We'd walk on grass that's greener

      Бледные руки гладят большой округлый живот. Сотрудница общежития наблюдает за ней из-за своего стола, пряча взгляд за бессмысленным журналом.       Кейко было все равно.       Все, на чем она может сейчас сосредоточиться — трепетание крошечных жизней под ее растянутой кожей. Она заботилась о них почти девять месяцев, и все эти девять месяцев она… любила их. И продолжает любить.       Она слышала слова отца, позволяла себе прислушаться к ним и пыталась… О Боги, как же она устала! Но правда была в том, что…       Асакура Кейко не могла смириться со смертью своих детей. Она была не согласна, что это было единственным выходом.       Ее отец никогда раньше не ошибался: она родит реинкарнацию Асакуры Хао. И все же…       Ей все равно.       Он был не просто Хао. Он — ее ребенок. И она не сможет и не будет жить в мире, где Асакура Кейко не была лучшей матерью для своих детей, какой только она могла быть.       Вот почему она здесь, на другом конце Японии, за два дня до положенного срока, прячется в общежитии для женщин. Ей стыдно за то, что, нарисовав тенями синяк на скуле, она солгала, чтобы попасть сюда. Она не говорила о том, от чего бежит, но люди наверняка сами додумали историю про жестокого мужа. Это не было хуже, чем истина. Но эта ложь была во спасение, которая сохранит жизнь ее невинному дитя. Это будет той ложью, которая позволит Асакуре Хао возродиться в этом мире.       И все же Кейко не может найти в себе сил не беспокоиться об этом. Она закрылась от духов, от теней и богов. Никто не найдет ее, пока она сама не захочет, чтобы ее нашли, в этом она может быть уверена.       Кончики пальцев снова касаются живота, Кейко вздыхает, глубже садясь в кресле в ожидание ключа от комнаты. Она не знает, когда Хао вернет свои воспоминания, когда его сознание укрепится в теле, которое она собиралась вскоре принести в этот мир. Когда в прошлый раз он переродился Патчем, никто не знал об этом, пока не стало слишком поздно. Никто и не мог помыслить о подобном.       Кейко думает, что узнает своего ребенка. В один день. Но одно она знает наверняка: — Им придется убить меня прежде, чем они смогут коснуться тебя. Любого из вас. …       Через два дня у нее начинаются роды.       Принимает их одна из сотрудниц общежития — медсестра на пенсии. Та никогда не работала акушеркой, но знает достаточно, чтобы Кейко уверенно отказалась от предложения вызвать «скорую». Она родит своих детей здесь, вдали от любых официальных записей, на случай, если все будет… странным.       Она далеко от матери и отца, от своего дорогого мужа, который помог ей создать этих двух младенцев. Но все к лучшему. Она должна верить в это.       Боль была невыносимой. Конечно, она читала об этом и говорила с другими матерями, но знать и знать — две совершенно разные вещи. Это больно, ужасно больно, невыносимо больно. А потом наступает долгожданная пауза. Один единственный вопль заставляет Кейко открыть глаза, всматриваться сквозь пот, стекающий между ресниц. Медсестра держит младенца: всего сморщенного, с коротеньким пушком темных волос, с румяно-розовой кожей и слегка деформированной головой после трудного рождения. — Мой малыш, — выдыхает Кейко, протягивая к нему руки и с трудом опираясь о поддерживающие спину подушки точно так же, как и она поддерживает еще не родившегося ребенка внутри себя. — Милая, есть еще один… — напоминает медсестра. — Мой ребенок, — повторяет Кейко на этот раз требовательно. Немного фуриоку выходит из-под контроля, к счастью, не настолько, чтобы это могло помочь ее найти, но, безусловно, достаточно, чтобы придать ее словам весомости. Ребенок, который, быть может, был вовсе не Хао, тут же передается ей. И…       Кейко обо всем забывает.       Забывает, что на подходе еще один ее мальчик, забывает, что ее муж не здесь, как она всегда мечтала, когда они впервые согласились попробовать. Она забывает, что, возможно, сейчас на ее руках находится гибель цивилизации.       Все, что имеет значение — это ребенок, ее первенец, ее сын, которого она бережно прижимала к своей груди, чья крошечная голова лежала на ее ключицах.       Затем новые схватки вытесняют из головы все мысли, и Кейко вновь оказывается в мире, полным боли. Но как бы она не кричала, как бы не сжимала правой рукой спинку кровати, ее левая рука оставалась невероятно мягкой, продолжая прижимать к себе своего первенца. …       Ее малыши спали рядышком в гнезде из одеял, которое Кейко соорудила на своей постели. Кровать не такая большая, как хотелось бы, но и не одноместная — достаточно широкая и для ее измученного тела, и для двоих малышей, которых она только что принесла в этот мир. Их крошечные грудки поднимаются и опускаются не в такт друг другу, а младший протягивает руку к своему старшему брату.       Микихиса, слишком довольный мыслью о первенце, а затем о близнецах, предлагал ей несколько самых нелепых имен, известных человеку и богам. Но их счастье длилось недолго, особенно после того, как отец объявил им страшную новость.       И тем не менее, вот она, ускользнувшая в глухую ночь, пренебрегшая долгом и всем, что делало ее наследницей Асакура ради этих двоих маленьких людей. Микихисы не было рядом, когда она родила их детей; Кейко надеялась, что однажды она сможет искупить все свои грехи и совершенное ею предательство. — Асакура Йо, — решает она, поглаживая пухлую щечку своего младшего сына, подчиняясь желанию Микихисы в выборе имени. — И Асакура Хао.       Ей кажется, что что-то тяжелое оседает в комнате, несмотря на то, что не происходит ничего катастрофичного. Кейко не могла сказать, давит ли это ей на плечи тяжесть судьбы воли ее предка (ее ребенка), но одно она могла сказать точно: у Асакуры Кейко двое сыновей, и пока она дышит, она не позволит никому другому прикоснуться к ним. — Ты будешь старшим. Не думаю, что ты сможешь жить с мыслью, что родился позже. Не знаю, как быстро ты все вспомнишь, когда твое сознание пробудится. — Кейко проводит рукой по прикрытой тканью спине своего первенца, ребенка, которого она назвала Хао. — Но я знаю, что ты мой сын. И я всегда буду любить тебя. И никакое наследие нашей семьи никогда не сможет это отнять.       На следующее утро, к своему удивлению, она услышала, что ее малыши плачут… оба. Не то, чтобы она не ожидала, что они будут плакать, просто она боялась, что проснется только от одного звонкого крика. Боялась, что Хао волшебным образом исчез бы в ночи и никогда больше не появлялся, пока не придет время заявить свои права на Корону.       Но нет, оба ее малыша все еще были на месте, завернутые в одеяла, которые медсестра нашла вчера в кладовке. И Кейко не понимает, как она может смотреть на таких нелепых существ и чувствовать, как в нее вливается столько любви.       Но она тонула в этом чувстве. …       Кейко устроилась уже спустя неделю своего пребывания в общежитии. У нее появилось что-то вроде перевязи, сделанной из простыни и позволяющей ей осторожно прижимать одного из близнецов к груди, в то время как другого она могла нести на руках. Возможно, ее поведение было нелепым и в каком-то смысле — глупым, но она не могла вынести даже мгновения разлуки с ними.       Секретарша внизу за стойкой, одаривает ее понимающей улыбкой и делится историями о собственном ребенке (и да благословят ее боги за то, что подарила ей одежду для мальчиков). Кейко всегда вежливо слушала, даже несмотря на то, что в глубине души знала, что ее дети когда-нибудь будут намного большим, чем ребенок, которым хвасталась эта женщина.       Ей было больно от того, что Микихисы не было рядом: он клялся, что они всегда будут вместе. Но она не смеет даже думать о своих родных, об их разочаровании и ярости. Вместо этого она отдает все свое внимание тем, кто стал для нее целым миром.       Йо — веселый ребенок несмотря на то, что очень редко бодрствует. Он извивается так сильно, как может позволить ему его крошечное тело, мутные глаза отчаянно пытаются сфокусироваться на ее лице, но каждый раз он терпит неудачу. Наблюдая за этим, Кейко всегда радостно смеется — это часто заставляет ее младшенького поворачиваться и смотреть в ее сторону, если в этот момент она не стоит прямо перед ним.       Хао — это совсем другое дело. Он плачет только тогда, когда ему нужно, чтобы о нем позаботились, но его плач никогда не длится долго. Одного резкого, пронзительного крика достаточно, чтобы привлечь ее внимание.       Кейко не стыдно признаться, что, возможно, она немного одержима. — Это нормально для молодых родителей, — уверяет она себя. — Совершенно нормально.       Пуповины близнецов уже полностью отвалились, хотя пупки еще не зажили. Это вызывает некоторые проблемы у Йо, который совершенно не согласен, что подгузник давит ему на живот. Хао же никак не показывал, что это его беспокоит. Но Кейко все равно с нежностью гладит его по голове точно так же, как и Йо: очень бережно и осторожно.       Она много разговаривает с ними: о том, что происходит в мире, о том, что она помнит из собственного детства или даже о том, что она видит. Она даже описала то, как цветут флоксы за окном тридцатью разными способами. Но она все равно продолжает каждый день рассказывать им об этом. Эти младенцы выросли в ней, слушали ее голос, и Кейко будет продолжать говорить с ними, надеясь получить от этого хоть какое-то утешение. Уверенность в том, что она там, где должна быть. Кейко никуда не уйдет отсюда… Разве что к врачу на осмотр, ведь оба мальчика должны обязательно получить свои первые прививки. …       Взгляд, которым Хао одаривает ее, когда доктор вводит иглу ему под кожу, был ледяным. Перед этим Кейко вслух прочитала брошюру, которую ей выдали в больнице, объясняющую, что сейчас будет происходить и почему. Йо же пребывал в блаженном неведении, но разрыдался в тот момент, когда ему сделали укол. А вот Хао — нет. Он лежал неподвижно, слегка наклонив голову в сторону, выглядывая из коляски своими по-детски мутными глазами. Он слушал. И он не плакал. — Никогда раньше у меня не было такого не плаксивого пациента, — пробормотал доктор, удивленно поднимая брови.       Кейко улыбается, протягивая руку к Хао, чтобы коснуться пальцем его маленькой ладошки. Его крошечная рука мгновенно сжимается вокруг ее пальца: этот хватательный рефлекс силен у всех новорожденных, и Кейко прижимает столько пальцев, сколько может к тыльной стороне его ладони, просто наслаждаясь контактом кожа к коже. — Мальчикам нужно будет сделать новые прививки в два месяца, — говорит ей врач. — Конечно. Могу я записаться на прием прямо сейчас? …       Кейко сидит в их комнате в общежитие. Между ее ног — свернутое одеяло, на котором лежит Йо. Его широко раскрытые глаза смотрят прямо на нее, когда она проводит пальцами по его маленькой, крошечной груди. Она где-то прочла, что делать массаж детям — полезно, что он стимулирует рост, а также является отличным способом сблизиться. Без сомнения, она выглядит сейчас как сумасшедшая, но ее это ничуть не волновало. Хао лежит на кровати рядом с ними и крепко спит. Его грудная клетка трепещет каждый раз, когда поднимается и опускается, и ничего не меняется каждый раз, когда Кейко смотрит на него краем глаза. — Мне придется начать искать работу, — решает Кейко, глядя на своих любимых мальчиков и чувствуя, как сердце сжимается в такт их дыхания. — Я перевела значительную часть сбережений на другой счет, как только решила… — она замолкает, не зная, как это можно выразить. Но она не видит никакого способа, как обойти эту истину. — Однажды я решила, что не смогу смириться с планом отца и убить тебя. Мне все равно даже если ты действительно возрожденный дух предка, которому суждено уничтожить мир. Боже, история знает сотни, тысячи плохих людей, и у каждого из них была мать. Их матери могли быть хорошими или плохими, но у тебя будет мать, которая любит каждый дюйм твоего тела.       Кейко приподнимает Йо, проводя большим пальцем по мягкому изгибу его щеки, и улыбается, когда он начинает слегка извиваться. Она отложила его в сторонку и посмотрела на Хао, тут же встречаясь взглядом с его темными глазами. Он проснулся и теперь наблюдал за ней, хотя Кейко была уверена, что его глаза еще не должны видеть настолько хорошо, чтобы разглядеть ее на таком расстоянии. Но она все равно подхватывает его и очень осторожно укладывает на то место, где только что лежал Йо. Она нежно берет его за ноги и медленно начинает разминать их. Ее ребенок. Боги, какой же дурой она была, если хоть на мгновение поверила, что может позволить кому-то убить его. — На эти деньги я куплю квартиру. Я уверена, что папа и Микихиса не смогут отследить этот счет. А еще я ясно дала понять своему бухгалтеру и адвокату, что бегу, хотя и не сказала почему. В конце концов, я взрослая женщина и мне не нужен повод, чтобы встать и уйти. Сбережений хватит на год или около того, но потом… Мне придется найти работу. И будет лучше, если я начну искать ее прямо сейчас. Никогда не упускай возможности, да? — Кейко нежно провела пальцами по животу Хао, затем так же бережно провела ими по мягким очертаниям его грудной клетки, которая продолжала подниматься и опускаться под ее прикосновениями, и — вниз по хрупким бокам. А Хао все еще смотрел на нее своими большими глазами, такими же очаровательными, как и у его брата.       Кейко сможет пережить разочарование своих отца и матери. Микихиса, наверное, сходит с ума от беспокойства, но Кейко не могла рисковать и связаться с ним прямо сейчас, не тогда, когда есть даже малейший шанс, что такая мелочь сможет вывести ее семью прямо к ее беззащитным малышам.       Слезы подступают к уголкам глаз, но Кейко усилием воли подавляет этот порыв. Она погладила Хао по голове, осторожно массируя кожу и избегая пульсирующего мягкого участка. Большим пальцам она коснулась его тонких бровей. — Я не знаю, когда твои воспоминания вернутся, — признается она, наклоняясь к нему, чтобы прижаться к его лбу нежным поцелуем, на какой только была способна. — Но я надеюсь, что ты запомнишь это. Надеюсь, ты знаешь, что у тебя есть мама, которая тебя обожает и младший братик, который, без сомнения, будет смотреть на тебя снизу вверх. Надеюсь, ты будешь знать, что тебя очень любят, Асакура Хао. … — Я… это все, мэм?       Кейко улыбается, кивая головой в знак согласия, внимательно осматривая квартиру, которую ей показали. Она небольшая: в ней только одна спальня, но им и не нужна другая, по крайней мере, в течении нескольких лет. Кейко планировала приобрести достаточно большую детскую кроватку, чтобы Хао и Йо могли делить ее еще около года.       Эта квартира — не земли Асакура, где каждый дом, который она знала, принадлежал ее семье. Одно это делало их новый дом совершенным.       Отодвинув полог коляски, Кейко улыбается двум малышам, сидящим в ней: они оба выглядели настороженными, но бодрыми. Они проспали всю дорогу до их новой квартиры. Йо спал, вероятно, потому что ему тяжело дались новые прививки. Хао снова не издал ни звука, но больше не одаривал ее таким пугающе-холодным взглядом. — Вот мы и дома, мальчики! — Йо издал булькающий звук в ответ и заерзал на месте. Кейко рада, что смогла найти двухместную коляску, иначе она не сомневалась, что одна из размахивающих конечностей ее младшенького, обязательно толкнула бы Хао. Ее сыновья отличались друг от друга, как день отличается от ночи. Йо — ее веселое солнышко, а Хао — ее холодная луна. С точки зрения развития, единственное, в чем Йо превзошел своего брата — это в умении улыбаться. Его пухлый, маленький ротик несколько раз изгибался в подобие на улыбку, но Кейко никогда не видела на его лице даже намека на радость. Во всяком случае, пока. Если ей когда-нибудь понадобятся еще какие-то доказательства того, что ее старший сын именно то, чего боялся ее отец, что ж, возможно, так оно и есть.       Взяв на руки Йо, Кейко прижимает его к груди, трется носом о его мягкие волосы и вдыхает его успокаивающий запах. — Хоть он и небольшой, но пока это будет нашим домом. — Кейко покачивается на месте, поправляя на Йо пеленку, прежде чем она берет на руки и Хао. Он совсем немного кривляется, но Кейко тут же успокаивающе целует его в лоб и прижимает к другой груди, не занятую Йо. Он замирает, как только они снова максимально соприкасаются кожей. Малыш дышит в такт с Йо, забавно пыхтя.       Боги, разве можно так сильно любить двух существ? Кейко думала, что знает, что такое любовь. Она любила своих родителей, любила Микихису и когда-то считала, что большей любви быть не может. Но то, что она чувствует к своим детям, которых сейчас баюкала на своих руках, затмевает все.       Она никогда не могла помыслить, что бросит вызов отцу. Побег — был первым подобным опытом. И это, без сомнения, лучшее решение, которое она когда-либо принимала.       Колыбельная Кейко — это не та вещь, о которой стоит говорить. Но ее голос был мягким и приятным; он более чем способен убаюкать обоих детей, унося их в страну снов. …       К шести месяцам Хао уже может сидеть без поддержки.       Оба близнеца лежат на животе, пока Кейко просматривала объявления о приеме на работу в газете, но бросала на мальчиков взгляды каждые тридцать секунд, чтобы убедиться, что с ними все в порядке. В один момент Хао лежал, а в следующей уже сидел. Кейко тут же отложила газету и села рядом с детьми на ковер, проводя рукой по спине Йо. Он освоил перекатывание около двух недель назад, и сейчас Кейко чувствует, что он начинает раскачиваться с бока на бок, чтобы перевернуться. Йо уже не хотел проводить столько времени, лежа на животе, хотя Кейко и продолжала укладывать его именно таким образом. — Ты маленький, ленивый чертенок, — подумала она, делая смешное, глупое лицо, когда Йо сумел перевернуться на спину и смог увидеть ее. Он тут же заливается звонким детским смехом, а маленький пузырь из слюней, который он надувал, лопается. Кейко не смогла бы не улыбнуться, даже если бы захотела.       Она поворачивается к Хао и берет его на руки, сажая к себе на колени, и совсем не удивляется, что, как только у него появилась возможность, он не прислоняется к ней. Такой независимый. — Посмотри на своего глупого младшего брата, Хао. Правда, он глупенький? — Кейко строит еще одну гримасу, и это заводит Йо еще больше: его высокий, восторженный голос эхом разносится по их маленькой гостиной, отскакивая от стен и продолжая звенеть в воздухе. — Глупый Йо и серьезный Хао. Улыбчивый Йо и хмурый Хао. Вы близнецы, но оба такие разные. И я не смогла бы любить вас сильнее, даже если бы попыталась.       Хао что-то проворчал. Это была какая-то неразборчивая смесь из ворчания и рычания, а потом он падает на бок. Кейко вздрагивает и в последний момент тянется вперед, в отчаянной попытке успеть поймать его, но это и не требуется. Обе его руки крепко упираются в ковер, а крошечные пальцы почти исчезают в ворсе. Ему удается сползти с ее колен, пока он не ложится: его ноги на ее бедре, а голова оказывается у колена. Хао пристально смотрит на нее все с той же упрямой морщинкой у рта.       А потом у Кейко перехватывает дыхание, когда Хао улыбается ей.

***

      Он живет уже сто восемьдесят два дня в своей третьей жизни. Сто восемьдесят два дня в сознании, осознавая окружающий мир. Он до сих пор вспоминает то время, те обрывки разговоров, когда он еще не родился, слова, которые достигали его ушей, несмотря на окружавшую его амниотическую жидкость.       Он точно знает, какой прием для него готовили.       Вот почему он был приятно удивлен, родившись в комнате, где не было никаких других Асакур, кроме матери этого тела. Дух Огня прижался к краешку сознания, поэтому было легко, очень легко призвать его в любой момент.       Но женщина позвала его: — Мой малыш.       Это до сих пор звенело у него в голове, несмотря на все нелепые прозвища, которые появились позже, каждое из которых менялось с той же легкостью, с какой она произносила их, обращаясь то к нему, то к его близнецу и никогда не останавливаясь на каком-то одном обращении. — Мой ребенок.       Он помнит, как она ударила фуриоку другую женщину, сделав свою просьбу требованием. И Хао… Хао сдержался. Он ждал; Дух Огня незримо присутствовал рядом, готовый появиться в любой момент, когда это стало бы необходимо. Но Хао почему-то медлил. А женщина, мать этого тела, положила его на свою обнаженную грудь и прижала к себе. Она держала его так, пока рожала его вторую половину, младшего брата. Не смотря на боль, которую она испытывала, рука на его спине оставалась такой же нежной.       Хао ждал. Просто, чтобы посмотреть, что произойдет. Он ждал появления других Асакур. Дух Огня был наготове.       Но они так и не появились.       Он засыпает, но даже тогда Хао осознает происходящее. Он слышал, как женщина выбрала для его близнеца имя Йо. Но, когда она назвала его Хао, у него перехватило дыхание. Значит, она не сомневалась в словах отца. Она точно знала о нем, кто он и что собирался сделать. Знала, для чего он вернулся; знала это с самого начала. Ее рука, гораздо большая, чем была сейчас его собственная, погладила его по спине, прежде чем взять его на руки и уложить на спину, как было положено спать младенцам. Он помнит, как лежал там, пока его крошечное детское тело дышало и отдыхало, пока Асакура Кейко с нежностью гладила его по щеке. Это было очень странно, ведь его потомки должны были объяснить ей никогда не показывать ему никаких подобных чувств.       Он вспоминает тот момент, когда она решила, что он будет старшим. А еще продемонстрировала полное незнание процесса перерождения, решив, что он еще не вернул свое сознание и воспоминания.       Она назвала его своим сыном и пообещала, что всегда будет любить его. — Им придется убить меня прежде, чем они смогут коснуться тебя. Любого из вас.       Он помнит это обещание, данное еще до рождения тела. Это видно в каждой ее мысли. Но при этом она думает о своих родителях, об отце этого тела, и не сомневается, что поступила правильно.       Пока его близнец все еще глупо смеялся где-то поблизости от него, Хао лежал сейчас перед ней и смотрел на женщину. Асакура Кейко. Женщину, которая, кажется, смирилась с тем, что однажды у него будет больше воспоминаний, чем те, что она создала с ним. Женщину, которая точно знает кто он, но вопреки всему продолжает называть своим сыном.       Ее старший сын. Ее первенец. Ее «малыш», если пользоваться ее собственной терминологией.       Он может уйти, может уйти в любой момент, и она ничего не сможет сделать, чтобы остановить его. Он планировал это еще до того, как услышал, что Асакуры собираются расправиться с ним, что планируют убить его при рождении. В ответ он строил козни, разрабатывал планы и придумывал способ выжить. Но он в этом не нуждался. Он родился от женщины, сбежавшей от семьи, женщины, которая до сих пор скрывалась от них только для того, чтобы ее дети смогли родиться и точно знать, что они не будут мгновенно убиты.       Иногда он видит медовые волосы. Иногда он видит золотые пряди и слышит более мягкий голос.       Глаза такие же теплые, карие.       Когда была жива его мать, у него еще не было Рейши. Но… он скорее воображает, что она чувствовала ту же любовь, что и Асакура Кейко.       Хао мог уйти. Он мог уйти в любой момент.       Он предпочитает остаться.