Антон проснулся ближе к полудню. Дикая слабость не давала ни малейшей надежды на хороший день. Слепящие лучи зимнего петербургского солнца заставили жмуриться, от чего головная боль нестерпимыми волнами импульсов приливала к вискам.
— Чёрт побери, как же херово… — попытка встать не увенчалась успехом. Картинки в голове постепенно приобретали порядок. Уши, кажется, до сих пор ощущали басы музыки и гул толпы. Глаза предательски закрывались, и он снова уснул.
Проснулся Антон, когда уже было около пяти вечера. Тело требовало воды. Ноги были слегка ватными, что заметно затрудняло движение. Отплясывающие в голове чёртики на секунду остановились и позволили осознать реальность. Итак, он пил. Опять. Из-за него пил. Как обычно, надеялся забыться, отпустить, переболеть. Не вышло. Он делал так раз за разом, всё сильнее и сильнее измываясь над бедным организмом. Который, впрочем, издевался над ним в ответ. Только сейчас его состояние было немного отличимым от привычного похмелья — что-то будто возникло под рёбрами и мешало нормально дышать.
«Ну вот, ещё и простудился... Какой я молодец, самостоятельный, взрослый: сам заболел — сам вылечусь, и Арсений мне не нужен. Сам я, конечно, сам, и я ему тоже не нужен, и никогда не был, и не буду. Так и буду вот тут один, пить буду и жить буду, но без него буду. Буду, обязательно буду, только надо подождать, и обязательно буду, сам буду…сам…» — кашель.
«Твою фею, точно простудился.»
Когда, наконец, Антон понял, что способен мыслить почти здраво, он уже сидел на ковре в гостиной, курил и наблюдал, как снег, залетающий в открытое окно, скоро таял на обшарпанном полу.
В эту квартиру он переехал после смерти матери. Пусть она была и не большой и находилась на окраине города, но она такая родная, уютная. Тут всегда было холодно. Антон, как хозяин квартиры, специально открывал окна и выстужал своё жильё настолько, чтобы было видно пар изо рта. Эта привычка пошла у него с юности. Ещё тогда, в порыве горячности после ссоры и чуть ли не в слезах, он уходил на улицу и гулял часами, восстанавливая мысли и склеивая разбитое сердце. С тех пор холод словно лечил все его раны.
Однажды он заболел пневмонией, и врач строго-настрого запретил уже большому, но такому маленькому Тоше дышать холодным воздухом. И он вынужден был сутками сидеть в мерзко-тёплой комнате больничной палаты. Тогда он старался ни думать ни о чём, чтобы не иметь потребности залечивать себя столь любимым холодом. Его выписали через месяц, и он целый день гулял на февральском морозе просто так. И опять заболел. Мама ни на шутку разозлилась и даже кинула в него тапочком, но Антон был счастлив. Это была обычная простуда. Просто простуда.
И вот сейчас он снова простыл. Но мама уже не будет ругать его, не будет приносить чай с малиной и такие вкусные блины. Честно говоря, Антон всегда ел варенье с блинами, но совсем не наоборот. Ну, зачем есть несладкие блины, когда есть в а р е н ь е ?
Снег вдруг в разы усилился, окно пришлось закрыть. Ибо кому охота вытирать громадную лужу и потом мыть пол? Темнело. Холод снова облегчил его душевную боль, успокоил терзания. Казалось, он настолько морально вымотан, что просто не мог бы прожить и дня, но нет. Каждое. чёртово. утро. он боролся с невыносимым сожалением, что не умер случайно во сне. Нацеплял улыбку и шёл на съемки, интервью, шоу — хоть куда, лишь бы не быть одному, лишь бы однажды просто перестать
быть.
Невыносимое желание поспать вновь окутало парня, и, выпив йогурт, он нырнул под одеяло, погружаясь в царство Морфея. И плевать хотелось, что его ждали, и что кто-то его потерял, и что что-то вообще происходит вне его мыслей. Плевать. хотелось.
Разбудили его неистовые стуки в и без того хлипкую, дверь. Он медленно поднялся, спотыкаясь, как обычно, об собственные ноги.
— Кто?
— Хуй в пальто, блять, открывай, креветка конченная! — дверь бы медленно приоткрылась, но её резко открыли с другой стороны так, что со стены посыпалась штукатурка. — Жив. И на том спасибо! У тебя телефон есть для того, чтобы в игрушки играть?! — не унимался Матвиенко.
— Ты чего так всполошился? — Антон искренне недоумевал и совсем по-детски потирал кулачками глаза. Колец на пальцах не оказалось, что сразу насторожило Серёжу. — Я спал. А телефон не знаю где, не видел. — в голове зазвенело, поплыли тёмные пятна, жар волной хлынул к голове, ноги предательски подкосились, благо он успел схватиться за тумбочку в прихожей и не упал окончательно, — Жарко, надо окно открыть.
— Ты, блять, больной? — над Матвиенко поднялось облачко пара. — Ты это видишь?! Совсем скатился, да как ты тут не сдох от холода?! — как девочка, верещал он, закрывая форточки.
Появившаяся у хозяина квартиры отдышка заставила того, слегка шатаясь, дойти до ближайшего кресла и неуклюже плюхнуться в него.
— Эй, друг, у тебя всё в норме? — Серëжа помахал рукой прямо перед чужим лицом.
— Серж, я ща. — с этими словами он убежал в сторону ванной, откуда вскоре послышались далеко не приятные звуки.
На что гость лишь вздохнул, утыкаясь в телефон отписался в общий чат.
Отбой ребята, он жив.
Перепил, наверное.
Дмитрий Позов:
Слава ветеринарам!
Куда так пить то?!
Павел Воля:
Пусть отоспится.
Завтра съёмки.
Стас Шеминов:
Ёбаный придурок!
Хорошо хоть жив.
Пизды получит завтра, скажи, чтобы готовил вазелин.
Хотя и он не поможет
Гы-гы
Дмитрий Позов:
Го завтра смотреть футбол после съёмок?
Стас Шеминов:
Вы отснимите сначала, футболисты.
Но я с вами.
Матвиеныч, ты с нами?
*Сергей Матвиенко
был в сети минуту назад*
Из ванной послышался грохот. Звук битого стекла. В сердце что-то ёкнуло. Через пару секунд Серëжа уже держал под руку бледного Шастуна, который мешком висел на нём. Тысячи мелких осколков некогда хрустального стакана покрывали бóльшую часть и без того крохотной ванной. Матвиенко почувствовал, как в ногу что-то воткнулось. Только этого не хватало. Но он не подал виду. Кое-как вытащив Антона из комнаты, он уложил его на диван, расстегнув рубашку, которую друг так и не удосужился снять после вечера в клубе. Стоп. Он спал больше суток, выходит… Осознание произошедшего окатило леденящей волной, отголоски которой мелкими иголочками забрались под кожу.
Однажды Серый и сам упал в обморок, это было столь неожиданно. В тот момент он, помнится, знатно перепугал друзей. Было диагностировано простое переутомление, но остаться в отделении всё же пришлось. Он, как сейчас, помнит мерзкие белые стены больницы, отвратительных врачей и ещё более отвратительных медсестёр, которые старались подмазаться к нему при любой удобной возможности. Жуткий, мерзкий холод за пределами одеяла и на лицах людей. Там всем плевать на тебя. С тех пор он регулярно посещает частную клинику и проходит самые разные обследования в срок. Чего нельзя сказать о его коллеге.
— Это был обморок, обезвоживание, — шептал Матвиенко, идя с кухни с мокрым полотенцем.
— Серёг, ты чего такой запаренный? Всё хорошо? — два изумрудных глаза в недоумении смотрели на побледневшего коллегу. — А я же в спальне спал, а ты когда пришёл? — тот опешил.
— Ты вообще ничего не помнишь? — Агрессивное мотание головой в ответ.
Пиздец.
Шастун неуклюже поднялся на диване и зажмурился от звона в ушах. Потом помотал головой так, что на макушке образовалась копна из пшеничных локонов. Приоткрыл один глаз и, улыбаясь, с прищуром смотрел на друга, который, в свою очередь, не спешил отвечать ему улыбкой.
— Шаст, сегодня какой день недели?
— Ты чё, Сёрый, перепил вчера? — заливистый смех заполнил прохладный воздух. — Суббота сегодня, суббота, — он смотрел на друга как на "немножечкодурачка", потом опустил взгляд на болтающуюся на плечах мятую рубашку. Казалось, с ней придётся теперь повозиться, чтобы придать более или менее божеский вид.
— Да нет, воскресенье, друг, — Серый присел на кресло и опустил лицо в ладони.
— Как воскресенье? А я, получается… Бляяять. Вот это я спать, так, выходит, завтра… — сильный кашель не дал продолжить мысль и заставил Антона согнуться пополам.
Матвиенко покачал головой и вернулся на кухню, пытаясь хоть что-то найти в пустом холодильнике. Поняв бесполезность сего замысла, он просто заказал доставку. Так они и просидели до темноты вчетвером: Шастун, Матвиенко, пицца и тёплое пиво. Осколок из ноги Серёжи был вынут, жаль, не удастся починить стакан из сервиза, доставшегося Антону от матери. Да и его сердечко,
немного саднило от событий недавнего вечера.
