И распустились кровоцветы

Не все грозы начинаются по воле сёгуна Райдэн. Эта гроза и была таковой: она незваной гостьей ломала деревья юмэмиру и сеяла ужас на улицах Инадзумы. И все же было в ней что-то искусственное; что-то, над чем можно долго размышлять, если нет у тебя дел важнее и срочнее. Лишь одно отличие от обычной грозы лежало на поверхности: полное отсутствие дождя. Ни капли. Ни намека.        Аяке было все равно; пелена из собственных слез давно «размыла» дорогу сильнее всякого ливня. Несколько раз сердце госпожи Камисато сжималось от страха, и уже не за себя. Она не прекращала оглядываться назад, борясь с нестерпимым желанием вернуться в «Коморэ», схватить Тому за руку и сбежать с ним вместе… «Куда угодно, хоть под стражу,» — промелькнула отчаянная мысль. «Он пожертвовал своей безопасностью ради тебя, не делай эту жертву напрасной,» — то и дело взывал голос разума. Аяка лишь громко всхлипнула и свернула с побережья — до особняка Камисато было совсем близко. Хотелось стоять на месте и кричать; не было сил ни на ходьбу, ни даже на попытки отругать себя за эмоциональную несдержанность. «Я не смогу сегодня уснуть.»        Слабость в руках, так некстати появившаяся именно в этот час, стала огромным препятствием для Аяки — она едва смогла забраться наверх, туда, где проходила горная тропа, ведущая прямо к имению ее семьи. Отсюда его уже было видно; оставалась миновать небольшую часть леса Тиндзю по краю, с осторожностью — не хотелось, ко всем прочим неприятностям, наткнуться на агентов фатуи.        Когда деревья, заметно согнувшиеся под натиском ветра, остались позади, Аяка прерывисто вздохнула и прижала руку к груди. У нее болело горло, щипало в глазах — иными словами, медленно, но верно подкрадывались не просто слезы, а настоящая истерика. «Почему мне так больно?»        «Это все неправильно, — крутилась мысль в голове госпожи. — Такое просто не может происходить, так ведь?..» До имения Камисато уже рукой подать. Однако Аяка сейчас едва ли была способна обрадоваться этому: небо и земля для нее вот-вот поменяются местами, озноб вяло и мерзко пронизал все тело, а ноги ее и слабеют, и тяжелеют одновременно.        Когда сумрак окончательно опустился на подножие горы Ёго и заодно окутал особняк главного клана комиссии Ясиро, а огни фонарей превратились для госпожи Камисато в почти бледные расплывчатые пятна, она почувствовала, что ее падение неизбежно: слишком слабо, слишком плохо. Она всхлипнула громче, чем ей бы хотелось, и в следующее мгновение ощутила крепкие мужские руки, что держали ее за плечи.       — На тебе нет лица, что случилось? — услышала она сквозь звон в ушах. Аято. Последняя надежда на спасение Томы и вместе с этим — величайшая авантюра.       — Аято, я… Я и Тома были в столице, и… Комиссар едва слышно выдохнул: состояние его младшей сестры явно оставляло желать лучшего. Мотнув головой, он произнес:       — Тебе необходимо прийти в себя. А для этого стоит хотя бы лечь.       — Нет-нет-нет, это очень срочно, я… Договорить у нее не вышло, а сопротивляться брату она и вовсе не могла — он подхватил ее на руки и направился в сад особняка, в этот вечер отчего-то совсем безлюдный. Сирасаги Химэгими расфокусированным взглядом изучала небо: звезды давно затянуты тяжелыми облаками, а пар от собственного дыхания лишь сгущал краски. Она изо всех сил старалась вдохнуть как можно больше свежего, почти морозного воздуха — ей было необходимо вернуть ясность ума для разговора со старшим братом.        В попытках собраться с мыслями Аяка не заметила, в какой момент они оказались в одной из комнат Аято. Обладательница Крио стихии быстро осмотрелась: помещение маленькое; стол около окна, у стены — кровать, на которую комиссар усадил свою сестру; из источников света — лишь пара ночников, внутри которых робко горели свечи, и гасить их Аято часто забывал, отчего Томе всегда приходилось проверять эту комнату перед сном… «Я не могу не думать о нем.»       — Тома сейчас в…       — Подожди, — перебил ее Аято. — Выпей. Тебе будет лучше, — он протянул ей чашку с чем-то темным и весьма ароматным. — Все срочное станет менее срочным, если мы заставим время работать на нас. Не спеши. «Он не понимает, кого мы теряем с каждой минутой,» — неожиданно громко высказался внутренний голос госпожи Камисато. Она привстала, и напиток, что заботливо подал ей Аято, был выпит ею залпом.        Аяка зажмурилась и постаралась глубоко вдохнуть воздух, чтобы отвлечь себя; чтобы по-аристократически не выплюнуть не только жидкость, но и мондштадские оладушки, съеденные еще в «Коморэ».       — Архонты, Аято… — борясь со вкусом кисло-горького на языке, проговорила девушка. — Что это?       — Неужели я перестарался? — задумчиво потер подбородок ее брат, а на лице его не промелькнуло ни намека на злой умысел. — Я готовил это для сябу-сябу, но не ожидал настолько бодрящего эффекта. Аяка качнула головой, формулируя ответ — ситуация виделась ей абсурдной. И стоило лишь комиссару Ясиро заметить блеск размышлений в глазах сестры, он беззлобно, едва заметно усмехнулся.       — Теперь… Когда я отвлек твой мозг, ты можешь рассказать о происходящем менее эмоционально. Холодная голова, помнишь? — он мельком взглянул на фотографию, что висела на стене: Камисато-старшие выглядели на ней величественно. «И в последний год ты потерял хладнокровие, отец,» — с внутренней досадой подметил Аято.       — Мы с Томой были в чайном доме, — начала говорить Аяка, в действительности немного успокоившись. «Методы моего брата слишком… Даже мысленно выразить не могу,» — сетовала она. — Когда мы вышли на террасу, раздались залпы фейерверков, к нам подбежала Ёимия и…        Стук в окно.        Аято, что уже успел присесть на кровать рядом с Аякой, даже не вздрогнул, в отличие от младшей сестры — она испуганно обернулась в сторону неожиданного звука. Но страх ее, как ни странно, стал сходить на «нет» сразу же, как она заметила в окне темный силуэт. «Сюмацубан. Резки и внезапны, как всегда.» Господин Камисато хрустнул пальцами (скорее по привычке, чем из намерения кого-то ударить) и лениво подошел к окну, открыв его, впрочем, достаточно быстро. Ниндзя, ждавший этого момента, торопливо закинул свиток на середину комнаты и исчез из виду столь же внезапно, как и появился. Процедуру получения писем, отчетов и доносов от Сюмацубан Аяка видела лишь несколько раз, но всегда задавалась вопросом: почему не лично в руки? Она не единожды хотела спросить об этом Аято, но интуиция подсказывала, что это — традиция, корни которой уходят глубоко в прошлое, и основания этому неизвестны даже ее брату. «Я вновь отвлеклась и думаю не о том… Тома в опасности, это я должна держать в голове и донести до него.»        Однако у Аяки не получилось вставить и слова: Аято взял свиток, лицо его сделалось совсем нечитаемым, и только обладательница Крио стихии знала, что за этим выражением скрывается ураган эмоций, который проявит себя, если эту «маску хладнокровности» подцепить хотя бы за край. Комиссар пробегал глазами по строкам отчета, с явным напряжением что-то высчитывая — высокий уровень эмпатии помог Аяке это понять. Иногда грусть заставала ее врасплох: истинные эмоций и мотивы Аято так или иначе всегда будут скрыты ото всех (даже несмотря на проницательность его сестры) — это его долг как главы клана, как комиссара Ясиро. В народе Сирасаги Химэгими хоть и любили в большей степени, чем ее брата, все равно считали, что Аяка — «того же поля ягода»: умна, хитра и скрытна. «Только вот душа уязвимей,» — всегда без настроения добавлял внутренний голос.        Из размышлений девушку вытащил шелест свитка: он вновь упал на пол, а разжатая ладонь Аято акцентированно разделяла этот эпизод на «до» и «после». «Одной Селестии известно, о чем он там прочитал и что придумал…»       — Хах, — вдруг вырвался смешок из груди Камисато-старшего. — Клянусь, Аяка, я его предупреждал.       — О ч-чем ты? — неосознанно запнулась она.       — И тебя предупреждал, — Аято устало потер переносицу. — Я думал, что зарубил это вам на носу… Интересы клана должны стоять выше интересов сопротивления, — он старался ходить по комнате медленно, однако получалось с трудом — спокойствие и хладнокровие скатывались в бездну несмотря на все попытки молодого господина это отрицать.       — Что в свитке, Аято? — с нотой отчаяния спросила Аяка. — Что тебе доложили?       — Уверен, ты и сама знаешь ответ на свой вопрос, — выдохнул он. — Ты ведь сама хотела рассказать о том, что досины вторглись в чайный дом, а Тома сбежал. И… И наверняка использовала бы другую палитру для своей устной зарисовки.        Аяка опешила. В отчете — сухие факты. Без прикрас, без слез и мольбы о прощении. Глубоко внутри она понимала, к чему клонит брат; понимала, что с политической точки зрения правда на стороне Аято… И только душа белой цаплей внутри отчаянно била крыльями: «Возрази! Достучись до совести и человечности!»       — Тома не сбежал, — горло вновь сдавило от волнения. — Он пожертвовал своей безопасностью, чтобы я могла добраться сюда и укрыться. Спасти меня было его желанием, — Аяка встала с кровати и подошла к брату, который смотрел на нее с нескрываемым недоверием. — Я безгранично благодарна ему… То, что меня не схватили по дороге сюда — целиком и полностью его заслуга. Но я не могу, — она прерывисто набрала воздух в легкие, — не могу послушать его и сидеть здесь в бездействии. Охота на Глаза Бога вышла на уровень, невиданный до сей поры. Сам сёгунат проигнорировал свои же законы и вековые устои, напав на мирных граждан в Ханамидзаке.       — Этот рассказ все еще не отменяет свершившегося, — Аято скептично скрестил руки на груди. — Тома предал клан и Трикомиссию.       — Нет, послушай…       — Послушал бы, если бы вы сбежали сюда вдвоем — это был бы лучший исход, — холодно перебил ее он. — Сбегать от досинов, чтобы не стать жертвой охоты, можно и даже нужно. Но сбегать с острова Наруками в сторону сопротивления Сангономии — государственная измена.       — Ты… Так легко признаешь Тому виновным? С легкостью клеймишь предателем? Очнись, прошу тебя! — она схватила брата за локоть. — Я рассчитывала на твою поддержку и помощь, он наша семья, он…       — Тц… Знаешь, как пал клан Каэдэхара?        Ступор. Счет шел на минуты, Тому могли поймать или убить в любой момент. «И он вправду решил вспомнить о прошлом?!»       — Аято! Причем здесь Каэдэхара? У нас нет времени!       — В широких кругах известно лишь, что разорились, — отстраненно продолжил свою мысль комиссар. — Однако… Плоды на дереве уничтожаются не только стараниями птиц и насекомых, — он прикрыл глаза. — От сгнивших корней умирает все дерево.        Метафору разгадать было нетрудно.              — Хочешь сказать, что в падении Каэдэхара виноваты предатели? — с обидой спрашивала Аяка: она понимала, к чему клонит брат. — Мы не Каэдэхара. Мы — Камисато. Вот только… Тома тоже часть клана, пусть и не по крови. И мы с тобой сами станем предателями, если опустим руки в этой борьбе. В борьбе за его жизнь и в борьбе с охотой, — Аяка посмотрела в глаза старшего брата. Ей очень хотелось верить, что блеск в их синеве — трещина в его былых убеждениях.        Но он молчал.              — Что ж… Просто скажи, что в отчете нет ни слова о ранах Томы. Я хочу знать, что он цел. И на этом наши пути разойдутся, — неожиданно даже для себя самой строго проговорила Аяка. Комиссар уже намеревался отчитать ее, высказать все, что он действительно думает и что скопилось в душе, как вдруг раздался настойчивый стук в дверь.       — Господин Камисато, это срочно! — послышалось из коридора. Аято раздраженно выдохнул и открыл дверь, перед этим бросив взгляд на сестру, и взгляд этот был однозначен в выражении фразы «Мы еще не договорили.»       — Докладывай, — непривычно твердо ответил он слуге. Аяка кое-как выглянула из-за спины брата и заметила, что нечто срочное пришла рассказывать Кохару.       — Там, у ворот имения… Из сёгуната, господин, люди пришли… Досины это… Спрашивают про нашего Тому и госпожу Сирасаги Химэгими, требуют отдать их… Как же там… Вот, «в руки бравых воинов сёгуна Райдэн»…        Сердце Аяки спустилось куда-то в пятки совсем без предупреждения. Дышать стало тяжелее, а перед глазами заплясали темные круги. «Только не потеря сознания. Возьми себя в руки, Камисато Аяка!»       — Ох, даже так, — переменился он в лице. — Беги вниз, предупреди стражу, скажи, что я сейчас спущусь. Когда Кохару убежала, не успев толком отдышаться, Аято хлопнул дверью (специально ли?) и вернулся к разговору с Аякой — он планировал завершить его как можно скорее и поспешить вниз.       — Я все решу, — спокойно сказал он. Сирасаги Химэгими моргнула несколько раз, в душе теплом расплылась надежда… И тепло это исчезло так же быстро, как и появилось. — Не делай глупостей в мое отсутствие, сестрёнка, — он обнял ее, но предчувствие неладного никуда не делось.       — Что ты собрался делать?.. — приглушенно спросила Аяка.       — Побеседую с господами из Тенрё, только и всего, — прекратил он объятия. — И советую смириться… — буркнул он уже у самой двери, — что нас теперь только двое.       — Что? — осознание лавиной накрыло юную госпожу. — Аято!        Ее возгласы не остановили комиссара. Он выскочил из комнаты быстро и ловко, словно тень, и закрыл ее на ключ. Аяка ринулась к двери почти сразу же, но ручка не поддавалась.       — Аято, вернись! Клянусь, я заморожу тут все, и тебе понадобится о-о-очень много Пиро! — повысила голос она, глубоко внутри удивляясь собственной решимости. Госпожа стучала кулаками по двери. Тщетно. Аято все еще был здесь и нервно сжимал ткань длинного рукава.       — Прости меня, — тихо сказал он. — Мне тоже больно… И в то же время стало понятно, что делать.        Аяка не слышала его извинений — слышала лишь звук быстрых, уходящих прочь шагов старшего брата. По щеке скатилась первая слеза. Девушка вытерла ее ладонью, шмыгнула носом и приложила трясущиеся руки к замочной скважине в двери в судорожных попытках сконцентрировать Крио. «Заморозить внутренний замок, заставить ледяные кристаллы разорвать эту чертову дверь…» — обрисовала она план.       — Проклятье! — уже не сдерживалась Аяка. Руки тряслись, Крио не слушалось: ее энергия на нуле с тех пор, как Тома, поцеловав ее, исчез из виду, почти вынудив принять его жертву. И теперь уже не одиночные слезы капали из светлых глаз, а настоящие ручейки бежали по побледневшей коже. Растрепанные пряди платиновых волос прилипали к щекам, но Сирасаги Химэгими не обращала на это внимания. Стукнув кулаком особенно громко, она оперлась на стену, а позже и сползла по ней, бесцеремонно падая на пол; очередной приступ слез заставил Аяку дрожать.        В замутненный взгляд пробрался свиток от Сюмацубан, тоскливо лежащий на полу. Девушка пересилила себя и подползла к этой незатейливой бумажке, ведь знать ее содержимое все-таки стоило.       — Сухо, неэмоционально, — сквозь всхлипы сказала она сама себе. — И ни слова про его состояние… — она с обидой отбросила отчет; внимание ее теперь привлекли голоса под окном. Стараясь не высовываться, Аяка прильнула к стене около окна, чтобы подслушать если не целый разговор, то хотя бы обрывки фраз… А уж мозг точно все додумает.              — Это приказ главнокомандующей, господин, — басом озвучивал солдат явно не в первый раз.       — О, не знал, что армия теперь занимается связями с общественностью, — с сарказмом парировал брат Аяки. — Похоже, Трикомиссия где-то устроила чай, внесла поправки в закон и не пригласила меня, что за дерзость! Вы только подумайте!       — Попытки отшутиться тоже считаются неподчинением сёгуну Райдэн, — высказался второй досин.       — Тогда у меня для вас плохая новость, — не меняя насмешливого тона, отвечал глава клана Камисато. — Вы скверно считаете, — досины переглянусь в полной растерянности. — Я дал вам шанс уйти отсюда, пока разговаривал с вами самым что ни на есть любезным образом.       — Мы уполномочены пользоваться оружием при необходимости, господин Камисато, — не унимался солдат. — Боюсь, что нам придется…       — Кстати, это отличный повод задать ряд риторических вопросов, — с хитрым прищуром перебил он говорящего. — Видели ли вы когда-нибудь, как я достаю катану из ножен? — он самодовольно стукнул указательным пальцем по рукояти одноручного оружия. — Быть может, это повод задуматься… Стоит ли вам такое видеть?        Двое солдат не ушли даже после очевидной угрозы в свой адрес. Аяка затаила дыхание.       — Глаза Бога госпожи Камисато и мондштадца в обмен на признание действительности вашего статуса комиссара, — неизменным басом проговорил досин, принимая боевую стойку; товарищ его не отставал тоже.       — Считаете даже хуже, чем я предполагал, — Аято достал катану резким, но изящным движением. — Двоих досинов у стен моего особняка никогда не хватит.        Аяка моргнула весьма невовремя, потому что когда она открыла глаза, по оружию ее брата стекала свежая кровь, а тело досина с грохотом упало неподалеку. Не успела госпожа Камисато приложить ладонь к губам в немом шоке, как Аято оказался за спиной второго солдата и приставил лезвие к его горлу. — Комиссаром я был вчера и буду завтра, — затем он сказал воину Тенрё что-то весьма неразборчивое и оттолкнул. — Говори руководству всё, что посчитаешь нужным, — сурово и достаточно громко продолжил Аято, вытирая лезвие идеально белым шелковым платком («Он такой чистый стараниями Томы…») — И пусть пришлют побольше досинов, если хотят возместить ущерб, нанесенный комиссии Ясиро в чайном доме, кровью.        От последнего слова Аяку ненадолго бросило в жар. Выживший по доброте Аято досин поспешил убежать, и теперь комиссар стоял у ворот, провожая его взглядом и срывая одобрительные возгласы от своих людей: от стражников, от простых работников с бумажной волокитой и даже от выбежавших на шум служанок, которые пару минут назад резко прониклись политикой. Аяка уже без страха быть замеченной смотрела в окно; во всем имении Камисато лишь она одна сейчас была взаперти. Это ее возмущало ровно до тех пор, пока Аято не встретился с ней взглядом — в нем читалось что-то едва досягаемое, и в то же время такое понятное на подсознании, с трудом объяснимое вслух. Осознать глубину подобного взгляда были способны лишь люди, связанные кровью, ведь не долг, не обязанности и желания пробуждали определенные лучи и блеск в глазах. Это помогло Аяке слегка успокоиться и остудить свои обиду и гнев, вот только не было больше взгляда от старшего брата. Он посмотрел на стражников, сказал им что-то нечетко и махнул рукой, в полном одиночестве шагая за ворота имения. И исчез он намного быстрее, чем дошел до первых деревьев леса Тиндзю.       

***

       Все еще ни капли дождя. Ветер разгулялся, волны участили свои набеги на песок — будь то мелководье или побережье, море давало о себе сейчас знать. Гром гремел где-то в стороне, но по ощущениям был рядом — звук его порой отражался во все внутренности.        Кое-где попадались скопления вещей — обломки ящиков, мечи, копья, стрелы — всё свидетельствовало о не спокойных для Инадзумы временах. Тома оглядывался по сторонам скорее устало, чем с раздражением: вот уже несколько часов он не прекращает идти куда-то в сторону сопротивления. Причем даже не знал, какое будет его пристанище — Ватацуми или лагерь на острове Ясиори? «Или обратно отправят из небеспочвенного недоверия,» — предположил Тома.        Было холодно, и парень был уверен, что дело уже не только в погоде. Утомленность ослабляла тело не меньше, чем рана на ноге и потеря крови. Копье излишне проворного досина, которого Тома за пределами Ханамидзаки увидеть не ожидал, стало причиной колотого ранения где-то выше колена; обладатель Пиро стихии лишь благодарил всех богов, что рана не очень глубокая. Управляющий клана Камисато (хотя по пути сюда он уже миллион раз засомневался в том, что эта должность у него осталась) прошел так далеко еще и потому, что вовремя забинтовал колено и бедренную часть левой ноги.        Плавать в своих размышлениях было не такой уж плохой идеей — это отвлекало Тому от усталости, от трудностей пешего хода и от боли. Он даже придумал себе, чего хотелось бы в данный момент: «Горячую ванну или источники… Погулять по одуванчиковому полю и… С кем-то поговорить.»        С кем-то. Звучало бы абсурдно, произнеси он это вслух. Нетрудно догадаться, что ему думалось о Ёимии — все-таки мастерица фейерверков сбежала из Ханамидзаки незадолго до того, как ее «героический подвиг» повторил Тома. Встретить «товарища по элементу» было бы очень кстати, но голову его туманила холодная противоположность. Крио, его кристаллы, его завораживающе устрашающая сила… Девушка, что эту силу воплощает, впрочем, была интересна отвлекшемуся мозгу больше, чем все остальное. Тома честно пытался гнать Аяку из мыслей — не выходило. Он старался, не в его привычках сдаваться… Бесполезно. Только не после пожара чувств в погребе «Коморэ», только не после того, как она ответила на его поцелуй… Только не после того, как на губах до сих пор фантомно ощущался вкус варенья из свежих закатников, не после того, как губы покалывало от полноты соприкосновения Пиро с Крио — это то, что теперь не даст ему покоя ни при жизни, ни после смерти. Это то, что заставит его стать живым щитом для одной особенной девушки из семьи Камисато. Даже если он далеко, даже если не сможет находиться рядом после того, что натворил за сегодня — он хочет ее оберегать. И артефакт на его поясе резонировал с этим желанием, одобрительно раздавая тепло рукам своего владельца.        Боль в ноге усиливалась. Тома старался игнорировать этот факт, но ощущения брали верх над разумом: парень едва мог сделать шаг, не зажмурившись и не прошипев. «Я должен дойти до Сангономии, — убеждал он себя. — Только они смогут помочь, а если останусь здесь, то буду обречен…» Непрошенный порыв ветра ударил в лицо, заставив парня поморщиться вновь — идти было все тяжелее и тяжелее. Тома лишь верил, что видневшийся примерно в ста метрах от него каменный рельеф сможет укрыть его от ветра, что частично облегчит его путь. Однако стоило только парню пройти это ничтожно малое расстояние, как его тело осело на землю, и встать уже не получалось. Тома начал корить себя и за слабость, и за неспособность преодолеть не самую сильную в мире боль… К нему подкрался еще и сон. «Это глупо, — кричало подсознание. — Очнись! Погода ужасная, вот-вот пойдет дождь, какой привал, какой сон? Надо идти дальше, лагерь на Ясиори не так уж и далеко!»        Тома горько усмехнулся, а по лицу расплылась слабая улыбка ностальгии. Закрывать глаза было сейчас отнюдь не лучшим решением, он это понимал. И все равно опустил веки, с радостью обнаружив, что образ Аяки с закрытыми глазами становился ближе, ярче и отчетливее, словно вот-вот окажется осязаемым. Голова парня аккуратно соприкоснулась с камнем, следом и спина его оперлась на удобный в данный момент склон. Теперь ему ничего не мешало видеть сны, мечтать, вспоминать лучшие моменты в жизни… Представлять, каков будет исход для Инадзумы, одумается ли сёгун Райдэн, сможет ли он когда-то вновь посетить Мондштадт… Сможет ли взять Аяку за руку спокойно, без всепоглощающего риска извне? Впрочем, он и сейчас рисковал — если уснет, может больше не проснуться, застряв в другой, более дружелюбной реальности. Хотя, пожалуй, не проснуться по собственной воле было лучше, чем быть убитым; однако обе угрозы преследовали парня в одинаковой степени.       

~~~~~

       Кажется, мозг излишне драматизирует. И все же почти всем владельцам Глаза Бога думается, что год назад листья клёна были ярче, ветерок приятнее, а волны дружелюбнее… И осень была не такой мрачной и страшной. Многие отдали бы все, чтобы вернуть это время.        Несмотря на то, что ежегодная церемония чаепития проходила во дворце сёгуна, в особняке Камисато наблюдалась суета большая, чем любая из тех, что застал здесь Тома. При деле были все и при этом — по их словам — никто ничего не успевал. На кухне — грохот, у ворот — бесконечный говор и толпы посетителей: деловые партнеры, члены комиссии Ясиро из других кланов, да и обычные зеваки; по двору с метлой и тряпкой носилась Кохару — ее рабочая прическа растрепалась, отчего волосы лезли ей в глаза, и только это обстоятельство заставило ее остановиться и громко выдохнуть. Девушка положила все принадлежности для уборки на скамью и принялась заплетать хвостик. Тома решил, что лучшего момента для разведывания обстановки уже не будет.       — А, Тома, привет, — старалась бодро поздороваться Кохару.       — Здравствуй.       — Я в тебе, конечно, никогда не сомневалась, но неужели ты уже все сделал? — она по-детски наигранно прищурила глаза. — Если да, то ты реально уникален.       — Честно говоря… Мне и не поручали ничего помимо ежедневной рутины, — пожал плечами Тома.       — ЧТО?!       — Архонты, не поднимай шум, пожалуйста, — парень шутливо поднял руки в сдающемся жесте. Удивление с лица Кохару, впрочем, никуда не исчезло.       — Который год меня застает врасплох привилегированность твоего положения здесь… — значительно тише сказала собеседница.       — Привилегированность? О чем ты?       — В самом деле не понимаешь? О боги, в какой раз я буду учить тебя жизни? А ведь тётушка Фурута еще хочет, чтобы я у тебя домоводству научилась… Вздор, да и только.        Кохару со всей присущей ей прямолинейностью схватила Тому за предплечье и потянула парня за собой. Как только внутренний двор особняка остался за дверями главного зала, она перестала держать владельца Пиро Глаза Бога — тот шел за ней, не сопротивляясь. Вскоре они оказались на своеобразной «смотровой площадке» имения Камисато — небольшой террасе на втором этаже, откуда было видно всех и каждого. «Зачем Кохару привела меня сюда?»       — Как часто ты тут бываешь? — внезапно спросила она, разрушив длительное молчание.       — Господин и госпожа любят здесь завтракать в летнюю пору, так что… — протянул управляющий клана Камисато.       — Мне ты можешь сказать всё, — почти перебила его Кохару. — Я крайне наблюдательна, хотя по мне и не скажешь. Завтраки — это малая часть. Здесь вы играете в сябу-сябу по правилам господина Аято, так ведь?       — Верно… — парень подошел к ограде и задумчиво осмотрелся.       — Это не очень секретно, знаешь ли. О благосклонности господ к твоей персоне знает каждая ящерица в саду особняка, — Кохару скрестила руки на груди; Тома заметил это, но не мог понять — от холода ли?       — Все еще не вижу связи с привилегированностью, — прямо сказал он. — Да и в целом, я потерял нить разговора.       — Глупые вы порой, мужчины… — вздохнула его собеседница. — Ты близок к господину Аято и госпоже Аяке так, как не близок никто среди нас. Комиссар переживает о тебе, как о младшем брате, а Сирасаги Химэгими… Кхм, да о чем я, ты сам знаешь, ты ведь служишь непосредственно ей! Короче говоря, ты один единственный сможешь помочь им нести ношу, доставшуюся им от их родителей.       — Архонты, Кохару, я всегда готов им во всем помочь. А ты, похоже, заработалась, потому что я все еще не получил ответа на свой вопрос, — по-доброму покачал он головой и улыбнулся. Глаза девушки округлились.       — Да ё-моё, Тома! Привилегированность — это фигура речи! Твоя привилегия — в твоей близости к господам.       — А по-моему, ты просто не знаешь значения этого слова, — хихикнул он.       — Ну тебя! — пихнула она его.        Затем, совершенно не сговариваясь, они оба смолкли. Кохару мечтательно осматривала окрестности; Тома думал о чем-то глубоком и важном, и каждая мысль приводила его к Аяке. Завтра должна состояться та самая церемония, а он так и не знает, всерьез ли госпожа попросила его сопровождать ее, как и не знает, что именно от него требуется — поведение, слова, обязанности… Время на изучение нечто полезного беспощадно утекало сквозь пальцы.       — Время, о время, — резко запричитала Кохару, чем напугала Тому. — Я совсем забыла о том, что мне нужно работать!       — Я могу взять часть твоих дел на себя сегодня, — из вежливости предложил он.       — Точно! — воскликнула она; Тома уже успел расстроиться, что его жест воспринят неправильно. — Ты ж еще здесь, и я забыла сказать, зачем притащила тебя сюда.       — Сказать, чтобы я приглядывал за братом и сестрой Камисато? Это совсем не то, ради чего стоит устраивать перерыв. Я и без напоминания это делал и буду делать.       — Вот молодец! — отчего-то саркастично парировала Кохару. Тома посмотрел на нее вопросительно. — Вот вроде в особняке сидишь почти все время, а информация все равно мимо тебя проходит.       — Где-то я слышал похожий упрёк… — сказал он себе под нос.       — Позавчера госпожа Аяка послала швею за шелком в столицу, чтобы начать работу над нарядом для чайной церемонии, — стала озвучивать Кохару, порываясь вернуться к своим делам.        Тома слегка прищурился.       — Вернулась швея в тот же вечер. Я удивилась и решила спросить ее об этом. Оказывается, что во всех торговых лавках лишь покачали головой: ни шелка, ни шелковицы из Ли Юэ давно нет из-за указа Сакоку.        Вопросы множились: почему именно сейчас? Как торговцы справлялись до этого? Куда смотрит Международная Ассоциация на острове Рито? Немного поразмыслив, Тома подумал лишь об одном человеке — Аято. Только ему было по силам обеспечить поставки с материка и укрывать всю эту отрасль от взора Трикомиссии. «Но это слишком тяжело, наверняка он не справляется в одиночку… И, возможно, это настоящая причина, по которой он не посетит церемонию — дела… Их слишком много у него.»       — Это, безусловно, полезная информация, — отчего-то безучастно проговорил Тома. Кохару демонстративно фыркнула.       — В Мондштадте все такие? Или только ты? — спросила Кохару и исчезла на лестничном пролёте.        Нота, на которой они разошлись, звучала отнюдь не радостно; напряжение от окончания разговора застало Тому врасплох. Он потер переносицу и посмотрел во двор. Попытался понять мотивы Кохару — не вышло. «Та еще загадка, эта Кохару, несмотря на всю свою простоту,» — подытожил Тома.        А еще он понял, что девушка посчитала его дураком, да таким, что даже припомнила, что он из Мондштадта. Задело ли его это? Вероятно, совсем немного; все-таки Кохару — последняя, от кого он ожидал услышать упоминание о своей родине в подобном ключе. Однако надо было отдать его недавней собеседнице должное — это был потрясающий «мотивационный пинок». Тома решил, что во что бы то ни стало достанет для Аяки шелк — это было вопросом чести: и его, как правой руки госпожи, и самой Сирасаги Химэгими — появиться в старом наряде на церемонии она не могла.       

***

       Шелест пергамента, дым от ароматических палочек, недоделанная икебана и парочка пятен от чернил… Отсутствие концентрации и покалывание Крио элемента на сердце — вот что ощущала сейчас Аяка. Душа госпожи болела вовсе не о платье (точнее, о его отсутствии) — ее настораживало поведение брата. Аято в последнее время был раздражителен, то и дело изменял своей пунктуальности, а количество бумаг на его столе множилось с геометрической прогрессией. Камисато ничего не успевал.        Порой, когда выдавалась свободная минута (что бывало крайне редко в последние дни), Аяка без задней мысли шла к комнате старшего брата, и каждый раз хрупкая рука зависала над дверной ручкой, так и не решаясь на нее надавить. Эта нерешительность сравнима с боязнью прикоснуться к холодному металлу — до того была тяжелой атмосфера накануне чайной церемонии. Сирасаги Химэгими благодарила Семерых, что это мероприятие состоится лишь завтра.        С участью же примерки всех старых нарядов Аяка уже смирилась, хотя прекрасно знала: о ее появлении будут судачить еще долго, а отсутствие новенького платья будет воспринято как «трудное финансовое положение» клана Камисато, а то и комиссии Ясиро в целом. «Дипломатический позор,» — так однажды высказалась о подобных обстоятельствах мать Аяки и Аято. «И все-таки это не так страшно, как последствия указа Сакоку,» — подумалось владелице Крио элемента.        И если бы она знала, насколько прекрасным будет вечер «за день до», то непременно прекратила бы маленький снегопад из отрезвляюще холодных снежинок вокруг своей головы.        Сентябрьское солнце почти напоследок пробивалось в окно кабинета госпожи Камисато. Девушка устало склонила голову над письменным столом, изредка поглядывая на намечающийся закат, отчего-то особенно обворожительный в этот вечер. И только падающие с горы Ёго лепестки сакуры, как и подхваченные ветерком листья с ближайших деревьев, напоминали о скором увядании природы, однако это обстоятельство нисколько не печалило юную госпожу — в увядании была своя прелесть и неведомая магия, трогающая за душу.        Осторожный стук в дверь вытащил Аяку из размышлений. Когда стук повторился, она поспешила открыть дверь. Удивление моментально окрасило щеки Сирасаги Химэгими в нежно-розовый: перед ней стоял Тома, смущенный и замявшийся, держащий руки за спиной и улыбающийся крайне приветливо и тепло.       — Здравствуй, моя леди, — негромко поздоровался управляющий клана Камисато. Аяка лишь хлопнула ресницами.       — Привет… З-заходи, что-то случилось? — запнулась она.       — Вовсе нет, я… Хотел поговорить и кое-что, хм… Вручить или подарить? Думаю, не очень важно, какими словами я это скажу, в общем… — парень тихо прочистил горло, почесал затылок и наконец достал то, что держал за спиной — коробку, окутанную тканью приятного фиолетового оттенка. Сверху красовался герб клана госпожи — он был сиреневым. С губ Аяки сорвался удивленный вздох.       — Не могу в полной мере назвать это подарком, — кое-как преодолев смущение, продолжил объясняться Тома. — Это, скорее, до конца выполненное поручение, данное не мне, если быть честным, но… Мне кажется, я должен был постараться.        Аяка по-прежнему не могла проронить ни слова. Она приняла коробку молча, смотря Томе прямо в глаза; впрочем, это говорило ему больше, чем тысячи слов благодарности. На сердце парня потеплело, ведь лучше глаз Аяки, особенно благодарных, он еще не видел.       — Спасибо, — тихо, но вполне слышно наконец сказала госпожа. Тома широко улыбнулся и довольно прикрыл глаза; на лицо его попал оранжевый луч солнца, и сердце Аяки пропустило удар.       — Всегда рад.       — А что за… Разговор? — аккуратно спросила сестра комиссара, чувствуя, как румянец окрашивает теперь не только щеки, но и уши.       — Ах, это, хех… Это может подождать. Мы можем обсудить это завтра с утра, а можем… Знаете, госпожа, неподалеку от места, где мы тренировались с планером, есть небольшая поляна, там растет пару деревьев красного клёна, и листья еще даже не опали. Я обнаружил поляну совсем недавно, и теперь не перестаю удивляться, почему: ее довольно легко было заметить раньше. Я буду ждать вас там, если вы захотите поговорить сегодня. А по поводу лишних глаз… Все сегодня заняты своими делами, так что не переживайте.       — Но ведь я никогда не обсуждала с тобой нежелательных зрителей… — слегка настороженно вдруг проговорила Аяка.       — И вправду… Просто… Действительно, это не так важно.        Аяка задумалась. Тома перед тем, как исчезнуть за дверью, оставив госпожу наедине со своими мыслями, пожелал ей приятного вечера. «На случай, если мы встретимся только завтра,» — добавил он.        Спустя пару минут госпожа Камисато поспешила открыть коробку — она была немаленькой, что сводило вероятность обнаружить там украшение к нулю. «Это лучше, чем украшение,» — радостно засветилась в голове мысль. В коробке в действительности было «поручение», недавно выданное швее. Аяка взяла в руки платье нежно-голубого цвета. «Шелковое…» Она воодушевленно, с почти трясущимися от нетерпения руками примерила его.       — Оно великолепно… — в восхищении произнесла Аяка, рассматривая себя в зеркале. Слева на груди красовалась брошь, в которой нетрудно было увидеть очертания герба клана Камисато; шелк по ногам струился в пол, так и не задевая его, при этом в платье угадывались характерные черты: инадзумского стиля — в длинных рукавах, мондштадского — в аккуратной пышности платья и атласном банте, который украшал талию сбоку. И «испортило» весь «эпизод» лишь слеза, что непрошено потекла по щеке девушки. Этот подарок слишком растрогал ее, избавил от отчаяния и переживаний о слухах.        Стерев слезу и наскоро собрав волосы в традиционный, но достаточно объемный пучок, выпустив при этом пару волнистых прядей по бокам от челки, Аяка выскочила из кабинета, надеясь застать Тому еще в особняке — она мечтала отблагодарить его тщательнее, чем обыкновенным «спасибо», как можно скорее. Впрочем, не найдя друга ни в коридоре, ни в саду, она не сильно расстроилась, и поторопилась лишь туда, где ждал ее Тома.        Закат светил в затылок. Завтрашний день неумолимо подкрадывался, но в этот час Аяку он совершенно не беспокоил: сердце билось быстрей лишь от легкой пробежки и от вида довольного Томы, который ее все-таки дождался.       — Поговорим сегодня, — не без улыбки проговорила Аяка, опуская взгляд. Она подошла к другу, с неловкостью обнаружив, что в ушах звенело собственное учащенное сердцебиение.       — Ты выглядишь чудесно, — озвучил мысль вслух Тома, слегка переживая за неуместность комплимента: хоть их никто и не видел, он боялся переступить грань, что становилась с каждым днем все тоньше и тоньше. Душа давно ныла и требовала эту грань пересечь, стать больше, чем просто другом. «Нельзя,» — запрещал разум. («Каким я был идиотом,» — подумал бы Тома сейчас.)        Аяка на комплимент не ответила — обняла вместо этого. Не до хруста костей, нет… И все-таки этого было вполне достаточно, чтобы выразить все, что сейчас висело между ними недомолвками и недосказанностями.       — Спасибо… Нет, благодарю от всего сердца, — почти пропищала от радости девушка. — Ты спас завтрашний вечер, и даже не представляешь, насколько.       — Я рад, что тебе понравилось, — ответил он куда-то в светлую макушку. Затем оба прекратили объятия, прекрасно чувствуя приближение к заветному краю. В объятиях находиться слишком долго нельзя. Просто прописная истина, ничего более.        Кажется, друзьям вновь стало неловко. Что говорить друг другу? Как вести себя после прекращения объятий?       — Что касается завтра… — решила кардинально сменить тему Аяка. — Тебе не нужно слишком беспокоиться. Веди себя легко и непринужденно, вся дипломатическая ответственность лежит на мне, — коротко вздохнув, пояснила она.       — Не стоит взваливать все на свои плечи, — сострадательно отозвался Тома. — Я хочу помочь, поэтому готов усвоить все что угодно в короткие сроки.       — Спасибо, — тихо сказала госпожа Камисато. — Я уверена, что особых умений не потребуется. К тому же, ты уже очень сильно помог, достав это платье, — не без улыбки проговорила Аяка, слегка покружившись в своем новом наряде. Тома смотрел на нее завороженно ровно до тех пор, пока не поймал на себе взгляд госпожи.        Поболтав еще некоторое время, они не заметили, как солнце давно спряталось за расплывчатую морскую линию горизонта. Вот-вот начнут показываться миллиарды звезд, а легкое и безграничное небо подарит жителям Инадзумы долгожданную ночь. Ночь, что станет проводником в двадцать восьмое сентября.       — Чуть не забыл! — резко воскликнул Тома. — Я когда-то обещал познакомить тебя с традициями Мондштадта получше, чем пишут в книгах.       — Ой, и вправду же, — сразу вспомнила Аяка. — Я люблю слушать твои рассказы, и этот раз не будет исключением.       — В этот раз… Я хотел бы воспроизвести одну из традиций, — смущаясь, Тома протянул Аяке руку в приглашающем жесте. — Потанцуем? — глаза девушки округлились, но она все же доверилась другу, вложив свою ладонь в его.       — Положи другую руку мне на плечо, — улыбнулся ей он.       — Я ведь совсем не знаю движений… — приглушенно отозвалась Сирасаги Химэгими.       — Это не страшно. Прелесть мондштадтского парного танца в том, что движения совершенно просты и интуитивны.        Положив руку на талию Аяки, Тома стал инициативно вести танец. Три шага, поворот, и вот он уже кружил слегка смеющуюся Аяку. Тома не врал: юная госпожа усвоила все движения быстро, и танцевала так, словно родилась в городе свободы; словно весь груз ответственности снят с плеч, а душа стремится поймать попутный ветер и унестись подальше от долга и угрызений совести. Впрочем, одно движение Тома заготовил на самый конец: после очередного поворота он наклонил Аяку так, что у обоих сердце пропустило если не по два удара, то по одному точно. К такому госпожа была совсем не готова, поэтому ее щеки пропустили «румяный этап» и сразу окрасились в пунцовый. Аяка сгорела бы от смущения за свою реакцию, если бы не раздавшийся со стороны Ханамидзаки залп фейерверка. «Новый день наступил,» — подытожил Тома. Друзья невольно прекратили танец, засмотревшись на разноцветные вспыхивающие огоньки.       — С Днём Рождения, Аяка, — негромко поздравил Тома, чтобы не портить магию момента.        И едва перестав краснеть, Аяке лишь оставалось гадать, позаботился ли о фейерверке в первую минуту ее дня рождения Тома, или же это было прекрасным стечением обстоятельств.       

***

«Долгожданный» день начался с осознания: Аято нигде не было. Ни стража, ни служанки-сплетницы не знали, куда мог отправиться юный господин. Пускай комиссар и не принимал участия в вечерней церемонии, он все еще должен был быть там, где его можно найти, если вдруг что-то произойдет. На столе в кабинете брата Аяка нашла лишь короткую записку, что была написана почти каллиграфическим почерком: «Внезапное прощение после многих лет презрения требует осмотрительного и недоверчивого отношения к ситуации.»       — Это точно он написал, — вслух сказала Сирасаги Химэгими, проведя пальцем по печати брата. Негласное правило требовало сжечь листок с посланием — Аяка сделала это. «Пусть твои опасения будут беспочвенными,» — мысленно пожелала она и вышла из кабинета.        Когда госпожа Камисато оказалась в саду, то не без улыбки обнаружила, что из кустов торчал хвостик костюма мудзины. «Эх, Саю… Наверняка держалась из последних сил, чтобы не уснуть,» — сделала вывод Аяка, когда подошла к девочке немного ближе. «Если за всем происходящим здесь на всякий случай следит ниндзя из Сюмацубан, то у отсутствия Аято есть веские причины.»               И причины в самом деле были; такие, что Аято решил не вмешивать никого из клана и комиссии. Вместе с ним было лишь два опытных члена Сюмацубан — комиссар считал, что этого хватит. Он давно стал подозревать сёгунат в нечистых замыслах: тучи сгущались так невесомо, но при этом так явно для каждого, кто отлично разбирался в политике.        «Общественным порядком давно стала заниматься комиссия Тенрё, не подпуская Ясиро к этим обязанностям ни на шаг. Стало быть, зачем возвращать комиссию Ясиро в Совет сейчас, когда с политической обстановкой вполне успешно справляются другие подчиненные Сёгуна?» — эти размышления привели Аято к началу небольшого, но вполне успешного расследования, в ходе которого выяснилось, что на сегодняшнюю церемонию не приглашены некоторые важные персоны. «Это даже не странно и не подозрительно. Это тщательно продуманный план, цели которого еще предстоит выяснить».        Господину Камисато и двум его подчиненным требовалось быть тише воды и ниже травы, чтобы проследить за «в некоторой степени доверенным» лицом комиссии Тенрё. Они следовали за нужным человеком от резиденции клана Кудзё вплоть до скалистого побережья — места, где кончается столица и начинается бескрайнее море, и лишь где-то вдалеке виднелся «гремящий» остров Сэйрай.        Мотивы преследуемого долгое время были неизвестны: зачем ему понадобилось уходить с шумных улиц? Да и то, что он подозревал о слежке, стало заметно еще давно. Вскоре все встало на свои места: в этом скрытом от людских глаз месте стояла лодка. Чиновник ускорился, только к спасению своему приблизиться так и не успел: Аято махнул рукой отточенным движением, и ниндзя схватили мужчину.       — А? Господин Камисато?! Я не знаю ничего, что было бы вам полезно! — запричитал схваченный, не прекращая попыток вырваться.       — Одни только возгласы говорят об обратном, — спокойно ответил Аято, приближаясь к нему. — И стал бы безгрешный человек уплывать из столицы на лодке?       — Мне п-просто п-понадобилось отплыть п-по делам, — заикаясь, старался оправдаться чиновник. Аято свел брови к переносице и ненадолго закрыл глаза. — Отпустите!       — Отпустим, — все также невозмутимо продолжил говорить с ним комиссар. — Но после выполнения условий.       — Я не предам комиссию Тенрё! — сразу возразил схваченный.       — А сёгунат предашь? — уже настойчивее произнес Аято. Увидев смятение на лице пойманного, Камисато добавил: комиссия Ясиро — такой же орган власти, как и тот, в котором ты служишь.       — Госпожа Кудзё узнает о том, что вы превышаете должностные полномочия, вот увидите, — решил припугнуть чиновник. Только… Тщетно.       — Я с радостью с ней поболтаю, — с усмешкой ответил господин Камисато. — Она ведь тоже не будет участвовать в вечерней церемонии, не так ли?       — Я ничего об этом не знаю!       — Ваши глаза твердят иное. Итак… Вы будете свободны сразу после того, как поделитесь с нами информацией о причинах, по которым Кудзё Сара и многие другие важные люди не будут присутствовать в Тенсюкаку сегодня.       — Я не знаю других имен! Я не знаю, почему они не пойдут! — глаза мужчины забегали, а на лице начинало блестеть отчаяние.       — Ну же… Я не просил назвать всех, кто туда не пойдет, — значительно тише, но не менее внушительно пояснил Аято. — Мне нужна причина.       — Отпустите… У меня семья… Терпение комиссара стало иссякать.       — У меня тоже семья! — громко сказал Аято, схватившись за рукоять своего меча. — Им грозит опасность. И я сделаю все, чтобы их спасти. Если для этого придется задержать вас — задержу. Посадить в камеру? Посажу. Да и клинок пачкать в крови не впервой, — молодой господин подошел к чиновнику значительно ближе: обычно подобного рода манипуляция работала безотказно со слабыми духом людьми. Впрочем, допрашиваемый таковым и был.       — Я ничего не скажу.       — В таком случае… — протянул Аято и кивнул одному из подчиненных. В это же мгновение ниндзя ударил чиновника кулаком в живот. — Так, наверное, легче говорить?       — Со мной не делились информацией… — еле-еле выдавил из себя мужчина. Удар повторился.       — Ложь, — вновь удар.       — Среди всего сброда Ясиро только Сирасаги Химэгими заслуживает уважения, — с презрением пробубнил чиновник, будучи готовым сплюнуть кровь.       «Ты ради Аяки столько рукавов испачкал в крови, — заговорила вдруг совесть. — Но это же ради будущего клана, верно?»       — Ему больше не нужны коленные чашечки, — тон Аято резко сделался холодным. Послышался скрежет катаны — ниндзя доставал ее из ножен.       — НЕТ! НЕТ! Я все скажу!!! Шум прибоя, водоросли на песке, запах соленой воды… Крабы, что разбежались от отчаянного крика — все это приобрело другие краски, когда Аято наконец-то приблизился к тому, ради чего устроил пытку — к сведениям. Чиновник, наплевав на внезапно пересохшее горло, протараторил:       — На них нападут.       

***

             — Этот аромат, сделанный из шелковицы и лепестков сакуры, очень подходит вам, госпожа Аяка, — с улыбкой сказала служанка, которая помогала Сирасаги Химэгими собираться на церемонию.       — Как же ты его почувствовала среди всех горящих в комнате благовоний? — с удивлением спросила Аяка, надевая сережку перед зеркалом.       — Зная его историю, его невозможно не ощущать, — хихикнула девушка, закончив завязывать красивый бант на талии госпожи.       — Историю? Этот парфюм у меня достаточно давно, а ты говоришь об этом так, будто я его приобрела вчера, — юная Камисато непонимающе посмотрела на свою помощницу.       — А вы сами разве не помните, кому вы поручили достать ингредиенты? Ах, Тома был так сосредоточен и серьезен, когда выполнял ваше поручение! Я думаю, в этом аромате скрыта его глубокая лю…       — Кхм! — щеки Сирасаги Химэгими окрасились в нежно-розовое смущение. К счастью, договорить служанка не успела: девушка поняла, что увлеклась, и поспешила удалиться из комнаты госпожи, откланявшись.              — Так вот, какие слухи гуляют… И не первый день, — шумно выдохнула Камисато, рассматривая себя в зеркале. Она была почти готова, но румянец на лице был очень некстати. Чтобы как-то исправить ситуацию, Аяка опустила руки в пиалу с ледяной водой и, стряхнув лишние капли, приложила холодные ладони к щекам. Как и следовало ожидать, розовый цвет стал бледнеть.        Вскоре, окончательно собравшись, Аяка спустилась в сад особняка. Вечернее солнце боролось с тенями от крыш и фронтонов, легкий ветер колыхал листья на кустах… Саю здесь уже не было. «Или спряталась получше,» — промелькнула в голове госпожи мысль.       — Брат не возвращался? — обратилась она к стражнику, стоявшему у входа в имение. Тот отрицательно мотнул головой, чем спровоцировал глубокий вздох Аяки.       — Ох, надеюсь, я не опоздал, — сказал неожиданно подошедший со стороны леса Тиндзю Тома. Глаза его одобрительно осмотрели госпожу с головы до ног.       — Нет, ты как раз вовремя. Ты был в Ханамидзаке? — не без удивления спросила Аяка, также оценивая своего сегодняшнего спутника. Сегодня Тома выглядел официально — от его повседневной одежды не было ни следа. Юная Камисато поймала себя на мысли, что его костюм был красивым. Тома был слишком красив.       — Да, госпожа. Я забирал заказ. И с Ёимией заболтался, — почесал затылок он.       — Расскажешь по дороге? Церемония еще не очень скоро, но нам стоит прибыть пораньше, — проговорила Аяка, смотря куда-то в пол — нельзя было выдать во взгляде все, что творилось в ее голове в данный момент.        Так, сопровождаемые стражей (и парой ниндзя из Сюмацубан), Аяка и Тома отправились в столицу. Путь давно был расчищен, а потому никаких происшествий по дороге не произошло. Слушая рассказы Томы и байки подчиненных, Камисато почти позабыла о гнетущем ее волнении о брате. «Аято знает, что делает. Просто доверюсь ему… Не впервые же?»              — А вот и дворец Сёгуна, — спустя время объявил наконец один из сопровождающих стражников. Представители Ясиро остановились около входа в своеобразный парк дворца.       — Даже не помню, когда была здесь последний раз, — задумчиво произнесла Аяка, подходя к офицерам сёгуната.       — Приветствуем вас, госпожа Камисато, — сказал один из них. — Можно ли взглянуть на ваше пригласительное письмо? Того требуют правила.       — Оно у меня. Вот, — быстро ответил Тома, протягивая свиток офицеру. Тот взглянул на обладателя Пиро с прищуром, но письмо все же принял.       — Все в порядке. Вы и ваш… спутник… Кхм, можете войти, — объявил офицер после проверки приглашения. — Вы будете в безопасности, так что стражу попрошу оставить здесь.       — В письме об этом не было сказано, — возразила ему Аяка. — Могу ли я узнать причину столь категоричного решения?       — Говорить об этом не в моих полномочиях, — заученной фразой ответил офицер.       — Не доверяют вам, яшировцам, делов-то, — озвучила подошедшая ко входу пожилая женщина. Она без лишних вопросов протянула другому офицеру пригласительное письмо.       — Добро пожаловать, госпожа Такацукаса.        Хотя этот небольшой инцидент и пошатнул гордость клана Камисато, Аяке пришлось тактично промолчать и пройти на территорию Тенсюкаку без охраны. «Это только ради будущего клана. Только ради Аято и дипломатического успеха,» — не прекращала успокаивать себя девушка. Ее состояние не скрылось от внимательного взгляда Томы.       — Всё хорошо? — тихо спросил он у нее.       — В локальном смысле — да. В глобальном — нет, — выдохнув, сказала Аяка. — У нас теперь будет потрясающе много тем для разговоров во время игры в сябу-сябу.       — Архонты… — с нервным смешком отозвался Тома. Слишком свеж был в его памяти образ данго, внутри которого были лапки оникабуто.       — Должна признать, что тут все предусмотрено, — решила сменить тему госпожа. — Для тех, кто прибыл раньше, здесь кружатся официанты с закусками и напитками.       — Это здорово, — ответил Тома. — Только, кажется, это одно из противоречий вечности.       — Почему же?       — Идея с официантами не местная, — объяснял парень. — Она переплыла море от Мондштадта до Инадзумы.       — Уж не с тобой ли? — с улыбкой спросила Аяка.       — Отнюдь нет, — в такой же манере отозвался он. Вскоре они заметили приближающегося к ним официанта.       — Не желаете ли попробовать онигири с угрем или карамельного саке?       — Саке, пожалуйста, — в один голос сказали Тома и Аяка, после чего переглянулись и засмеялись. Выдав им по бокалу, официант удалился из их поля зрения.       — Ты в самом деле решил выпить? Или взял саке со мной за компанию? — сделав глоток, поинтересовалась у друга Аяка.       — Меня просто накрыла ностальгия… — признался Тома. — Отец всегда упоминал саке и сравнивал его с мондштадтским вином. Хотел бы я с ним выпить теперь…       — Мы найдем твоего отца. Вместе, — вдруг сжала она его руку, вызвав на лице друга нескрываемое удивление. Стоило лишь Аяке услышать свое имя, как она инстинктивно отпустила руку Томы. К ним подошла девушка с весьма неприглядной внешностью, но одетая во вполне вычурное кимоно, что придавало ее виду нестандартности.       — Госпожа Аяка! Рада наконец встретить вас. Я наследница клана Ханако, возможно, вы знаете о таком, — неожиданная собеседница держала в руках два бокала, и эта деталь не могла не привлечь внимание.       — Знаю. Вы — мисс Амаре? — на всякий случай спросила Аяка.       — Да! Не зря я вами восхищаюсь, у вас такая прекрасная память и осведомленность! Лесть была слишком приторной и чересчур откровенной.       — Я не заслуживаю подобного рода похвалы, — пресекла тему Камисато. — У вас какое-то особое дело ко мне?       — О, нет-нет! Я не хотела вам помешать. Я подошла просто поболтать и предложить этот вариант саке, — Амаре демонстративно подняла бокалы. — Здесь есть эссенция сакуры, поэтому его быстро разобрали. Сейчас остался только карамельный вкус. Возьмете?       — А что насчет вас? — с недоверием спросил Тома.       — Я выпила его достаточно за сегодняшний вечер, а долг требовал взять два последних бокала — себе и моему спутнику. Только вот мне уже хватит, а спутник запропастился где-то…       — Я бы хотела попробовать. Что скажешь, Тома?       — Пока что обойдусь карамельным, госпожа, — ответил он Аяке. Амаре улыбнулась и протянула бокал Камисато.       — Спасибо, мисс Амаре.       — Всегда рада, госпожа Камисато! Я пойду внутрь, поищу своего спутника. Кстати, начало уже через десять минут!        Солнце утонуло в море, а небо, что обещало быть звездным сегодня, заволокло тучами. Все приглашенные неспеша заходили во дворец. Тома и Аяка решили последовать всеобщему примеру и вскоре тоже оказались внутри. Приемный зал Тенсюкаку был украшен эмблемами Электро, а также кленовыми листьями и цветами сакуры, что с трудом держали на себе лепестки.        Прежде, чем все расселись по своим местам для дегустации чая, Аяка успела поговорить со многими политически важными фигурами. Некоторых из тех, с кем она планировала пообщаться, в зале почему-то не было. И пока госпожа Камисато была занята беседами, Тома не прекращал смотреть на нее… и чувствовать на себе взгляд Гудзи Яэ. Он изо всех сил старался игнорировать этот факт, но сила кицунэ ловила под колпак, казалось, всех кроме Электро Архонта, чьим фамильяром Мико и являлась.       — Это потрясающий сценарий для легкого романа, — вдруг прозвучал ее голос прямо над ухом Томы. Парень невольно дернулся, в действительности обнаружив верховную жрицу около себя.       — О чем вы, госпожа Яэ? — поспешил спросить Тома, стараясь скрыть волнение. «И не зря же я не хотел с ней пересекаться раньше.»       — Ты ведь и сам понимаешь. Я о тайне, что скрыта в твоем сердце. Я о взгляде, что обращен на нее. Ох, так и напишу, — проговорила Яэ Мико, заставив Тому чувствовать себя крайне неловко. — Знаю, ты хочешь, чтобы я ушла побыстрей. Я уйду. Только советую следить за сестрёнкой Аято внимательнее. Особенно сегодня.       

***

Этот воздух, обстановка, да и вечер в целом — все дурманило голову, словно по чьему-то великому замыслу. Аяка и Тома уже давно сидели за своим столиком и пили чай, как и все остальные гости мероприятия. Очень многие ждали появления Сёгуна — они в нем были уверены из-за присутствия Яэ Мико. Управляющий клана Камисато старался держать в голове всё: и слова верховной жрицы, и факт «пропажи» Аято, и запрет на охрану, и даже ту странную наследницу клана Ханако… И поэтому Тома стал упускать из виду самое важное — глаза Аяки непроизвольно закрывались.       — Дорогие гости чайной церемонии, — раздался громкий голос Райдэн. Все в зале сразу же стихли. — Мы собрались здесь в этом году для подведения итогов.        И прочие слова Сёгуна вдруг стали проходить мимо ушей Томы. Парень смотрел на Аяку с нескрываемым беспокойством. Госпожа Камисато склоняла голову к плечу друга все больше и больше.       — Аяка? Ты в порядке? — почти шепотом спрашивал он.       — Я просто… Захотела спать… Подышать бы воздухом, чтобы внутри не было режущей боли… И все для Томы замерло. Он едва сдержался от того, чтобы не закричать на весь зал о том, что Аяке нужен врач. Только вот речь Сёгуна перебивать нельзя никому. Собрав всю свою волю и выдержку в кулак, он «почти» незаметно стал выводить Аяку из зала, чуть не перейдя на бег. Когда выход был уже близко, Тома посмотрел на лицо своей госпожи: она вот-вот потеряет сознание, а в правом уголке губы появился яркий кровавый цвет. «Отравили,» — со злостью и отчаянием подумал парень.        И ничто не могло ударить ниже пояса сильнее, чем слова Сёгуна, что донеслись до всех и каждого: «Во имя поддержания вечности и приближения к Небесному Порядку, я объявляю указ об охоте на Глаза Бога.»        Крики, давка и паника. Вот-вот вся толпа гостей хлынет на выход. Тома подхватил Аяку на руки и побежал к выходу. Только путь ему преградили солдаты сёгуната.       — Пропустите, пожалуйста… Госпоже Камисато нужен врач, и очень срочно, иначе она умрет! — постарался убедить их Тома. Горло сдавливало от отчаяния, а руки у него тряслись, и вовсе не от тяжести.       — Указ Всемогущего Сёгуна слышал? Глаза Бога отдавайте и катитесь, куда хотите! — грубо возражал солдат.       — Сэр, на это нет времени! Позвольте спасти ее, а потом уже забирайте и Глаз Бога, и меня, если вам так нужно, — чуть ли не умолял друг Аяки.       — Видали мы таких хитровые…        Солдаты договорить не успели. С потолка, словно тени, спустился элитный отряд Сюмацубан — Тома узнал их по соответствующей нашивке на абсолютно черной форме. Все, что было дальше — туман для этих двоих. Аяку очень быстро передали в руки Камисато, который нашел ей врача почти моментально — и лечили госпожу Камисато в доме Ёимии. А Тома потерял самообладание еще тогда, когда пол под ним окрасился кровью в результате работы ниндзя. Юная Наганохара напоила его ромашковым чаем и уложила спать в одной комнате с Аякой.        А на следующий день все, придя в себя, стали жить в новой реальности; реальности, в которой твои желания, замеченные богами, становятся целью охоты.       

~~~~~

Он не помнил, от чего именно очнулся — от дрожи ли в спине, от кошмарных мотивов воспоминаний ли, или же от чьих-то размеренных шагов, что нарушали целостность песка. Томе потребовалось не менее десяти секунд, чтобы вспомнить, кто он, где он и в какой ситуации оказался. «Не следовало поддаваться сну… Сколько времени прошло? Смогу ли я добраться до сил сопротивления?»        Вскоре ему стало ясно, кто ходил рядом. Это было до боли иронично — встретить Аято здесь. А если быть точнее, позволить главе комиссии, из которой ты в теории сбежал, дать себя обнаружить.       — Оправдала ли цель средства? — вдруг спросил Камисато, приблизившись к Томе. Владелец Пиро Глаза Бога устало вздохнул.       — Цели я еще не достиг, да и отдал не все, — честно сознался парень. Аято нахмурился.       — Думаю, ты готов зайти далеко, — отчего-то сочувственно произнес комиссар. — Но я все же дам тебе шанс передумать. Последний шанс вернуться в комиссию и отбелить репутацию.       — Она никогда не была белой, Аято, — горько улыбнулся Тома от своих воспоминаний. — Я предпочту погибнуть здесь ради отмены охоты, ради благополучия Аяки… Чем быть схваченным досинами вновь. А ведь они не пощадят меня больше.       — Если бы ты слышал крик Аяки, ты бы трижды подумал о том, что есть для нее «благополучие», — тихим тоном сказал Аято, поймав на себе ошарашенно-обеспокоенный взгляд Томы. — Я учил тебя обращаться с копьем не для того, чтобы однажды ты предал комиссию и потянул мою сестру за собой.       — Я не тянул ее. Я наоборот хотел…       — Но ты же понимал, что она не послушает, — нервно перебил его комиссар. — Она буквально готова заморозить все, лишь бы добраться до тебя.        Вдалеке сверкнула молния; внимая весточке от Электро Архонта (как было принято считать), Аято и Тома смолкли. Через шесть секунд раздался гром.       — Когда-то я говорил тебе набраться терпения и ждать подходящего момента, — заговорил Камисато после длительной паузы. К этому времени Тома уже поменял повязку на ноге и кое-как смог встать.       — Ждать, когда у нас отнимут Глаз Бога? Или жизни вовсе? Я не смог больше. Сёгунат перестал сдерживаться, а потому готов убить каждого неугодного. И я уже не смогу вернуться, — с твердой уверенностью говорил Тома. — Я пойду в сопротивление, и могу просить вас только об одном, мой лорд. Защитите Аяку. Я долго-долго отрицал, но больше не стану: она — это причина, по которой я все еще открываю глаза и продолжаю идти вперед. Ради нее я готов быть предателем и стать изгоем не только в Инадзуме, но и в Мондштадте.        Бывшему управляющему клана Камисато показалось, что на лице Аято отразилась боль.       — Я готов был через пару лет завершить все политические интриги для других кланов, — вдруг начал говорить комиссар. — Я манипулировал ими крайне тонко и умело, обещая каждому из наследников руку и сердце Аяки, — выражение лица Томы сделалось до сей поры невиданно злым и раздраженным. — Но я никогда не собирался отдавать свою младшую сестренку какому-то подлецу из Трикомиссии, да еще и не по любви. И теперь я окончательно осознал: я бы наплевал на все условности и подписал бы какой угодно документ, чтобы дать вам быть вместе.        Тома молил всех Архонтов о том, чтобы пошел дождь и скрыл подкрадывающиеся слезы. Жизнь жестока не в тот момент, когда теряешь, а в тот момент, когда осознаешь потерю. И Тома потерял… Шанс на благополучную жизнь, шанс на отсутствие клейма предателя и… Список можно долго продолжать; а небо не спешило плакать.       — Не стоило этого говорить, — кое-как сказал Тома, смотря в глаза Аято — в их беспокойной синеве мелькало что-то неуловимое и необъяснимое.       — Может быть, — приглушенно ответил Камисато.        Гроза подбиралась все ближе: пауза между молнией и громом неумолимо сокращалась с каждым разом. Однако дождь словно выжидал особого момента; особого случая, слова, секунды — и ожидание чего-то неизведанного странным образом повисло в воздухе.       — Ты же знаешь… По закону я должен убить тебя, — нехотя продолжил Аято. Тома едва заметно кивнул.       — Я не стану убегать. В конце концов, перед законом равны должны быть все, — спокойно сказал обладатель Пиро стихии, поднимая руки в сдающемся жесте.       — Если бы ты не сбежал из столицы…       — Я не мог по-другому.        Аято зажмурился; ладонь его легла на рукоять катаны. Когда он открыл глаза, то заметил, что на том месте, где сидел Тома, был кровавый след, в котором уже проклюнулся маленький росток кровоцвета.        И свеж в памяти стал летний вечер на террасе, когда Аяка под неловкие протесты Томы с упоением рассказывала брату о том, что знакомство их началось с алого цветка, что кровь напоминал порой сильнее, чем что-либо еще.        Послышались голоса солдат сёгуната. По опыту Аято мог сказать, что их не больше десяти. Времени на размышления больше не было.       — Я не убью тебя, потому что Аяка любит. Уходи в войска сопротивления. Сейчас же.       «Любит?..»       — Я отдаю тебе последний приказ: беги!        Повторять еще раз не пришлось: Тома скрылся из поля зрения Аято быстро настолько, насколько смог. Он был уверен, что до сражения не дойдет: в самом деле, зачем досинам было нападать на комиссара Ясиро?        Только вот судьба распорядилась иначе, в который раз ломая все планы. Пошел дождь и очень быстро образовал у ног господина Камисато лужу идеально круглой формы. Вода была зеркально чистой, и помимо своего отражения Аято увидел в ней еще и причину, по которой на него теперь вполне можно напасть — элементальный артефакт. Гидро Глаз Бога, послание богини справедливости… Это удивило бы Аято, если бы он не знал, как трудно ему доставалось каждое важное решение, принятое им за последние несколько лет.        Однако решение в очередной раз испачкать руки в крови далось уже не так тяжело: все-таки теперь борьба с охотой обрела смысл.