе Нитта и сделать ее звездой. Если Председатель видит что-то необычное в том, как Мамеха обсуждает условия их соглашения, как взвешивает и уравновешивает риск и вознаграждение, он достаточно любезен чтобы не упоминать об этом. Точно так же и Мамеха, когда думает о странности его просьбы, находит в себе доброту не спрашивать о ее причинах.***
Чио — Саюри — молодая женщина, полная талантов и умений. Ее приятно учить, и ее успех приносит Мамехе новое чувство удовлетворения, которого она не испытала с предыдущими младшими сестрами. Она начинает чувствовать Саюри настоящей сестрой. Задание Председателя, возможно, и уменьшило ее доход, но оказалось добрым и отличным подарком. Каждый день полон учебы и преподавания, встреч с Саюри или визитов к Барону. В конце концов Мамеха смешивает два мира и зовет Саюри на встречу со своим данной.***
Мамехе удобно, что Барон игнорирует Саюри, когда они треугольником опускаются на колени вокруг чайного столика. Саюри наливает чай, Мамеха терпеливо слушает, как Барон жалуется на свиток на стене. Она вежливо и твердо исправляет его неточность, как всегда, находя баланс между почтительностью и независимостью. Но когда Саюри протягивает Барону свиток, Мамеха холодеет. У Барона безжалостный взгляд, но он направлен на Саюри, а не на свиток. Она понимает, что холод — это страх. Барон говорит: этот свиток гораздо привлекательнее того, что сейчас висит у тебя в нише, Мамеха. Каллиграфия такая старомодная. И в этот момент Мамеха чувствует каждый год своего возраста и опыта. Она прекрасна, все еще прекрасна, но ощущает пропасть между собой и своей юной ученицей. Она очень хорошо знает своего Барона. Она точно знает, что сделать, чтобы удержать его в стороне, и знает, что должна позже сурово предупредить Саюри.***
Барон приглашает Саюри на вечеринку, а у Мамехи снова недомогание. Отчет господина Ичоды об этом событии полон вопиющих пробелов, но знания Мамехи о Бароне восполняют их. Мамеха удивляется, как Саюри могла быть такой глупой. Мамеха так ясно предупреждала ее о характере этого человека. Это не было предательством (Так ли это?) Это лишь сожаление о глупости ее протеже. Мамеха знает своего данну, его любовь к красивым вещам и его потребность стремиться заполучить их. Он не скрывает своих желаний, открыто говорит о них как перед женщинами, так и перед мужчинами. Теперь Саюри, возможно, отвергла свое будущее — ради подарка в виде кимоно. Мамеха горько разочарована, даже разъярена, но держит язык за зубами. Ее планы должны осуществиться, они зашли слишком далеко.***
Барон — самый выгодный покупатель, причем на беспрецедентную сумму. Мамеха чувствует изысканную смесь эмоций, балансирующую на острие ножа меж болью и удовольствием, гордостью и страданием. Она отталкивает их и делает то, что нужно. Последнее предложение Барона отвергнуто, и доктор Краб становится победителем. Мамеха говорит себе, что это доброта к Саюри. Ничего больше.***
Жизнь продолжается, как и следовало ожидать. Мамеха принимает Барона так часто, как позволяет его работа. У нее уже и так больше кимоно, чем требуется, чтобы жить и работать в Джионе, но она милостиво принимает каждый новый подарок. Она получает выгоду вместе с госпожой Нитта, продолжает наступать на пятки Хацумомо при любой удобной возможности. Она живет в комфорте, но при этом экономит все, что можно, деньги и драгоценности держит в надежном хранилище. Каждый шаг жизни приближает ее к истинной цели. Это, думает Мамеха, может быть счастьем.***
Когда Саюри плачет из-за возможности получить Нобу Тошикацу в данны, Мамеха приходит в замешательство. Нобу — добрый человек и особенно — к Саюри. У них есть эн, и о ней позаботятся лучше, чем смеет ожидать любая гейша. Мамеха пытается урезонить ее, говорит, что все хотят доброты, что Саюри не в том положении, чтобы просить большего. Пока Саюри жалобно плачет, уткнувшись в ее стол, Мамеха ждет, пока та успокоится. Она думала, что научила Саюри быть жестче, чем она есть теперь, научила отбросить чувства и надежды и плыть навстречу своей судьбе. Саюри так и не научилась. Неужели она не понимает, как ей повезло? Картина, которую Мамеха нарисовала Саюри, остается в ее памяти еще долгое время после того, как Саюри сбежит домой: Надежды подобны украшениям для волос. Девушки любят носить множество таких украшений. Когда они становятся старше, то выглядят глупо даже с одним. Мамеха задается вопросом: неужели она действительно так постарела? Сколько надежд у нее осталось? Насколько они глупы? Поэтому она делает все возможное и привносит идею о генерале Тоттори в голову госпожи Нитта. Жизнь может быть жестокой, но Мамеха не должна. Это ее собственная доброта к Саюри, даже если та не сможет понять.***
Саюри встречается с генералом дважды в неделю. Мамехе повезло видеть Барона два раза в месяц, потом — один раз. Несмотря на это, деньги все еще есть — пока. Она знает, как ей повезло. В наши дни драгоценности не так легко продать. Один из самых сладостных моментов в ее карьере наступает, когда она говорит: «Хацумомо-сан, пожалуйста, сделай мне одолжение… И Хацумомо срывается с цепи, каждый дюйм женщины, которую Мамеха знала. Она почувствовала момент, когда Хацумомо сорвало с тормозов. И не удивилась, когда Саюри сообщила, что та ушла. Затем визиты Барона прекращаются, и война действительно обрушивается на их изящный мир. Мамеха садится в рикшу и спешно уезжает.***
Военные годы Мамеха проводит в качестве ассистентки медсестры в маленьком госпитале в провинции Фукуи. Она живет лучше, чем многие ее сверстницы, но ей все равно не нравится думать, что то время закончилось. Она почти не слышит новостей о своих друзьях и не дает себе времени удивляться. Она работает, и один день перетекает в другой, пока все не закончится и она не сможет вернуться домой.***
После войны Мамеха возвращается в Джион. Она продает, торгуется и обменивает, превращая свои сокровища, в реально необходимые для повседневной жизни орудия. Они все еще стоят гораздо меньше, чем десять лет назад — кому сейчас нужны шелк и драгоценные камни? Все, что необходимо — это рис, чай и топливо, и Мамеха нуждается в средствах для жизни. Она — выжившая, искусная в своем деле. Она сдает жилье в наем и обменивает свои сокровища на небольшие площадью комнаты и средства к существованию. Она заключала сделки и похуже. И она независима.***
Когда приходит время, она не получает ни письма, ни официального послания. О смерти Барона она узнает из сплетен на улице. У нее кружится, голова, перед глазами вспыхивают звезды, когда она представляет его, своего Барона, с широко открытыми глазами и полными камней карманами на дне его прекрасного озера. Она представила лепестки цветущей вишни, плывущие по поверхности воды над ним, как бывало, когда она гуляла с ним по берегам озера много-много лет назад. Она не может дышать, она тонет, тщетно пытаясь отдышаться у пыльной обшитой панелями стены в укромном переулке. Ее грудь напряжена, каждый вдох — сражение, но она заставляет себя повернуться спиной к улице и с сухими глазами зашагать к своей маленькой квартире. Она не видела его почти три года, не получила ни строчки в сообщении. Она знает, что Барон, которого она представляет на дне озера, — не тот Барон, что действительно был с ней. Ее Барон продолжает жить в ее сознании, не сломленный несколькими жестокими, беспощадными годами войны и потерей всего, чем он когда-либо владел. В своей единственной комнате она машинально снимает туфли и складывает свои покупки, не думая ни о чем, пока не берет с верхней полки красивую коробку и не опускается на колени, снимая крышку и разворачивая льняной сверток, чтобы взглянуть на это последнее, самое дорогое кимоно — первое, что он ей подарил. Оставшись одна, она плачет.***
У нее нет времени на скорбь. Есть комнаты, которые нужно осмотреть, и арендная плата, которую надо собрать. Она позволяет себе доброту минутной слабости, а потом надевает кимоно и прячет чувства. Она всегда хотела быть независимой от мужчин, полагаться только на себя. И самым жестоким образом стала свободной.