***
Общество коррумпировано. Он понял это еще целую жизнь назад. И многое из того, что он видит и слышит только подтверждает это. Две Мировые войны. Хао сказал бы, что это невероятно, но его ожидания от человечества итак были невелики. Нет, это новость не стала для него шоком, но вот изобретение телевидения и радио весьма впечатляли. Но даже оттуда он слышал ужасные новости. Хотя, книги ему нравились. Кейко нашла работу в библиотеке; они перешли от свитков к этим тяжелым книгам, все такие яркие и красочные. Кейко и старик Окумура давали ему дурацкие книжки с картинками, но Хао все равно брал их, сидел и разглядывал иллюстрации. Все это время он впитывает знания тех, кто читает вокруг него: студента, который приходит каждую среду вечером, думающего о своей неудачной личной жизни, но он читает о социальных революциях Запада, поэтому Хао терпит это; женщины средних лет, которая приходит по вторникам, чтобы просмотреть кулинарные книги в поисках новых рецептов, чтобы накормить свою семью; отца и сына, приходящих по четвергам читать о боевых искусствах; а в понедельник — историка, проводящего исследование для статьи, которую он представит в университете в конце учебного года. И это были всего лишь завсегдатаи. Кейко работала здесь уже больше месяца. Йо, кажется, был достаточно счастлив, чтобы играть со стариком-владельцем, когда ему надоедали игрушки, которые ему давали. А Хао… Хао научился ходить в этом теле. Он не хотел демонстрировать это умение до тех пор, пока не будет абсолютно уверен, что сможет подняться на ноги без посторонней помощи. Это была борьба. Такая же, как и во второй его жизни. Женщина из племени Патчей, родившая его, не имела ни малейшего понятия, как заботиться о ребенке, и не стремилась ничего узнавать об этом. Все это время он, кипя от ярости, тренировал слабые мышцы. В этой жизни его новая мать оказалась компетентной женщиной, умеющей признать свое невежество и найти способ исправить его. Больше не интересуясь книгой, лежащей у него на коленях, Хао сбрасывает ее на пол и поднимается на ноги, чтобы подойти к Кейко. Расстояние, которое он должен преодолеть — ничтожно, он знает, что способен на это, даже в таком слабом теле. Он делает это медленно, каждый его шаг уверенный и устойчивый, пока, достаточно скоро, он не оказывается рядом с Кейко. Она смотрит на него со своего стула, и улыбка расцветает на ее лице. Хао чувствует (любовь, тепло, радость) эмоции, которые текут от нее и плещутся на краю его собственного сознания. Затем она подхватывает его и сажает к себе на колени, открывая прекрасный вид через прилавок. Было приятно смотреть на вещи с такой высоты. Не то чтобы он не смог бы, если бы захотел, для этого всего лишь нужно позвать Духа Огня, и тогда гравитация больше не будет иметь никакого значения. Нет, даже не так — с его способностями гравитация не имеет власти над ним, если он этого не хочет. — Ты видишь вишни, Хао? — спрашивает Кейко, приглаживая растрепанные пряди волос на его макушке. Они все еще по-детски мягкие, но не пройдет много времени, пока он не начнет обретать свою истинную сущность, и волосы не начнут ниспадать по его спине. Он не был уверен, как выглядел отец его нынешнего тела, ему, собственно, было все равно. Ведь у Кейко были такие же, как и у него, волосы: длинные, прямые и каштановые. — Они скоро зацветут и тогда мы поедем на пикник. Мы выберем солнечный день, и я соберу нам обед. Будет здорово слиться с природой! Да, это звучало довольно приятно. Хотя, Хао до конца не был уверен существовало ли в этом городе что-то, что можно было назвать «природой». Здания из дерева, камня и сверкающего металла были ужасны; человеческое влияние распространялось все дальше и дальше, уничтожая естественную красоту мира. Хныканье, раздавшееся позади них, заставляет Кейко обратить внимание на Йо. Хао даже не пытается спрятать хмурый взгляд и то, как искривились его губы. Прошло много времени с тех пор, как он подвергался воздействию какого-либо маленького ребенка вне его физического я. Даже когда он стал отцом собственных детей, забота о них всегда была обязанностью женщин. И у него не было детей из-за врожденного желания иметь их; он нуждался в продолжении рода, вот и все. А это значило, что у него не было столько терпения, чтобы долго выдерживать присутствие рядом Йо. Он был… ну, довольно бесполезен. Все, что он делал, так только плакал, бесцельно ползал повсюду за Хао или пихал в рот все, что попадалось под руку. Кстати об этом… он помнил, что приближался период, когда начнут прорезаться зубы. Мать Патч была достаточно невнимательной, чтобы заметить, как он сосет, вызванный им лед, но Кейко скорее всего заметит, если вдруг у него в руках таинственным образом появится льдинка. Она до сих пор пребывала в благом неведении, считая, что «предок Хао» все еще не осознает себя в новом теле, поэтому даже простейшие манипуляции были бы слишком красноречивым свидетельством ее заблуждения, какое он только мог продемонстрировать. Хао неохотно соглашается терпеть боль в тишине. … Солнце уже садится, когда они возвращаются в их маленькую квартиру, которую их семья из трех человек называла домом. Если бы это было то, что стало с его родом, Хао было бы тошно видеть состояние его потомков. Но Кейко живет в этой маленькой квартирке, потому что она защищает их. Она бежала из поместья Асакур, бежала из безопасности семьи. И все ради них. Его младший брат не понимает, как ему повезло. То, что он выжил, можно было назвать заслугой этой женщины. Хотя, Хао выжил бы, несмотря ни на что. Если бы Кейко не передумала и не сбежала, он все равно нашел бы способ спастись. Он все равно остался бы жив. В ее жертве не было необходимости. — Солнце садится, Йо. — Их мать шевелит пальцами перед самым младшим из них, и Йо моргает, мягкий плюш, который он жевал, выпадает у него изо рта, когда он обращает свое внимание на Кейко. — Ну, мы говорим, что оно садится, но на самом деле это Земля вращается вокруг Солнца. Ночью мы фактически находимся в тени другой части Земли, поэтому ни один солнечный луч не достигает нас. Если только не выйдет луна. Солнечный свет падает на луну и отражается обратно. Вот почему луна может потемнеть, потому что Земля также перекрывает солнечный свет, который хочет достичь ее. Эта мать много болтает. Она словно рассказывает об их жизни, о погоде, о том, что они сегодня наденут, куда пойдут, с кем встретятся. Это действительно очень хорошо открывает для него современный японский язык, заменяя в его памяти все устаревшие фразы, которые он знал. Возможно, он просто хотел не просто обновить свои знания об языке, а открыть его для себя заново, и познакомить с ним Йо. Слова, которые они используют для взаимодействия, для передачи смысла. Хао позволяет своим глазам закрыться, но он не погружается в настоящий сон, а всего лишь в легкую дремоту. Он дремлет. Дремлет и слушает спокойные слова матери, как она объясняет современное понимание мира. … Одним из наиболее нелюбимых моментов для Хао был тот, когда его помещали в «манеж» вместе с Йо. Этот мальчик — настоящее бедствие! Он был уже достаточно большим, когда, наконец, научился перекатываться со спины на живот, но с тех пор так и не продвинулся дальше ползания. За тоже время Хао смог сделать и то, и другое, и уже успел научиться вставать и ходить, не падая. Но хуже всего было то, что у мальчика, похоже, не было никакого желания продолжать совершенствоваться. Кажется, он получал какое-то извращенное удовольствие, катаясь по всему манежу, пока не врезался в бок Хао, при этом восторженно хихикая своим высоким голоском. Не важно, сколько раз Хао тычет рукой ему в лицо, отпихивая от себя, но Йо все время возвращается, и тогда все повторяется по новой. Он не может ударить его. Не так, как ему бы хотелось. И мальчик еще не настолько взрослый, чтобы ассоциировать удар с определенными намерениями. Хао придется много раз повторять этот урок, чтобы тот закрепился в сознании Йо, но вряд ли Кейко оценит, что он постоянно будет бить ее сына. Какое-то время его забавляет мысль сказать своему глупому братцу, чтобы тот остановился — односложная команда, которую поймет даже Йо в свои девять месяцев. Но нет, он не будет говорить до тех пор, пока не будет уверен, что его голосовые связки смогут правильно воспроизводить все фонемы. Однако еще никто не отменял телепатии. Глядя на мальчика, играющего на расстоянии вытянутой руки, Хао прищурился. — Стоп! Йо тут же залился слезами. Блеск!***
На их первый день рождения Кейко дарит им торт. Посередине красуется свеча, выкрашенная в синий цвет и по форме напоминающая цифру один. Небольшое пламя весело подрагивает на фитильке. Йо сразу же приходит в невероятное возбуждение от этого. Он тянется к торту со своего высокого стульчика, на который его посадили, один раз он даже ударяет кулачком по пластиковому столику Хао, которое так же, как и его, было прикреплено к сидению. Хао старательно игнорировал свое унизительное положение и просто наблюдал за мерцанием пламени. Он мог дотянуться до него, взять под контроль эту крошечную искру энергии. Но он не делает это, не сомневаясь, что Кейко непременно заметит, что он пользовался фуриоку, даже несмотря на то, что она сама не использовала своего с момента их рождения. Хао еще не был готов разоблачить себя. И он старается не думать, почему. Вместо этого он слегка наклоняет голову и заставляет себя сосредоточиться на торте. — Когда ты подрастешь, то задуешь свечу и загадаешь желание, — объясняет Кейко, ставя торт на стол (настоящий стол, а не эту дурацкую пародию, прикрепленную к их стульям). Она берет крошечные ручки Йо в свои, и размахивает ими туда-сюда. Всего через мгновение Йо начинает хихикать, не переставая смотреть на торт и пламя на свече. Но даже он не может долго игнорировать то, как пальцы их матери водят по его рукам вверх-вниз, слегка массируя кожу точно так же, как она делала еще тогда, когда они были младенцами. Она быстро дует на свечу, и пламя тут же гаснет. Кейко отрезает себе маленький кусочек торта, потом по одному для каждого из них. Хао знает, зачем Кейко сажает их на эти стулья и выдвигает эти маленькие нелепые столы. Это единственная причина, по которой он не морщится, когда перед ним ставят его порцию на этот «стол». На другом стульчике Йо с детским, восторженным воплем ликования впечатывает кулак в свой кусочек торта. Глазурь и джем разлетаются по белому пластику. Но, как ни странно, это вызывает смех у их матери, когда она хватается за камеру, чтобы запечатлеть этот момент. Раздается щелчок устройства, сосредоточенного на Йо, а Хао обращает свое внимание на кусок торта перед собой и отрывает от него кусочек, но с меньшим изяществом, чем ему бы хотелось. Тем не менее, он успешно отправляет лакомство в рот, ведь он уже достаточно скоординирован для этого. Вкусно. Хао улыбается, смакуя вкус джема на языке. Он замечает, как Кейко фотографирует и его, Хао успешно делает вид, что моргает, как будто испуган. — У тебя такая красивая улыбка, Хао! Улыбчивый Хао и хихикающий Йо. Боги, как же мне повезло, что у меня такие веселые мальчики! Он вряд ли назвал бы себя веселым, но, если она хочет в это верить, то пусть будет так. … Какой бы мир ни был им дарован, он разрушается мгновением позже. У Хао уходит ровно секунда, чтобы понять это, и когда он осознает происходящее, его тело напрягается. Чужие мысли звучат у него в голове, они сосредоточены вокруг Кейко: сможет ли он повлиять на нее, если год назад она сбежала от семьи, ничего не сказав ему, а он даже не знал, в порядке ли она и почему поступила так с ним… Хао усилием воли обрывает этот мыслепоток; его маленькие ручки крепко сжаты, одна все еще держит уже раздавленный кусок торта. Угощение на день рождения просачивается сквозь пальцы, клубничный джем стекает, словно кровь. Было глупо надеется, что все будет хорошо, что он проведет здесь свои уязвимые детские годы под защитой матери, которая заботилась о нем больше, чем могла представить ее семья. Это гнилое человечество хоть раз могло оставить его в покое, хоть раз могло не доставлять ему беспокойств? Раздавшийся стук в дверь был не тройным, как обычно стучала подруга Кейко из общежития, и не двойной, как у соседки. Когда Кейко встает из-за стола, Хао пропитывает воздух своим фуриоку, чувствуя, как Дух Огня прислушивается к его зову. Он пока невидим, но Хао уверен, что ему не понадобится много времени, чтобы появиться. Его Дух теперь был достаточно велик, чтобы схватить Кейко вместе с ним и Йо и сбежать сквозь пламя. Куда — он не знает, но обязательно разберется с этим по ходу дела.***
Это Микки стоит по ту сторону двери. У Кейко тут же перехватывает дыхание; вся любовь, которую она испытывала к нему, тут же заполняет всю пустоту у нее в груди. Но не смотря на это, она медленно выдыхает — ее любовь к сыновьям теперь составляет все ее существо, живет в ней, словно сердце и делает ее той, кто она есть. Она — Асакура Кейко, мать Хао и Йо. И она очень надеется, что ее муж пришел сюда не от имени семьи Асакура. Но если это не так, она сделает все, чтобы защитить своих детей, даже если это разобьет ей сердце. — Кейко, — боже, как он выдохнул ее имя! Как будто ее имя было молитвой, которую он прошептал и это было единственным, что он хотел знать. Ее сердце болезненно забилось, а в груди сжалось что-то тяжелое, но Кейко приказывает себе думать только о своих малышах, которых она прятала за своей спиной, в квартире, которая принадлежит ей и которую она купила, чтобы спрятаться от родных. Это придает ей решимости. — Микки… почему ты здесь? — а что еще она может сказать? Вежливо попросить его уйти? Но если он уже выследил ее, то очевидно, что он уже не уйдет. Любовь, которую Кейко видит в его глазах, отзывается болью в животе, мешающей глотать и даже дышать. — Моя беременная жена сбежала, оставив только записку, что не может обречь своих детей на смерть. Твой отец думает, что Хао каким-то образом повлиял на тебя. А все, о чем я могу думать, почему ты не позволила мне бежать с тобой. Это говорило о многом: какое большое значение имела для него семья, как он был опустошен, когда он узнал, что его первенец, а затем и близнецы, должны были умереть. Горячий воздух касается ее затылка, заставляя выступить капельки пота по линии роста волос. Сегодня был теплый день, но она не думала, что он был настолько жаркий, что нужно включать кондиционер. Очевидно, она ошибалась. — Ты думаешь, на меня влияют? — тихо и мягко спрашивает Кейко. Почти таким же тоном она говорила, когда они впервые встретились. Тогда, когда она была сломлена из-за непорядочного человека, в которого, как она думала, была влюблена. Но теперь, когда у нее был Микихиса, она знала, какую чистую любовь может испытывать мать к своим детям и как сильно она может любить этого человека, это было похоже на язычок пламени в костре и, разумеется, не шло ни в какое сравнение с тем, что было до этого. — Не больше, чем любой новорожденный влияет на свою мать… Я просто хочу свою семью, Кей.