Жизнь в ходе эксперимента

      Куда же ковыляет эта хромая птица? Дорогу дайте ей, коридоры тесные. Слишком тесны для её поломанных крыльев, потому вынуждена простукивать путь костылём. Нет смелых зверей, решивших преграждать ей путь. Огромная птица медленно идет по своим делам, и кольца — словно гипс — мешают сгибаться пальцам. Сегодня праздник, и Стервятник — монстр дома — спешит порадовать всех и порадовать в особенности себя. Сегодня особая ночь — ночь мёртвых. Четвёртая особо хороша, Стервятник клюёт носом запахи амулетов и талисманов. Обереги развешаны по кроватям; в воздухе летает святая вода; над порогом толстая полоса соли, с окнами такая же беда. В день мёртвых дом пугает всех, в чьих комнатах покойники — сегодня их день, они выйдут из своих жилищ в коридоры и с удовольствием попробуют пробраться в комнаты, устроят свой меняльник на перекрёстке и в туалетах оставят следы. Следы памяти. И кто знает, из чего будут эти напоминания: из воды или из крови.       — Хорошая защита, — прохрипел Папа Стервятник. — Видна рука мастера. Табаки расплылся в восхищении и сразу признал Стервятник мастером оберегов, ведь только зоркий глаз профессионала способен заметить его старания. Старания в месяца.       — Вот! Как же жаль, что не все имеют столь чуткий инстинкт на прекрасное! — Табаки покосился на Слепого. Слепой сидел у спинки кровати, опустив голову; он не умел выражать эмоции на лице так, чтобы они были понятны для других, а если и получалось, то вся мимика всё равно оставалась под волосами. С возрастом Слепой полностью прекратил следить и за выражением лица, и за чистотой воды. Он не мог видеть выпученных в его адрес глаз Табаки, не мог видеть, а догадаться мог.       — Нечего было на полу оставлять, — вступился Сфинкс тихим голосом без эмоций, с отвратительной привычкой расставлять приоритет в сторону Слепого. Он безнадежно пытался захлопнуть настежь распахнутое окно сначала ногой, а потом и лбом, — тогда твоя защита была бы в полном составе. У него не получилось, и, потерпев сокрушительное поражение, он сел со Слепым, окно одолел Македонский. Стервятник снял праздничные очки с оранжевыми стеклами и только сейчас заметил разодранную коленку Слепого. И тут же ещё раз покосился на Табаки.       — Кто теперь хозяин твоих амулетов?       — Все, — Табаки от души надул щёки и развел руками. — Стоило моему сокровищу слететь с окна, как тут же сбежались крысы и всё растащили! Стервятник облокотился о трость и только сейчас почувствовал, как кости нагреваются, вот-вот лопнут; не дожидаясь разрешения, присел на кровать. Никто не был против.       — Попроси Рыжего вернуть. Он не откажет, особенно в ночь мёртвых, крысы любят экстрим. Амулеты им ни к чему.       — Если бы, если бы. Я бы так и сделал, если бы их вёл не сам Рыжий, гордо освещая фонариком. Думаю, в эту ночь он главный трус. Вот. Боится. Трясётся!       — Табаки… — тихо, можно сказать шёпотом, окликнул Слепой, — не говори так о Рыжем, он всё ещё вожак. Вот за окном сползла звезда, упала, оставив след. Во всём доме погас последний свет, и мотылёк пролез за дверь. Табаки вскрикнул и быстро зажег свечи. Ночь мёртвых началась. Начался их карнавал, началась игра между мёртвыми и живыми. Игра в прятки.       Все опустились на пол поближе к свету свечей. Слепой слушал стены, он это умел. Умел слушать, а стены умели с ним говорить. На перекрёстке, сняв с себя белые простыни, призраки дома обменивались пластинками, украденными у живых, и воспоминаниями. Вот Волк обменял с Леопардом кисть на струну. Можно подумать, что они живы, но хочется ли так думать, когда это ложь? Слепой переключил слух на стайные разговоры. Горбач тихо играл на флейте, Нанетта слушала. Он был из тех, кто мог играть в любой громкости, и из тех, чью музыку всегда слушали.       — Должно быть, ты шутишь! — драматично воскликнул Лорд, уставившись на Шакала.       — Нет же, посмотри. Над таким не шутят, — в ответ гудел Табаки, — вот! Вот! Если не веришь! Он тыкал в свой подбородок с особой настойчивостью. У Шакала прорастала первая щетина, и он хвастался.       — Вот ты и стал мужчиной. Кто это сказал, так и осталось тайной, но Табаки это не сильно беспокоило, главное, что все разделили с ним праздник. Запах благовоний звенел, а от него, подхватывая звон, болела голова. Македонский боялся ночи мёртвых больше всех; хоть на нём и не было амулетов, он искренне молился, чтобы призраки не пробрались. Стервятник видел его страх, он аккуратно смотрел на Сфинкса, желая убедиться, не показалось ли ему, Сфинкс тоже это видел, но на Стервятника не смотрел. Дрожащий и испуганный Македонский сидел под опекой Шакала и слушал его байки, пахнущие смолой и тревогой.       — Эй! Эй! Не рви нитки на подушке, — завизжал Табаки. Стервятник и не заметил, как начал портить имущество другой стаи и поспешно извинился. Старая птица не может сосредоточиться на разговоре и слышит лишь ошмётки, этого достаточно, чтобы понимать, о чём речь. Прислонившись к окну, вжимаясь в стекло и распахнув рты, стоят призраки, это не их покойники. Кто это, не знал никто, а может, их никто и не видит, кроме самой птицы. Никто, кроме Слепого; он оборачивается, прищуривает глаза, его память не состоит из картинок, она пропитана запахами, звуками и прикосновениями. Позже оказывается, что Табаки тоже видит призраков и в силу своей старательности пытается игнорировать. Как и следовало ожидать, у него не получается, и он то и дело поглядывает в распахнутые рты. Македонский сильнее вжался в пол, на его шее уже виднелись амулеты, Горбач перестал играть на флейте, и Нанетта захлопала крыльями. Призраков видели все. Слышал их разговор лишь Слепой. В действительности на каждую ночь мёртвых жители дома обвешивались амулетами, и даже фазаны чертили защитные круги и делали талисманы, что уж говорить о более верующих; лишь самые смелые держались до последнего, но дом не любит шутки, если шутит не он, и быстро исправлял всех смелых.       Стервятник не мог заставить себя двигать крыльями, в ужасе вспоминалось родное гнездо. Он сидел, опустив голову. Он впервые боялся за свою стаю, и, если то, что он переживает сейчас, видят и они, это означало его провал как вожака. Светлым лучиком был чертополох, висевший над дверьми и окнами третьей. Глубоко в мыслях Стервятник знал, что третья делала амулеты, когда он не видел.       — Ну и чертовщина, впервые такое видно. Фу, дрянь сорняковая, — ругнулся Табаки и кинул в окно горсть соли, призраки разлетелись.       — Ты испортил всей стае ужас. — Лорд был рад пропаже ликов, но и рад был упрекнуть Табаки.       — Кто бы говорил, сам вжался, аж обоссался от страха       — От страха обоссаться можешь лишь ты. На этой ноте Лорд и Табаки разделили между собой пепельницу и больше не разговаривали друг с другом. В такие минуты, минуты ссор и раздора, светлым ликом был Македонский, его никто и никогда не хотел оскорбить, а тем более пнуть. Пинать людей вообще за грех в стае не считалось, пинать можно было всех, но только не Македонского, а тем более не Слепого. Это правило ожило само по себе, и его матерью стал Сфинкс. Такую гипотезу вынес, а потом и проговорил Табаки, начиная с обеда и заканчивая началом ужина. Стервятник никогда не помнил, чтобы призраки так смело показывались даже в официально названный и отданный им день. Он помнил себя десятилетним одетым в зелёную майку, помнил общую фотографию, где он скривил безобразную гримасу, похожую на уродскую улыбку. Лось признал его красавцем, но что он сказал бы, узнав, что это фальшивая улыбка! Конечно, в лицо он бы Стервятнику не плюнул, но наедине с собой отшвырнул бы фотографию, а может, и сжёг бы её. Лось знал толк в красоте: не имея собственной, он с собачьим нюхом определял чужую.       — Стервятник, ты в порядке? — Сфинкс смотрел, как большая птица теребит кольца и, кажется, вот-вот да натрёт кровавые мозоли. — Выглядишь ты как мертвец. Если тебя беспокоят бушующие призраки, то не волнуйся, мы все их боимся. Больше повезло Курильщику, спит как убитый, счастливчик.       — Чего же вы ему такого намешали?       — Кроме Табаки, этого не знает никто.       — Бедняжка.       — Везунчик. И не поспоришь. Стервятник посмотрел на Курильщика и без сигареты во рту продолжил.       — Знаешь, гляжу я на Курильщика и думаю: a ведь лицом он вылитый монах. Не побоюсь добавить этого слова — беспечный монах.       — Да? Надо же. Тогда какое у меня лицо? — спросил Сфинкс и, подогнув ноги, лёг подбородком на колено.       — Извини, Сфинкс, но во сне лицом ты с сорокалетнего.       — Знаю, — с горечью признался Сфинкс. — Думаешь, почему Курильщик так невинен? Это он из меня все соки выжал. Отобрал мою единственную молодость.       — А у меня отобрал изюминку удивляться! Его умение выкатывать глаза шаром свалило меня наповал. Всё ещё перед зеркалом тренируюсь и всё равно не понимаю. Настоящий профессионал удивления.       — У тебя слишком много изюминок. Ты сам как из изюма, Табаки, не переживай.       — Вот видишь, Сфинкс. Учись вежливости! Если бы ты был добр ко мне, может, я бы и не будил тебя ночами.       — Если бы ты не будил, то умер бы от недостатка внимания. Стервятник перестал понимать дело разговора, но всё ещё надеялся услышать что-то утешающее и ободряющее. Но, увы, этого не случилось. Ночь ступала с корня на корень, и в двери скреблись мертвецы. Одним из мертвецов был Тень. Стервятник желал, чтобы брат хотя бы в эту ночь расковал стальные кандалы зависимости друг от друга. Он надеялся, что сегодня Тень обретёт себя не в качестве цербера. Скороговоркой летели минуты, однако ночь не спешила заканчиваться, её колеса только набирали оборот. Молодые прыгуны знают, что с изнанки можно и не вернуться, опытные ходоки молчат, что с изнанки не возвращаются лишь унесённые призраками. Молчат, но пишут на стенах вовсю. «Бойся белую простынь. Упал ей в руки и обратно дорог нет». «Поцелуй мертвеца прямая дорога в туда». И остальное. Если учитываться, то можно сойти с ума или, того хуже, начать верить всему, что написано, а это недопустимо. Сфинкс это понимал как никто другой, Слепой это знал с рождения. Слепой вообще знал абсолютно всё с рождения, потому и ослеп, чтобы иметь хоть какой-то недостаток, штукатурка и мышиная диета стали бонусом или отвлекающим фактором. Сфинкс наклонился над ухом Слепого, и они зашептались. Разговор их состоял из того, что каждый не понимал в бушующих призраках и почему их так много, а главное: почему они настолько нахально лезут в мир живых. Табаки закурил, от обычной сигареты никто бы и бровью не повёл, но эта дрянь заставила заткнуть нос даже Стервятника. Птица, что питается падалью, закрыла нос от отвращения, что уж говорить о Сфинксе.       — Боже, что это за трупная вонь…       — Табаки, ты озверел. Воняет тухлыми трусами, каков отврат, из чего это! — одним движением Лорд поднял пепельницу и, замахнувшись, швырнул её в Табаки. Наполненная окурками пепельница ударилась о грудь Шакала. Мусор разлетелся по всему одеялу.       — Каково нахальство некоторых образованных и отягощённых знаниями. Даже в праздник мёртвых не позволяют выкурить порцию луч…       Его прервал Сфинкс, он говорил спокойно, с расстановкой. Ему бы очень подошла роль психолога, только пациенты бы не лечились, а доводили себя до суицида, чтобы не слушать столь правильные размышления.       — Выкурить порцию дерьма? Не глупи, Табаки, здесь и так дышать нечем, а продолжишь — полетишь в коридор. Конечно, Сфинкс блефовал, и Табаки это знал и уже принялся внаглую выпускать из лёгких ещё одну порцию дыма, но, увидев позади Сфинкса Слепого с устрашающим видом, с неудовольствием проглотил дым. Закашлял. Так отчаянно, что казалось: к шествию мёртвых присоединится ещё один.       — Не жалко ли вам меня? Не жалко бедного и несчастного. Я словно орхидея, посаженная в песок, словно одуванчик, вынужденный сражаться за кусок асфальта. Какова злая участь столь прекрасного создания, коим являюсь я. Призраки наружности убивают в вас людей… — кашляя, ударяя себя в грудь, кричал Табаки. Он вытаращил глаза, полные слёз, и, увидев в лицах других вместо сожаления и сочувствия жалость, закрыл их. Лорд же задумался. После жизни в наружности он понял. Что он боялся её. В изнанку верил, но неизбежности наружности опасался куда больше. Наружность, как казалось Лорду, существует, чтобы он и они в смирении ожидали выпуска. Чтобы были готовы бояться всю жизнь. Табаки же мастерски прикрывал страх отвращением. Поэтому Лорд затыкал и закатывал глаза от песен Шакала. Лорд знал, что на изнанке у них будет бесконечное время, чтобы слушать байки Табаки. Можно сказать, его бесило и восхищало умение Табаки скрывать страх. Он вдавил сигарету в пол, убедившись, что она потухла, посмотрел вокруг. Горбач уже сидел в кругу у свечи, Нанетта на шкафу пела сама себе песни, словно пародируя мелодию Горбача. Лэри с удовольствием пил что-то сомнительного цвета из кружки для кофе, его волосы всё ещё стояли дыбом, у Сфинкса, впрочем, тоже стояли бы волосы, если бы, конечно, не его очаровательная лысина; протерев тряпочкой, можно даже вообразить из неё зеркало. Лорд думал, что все хоть раз хотели так сделать, хотели, но не делали.       — Это отвратительно. Ночь мёртвых. Наши состайники пытаются нас убить.       — Что именно тебя вгоняет в отвращение? — будь у Сфинкса брови, он их обязательно бы схмурил. — То, что… Табаки его перебил:       — Ничего отвратительного здесь нет! У призраков тоже есть личная жизнь! Так дайте же им её наладить. Лорд, не говори так! Табаки сгрёб ноги и словно палки, не принадлежащие ему, закинул на ноги Лорду. Выглядело это как новый вид сороконожки. «Сороконожка говорящая», одна голова говорит загадками, другая компенсирует болтливость первой своей красотой!       — Разве не страшно, что мы боимся тех, кого любили? Лорд слишком погряз в болоте философии и даже не обращал внимания на выходки Табаки. Всё ему в этот день казалось подозрительным. Весь этот месяц. Шакал без устали делал амулеты: на каждого минимум десять штук. Словно паёк, на всю стаю выдавались талисманы. Табаки ездил с бешенными глазами по этажам, собирая все ингредиенты, и даже был пойман в третьей за воровством палок и листьев от кустов. На меняльник, к всеобщему шоку — что в принципе стало сенсацией — без всяких сомнений это станет главной новостью нового выпуска Блюма — приехали фазаны. Они тоже искали амулеты.       — Надо хоть раз в год уметь бояться, — отозвался Стервятник. Он порылся в карманах и, удивившись своим умением запасаться, нашёл карамельку, протянул её Лорду. Он хотел добавить очень важную и ободряющую фразу, но, как только учуял мерзкий запах, мысли сразу же обнулились.       — Табаки! — взорвался Лорд, одним движением вырвал изо рта Шакала трубку и вытряхнул всё содержимое прямо ему на голову.       — Я не думал, что вы учуете во второй раз, — Табаки актёрски всплеснул руками, как истинный святой поджал губы, так и говорящие «я тут ни при чём». Хлопая ресницами, смотрел на стаю.       «…» — именно так читались мысли Слепого. Македонский, придя в себя после столь шокирующей сцены, начал активно копошиться в волосах Табаки, убирая и складывая содержимое трубки рядом; к удивлению, он нашёл спутанный колокольчик и что-то непонятной формы, но жёлтого цвета. Табаки незаметно воровал из горки и так же незаметно подсыпал в стакан Лорда.       — Продолжим...       — Боятся только отдельные индивиды, гении же находятся в лёгком шоке. В конце концов, призраки меняют свой лик в ночь мёртвых. Это же не обычная ночь. Стены дома тебе всё расскажут, а может, и утащат к себе.       — В ночь мёртвых призраки могут забрать с собой любого, это хотел сказать Табаки. — Стервятник томно и многозначительно вздохнул. В принципе, правило призраков работает и в мире людей. Если дать всем свободу действий на рассвете, то уже на закате свершится закат цивилизации. Всё это пахнет судной ночью, вот и призраки, сделавшие дыру в лабиринте систем дома, смогли полностью стереть все писаные и неписаные законы. Они пользовались ими вовсю. Если Лорд, конечно, имел в виду этот вопрос, если другой, то стоит формулировать более грамотно.       — Кто же любит портить загадки, — обиделся Табаки. Это сильно его задело, и он пообещал самому себе больше не разговаривать, а завтра и вовсе, собрав все вещи, уйти жить к псам. Этого, конечно же, не случится. И уже в следующий момент грязная лапка била Сфинкса по лицу, Табаки прижмурился от удовольствия и с восторгом прикусывал нижнюю губу, в этот раз Сфинкса Слепой не спасёт. Он с Табаки заодно, сидит и, скрывая улыбку, улыбается. Сфинкс пинает Табаки, и тот с воплем валится на Лорда       — Эгей, эгей, свержен шаман, убит дракон. Эгей, в гнездо вернулся лысый ворон, — драматично, вытянув к небу ладонь и ловя воздух, резко скрещивает руки и высунув язык, издаёт последний вздох. Шакал мёртв. Конечно, Табаки смог бы быть мёртвым ещё как минимум минуту, но цокот каблуков и визг по коридорам заставили его ожить. Он встрепенулся, оглядел всех. Все смотрели на дверь огромными глазами, кроме Слепого. Он не умел смотреть, и за него с удовольствием смотрел Сфинкс. Стервятник смотрел особенно усердно. Жёлтые глаза под тёмными тенями, кажется, не моргали. По слухам из Блюма это были вовсе не тени. Из-за настоек губы Стервятника почернели, а из-за слёз веки окрасились в чёрный. Но это всё, конечно, слухи, сейчас Стервятник протёр глаза платочком, и на нём остались чёрные следы косметики.       — Это что ещё за бунт… — Сфинкс наклонился ближе к двери. Табаки не знал, сказать ли Сфинксу, что от удивления его лицо превращается в изюм, но он, как верный друг, решил поддержать состайника в столь непростой болезни. Табаки скривил лицо настолько, насколько это вообще возможно.       — Кто посмел! Какая дорогуша настолько смела! Ужас, сенсация года. Живой на меняльнике мёртвых, — Табаки, словно одержимый, начал крутиться вокруг себя, и от него то и дело разлетались то ли слюни восхищения, то ли слёзы радости. В их дверь старательно забарабанили, ручка задёргалась, и кто-то, стуча ногами, скрёбся когтями, умоляя его впустить.       — Це кем будешь, странник?       — Впустите бедолагу, это Рыжий. Единственный, кому могло так не повезти. — И тут он вспомнил, зачем изначально шёл в четвёртую. Стервятник сжал зубы. Дверь распахнулась, ударив Табаки по лбу; он отполз в угол и приложил ладонь к виску. В комнату, словно ошпаренный, влетел Рыжий.       — Ублюдок, ты почему меня оставил? — Рыжий вцепился в одежду Стервятника и начал его трясти, будто он был не гордой птицей, а плюшевым медведем.       — Рыжий, ну что ты уж!       — Меня чуть не затащили в стены из-за тебя, грач ободранный! В следующий момент Стервятник увидел слишком много всего: каждый прыщ Рыжего, себя в его очках, а позже и его глаза ангела, почувствовал недостаток воздуха из-за сдавленного горла и головокружения, а через мгновения, не ощущая боли, понял, что из носа течёт кровь. Рыжий, кажется, и не планировал останавливаться, он схватил за шиворот и начал тактично вбивать затылок Стервятника в железные прутья кровати. Стервятник шипел, его волосы окрасились в красный, он бил крыльями, стараясь освободиться, и наконец вцепился зубами в руку Рыжего. Мощная хватка и острые зубы оставили свой след. Рыжий сделал два шага назад, он любовался новым видом Стервятника. Оба смотрели друг на друга с перекошенными от гнева лицами и ждали. Кто первый накинется, предугадать невозможно. Вожаки тяжело дышали, готовясь ко второму раунду.       — Успокойтесь, — просил Горбач, он вскочил на кровать подальше от побоища.        — Пошёл нахуй! — Кем это было сказано, а тем более, предназначалось ли это Горбачу, так и осталось неизвестно, но Горбач решил замолчать. Стервятник сидел, сжав кулаки, в висок била кровь, и на лбу начали виднеться вены. И его терпение лопнуло: как только Рыжий отвернулся, он бросился, вцепившись в шею. Запутавшись в ногах Лорда, они кубарем покатились по полу       — Сукины псы, — вступился за свою честь и ноги Лорд. Ему пришлось отползти. В одной руке он держал свечи, все стаканы попадали и укатились под кровать.       — Во дерьмо! — к этому времени Табаки пришёл в себя и уже оттаскивал Лорда от возможности присоединиться к драке. — Сфинкс, Слепой, разнимите их. Визг, шипение — последствие укусов; размазанная кровь по полу; бранные ругательства; два тела, катающиеся по ламинату, душащие друг друга; Стервятник и Рыжий давно потеряли свои очки, они царапались и рвали одежду. Отличить, кто из них был кем, стало сложно. Кто победит — неизвестно, но Шакал считал, что победит тот, кто выживет, и его это не шибко радовало.       — Многоблядская потаскуха!       — Падальщик хуеплётский, так говори со своими выблядками! Рыжий обмотал блондинистые волосы на ладонь и, с силой дёрнув в сторону, снял с себя Стервятника, повалил его на пол. Повернул ситуацию на 180 градусов, сел на него сверху, прижав коленями руки. Густые нахмуренные брови; кровью налитые глаза, обрамлённые ядовито красными ресницами, с ненавистью взирали на Стервятника; этих двоих ничего не могло остановить. Им было необходимо выплеснуть отвращение и претензии друг к другу. Сфинкс вмешиваться не собирался. Сейчас всё под контролем, бывало и хуже. Как только птица попыталась освободиться, сразу же оказалась вбитой головой в пол. Стервятник харкнул кровавой слюной в глаз Рыжего и прохрипел:        — Сука! И вновь сощурил глаза от боли. Еще пара таких ударов головой, и могильника ему не избежать.       — Я сделаю из твоих зубов себе оберег, — пригрозил Рыжий.       — Соизволь заткнуться. — И Стервятнику за лишнюю вежливость, сопровождаемую язвительной ухмылкой, прилетает по морде. Ему остаётся только сплюнуть скопившийся сгусток крови. На. Чью-то обувь. Слышен нечеловеческий рёв и тихий писк Шакала. Лорд хватает обоих за шиворот и, не прилагая усилий, раскидывает по разным углам. Сфинкс спешит на помощь и, вдавливая ботинком грудь Рыжего в пол, ждёт, пока тот переведёт дыхание. Слепой придерживает Стервятника за волосы и тоже ждёт. Рыжий, прижатый ботинком Сфинкса к полу, смотрел снизу вверх; он, красный от гнева, без устали орал уже на Сфинкса.       — Этот ублюдок оставил меня без сознания в ночь мёртвых. Табаки замер в ступоре, он от восхищения буквально разучился дышать и посиневший наблюдал за разборками вожаков и матери дома. Сидел с распахнутым ртом, то и дело переводя взгляд на разъярённого Лорда, тщательно протирающего себе обувь, то на Слепого; к его сожалению, оба не испытывали того чувства изумления, что и он, а Македонский и вовсе вжался от ужаса, Горбача видно не было, зато с кровати виднелась чёрная копна волос Курильщика и его физиономия. Всё-таки как он мастерски удивляется, если он откроет мастер класс «удивления», то клуб мигом станет самым посещаемым. Тут Табаки отводит глаз от стаи и… видит у своих ног кровавый зуб. Если бы хоть кто-нибудь хоть когда-нибудь сказал, что сам Шакал Табаки сможет найти зуб вожака, он бы не поверил. И сейчас вот он, зуб лежал прямо перед ним, и ему суждено стать кулоном. Табаки, посвистывая, незаметно спрятал зуб в карман. Прислонившись к спинке кровати, Стервятник размазывал по лицу кровь.       — Успокойся, Рыжий, — твердил Сфинкс. Ему бы не хотелось драки, тем более с Рыжим. У Рыжего было две руки, и обе они были целые. Он как никогда был агрессивен. Рыжий и не думал следовать совету. Если не Стервятнику, то уже Сфинксу морду он набить планировал по полной. И его мысли были прозрачны настолько, что из них можно было бы пить.       — Тебе же сказали успокоиться, — на защиту Сфинкса с пола встал Слепой, грозно нависая над крысой, — сядь. Слепой приказывал. Впервые за долгое время хозяин дома отдал приказ, он не просил. Жёстким и грубым тоном приказывал. Рыжему оставалось только подчиниться и сесть. — Спасибо, Слепой, — поблагодарил Сфинкс и убрал ногу с Рыжего. Все сели: кровью измазанный Стервятник, держащийся за челюсть; Рыжий, с разодранным лицом; Лорд, не знающий куда деть гнев; радостный Табаки; Курильщик, замявший уже две сигареты; Македонский, убирающий погром и следы крови; Горбач просто сидел без признаков жизни; Слепой, Сфинкс и Лэри осматривали пострадавших.       — Вот это да… — неожиданно для себя сказал Табаки. Тихо. На неожиданно тихий тон отозвался Лорд.       — Это всё, что ты скажешь? — Лорд вопросительно изогнул брови. Можно даже сказать, это брови изогнулись в вопрос, а Лорд этого даже и не заметил. — Язык проглотил?       — Я напишу песню. — Резко добавил: — В трёх частях. Поэма о борьбе гнева, где все герои погибнут, — Табаки сидел, оперевшись на руки, и, с сумасшедшими стеклянными глазами, кивал головой. Он думал и уже сочинял. Это его займёт на время. Время.       — Иди умойся, дружище, — сказал Сфинкс и, подставив плечо, помог подняться Стервятнику. Хромую птицу все проводили взглядом за дверь. Он зашёл в тёмное помещение. В руках свеча, подаренная Табаки на время пребывания в комнате. Стервятник посмотрел в зеркало, по всему лицу растерта кровь, и, что самое удивительное, она всё ещё шла. Он опёрся руками на умывальник и закинул голову назад.       — Прости, Рыжий. Как выйду: надо будет извиниться, — сказал он и принялся умываться. Холодная вода освежала и смывала макияж. Губы так точно обрели розовый оттенок. Посмотрел ещё раз в зеркало и подставил всю голову под воду, начал старательно тереть. Рана жгла, но не останавливала. Мокрые волосы свисали и мешали смотреть вокруг. Стервятник будто в фильме ужасов: в темноте и без зрения. Тут он подумал, что если ты в темноте, то нет особого смысла в твоей зрячести. И посмеялся. Кто-то подхватил смешок и также посмеялся за его спиной. Стервятник посветил свечой в зеркало. За ним стоял он же.       — Тень? — неуверенно сказал Стервятник, заранее зная положительный ответ.       — Да. И я… скучал по тебе.