Ёрмунганд

      Том Реддл не часто навещал своего отца.       Его внимание было ограничено. Смерть — нет. Война не будет ждать, пока он бездельничает, ковыряясь в язвах отца. Он должен тратить свое время разумно, исключая легкомыслие. Иначе он обречет мир на победу Геллерта.       Признаться, когда он вернулся — не двенадцатилетним, не пятидесятилетним, но с душой, — это стало мягкой отдушиной. Способом направить свой гнев, который не повлиял бы на его временную линию настолько сильно, чтобы сделать его знания о будущем бесполезными. Сначала он планировал просто снова замучить этого человека до смерти — справедливость для любого блудного отца. Но, увидев его лицо, такое молодое, едва за тридцать, без единого шрама, с руками, чистыми, как предрассветный снег, Том понял, что его планы должны измениться. Он сплетет для своего отца более достойную судьбу.       А Альбус был еще свеж от осознания своей будущей смерти от рук любовника — он был готов к манипуляциям. Готов к испытанию верности.       Том привез Альбуса в поместье — его собственная магия, еще не устоявшаяся между змеевидным мастером и привлекательным юношей, была склонна к горению — и объявил о приеме нового наследника. Они встретили ярое недовольство, но это были не первые магглы, которых Альбус себе подчинил. В юности он был экстремистом. Если бы только у него была такая же страсть к спасению магглов, как и к их порабощению, война Геллерта, возможно, в конце концов закончилась бы победой.       Четыре Реддла убиты. Приобретено одно поместье. Хороший рабочий день и уйма лета в запасе, чтобы попрактиковаться в своей старой магии на желанных телах. В конце концов, Волан-де-Морт должен выиграть войну. А для войны — нужны солдаты.       Но позже, когда Геллерт все настойчивее стремился привлечь к себе внимание всего континента, Том Реддл счел его нервные интриги довольно небрежными. Этот человек пожинал то, что посеял. Волан-де-Морт был занят. Не было смысла усугублять ситуацию, безумно смеясь над своей судьбой, словно самодовольный ребенок. Тот искрящийся адреналин, когда он впервые убил своего отца, сменился холодной, беспристрастной догмой наказания человека за его грехи.       Чистая справедливость.       Том превратил свои визиты из еженедельных в ежемесячные, когда только мог выкроить время, и мужчина, без сомнения, поблагодарил его за это.       Однако так уж получилось, что нынешняя темная магия, запечатывающая последнюю шрапнель Геллерта, требовала семейных внутренностей, и поэтому за последний месяц он смог навестить отца дважды. Довольно снисходительно, если быть честным. Каким избалованным ребенком он был, наслаждаясь страданиями отца.       Камень в кармане бился в такт с его сердцем. Леденящее душу тепло, которое он думал пропустить через океан. Какая в нем теперь была необходимость.       Солнце взошло над морем, прочертив кроваво-красные облака над затененными водами и осветив устье небольшой пещеры между скалистыми утесами. Осенью и весной свет длился минут двадцать, после чего устье снова поглощалось тенью. В течение нескольких коротких минут ему не нужно было беспокоиться, что ему придется искать свет ради ориентиров среди острых зазубренных скал. Прожилки ограненных кристаллов отбрасывали солнечный свет в щель, окрашивая дверь в насыщенный утренний красный цвет. Тонкая гниющая дверь, украденная у приюта. Его первая дверь, которая довольно хорошо знала кровь, и Том Реддл достал свой носовой платок, все еще испачканный кровью из носа, выкрасив его в еще более алый цвет. Пока она не щелкнула и не отперлась, и он, шаркая ногами, не вошел в затхлую пещеру.       Песок, смешанный с грязью, камнями и хрустящими панцирями под ногами. Идеальный дом для скользких насекомых, вшей и крыс, жуков и летучих мышей, пауков, лакомящихся падалью. Падальщики и те, кто их поедал. Маленькая пищевая цепочка паразитов. Они содержались лучше, чем его змеиный зверинец в замке — он не мог контролировать все, что входило и выходило на той земле. Но здесь — мог. И Волан-де-Морт очень гордился своим террариумом Пожирателей смерти на берегу моря. Небольшое внутреннее озеро было спокойным, несмотря на разбивающиеся волны снаружи. Утренний воздух пропитался отчетливым застоявшимся запахом гнилых болотных вод.       Он высунул вильчатый язык, учуяв знакомый запах смерти, свежего разложения, но никаких посторонних не было. Только он и мертвецы в темноте. Они спали в холодных водах, пока кто-нибудь теплый не звал их. Когда-то давно он хранил здесь частицу своей души. В каком-то смысле он хранил ее и сейчас, только уже в другом виде.       Том Реддл встал на берег, засунув два медно-кровавых пальца в рот, и засвистел. Громко и звонко, словно лондонский паровоз.       Воды заволновались, потревоженные сотнями трупов, внезапно вспомнивших, что им нужно дышать. Одна за другой головы высовывались из воды, издавая задыхающиеся и хриплые бульканья, и поворачивались к нему, ожидая указаний. Инферналы обладали всей разумностью червей. Темная магия, использованная для их создания, позволяла функционировать только заднему мозгу, отделяя остальное для гниения.       Том Реддл снова засвистел. Высоко, потом — низко, потом — снова высоко. Коротко и быстро, снова и снова, словно стук дождя по почве, созывающий червей на поверхность.       Головы снова опустились под ровную черную воду, ища среди них единственное сердцебиение. Прошло меньше минуты — они были эффективными охотниками, когда их было много, — и вскоре трое инферналов вытащили на берег захлебывающегося водой и рвотой человека.       Томас Эллиот Реддл находился в довольно плачевном состоянии.       Его кожа вздулась до неприличия, обвисла и разошлась, обнажив свежее мясо для некроза, инфекции и прочей гнили, обитающей в этих водах. Бледная, почти синеватая плоть превратилась в колышущийся мешок мяса. Левая нога была отрезана по колено, и он не мог встать на ноги иначе, чем жалким ползком. Глазницы погрузились в голову. Волосы выпали. Одежда, некогда приличный костюм с блестящими латунными пуговицами, который Том любезно приготовил для него перед тем, как приказать инферналам утащить его на дно озера, чтобы утопить навечно, болталась на его тощей фигуре, как обломки затонувшего корабля.       Кровь единорога, поддерживающая в нем жизнь, посеребрила его зубы, улавливая маленькие отблески красного рассвета, когда он кашлял соленой водой.       — Здравствуй, отец, — беззаботно сказал Том Реддл, присаживаясь рядом с ним на корточки. Опираясь на пятки, он сложил руки и подпер щеку ладонью, стараясь не испачкать грязью штанины. Приятно было видеть человека в худшей форме, чем он сам.       Он почтительно встретил взгляд отца. У Реддлов не было его темных глаз. У них были ореховые.       — Рассвет только что наступил, — продолжал он непринужденно, — война продолжается. По сообщениям, Германия находится под флагом. Брайс только что срезал новые розы для прогулки. Я все еще учусь в Шотландии. Разумеется, на высшем уровне. Твое предыдущее пожертвование было использовано с пользой. Хотя появились новые обстоятельства, которые ввели меня в другое… довольно затруднительное положение. Как ты себя чувствуешь сегодня утром?       Мужчина начал молиться. Лежа на грязном, песчаном берегу и изрыгая какие-то невнятные «Аве Мария» — он всегда был похож на заблудшего солдата. Ближе к животному скулежу, чем к человеческой речи, Богу не понравилось бы его произношение, монахиня дала бы ему тридцать подзатыльников. Хотя теперь, когда Том Реддл присмотрелся, у него выпала горсть зубов. Жалость.       Девчонка говорила, что ее отец — дантист. Возможно, им стоит встретиться.       — Ну что, все еще в благочестивом настроении? Сегодня даже не воскресенье, — вздохнул Том и почесал щеку. Его отец всегда был таким упрямым. — Это неважно. Я пришел сюда за ингредиентами, а не на допрос. Но кто знает, — он вытащил свою палочку. — Может быть, Бог облегчит боль, если ты будешь молить достаточно горячо.       Мужчине удалось выпрямиться, стоя на руках и коленях.       — Я, конечно, дам тебе шанс. Ответь мне, и я отпущу тебя на свободу, — солгал он. Надежда была особенно мелким зерном, чтобы обострить боль.       Отец не стал прерывать молитвы, а перешел на «Отче наш».       — Не стоит беспокоиться, все как обычно. Если ты не ответишь, я… — Том на мгновение задумался. Его отец продолжал. — На этот раз я возьму твой язык. Дай Господу передышку, чтобы он дальше не слышал твою непрекращающуюся болтовню.       Странно, но это не успокоило мужчину. Его отец стал говорить еще более настойчиво. Как будто важна была только мысль, а не практика. Что за ужасным католиком он был?       Том провел языком по зубам.       Он не умел лгать себе. Ему бы это понравилось. Размеренное причинение боли без всякой цели, кроме животного желания получить власть над другим. Это была передышка во время блица, когда он мог оставаться в пещере и не бояться, что случайный немецкий самолет перекроет его память о прошлом. Медитация на крики первого человека, предавшего его. В последнее время у него было все меньше времени на такие поблажки: после Нуменгарда война стала слишком горячей, чтобы ее игнорировать. Теперь он мог выделить время только тогда, когда появлялась второстепенная цель.       И по какой-то странной причине его не покидала ноющая боль. Тревога, что он где-то ошибся. Что он сделал что-то не так. В его руках, в груди, в зубах она застряла, как твердая конфета.       Как мертвая змея, застрявшая в стене, она гнила и отказывалась уходить.       Но это все можно исправить.       — Что это была за Амортенция?       Его отец не ответил. Он слегка выпрямился и стал молиться в потолок, словно Бог жил в темноте.       Отец никогда не отвечал.       Иногда он изрыгал проклятия в адрес сына. Называл его язычником, поклоняющимся дьяволу, или ублюдочным сыном шлюхи. Однажды он назвал его Томми — ласково, умоляюще, как будто он был настоящим отцом, и Волан-де-Морт отрезал ему член. Это было Рождество. За неделю до его тринадцатого дня рождения.       — Что тебя успокоит? — тихо спросил Том в темной пещере, пропахшей солью. Тайный урок между отцом и сыном. — Как мать повлияла на тебя? Это был океан? Могильная грязь? Буря? — он наклонился ближе. Глаза его отца сузились от страха. — Скажи мне и ты освободишься от этого места.        Томас Эллиот Реддл не ответил. Он молился, бормоча молитвы в пещере у ног своего сына и лежа в холодной грязи и изорванной одежде. Он хотел умереть; Том знал это. Он хотел прекратить свои вечные страдания. Том подумал, не считает ли он себя в аду. Что его мучил сын, которого он бросил на веки вечные. Может быть, он просто доказывал правоту своего отца. Он был дьяволом.       Как банально. Том бредил от недосыпания.       — Хорошо, отец. Спасибо, что уделил мне время, — вздохнул он и выпрямился, направив свою палочку на мужчину. Ему нужна была рука. Кости родственника. Быстро нанести удар в локоть, а затем — взять его язык. Он мог потерпеть ожог от своей магии, чтобы получить чистый порез. Небольшое заклинание не сделает ему больно.       Затем его отец остановился. Заикаясь, он пробормотал что-то под нос, что не было молитвой Господней.       — Ох? — Том вздрогнул. — Что это было? Говори громче, отец. Бормотание не подобает джентльмену       — Ты говорил о… В прошлый раз… — его слова рассыпались под ним, словно гнилые доски дома, едва различимые и огрубевшие от гнили. — Ты сказал мне…       Том Реддл наклонил голову. Он был здесь десять дней назад. Он отнял у него половину ноги и заткнул ему рот кровью единорога, чтобы он, утонув, не умер. Он почти ничего ему не рассказывал. Только некоторые новости из жизни, как и подобает хорошему сыну: война, поместье, школа…       — Девушка… доставляет тебе неприятности, — старик полуулыбнулся серебряной улыбкой.       Том замер. Его губы сжались, пока зубы не выскочили и не впились в сладкую плоть.       — Я только… — его отец сделал хриплый вдох, — беспокоюсь за своего сына. У Брайса… все хорошо. У тебя появились друзья в школе. Раньше ты не говорил о… т-таких проблемах, — он довольно жалобно посмотрел на Тома. Вздувшаяся кожа свисала с изголодавшегося человека: рот не использовался ни для чего, кроме молитв, и все еще мог лгать. — Женщины могут быть опасны, сынок. Она все еще доставляет тебе неприятности? Я твой отец, Том. Я беспокоюсь.       — И ты решил смириться с этим здесь, в своей могиле?       Волан-де-Морт не понимал, что происходит с его телом. В его ушах стояло ужасное жжение, чувство разобщенности, острое осознание звука воды, капающей в пещеру с сотен сталактитов. Если бы Джеймс выполз из грязи, чтобы убить его, он не был бы больше непоколебим.       Конечно, его палочка оставалась застывшей, но тем не менее это было странно.       — Да. Боже, помоги мне, я беспокоюсь за тебя, — его отец говорил с такой искренностью, что Том на мгновение поверил ему.       Не то чтобы он действительно заботился о сыне, нет, это было бы верхом абсурда. Но, возможно, годы пыток довели его разум до такого состояния нереальности. Вызвать такую жалость у Волан-де-Морта было достижением. Может быть, он и в самом деле убьет его после войны. Что-то вроде правосудия.       А потом мужчина повернул лицо к сыну, и оно исказилось еще сильнее, чем в ту ночь, когда Том убил его.       — Ты такой наивный, неблагодарный, жалкий ребенок, — слюна или соленая вода брызнули из его рта. Его слова прозвучали с большей убежденностью, чем любая молитва Господня: — Я уверен, что ей было легко воспользоваться тобой. Ты такой же жалкий, как и твоя мать. Я вижу это в твоих глазах. Твое отчаяние. Это отвратительно… Отказаться от благоразумия ради чревоугодия. Жрать того, кто тебя содержит. Этот жалкий страх, который заставляет тебя гоняться за любыми крохами обожания. Гниль в твоей матери, которая теперь в тебе. Внутри тебя пустота, пожирающая тебя изнутри, и ты боишься, что она никогда не будет насыщена. И ты прав, мальчик. Я не удивлен, что ты так быстро попал на удочку злобной шлюхи-ведьмы. Вместе поклонялись дьяволу, содомировали друг друга. Как ее звали? Ге…       — Авада Кедавра.       Томас Эллиот Реддл застыл и рухнул в темноте.       Тома Марволо Реддла скрутило и вырвало на его труп.       Вкус ликера, сигарет и желчи. Его магия была еще не готова — накатили тошнота и головокружение, словно удар по диафрагме. Будь он проклят. Из его носа пошла кровь. Густая соль и железо смешались с рвотой у него во рту.       Том решил сесть обратно. Хоть на минутку. В тихой темноте.       Грязь и песок испачкали его штаны. Он должен отчистить их позже. Хрупкая магия — эльфы бы справились.       Инфернал остался стоять. Возможно, его бабушка, а может, мачеха. Какая-то женщина-существо: ее гниющие груди выпирали из рваного платья. Том закрыл глаза и сделал неглубокий, быстрый вдох, чувствуя, как его желудок крутило. К сожалению, он не сможет превратить отца в Инфернала в его нынешнем состоянии. Он сгниет раньше, чем Том выздоровеет. Зря он планировал, что Реддлы останутся вместе навсегда.       А теперь ему нужно найти другой источник семейных внутренностей. Иначе его замок сгорит.       У Тома Реддла разболелась голова.       Блядь.       Тупой старик-идиот.       Черт возьми. Дерьмо.       У него болел живот.       Почему его отец так поступил.       Неужели он думал, что Том настолько недисциплинирован, что убьет его из-за какого-то очевидного подначивания? Его отец был тем, кто отчаянно хотел умереть, и лучшее, на что он был способен, — это какие-то двусмысленные оскорбления. Не менее двусмысленные оскорбления в адрес его матери. Как будто Том хоть немного заботился о ней. Он был жалким, бросающим слова в воздух, чтобы посмотреть, какие из них попадут в цель. Слишком напуганный, чтобы бить сына кулаком, он пытался и потерпел неудачу с тупым языком. Герми…       У девушки был более острый ум.       Он достал из кармана камень и сунул его в рот.       Он был слишком гладким, чтобы порезать язык и заставить его сладко кровоточить. Но он был теплым и твердым, и все равно унял тошноту.       Он медленно расслабился и вытянул ноги, пока ботинки не пропитались морской водой, а носки не промокли. Он лег прямо в грязь. Его разгоряченное тело обдало приятной прохладой. Что-то ползло по его шее, маленькое и заставляющее мурашкам пройтись по коже, но Том не двинулся, чтобы смахнуть это. Он был дисциплинирован.       Он действительно полагал, что его отец достиг своей цели. Поэтому было бы ложью думать, что он потерпел неудачу.       Том провел языком по зубам, резко стукнув по камню. У него возникло желание укусить, раздробить зубы до самой челюсти, прожевать раздробленную кость и пропитанные кровью десны. Может быть, это избавило бы его от боли.       Он был не из тех, кто лгал себе. Чтобы выиграть войну — нужно иметь ясную голову.       Волан-де-Морт был склонен к приступам ярости. Неудивительно, что его отец мог пробудить в нем такое чувство. Так было в первый раз, когда он убил его. Это было то же самое. Наверняка. А может, опять виновато половое созревание. Его взрослая дисциплина, хотя и изученная, не была доступна ему химически. Он был оскорблен тем, что его отец не уважал его, говорил с ним так высокомерно, и это вывело его из себя.       Любое объяснение. Не имело значения. Все они соответствовали истине.       Том Реддл повернул голову и уставился на отца. Он мог бы вытащить тело из пещеры, погрузить его в лодку и отплыть на ней к тропе, ведущей к утесу. Он не смог бы объяснить это ведьме, чьим камином он воспользовался. Она считала его приятным мальчиком, отправившимся на рыбалку. Ему придется убить ее без всяких заклинаний, а потом явиться в школу весь в крови.       Или же он мог оставить своего отца гнить в отвратительных водах. Одинокого и забытого. На съедение рыбам и мертвецам. Он вытащил камень изо рта, свистнул два быстрых звука и сказал:        — Левая рука.       Инфернал удерживал тело, а двое других отрывали ему руку. Это был отвратительный звук. Аппетитный кусочек разделанного мяса и простой хруст костей или хлеба.       Его желудок заурчал.       Он проигнорировал его. Он был дисциплинирован. Ему ужасно хотелось вишни.       Рука вскинута; он свистнул в такт, чтобы отправить их под воду. Инферналы исчезли под водой, послушно утонув, увлекая за собой труп его отца. Кровь единорога в его кармане пропала зря.       Том Реддл медленно дышал там — в темноте, в тихих, холодных водах.       — Ты убьешь меня медленно? — спросила девушка, скорее с любопытством, чем с беспокойством. Низко и бездыханно, словно она просила Тома трахнуть ее на подоконнике. В открытую и без стеснения.       Он отвернулся от лесного пожара, обрекающего его на смерть, и вновь посмотрел на нее. Ярко-красные глаза — любопытный оттенок магии, над которым он слишком часто размышлял. Необычно для грязнокровки. Поцелованные губы, все еще влажные, казались еще краснее в свете огня. Растрепанные волосы, небрежное платье с отсутствующими пуговицами — основательно испорченная, без чувства приличия, чтобы снова привести себя в порядок. Словно ей нравилось то состояние, в которое он ее привел. Словно ей нравилось, как Волан-де-Морт лепил ее под свою руку и не имела желания прерывать его.        Как же ему хотелось подтолкнуть ее, увидеть, как взметнется ее сила воли, прежде чем она сломается.       Ее темная магия пропитала его язык — густая и сладкая, проклятая до самых костей, и никакая сигарета не могла этого скрыть. Черт, у него все еще стоял. Пригрозит ли она снова уйти от него, если он вытащит свой член и трахнет свою руку у нее на глазах? Или она опустится на пол, запутается в ткани и будет глотать его сперму, как хороший маленький солдатик, которым она притворялась.        — Тихо и холодно? — уточнил он. Это было то, что ей нравилось.        — Очевидно, — девчонка усмехнулась, и та часть Тома, которой было шестнадцать и которая была ненасытной, испытала смущающее, клокочущее чувство, которое он не стал изучать дальше.        — Я тебя утоплю, — сказал он, подмигнув, чтобы это не выглядело ложью. — Обещаю.       Том Реддл нахмурился в темноте. Это было глупо. Он не хотел поддаваться ностальгии. Ему нужно срочно возвращаться в школу. За час до завтрака. Он должен сохранять приличие, как послушный префект, а не агент войны. Он должен подготовиться к воскресенью. Если пожар снова сломает защиту — это произойдет именно тогда. Все начинало складываться по определенной схеме. Самая слабая, самая детская часть его самого хотела спать.       Он это имел в виду.       Отвратительная часть его души сожалела об утрате. Волан-де-Морт редко давал искренние обещания. И его раздражало нарушать их. Конечно, это была единственная причина. Ему не следовало так спешить. Он мог бы не торопиться — вырубить ее, а потом утопить как следует. А не так необдуманно, так импульсивно.       Он был выше этого.       Да, конечно, это была его ошибка.

***

      Клубника была спелой, слишком сладкой и не того оттенка красного цвета в середине. Он ел их целиком, со стеблями и всем остальным. Они не наполнили его желудок до отказа. Но они были прямо из кухни, сырые, не тронутые магией. Все, что было нужно.       Занятия закончились, комендантский час наступил. Призрак Ирбиса заставил его пропустить ужин. Он должен был провести обход префектов, а затем отправиться в Париж, чтобы поймать шпионку по имени Берроуз, передающую информацию Геллерту. Он надеялся, что ему позволят убить ее, но французское министерство было непостоянным в этих делах.       Возможно, поэтому они и проиграли войну.       Он взял с собой горсть фруктов, чтобы перекусить во время обхода. Ботинки громко цокали по подземельям, давая крадущимся студентам достаточно времени, чтобы разбежаться. Сегодня ему не нужно никого ловить. Ему нужен добровольный подопытный. У него не было времени на празднества.       В этот раз он не стал уклоняться от мысли о том, что ему не хватает девчонки. Вот на что сгодилась бы маленькая шпионка.       Хотя, если бы она не была мертва, ему бы и в голову не пришло попробовать это сделать.       Волан-де-Морт открыл стену, ведущую в общий зал факультета, и быстро произнес:       — Малфой.       Было не так уж и поздно; в холле было полно болтающих студентов. Если бы он был другим человеком, в других обстоятельствах, его голос не услышали бы среди этого бедлама. Как бы то ни было, головы повернулись к нему у двери, и Эдвард Теллер — четверокурсник, проваливший маггловедение, — побежал к боковой двери кабинета, чтобы вытащить парня.       Волан-де-Морт явно не мог сделать это с Эйвери. Если бы он это сделал, влюбленность парня вызвала бы осложнения. Если бы он этого не сделал, он был бы мертв. Как и рука Волан-де-Морта в Визенгамоте.       Если бы Малфой умер, Том просто потерял бы деньги.       Абраксас был хорошо обучен. Он вышел быстро, с улыбкой и готовый к работе. Его волосы отросли — из-за чрезмерного использования какого-то волшебного средства для волос от Поттеров, — но все еще прикрывали только челюсть. Он был верным солдатом. Более того, он был нелюбопытным. Он не спрашивал, куда они идут и что делают. Он понимал, что Том Реддл знает лучше.       Он вел их все глубже в подземелья.       Абраксас был его первым новобранцем — еще до его возвращения. Маленький одиннадцатилетний Том заметил, какое влияние мальчик имеет на своих сверстников. Даже на старших. Даже на учителей. И тогда Том понял, насколько наивным он был, думая, что, сбежав из Лондона, сможет избежать своего воспитания. Имена были силой. Особенно здесь, особенно для волшебников. Он все еще был голодным сиротой из сточной канавы. Только теперь, сидя рядом с голубыми кровями, контраст стал еще более разительным. За одну ночь нельзя научиться десятилетиям порочного выживания.       Хорошо, что ему и не пришлось.       Это было постыдно легко. Ему даже не пришлось учить заклинания. Он просто приказал молодой гадюке укусить каждого мальчика в его общежитии во сне. Некротизирующие лодыжки, кровавая рвота — и двадцать первокурсников каждое утро в течение недели отправлялись в лазарет. В том числе и он сам, хотя яд был слабый, но все равно неприятный.       Все, кроме Абраксаса.       Остальные быстро отвернулись от него. Том знал, какими мелочными и жестокими могут быть дети. Особенно здесь, особенно волшебники. Абраксас понятия не имел, почему змея пощадила его, почему он вдруг оказался в такой изоляции, почему родители не могли отругать его друзей. И тогда его легко было взять к себе в руки. Даже неизвестный Том был умным, получая хорошие отметки. Он позиционировал себя преданным.       И когда пятикурсники закрыли Эйвери, Розье и Нотта в кабинете Блэка, заставив Малфоя заключить сделку за какую-то смехотворную сумму денег его отца, Том просто попросил ту же гадюку открыть дверь кабинета. Мальчики высыпались наружу. День был спасен.       И Абраксас был в долгу перед ним.       Потом, когда он вернулся в свое тело — новый шанс изменить мир, — он показал мальчику, какой интересной может быть жизнь лоялиста. Волан-де-Морт отвел его в Комнату, доказав, что был наследником Слизерина. Волан-де-Морт развлекал его новой амбициозной магией, разговорами о войне, обещаниями победы. Обещаниями радикальной жизни, не связанной с тем, что наметили его родители. Глаза мальчика блестели при виде хаоса. Он жаждал, чтобы кто-то увидел в нем нечто большее, чем просто фамилию, а Волан-де-Морт был очень хорошим лжецом.       Хотя однажды Геллерт заставил Тома убить его, только что одержав победу. Им обоим было по восемнадцать лет. Том Реддл не смог сдержать любопытства. Какую возможную угрозу может представлять этот богатенький маленький сопляк?       Пока что никакой. Он был просто до неприличия богат. Тем более теперь, когда его родители умерли.       Они прошли мимо Флинт, совершавшей обход префектов. Ни один из них не посмотрел на нее.       Волан-де-Морт вел их вглубь подземелий, пока воздух не стал влажным, а стены не начали казаться мокрыми. Миновали общежития, классы, кабинет Слизнорта и настоящие кельи, которые Хогвартс настоял сохранить, — к черту перестройку. Он подвел Абраксаса к глухой стене в конце коридора, достал нож — мальчик даже не вздрогнул — и порезал ему ладонь. Он приложил ее к стене и очень твердо велел своему дому сделать лестницу вниз, в Комнату.       Его кровь вплавилась в кирпичи, мгновенно признав его родным. Как кровь старых подопечных. Как кровь этой священной земли. Черные кирпичи сдвинулись и открыли спиральную лестницу в кромешную тьму, которой не было час назад и не будет через час. Он щелкнул пальцами для Люмоса — мельчайшего укола под ребрами — и повел их вниз.       Абраксас сглотнул позади него. Том надеялся, что у него был легкий ужин.

***

      Волан-де-Морт регулярно спускал своих рыцарей в Комнату Салазара. Как бы пытки, взятки и обещания будущей славы не воспитывали преданность, — это меркло по сравнению с божественным провидением укрощения тысячелетней змеи. Змеи, принадлежащего самому великому королю-колдуну Салазару. Левиафана, способного убить каждого волшебника в школе.       Но Лилтешак'зестия не была оружием, клинком, которым можно было бы орудовать и пронзать Континент. Она была его другом. Настолько близким к равному, насколько он мог встретить. Другом бессмертного, застрявшего в этом замке. Он должен быть так осторожен со всеми остальными. Он не мог позволить своим фигурам пошатнуться и упасть, когда его неудача означала нечто большее, чем конец старейшей в Европе магической родословной. Это означало конец мира. Казалось уместным, что именно он был ответственен за такое значение, избран судьбой для спасения мира. Никто другой не смог бы выполнить такую задачу.       — Расслабься, — сказал он двери. В парселтанге не было слова «открой». Было слово «расслабиться»: раскрыться, развернуться, стать уязвимым. Или «укусить».        Он шагнул за скрежещущие каменные двери в кабинет Салазара. Комната согрелась от его присутствия, маленькие световые заклинания активировались и замерцали по всей комнате. Десятки змей приветствовали его — их голоса плавно переходили в шипение: «Хозяин», «Отец», «Наследник». Они вываливались из укромных уголков — из складок ковров, из книг, оставляя за собой еще больший беспорядок. Беспорядок не был его излюбленным методом запутывания, но он не позволял Альбусу найти что-то полезное. Цель была достигнута.       — Расслабьтесь, — снова заговорил он. — Возвращайтесь на свое место. Опасности нет. Отдыхайте.       Пятно крови на ковре исчезло. Единственное доказательство того, что девушка умерла здесь. Место, где он отрезал ей руку, опасаясь проклятия Зестии. Когда он проходил мимо этого места, у него заскрипели зубы. Ошибка, которую он совершил. Гнилая змея застряла у него в зубах.       Нет, убийство проблем никогда не было ошибкой. Он просто должен был сделать это лучше.       Волан-де-Морт подошел к своему столу для зелий, приглашая Малфоя зайти внутрь. Мальчик беспокоился, что Зестия может выскользнуть и окаменить его. Зря. Она охотилась на китов с маленькой нарушительницей спокойствия. Ашехза почему-то не умерла вместе с девочкой.       Эту проблему он решит после войны.       — Садись, — Том снял мантию и пиджак и выдвинул для Малфоя табурет возле стола.       — Все в порядке, сэр? — Малфой сел.       — Прекрасно. — Том снял котел с огня. — Помолчи, — зелье кипело уже шесть часов. И представляло собой густой черный сироп, на свету поблескивавший красным.       Он сделал глубокий вдох…       Акцио шкатулка Морриган.       …и медленно выдохнул. В животе заурчало. Он снова был голоден. Вишня, корица и жесткая черная лакрица.       — Просто… — начал Малфой.       — Мне нужно повторять? — Волан-де-Морт слегка повернул голову в сторону мальчика. Малфой сглотнул.       Из верхней части комнаты, спрятанной в змеином гнезде, появилась небольшая инкрустированная изумрудами шкатулка размером с кирпич. Он поймал ее и поставил на стол. Вокруг крышки обвилась платиновая змея. Ее изумрудные глаза из драгоценных камней мигали между Малфоем и им. Созданная женой Салазара, и если кто-то не из рода Слизерина попытается открыть ее, змея укусит его, впрыснув тысячелетний проклятый яд.       — Расслабься, — сказал Волан-де-Морт.       Змея сползла с крышки шкатулки, но неподвижно осталась лежать на дне. Он открыл шкатулку, сунул руку внутрь, пошарил там в поисках чего-то мягкого, бархатного, тяжелого и вытащил длинный предмет, завернутый в черную ткань. Ткань была зачарована. Созданная им для сохранения скоропортящихся продуктов, когда он оказывался без доступа к свежей пище. Здесь она служила своей цели. Волан-де-Морт осторожно развернул руку девчонки. Снимая бархат с ее тела достаточно нежно, чтобы не потревожить ни…       — Сэр?! — Малфой заговорил высоким и сдавленным голосом. Раздражающим и испуганным.       — Тише, — огрызнулся Волан-де-Морт, мужественно сохраняя терпение.       На руку девчонки было наложено самое странное проклятие, с которым Волан-де-Морт сталкивался за свои пятьдесят восемь лет жизни. Ее кожа разошлась — в ней появились ряды зубов. Рты возникли без всякой биологии, зубы выросли из кости, губы были в шрамах. Конечно, сейчас все они мертвы и бездейственны. Что бы он отдал, чтобы услышать, как они говорят. Ему было интересно, умеют ли они кричать. Он изучал их несколько дней. Возможно, он будет изучать их еще несколько недель. Геллерт, вероятно, дал ей этот хороший поводок, чтобы держать девчонку в покорности, голоде, отчаянии, но это не уменьшало его любопытства. Он, конечно, не проклинал Тома за это. Только жену.       Он не думал о том, чтобы поцеловать ее странные зубы.       Однако он мечтал об этом.       Волан-де-Морт потянул ее руку и вытащил зуб — передний кроличий, на запястье. Он уже препарировал многих людей. К сожалению, Малфой этого не делал, и за его спиной раздалось неприятное шипение. Волан-де-Морт проигнорировал его.       Он бросил зуб в зелье, дважды помешал. Черно-красный оттенок стал коричневым, затем… странно зеленым на свету. Глубоким черно-зеленым цветом, чернилами, пролитыми в абсент. У него возникло искушение понюхать это, но его вильчатый язык пугал его рыцарей, а Малфой пока был нужен ему в стабильном состоянии.       — Что это? — спросил Малфой, слегка задыхаясь от попыток удержать свой ужин.       — Не блюй на мой ковер, — сказал Том. Малфой повиновался. — Это эксперимент, — он перелил дозу в пузырек. Зеленый цвет был таким темным. Ограненным, как малахит, с темными прожилками, почти черным.       Малфой нахмурился.       Том протянул пузырек.        — Пей.       Малфой нахмурился еще сильнее, но взял.        — Сэр?       Волан-де-Морт сел в мягкое кресло у стола для зелий и в ожидании закинул лодыжку на колено. Мальчик сделает это. Он знал, что произойдет, если его заставят приказывать дважды.       Абраксас справлялся с зельем с опаской в глазах и вспотевшими ладонями, но мальчик был самым верным его помощником. Он никогда не стал бы оспаривать прямой приказ. Несомненно, это была важная работа, раз мистер Реддл попросил его об этом.       Мальчик откупорил пробку и на одном дыхании выпил весь пузырек. И в конце отхлебнул.        — На вкус как смерть, — кашлянул он и, скорчив гримасу, вернул ему стакан.       Что ж, это было разочаровывающе.       Том запустил таймер.       Крики начались сразу же.       Волан-де-Морт отдал должное мальчику. Это не были высокие крики дикого животного, как у его отца. Это были напряженные мужские вопли мальчика, отчаянно пытающегося взять себя в руки. Словно в этом была какая-то цель. Словно это было испытание. Он рухнул на пол и свернулся в клубок, как животное.       Том наблюдал и делал заметки. Как и должен делать любой преданный алхимик. Это было модифицированное оборотное зелье, измененное для более быстрого приготовления. Во время войны ни у кого не было и месяца, чтобы потратить его на одно зелье. Он заменил златоглазок пеплом феникса, а пиявок — экстрактом философского камня. Он предполагал, что это будет более нестабильное превращение, но время варки сократилось до чуть более суток.       Волосы Абраксаса потемнели и завились. Мышцы от квиддича истончились и размягчились. Затем они расплавились еще больше, вплоть до костей. Ноги уменьшились, пальцы удлинились. Лицо осунулось и вновь стало острым, как у ворона.       И все это время он бесконечно кричал, кашлял и задерживал дыхание, чтобы сдерживать рыдания.       Том записал заметку. Превращение кажется более болезненным, чем с традиционным оборотным зельем. Возможно, златоглазки — анестетик, а также — катализатор.       Замигал таймер. Прошла минута. Стандартное превращение обычно длилось от десяти до тридцати секунд. Том сделал еще одну пометку. Это нельзя использовать в полевых условиях. Он должен будет подготовиться и выпить заранее в безопасном, звуконепроницаемом месте.       Абраксас еще больше скрутился в клубок, сжимая туловище, как будто его кости могли выскользнуть наружу.       Если все действительно пойдет не так, Том мог бы отвести его в лазарет. Свалить все на плохое изучение зелий. Было бы расточительно так скоро снимать с доски Малфоя. Он все еще был очень ценен. Было бы глупо вышвырнуть его, опасаясь наказания.       Хотя его планы уже отклонились от курса. Какое значение имел еще один мертвый студент? Очевидно, что девчонка была для него гораздо менее ценной, чем Малфой. Их нельзя было сравнивать…       С сильным хриплым кашлем, за которым последовало скулящее дыхание, Абраксас поднял голову и закончил превращение. Это заняло четыре минуты. В четыре раза длиннее. Втрое больше боли. Но за тридцатую часть времени. Это казалось справедливым обменом. Вполне приемлемой альтернативой.       — Как ты себя чувствуешь, Абраксас? — уважительно спросил Том. Детям нравилось, когда он ценил их имена больше, чем их семьи.       — Я… я… я не знаю, — Малфой смотрел на него с заложенным носом и слезящимися глазами. Светло-карие, ореховые глаза.       Неправильные глаза.       Ее глаза должны были быть красными. Жестокими красными. Достаточно, чтобы его желудок скрутило и он отвернулся, прикусил щеку, чтобы не покраснеть. Достаточно, чтобы он смотрел, смотрел и смотрел на нее, потому что он убил, обескровил и зачернил свои страхи, и он не мог побороть свой сжимающий горло, дергающий пальцы, сковывающий позвоночник животный страх, который вспыхивал в его сердце при виде ее. Черт возьми, он был лучше нее, и все же? У нее хватило наглости заставить его вздрогнуть, заставить его быть несовершенным, заставить его трещать и скрипеть. Недисциплинированным и совершенно слабым.       Он не понимает ни страха, ни похоти, ни разницы между ними.       Том сделал пометку. Эксперимент все-таки провалился.       — Сэр? — сказал Абраксас, голос не был ни достаточно высоким, чтобы быть ее, ни достаточно низким, чтобы быть его. Он застрял где-то и был неправильным, как плохо зажившая кость. Он попытался выпрямиться, чтобы сесть, но заколебался, поднимая голову. — Я чувствую себя… странно.       — Я так себе и представлял.       Тело было в основном в порядке. Если бы Том Реддл никогда не встречал эту девчонку, он бы не повернулся, проходя мимо нее на улице. Не было никаких явных уродств от использования проклятого куска плоти в качестве реагента. Глубокие каштановые локоны, небольшие плечи, заостренные скулы и полные губы. Глаза были неправильными, но это можно было исправить с помощью иллюзии. С голосом будет сложнее.       — Подними рукава, — сказал Том. — Покажи мне свои руки.       — Я голоден, — пробормотал Абраксас, но сделал то, что ему сказали. Ему удалось сесть, хотя и не прямо, и показать свои руки. Его форма не облепила тело девчонки, свисая огромными кучами ткани. Несколько пуговиц оторвались под его конвульсиями. Воротничок спустился наполовину вниз по груди, обнажив верхнюю часть груди и неприлично большую часть ключиц.       Том перевел взгляд в сторону — на руки. Они были чистыми. Никаких признаков зубов: тот, кто знал о ее проклятии, понял бы, что это оборотное зелье. Не было способа подделать эту темную магию.       Пока он сам не узнал, как наложить проклятие.       Геллерта не удастся обмануть, но его охранников? Его исследователей? Чавира? Конечно. Каррел? Возможно, нет. Это не должно стать еще одним покушением. Ему нужно только выяснить текущее местоположение хранилища. Девчонке нужно будет отчитаться, и в это время она может задавать вопросы. Геллерт отправится на Хэллоуин. Когда магия будет близко, а арка — беззащитной, он должен быть готов нанести удар.       — Сэр? — снова начал Малфой. Очевидно, за прошедшие сутки он утратил свою язвительность. — Я не понимаю, — он потянул за темные вьющиеся волосы, чтобы рассмотреть их более внимательно, ощупал грудь и уставился на свои пальцы. — Это было оборотное зелье? Вы превратили меня в… ту грязнокровку? …Грейнджер?       — Да.       Том сглотнул. Он был дисциплинирован. Он не стал бы убивать мальчика, разрушать его эксперимент, портить всю его тяжелую работу.        — Она была шпионкой, — объяснил он, голос был спокойным и контролируемым. — Я же говорил тебе. Может оказаться полезным перенять ее облик.       — …Вы сказали нам, что она отправилась на континент, — запротестовал Абраксас, отчего голос стал выше. Но все еще не ее, не тот тембр. — Чтобы доложить Грин-де-Вальду… Почему у вас ее рука… сэр?       Том Реддл не дернулся. Он слегка гордился мальчиком за то, что тот оказался таким быстрым. Как отец, нашедший своего сына после того, как тот выскочил из дома. Он был взбешен, но впечатлен тем, что ему удалось незамеченным выскользнуть из комнаты.       — Я ведь так и сказал, не так ли? — хмыкнул он. Волан-де-Морт глубоко вздохнул, выбирая ложь, как выбирают костюм. Подходящий вариант был самым важным. — Это была ложь, Абраксас, — сказал он мягко, как родитель, говорящий своему ребенку, что Санта не настоящий. — Я узнал, что она шпионка, и она напала на меня. Василиск убил ее. Ты знаешь, какая она защитница. Я сохранил ее руку, потому что на ней было проклятие, и я не хотел, чтобы оно перешло на змею. Можешь себе представить василиска с дюжиной дополнительных челюстей.       Абраксас нахмурился, наморщив лоб. Он так хотел поверить Тому Реддлу, но нуждался в поощрении, как многие дети…       — Ты знаешь, почему я говорю тебе правду, Абраксас? — Том поставил обе ноги на ковер и наклонился вперед, чтобы лучше разговорить мальчика. Улыбнулся мягко, без зубов, искренне, словно передавая великую мудрость. — Потому что я доверяю тебе. Тебе… больше, чем любому другому человеку. Ты понимаешь боль войны. Что может быть потеряно. Какие меры должны быть приняты.       Мальчик медленно моргнул и почесал волосы. Похоже, он не привык к ее кудрям.       — Иди сюда, — пригласил Том, протягивая руку.       Волан-де-Морт знал, что мальчик хотел ему верить. Он хотел доверять ему. Доверие — было выбором, и Абраксас, смирившись, вздохнул и почесал лицо.       Абраксас попытался встать, но колени зашатались, и он потерял равновесие в незнакомом ему теле. Его форма стала слишком велика и стекала с него большими хлопьями. Нога зацепилась за брюки и споткнулась о них, повалив его на пол, как щенка, у которого начался скачок роста. Тело девчонки без юбки и чулков выглядело странно. Том заметил ее лодыжки. Слишком тонкая, слабая и маленькая кость. Как эта девчонка могла доставить ему неприятности? Она была такой, такой хрупкой.       Неужели она была настолько хрупкой? Или просто превращение так повлияло.       — Все в порядке, — Волан-де-Морт предложил: — Ты можешь ползти.       Абраксас охнул, покраснел, но повиновался. Разум был слишком густой, словно патока, чтобы протестовать. Он тяжело пополз по коврам, едва удерживаясь на ногах, и сел у ног Тома. Одежда собралась вокруг него, рубашка соскользнула с плеча. Слишком много кожи было обнажено. Впадина ключицы, изгиб плеча, изгиб шеи…       Том хрустнул костяшкой большого пальца.       Что-то внутри него расслабилось. Обида вырвалась на свободу и растворилась в воде. На мгновение Волан-де-Морт позволил себе поддаться удовлетворению, хотя оно и было давно свернувшимся. Он так долго ждал, пока эта девчонка ослабеет до такого состояния. На коленях — мольбой у его ног.       — Как долго это продлится? — пробормотал Абраксас, глядя на него не теми глазами, говоря не тем голосом.       Том наклонился вперед, медленно упираясь локтями в колени. Он не стал вырезать мальчику глаза или вырывать горло.        — Не знаю.       Абраксас улыбнулся, скривив губы и показав зубы. Это было достаточно близко к тому, как она улыбалась — с острыми резцами и слишком довольно.       — Ох? Мистер Реддл не знает ответа. Напишите это в газеты…       — Тише, — сказал он и мягко провел пальцами по ее волосам.       Ее кудри были такими же мягкими, как и раньше. Длинными и ухоженными. Больше благодаря Абраксасу, чем девчонке. Она никогда не была искусна в уходе за своей внешностью. Тому вдруг стало мучительно шестнадцать, и им овладела дикая мысль притянуть ее ближе, прижаться губами к локонам. Попробовать, не ошиблась ли она тоже. Он мог бы сделать еще одного василиска своими зубами.       Но не сделал. В его замке было достаточно проблем.       Абраксас испуганно пискнул, но знал, что лучше не вздрагивать. Он смотрел в пол и не шевелился, позволяя Тому делать все, что он захочет, как хороший маленький солдат, которым он и был.       — Закрой глаза, — сказал Волан-де-Морт.       Абраксас сильно покраснел — даже в затемненной комнате это было видно, — но повиновался. Ему не нужно больше смотреть в чужие глаза, испытывать искушение вырвать их. Пусть она плачет кровью по губам, пока он не поцелует ее.       Волан-де-Морт закрутил ее локоны между пальцами и притянул ее тело ближе. Голова откинулась назад, пока ее горло не напряглось. Из Абраксаса вырвался звук. Он был почти правильным. Высокий и жалкий, но не настолько испуганный, чтобы заставить его дрожать.       Он, расслабив плечи, позволил голове склониться к ее шее, высунул вильчатый язык, чтобы попробовать воздух у ее горла. Черт, почти идеально. Достаточно близко, чтобы его член встал. Он закрыл глаза, глубоко вдохнул. Оборотное зелье хранило в себе ее соль и океанский воздух, капли медной крови, что-то сладкое, чему он не мог дать названия. Он пропустил темный поток магии, проходящий через нее, вырвавшийся на поверхность, смачивающийся его язык.       Его охватило жгучее сожаление. Он никогда не попробует ее свежую кровь. Он никогда не сможет узнать, была ли она неправильной.       Абраксас дернулся, а затем задрожал всерьез. Одежда спадала с него — он был худ, как девчонка, и, должно быть, промерз до костей.        — Сэр? — и его голос еще больше огрубел, почти что заученной строчкой из раскачивающейся петли. Возможно, если Том Реддл достаточно напугает мальчика, он сможет имитировать ее голос.       Или не испугать. Разница между отвращением и желанием была тонкой. И часто, для Тома Реддла, они переплетались с изяществом.       — Абраксас? — задумчиво спросил он, откинувшись назад, чтобы лучше его рассмотреть.       — Да, милорд? — его глаза оставались закрытыми, голова лениво наклоненной, рубашка — распахнутой, обнажая ужасное количество кожи.       Ее губы были влажными. Словно он их облизывал.       Волан-де-Морт не стал долго раздумывать. Ему нужно знать, была ли ее кожа такой же. В чем смысл экспериментов, если не в точной консумации.       А растворенная ошибка в его сердце жаждала ощущения уничтожения.       Том наклонился и поцеловал его быстро, затем — открыл рот и поцеловал медленно. Он не торопился с языком и ее зубами. Эксперименты должны быть тщательными. Абраксас издал хныканье, вырвавшееся из глубины ее легких, и это, черт возьми, звучало идеально…       Неправильно. Неправильно. Неправильно.       Ее кожа должна поглотить его. Искривить его пальцы. Ослепить его разум. Заставить потеть его от предчувствия смерти. Загнать его сердце за пределы страха в бред. Геллерт привязывал его для Поцелуя снова и снова, снова и снова. По его словам, он вытягивал из него душу и вставлял ее обратно. Такому существу, как он, нужен короткий поводок. Пока Волан-де-Морт не приучит его к страху смерти, к трусости, он никогда не станет хорошим солдатом. Какая разница, когда смерть придет за тобой. Только не говори мне, что ты религиозный человек, Томас. Боишься ли ты гнева Божьего?       Гермиона делала то же самое. Она словно вытягивала из него душу, и ничего не оставалось делать, как лежать спокойно и чувствовать это. Переполняя его чувства, разрывая его плоть до девственных нервов костного мозга, он мог только существовать против этого. Мазохистское наслаждение, от которого он давно отвык и с которым по странному стечению обстоятельств столкнулся.       Он был не прочь убить Абраксаса.       За обещание того, чего он не мог знать и чего не мог получить.       Но его отец ошибался. Он был дисциплинирован, умел контролировать свой гнев, и если поцелуй был плохим, то Том хотя бы сохранил голову.       Он раздраженно отстранился. Абраксас примкнул к губам влажным языком, тяжело дыша. Покрасневшая кожа и расширенные в своей неправильности глаза. Он был красивее, когда был самим собой. Том Реддл часто трахал Абраксаса в последний год их обучения. В будущем, которого не было. В будущем, в котором Том убил его. В своей собственной шкуре он был похотливее девушек.       — Мой лорд, — снова заговорил Абраксас, низким и густым от нужды голосом, идеально подражавшим тенору девчонки. В голове Волан-де-Морт что-то щелкнуло, о чем он должен был подумать позже. — Я могу… Позвольте мне, пожалуйста. Мне все равно. Я хочу…       Абраксас потянулся к его ногам, проводя дрожащими пальцами по бедрам. Может быть, ее кожа и казалась не той, но члену Тома было шестнадцать, и ему было все равно. Он был таким же разгоряченным и возбужденным, как в последний раз, когда он прикасался к ней.       Когда он запихивал проклятие ей в горло.       Примерно в тридцати футах от того места, где он сидел. Пятна крови стерлись, но он помнил форму ее тела, помнил, какой тяжелой она казалась, обмякнув в его руках. Шок от этого. Она была такой тонкой, словно бумага, и все же он напрягся, чтобы удержать ее.       Волан-де-Морт щелкнул зубами, достаточно сильно, чтобы прокусить внутреннюю сторону щеки и глубокие медные вены. Он уставился на то место, где убил ее и очень не хотел убивать Абраксаса в ее коже. Эта мысль приводила его в ярость — он едва сдерживал себя, чтобы не перерезать мальчишке горло, пролив ее кровь на его кожу. Малфой служил хорошо так долго. У него было так много денег. После смерти они сразу же перейдут к его кузенам. Геллерт видел в нем угрозу своей власти — старые семьи имели слишком большое влияние благодаря своим именам. Он не стал убивать мальчика из-за раковых чувств, которые не мог победить.       Он отказался. Он был дисциплинирован.       Абраксас потянул Тома за пуговицы, а Волан-де-Морт схватил его за горло и стремительно поднял. Она задыхалась, пыталась ухватиться за его пальцы. Острые нестриженые ногти лентами резали его бледную плоть. Он почти не чувствовал ее. Неправильные глаза расширились уже не от вожделения, а от страха, или от того и другого вместе.       — Успокойся, Абраксас, — сказал Том Реддл.       Ему нужно больше рычагов, чтобы перекрыть ей дыхание. Если бы он впился ногтями с достаточной силой, он бы порезал кожу, разорвал яремную артерию. Облил бы его чужой кровью и сделал еще одно пятно. Он надавил достаточно сильно, чтобы заставить затихнуть, достаточно, чтобы прервать ее пульс и лишить мозг крови.       Абраксас был в порядке.       Она брыкалась и впивалась ногтями в руку Тома, а он держал ее до тех пор, пока они не порезали, пустив по его запястью вниз по руке красные бисеринки крови. В каком-то смысле это было приятно. Лучше, чем неправильность ее тела. По крайней мере, это было хоть что-то.       Он вырубил Абраксаса, пока тот не задохнулся.       Остолбеней.       По его телу пронесся красный треск, и Абраксас обмяк. Волан-де-Морт отпустил его, чтобы он сполз на пол, и сел обратно в свое кресло. Молодая часть его души гордилась тем, что он не убил мальчика; он не мог позволить себе тратить людей впустую. А вот старая часть его досадовала, что до этого дошло. Он должен был убить девчонку раньше, до того, как она стала проблемой и укоренилась в его мыслях.       Конечно, было неважно, что чувствует какая-то его часть.       Он задокументирует, как долго продержится это экспериментальное оборотное зелье. Эликсир из философского камня должен продлить его действие на несколько часов. Но пепел феникса может оказаться нестабильным. Утром Абраксас может проснуться без органов.       В любом случае сон ему был не нужен.       Он достал сигарету, прикурил ее от пальцев Инсендоллумом и расслабился в кресле. Он не жалел сил, чтобы выпустить дым. Змеи ненавидели это. Он должен писать, пока наблюдает за ней. Ему нужно, чтобы Эйвери написал матери о краже в министерстве. Ему нужно подготовиться к Франции. Ему нужно отозвать Зестию и ее нарушительницу спокойствия.       Вместо этого он сидел, курил и наблюдал за ней.       Глаза закрытые, дыхание замедленное — обмякшее тело выглядело совсем как у девчонки в ту ночь, когда она украла его постель. Когда она спала в его комнате, под его змеями и на его простынях, вдыхая его запах. Он высунул язык. Все, что он чувствовал, — это запах табака и собственной крови, высыхающей на складках рукава.       Его член все еще стоял.       Том вздохнул, положил сигарету на стол и откинул голову на высокую спинку стула. Его ненасытная, мальчишеская плоть требовала порой так много внимания. Он задрал рубашку и расстегнул брюки. Затем достал из пиджака камень и сунул его в рот. Провел языком между зубами, пока он не зашипел. Сильно прикусил. Пока не почувствовал вкус вишни.       Алкоголь, вишня и правильность волшебства девчонки, и привкус света и смерти, и чего-то глубокого и шепчущего во мгле. Густое и гудящее — такое сладкое во рту. Его язык заныл — слишком много слюны. Он засунул пальцы глубоко в рот. Это будет быстро.       Девчонка растянулась на земле, волосы ореолом рассыпались вокруг нее. Рубашка была расстегнута и окантована достаточно высоко, чтобы скрыть ее грудь. Том наступил на подол рубашки и спустил ее ниже, обнажив нежно-розовые соски и впадины ребер. Она была такой хрупкой — чудовище из нежной плоти и всепоглощающих желаний. Он мог бы наклониться, провести языком под ее грудью, прикусить сосок — настолько нежной была ее кожа. Чтобы укусить персик, ему потребовалось бы столько же силы, сколько для того, чтобы проткнуть кожу и выпить ее кровь.       А потом он убил бы Абраксаса тем же способом. Он был слишком подавлен своей неправотой, чтобы сохранить голову.       Он вытащил член из брюк и, быстро погладив, крепко взял в ладонь. Позволяя дыханию сбиваться, а глазам — расфокусироваться. Позволяя своему телу не быть таким дисциплинированным в этом. Ему было шестнадцать; он мог побаловать себя.       И в ней было так много всего, на что можно было посмотреть.       Ее волосы были в беспорядке — глубоко спутанные, словно корни дикой магии. Губы влажно блестели. Кожа блестела, слишком тонкая и голодная. Жадная. О, какой отчаянной она была, всегда желающей, ненасытной до конца. Умерла, изголодавшись по нему.       Он провел тупыми ногтями по нижней стороне члена, достаточно грубо, чтобы принять за зубы.       Тепло ее рта, ее белоснежно-мягкие бедра. Он с силой вдавил камень в острую вишнево-темную магию, пока не почувствовал скрежет зубов. Она, беззащитная, раскрасневшаяся и задыхающаяся, тянула его за волосы, достаточно сильно, чтобы клацали зубы. Она так отчаянно пыталась заманить его. Он мог бы трахнуть ее в ту первую ночь. Затащить ее в свои комнаты, накормить роскошной ложью. Ужасная шпионка — она была готова на все ради информации. Встала бы на колени, проглотила его целиком, взяла в свой умный рот после ужина. Он помнил, каким жестоким был Геллерт, ей бы не понравилась мягкость. Он трахал бы ее, привязав к кровати, не позволяя кончить, пока она не заплачет.       Она кусалась бы, оставляя отпечатки на его коже. Он затыкал бы ей рот ремнем. Учил бы ее контролировать язык. Она должна была быть дисциплинированной.       Том сильно прикусил губу, используя боль, чтобы заглушить стон. Грубым это быть не должно.       Желая трахнуть руку, он позволял своим бедрам двигаться. Смертное животное его тела отчаянно хотело насытить что-то внутри себя. Его рука выгнулась, накрыла глаза, запуталась в волосах. Если бы он расфокусировался, посмотрел сквозь раздвоенные пальцы на ее спящее тело, то смог бы почти притвориться.       Ее волосы запутались бы в его кулаке. Пожалуйста, — она задыхалась бы, захлебывалась, почти разрывалась от слез. Она сильно кусала бы его в плечо, глубоко и жадно впиваясь в его влажную плоть. Это своего рода бессмертие. Вечность внутри другого…       Том Реддл кончил с прерывистым выдохом на грудь, одежду и ребра девчонки. Абраксас не проснулся. Даже не вздрогнул от влаги. Он позволил себе расслабиться, громко задышать, наслаждаясь биохимическим наслаждением. Он должен сделать это в своей постели, на своих простынях, чтобы образ сохранился навсегда.       На одну потрясающую секунду ему так сильно захотелось прикоснуться к ее коже, что его затошнило.       Свирепые когти впились ему между ребер. Царапая его внутренности, словно прутья клетки. Хищное желание голодного, бешеного животного, зараженного бешенством, уже мертвого, только и ждущего, когда его сердце догонит его. Он болел от этого.       Он взял сигарету со стола и заменил ее тупой камень. Он долго затягивался, откинув голову назад и закрыв глаза.       Черт. Он не должен был убивать ее, пока не узнал бы, какая темная магия прокляла ее, как ее воспроизвести и как ее контролировать. Да. Это было оно. Ему нужно помнить об этом, когда будет убивать Геллерта. Он хотел, чтобы проклятие передалось другому, чтобы он целовал, трахал и убивал их вместо него.       Нет, ему нужно быть более дисциплинированным. Какое значение имели эти грызущие желания. Перерезать им горло и бросить тела в колодец, чтобы отравить подземные воды. Ему это не нужно.       Ему нужно готовиться к Франции.       Он не хотел тратить свои последние часы на то, чтобы смотреть на мертвую девчонку.       Том застегнул брюки и пуговицы, стряхнул с Абраксаса слезы и для верности набросил на него одеяло. С помощью нескольких капель его крови Краеугольный камень Слизерина оповестит о возвращении Зестии, защитит Комнату, присмотрит за мальчиком. Он засунул свой камень обратно в карман. Немного легче от магии. Не зря, рассуждал он, теперь он был более сосредоточен.       Он игнорировал тот факт, что однажды ее магия иссякнет. Он игнорировал тот факт, что это будет беспокоить его.       Абраксас уже не в первый раз спал здесь под присмотром старой змеи. Том поправил униформу, расчесал волосы и создал новую лестницу, чтобы подняться обратно в сердце своего замка.       Перед Парижем ему нужно снова поесть.