Мы запомним этот день

На шею, со стороны спины, что-то упало. Это что-то, весьма горячее и тяжелое, жарко сопело ему в ухо и возмущенно порыкивало, как молодой лев, наконец нашедший свою любимую игрушку, которая по какой-то причине отказывалась играть в догонялки. Протянув руку за спину, Патрокл обхватил гостя за бок, перевернулся, удерживая и мешая двинуться в ту или иную сторону, и, наконец, с трудом открыл глаза. Пелид смотрел на него, по-детски еще морща нос и болтая босыми ногами. - Ну и где ты был ночью? И почему ты спишь в конюшне? И вообще, - он чуть надул губы и обиженно фыркнул, - я тебя искал. Такое показать хотел, а ты… Что именно "а ты" додумать было не сложно. Во рту у фессалийца было сухо как в поле после годовой засухи, голова гудела (а ведь говорил же себе выпить речного корня!), ноги буквально отваливались после ночи диких плясок. О прочем юноша предпочитал не думать, во всяком случае, сейчас. Все так же придерживая царевича поперек талии, он устроился поудобнее, позволяя мотрошить себя как загнанного оленя, и даже пару раз вытерпел вонзившиеся в плечо зубы, но потом все же коротко зашипел. - Тебе больно? - Ахилл тут же отстранился, нахмурился и посмотрел очень серьезно. - Так где ты был? Я волновался. Вообще, когда он хотел, он умел быть очень серьезным. Немногословным, внимательным и поразительно тихим. Вот именно таким, как сейчас. Умел смотреть своими потрясающими, напоминающими весеннюю зелень, глазами и просто ждать, не торопя, пока собеседник решит, что он хочет ответить. - В деревне. Позвали на праздник. - Лгать Патрокл не любил, умел дурно и в общем-то не хотел, хотя прекрасно знал, что мальчишка расстроится. Что и произошло. Ахилл погрустнел еще больше, опустил ресницы и коротко кивнул. - Твои взрослые друзья. Понимаю. "Да ничего ты не понимаешь, - чуть было не выдохнул фессалиец. - Сам придумал себе невесть что, сам обиделся, сам разозлился, сам пошел дерево лупить. Эх ты, голова твоя золотая". Но так отвечать он, конечно, не стал. Обнял друга покрепче, прижимая к себе и слегка мотроша. - Ну прости. Если хочешь, я больше не буду ходить к ним. Ахилл пожал плечами, устроился поудобнее, потершись щекой о плечо, украшенное тонким шрамом от ветки, явно закрыл глаза, разом потяжелев и расслабившись. - Не-а. Не хочу. Ты потом истории смешные рассказываешь. Просто я ревную. И это тоже была одна из замечательных его черт: царевич, когда хотел, умел быть потрясающе самокритичным, но в то же время без гнетущего самоуничижения или самобичевания. Он читал собственное сердце будто книгу, порой совершенно не ведя себя на свои тринадцать лет - таким поразительно ясным и ярким было его сознание. В ответе его не было ни капли неискренности, он в самом деле просто ревновал, и даже не к тому, что друг куда-то уходил, а к тому, что он там увидит. Без него, ага. Именно. Примирение после краткого возмущения было достигнуто на удивление быстро, и, похоже, не выспавшийся за ночь царевич всерьез собирался задремать на таком уютном, но не самом удобном ложе. Он тихонечко сопел, водя носом по шее друга, и постепенно едва уловимо нагревался - успокаивался. Картина была бы почти идеальной, если бы не одно маленькое но - нужно было встать и двигаться, иначе восхваление славного Диониса напомнило бы о себе далеко не самыми приятными последствиями. - Ээй, - Патрокл бережно погладил худенькую спину и чуть встряхнул разомлевшего львенка. - Как насчет небольшой шалости? - Шалости? - Тот встрепенулся мгновенно, поднял голову и заулыбался - точно солнце выглянуло из-за низких грозовых туч. Полубог, тоже мне: мальчишка мальчишкой. Патрокл не удержался, ласково погладил друга по щеке, тот тут же толкнулся виском в тёплую сухую ладонь и подскочил. - Так что за шалости? Идея, пришедшая юноше в голову, была воистину сумасшедшей и настолько невероятной, что казалась почти бредом. Похмельным. Патрокл честно попытался возродить в голове события прошлой ночи, но получилось отвратительно. Поднявшись на ноги, он на миг прикрыл глаза, подавив подступивший короткий приступ дурноты, и улыбнулся, расслышав, как Ахилл негромко смеётся. - Что? - У тебя сено в волосах. Какой ты смешной. - Он встал на носочки, вынимая застрявшую в каштановых кудрях соломинку, и почему-то немного покраснел, спешно убрав руку за спину. Чтобы не создавать неловкость, Патрокл благодарно кивнул и с тихим щелчком расправил плечи. - Как насчёт небольшой прогулки верхом? - Ага. А шалость? Какой он, однако, порой нетерпеливый. Патрокл прошёл вглубь конюшни, поднял засов на деннике и обернулся. - А вот это она и есть. Он замер на пороге денника, учтиво склонив голову перед высоким огненно-рыжим жеребцом, который, скосив на него один мудрый лиловый глаз, коротко взрыл копытом солому, словно размышляя, а подпускать ли вообще этого наглого смертного к себе. - Ну прости, - Патрокл смущённо развёл руками, признавая свою очевидную неправоту. - Ну прости, пожалуйста. Знаю, напился как хряк, и вообще приличные люди себя так не ведут. Не дуйся. Пойдём гулять? Вот так, ну что ты... Протянув руку, юноша бережно оглаживал конскую шею, перебирая гриву и прижимаясь лбом к гладкой твердой щеке. Ксанф фыркнул. Куснул своего юного друга за плечо, коротко заржал и прихватил зубами за голову. - Эй! Я и с первого раза понял! - возмутился Патрокл, выводя коня из денника. Конечно, большим вопросом было, кто на самом деле кого вывел, но приоткрытый рот и расширившиеся глаза царевича были определённо достойной наградой - Ты как это сделал? - Ахилл моргал, ошарашенно глядя на отцовского коня, который позволял спокойно держать себя за гриву и, кажется, не испытывал ни малейшего неудобства. - Да… Не знаю. - С таким откровенным восторгом Патрокл сталкивался не впервые конечно, но он все ещё вызывал растерянность и сильное смущение. Как вести себя в подобных ситуациях, юноша к своим семнадцати годам просто не знал, хотя, будучи объективным, он вполне спокойно чувствовал себя даже в незнакомых компаниях. - Отец нас убьёт. - Восторгам Ахилла не было предела, и, разумеется, так вскользь брошенная им фраза была понятна: не каждый день твой единственный сын без спросу решает погулять с конём, который быть может, и не конь вовсе. Но слова эти заставили Патрокла остановиться, одной рукой крепко взять худенькое плечо царевича и очень серьёзно посмотреть ему прямо в глаза. - Никогда не говори и не думай так, ясно? Твой отец - самый благородный из всех живущих, кого я знаю, и он никогда не допустит таких низких, отвратительных мыслей. Ясно? - повторил он с нажимом. Ахилл, кажется, сообразил, что и кому сказал, чуть побледнел, серьёзно сжав губы и резко кивнув: - Ясно. Прости. Я просто хотел сказать, что... - Мы недалеко. Давай, садись. - Вопроса "а как?" даже возникнуть не успело. Ксанф припал на передние ноги, слегка наклонил крутую шею и, ощутив на себе вес всадника, медленно выпрямился. Длинно фыркнул, мол, ну все, заставили благородного коня развлекать всяких недорослей, и шагом, поистине царственно, направился к выходу из конюшни. Ахилл, чуть придерживаясь за конскую гриву, обернулся. - А ты? - А я сейчас. Я быстро. Быстро получилось не совсем. Уговоры Балия, настроенного куда как более критично ко всяким там фессалийцам, совершающим неумеренные возлияния, заняли гораздо больше времени, но кусок окорока, припрятанный в поясном подвесе, сделал свое дело, и гордый конь, наконец, сменил гнев на милость. - Это будет нашим секретом, да? Балий коротко заржал; на миг Патроклу почудилось, что в лошадиной пасти мелькнули короткие клыки. Может, конечно, и не почудилось, но проверять не хотелось. Ахилл ждал его, весь извертевшись, Ксанф же напротив, напоминал идеальное изваяние, замерев под всадником, периодически философски пофыркивая, мол, егоза, и хвостом отгоняя назойливых мух. Звук рассекающего воздух мощного хвоста был сравним со свистом кнута. Патрокл невольно потёр грудь, вспомнив, насколько неприятным было открытие, что если такой конь решит от тебя отмахнуться, то... - Ты чего? - Ничего. Просто вспомнил, как однажды ему что-то не понравилось. Мудрые лиловые глаза уставились на юношу впрямую, будто бы говоря "глупые вы смертные! Пчелу я с тебя сгонял!", но конь ничего не сказал. Длинно заржал, перебрал передними копытами и лёгкой рысью пустился вниз, к морю. - Давай мне руку. - Патрокл протянул ладонь и с наслаждением ощутил, как в неё легли горячие музыкальные пальцы. - Не бойся, не упадёшь. - А я и не боюсь. - Царевич весь будто светился от удовольствия и осознания некой тайны происходящего. Ветер раздувал его золотистые, не прижатые обручем, волосы, играл в ресницах и то и дело норовил сорвать небольшой виноградный листочек, приколотый к тунике. - А все-таки, что будет, если отец узнает? Патрокл успокаивающе улыбнулся и большим пальцем погладил крепкую маленькую ладонь. - Он будет тобой гордиться. Спустившись к песчаной косе, оба жеребца, не сговариваясь, сорвались в галоп. Они неслись, почти не касаясь земли, мощными телами рассекая воздух, в невероятной этой скачке создавая иллюзию полёта. Ахилл запрокинул голову, раскинул руки и засмеялся: - Лечу! Я лечу! Радость его, искренняя, светлая, абсолютно всеобъемлющая, жаркими волнами расходилась во все стороны, ощущаясь порывами тугого горячего ветра, будто стремящегося обнять весь известный мальчишке мир. Кони влетели в воду, подняв тучу брызг, заставив обоих юных всадников на миг закрыть лица от искристого солёного веера. Балий встряхнулся, стряхивая Патрокла в воду. Юноша мог бы поклясться, что в ехидном ржании ему послышалось: «Освежись, поросенок». Поросенком фессалиец себя не считал, но освежиться бы не помешало. Рядом с громким "ай, да что..!" в воду плюхнулся сын Фетиды. Ушёл под волны с головой, вынырнул, весь мокрый, сияющий и охватил друга за шею, болтая ногами в воде и прижимаясь всем разгоряченным телом. - Мы же запомним этот день, да? - Обязательно. - Патрокл уже привычно обхватил тонкую талию обеими руками, придерживая, и прижался носом ко лбу друга. - Обязательно запомним. - Навсегда? - Ахилл уточнил это чуть наивно, с надеждой, как будто боялся услышать другой ответ. - Навсегда. Царевич ужиком вывернулся из державших его рук, снова нырнул, повернулся в воде будто дельфин, вынырнул и вдруг произнёс очень серьёзно, будто саму нерушимую истину: - Отец и тобой будет гордиться. Он уже гордится. Я знаю. И снова нырнул, не дожидаясь, пока ошарашенный Патрокл найдётся с ответом. В самом деле, стоило запомнить этот день и все услышанные сейчас слова. Патрокл улыбнулся сам себе и лёг на воду, раскинул руки, позволяя прохладной воде подхватить себя под спину, слегка покачивая. Его пронизывали непривычно тёплое ощущение, необычайная легкость взамен отпустившего, наконец, гнетущего чувства проклятия, которое погружалось и растворялось где-то в морской глубине. Отец гордился им. Он был свободен.