Железная маска Трианглета

Со скольких лет помнят себя люди? Некоторые ребята из нашего поселка хвалились, что помнят свои первые шаги. Скорее всего, они лгали, им просто хотелось быть исключительными. Но я понимала, что не помнить себя до семи примерно лет — неправильно. Как-то я пришла к своей Магни (так дети называют своих нянюшек, заменивших им мать. Бывает это и в богатых семьях, и в бедных — если мать много работает, а детей нянчит незамужняя безработная родственница). Так вот, я пришла к Магни и спросила: — Матушка, а откуда мы взялись? Нас ведь не было раньше? Ни здесь, в поселке, ни вообще? Она засмеялась, погладила меня на голове и сказала: — Ты просто не помнишь, Джан! Тебе было три года, когда ты точно так же серьезно спрашивала меня, куда мы пропадаем ночью во время сна. Мы всегда были тут! Раньше мы жили в городе, а потом переехали сюда. Мне этот ответ не показался совсем уж убедительным, но Магни дала мне ложку сахара и разрешила обжечь его над очагом. Я сразу забыла о нашем разговоре и принялась готовить леденец. Увлеченно поворачивала туда-сюда ложку, чтобы сахар превратился в прозрачную сладкую массу, но не подгорел, и вдруг услышала всхлип. — Вот беда-то, чему ребенок радуется, — плакала моя Магни. — Ох, знали бы, ох, видели бы… Сиротка ты моя, все, успокоилась я, сама не плачь! Сиротой в деревне была не только я. У соседской девочки, например, родители уехали в город на заработки и так и сгинули там в год Красного солнца. Так у нас назывался год революции. В детстве я не понимала, что это такое, воспринимала просто как ещё одно из взрослых названий — за дюнами Лонг-Дэй, Лунный городок, далеко-далеко столица, Танг-Дэ, Небесный трон, а дальше по побережью кладбище, там много людей лежит, что умерли в год Белой смерти. Наш поселок лежал на берегу моря. Когда дул западный ветер, влага проникала во все дома, даже добротно сработанные и законопаченные. Когда ветер менялся на восточный, окна наглухо закрывали от песка. А в сильный шторм на берег выходить было страшно и рыбаки вздыхали: — Море гневается на нас. Улова не будет. Поле за поселком засевали самыми неприхотливыми злаками, но даже они давали слишком скудные урожаи на нашей бедной земле. Дальше начиналась пустыня. По ней можно было идти целый день и видеть одну и ту же картину — чахлая, потрескавшаяся земля, изредка покрытая кустарниками с жёсткими сухими листьями, солончаки, на подступах к берегу — дюны из красноватого песка. Такова была природа на побережье. Через пустыню лежал путь до ближайшего городка. Люди редко ездили туда, чаще ходили пешком, так как жалели скотину. Лошадей здесь не было ни у кого, и видела я их до десяти лет только на рисунках (у моей Магни от лучших времён, как она говорила, сохранилась чудесная книжка со сказками). У кого-то были ослики, только самый зажиточный человек деревни, Офан-Ту, держал мула. Использовали их для работы на поле, и только осенью — чтобы отвезти на ярмарку товары — рыбу, иногда зерно. Вернувшись, ругались на чем свет стоит, костерили город, дорогу, море и вообще все: — Цены-то снова поднялись, а закупочные упали! Моя Магни тоже ходила на ярмарку, но меня ни разу с собой не водила. Иногда она брала работу в городе — вышивку, но редко. Лонг-Дэй был городком небогатым и очень немногие женщины могли заказывать такие излишества. А в ночь перед и в ночь после поездки, думая, что я не слышу, Магни шуршала чем-то в дальнем углу. Наш дом, как и почти все в деревне, состоял из одной комнатки, сеней и кухни, пол был земляным, поэтому я быстро догадалась, что она копает яму и прячет там деньги. Магни, заметив, что я все знаю, сказала: — Ты большая девочка, Джан, знаешь, что мы с тобой бедны и одиноки. У меня осталось кое-что от покойного мужа, вот я продаю это иногда на рынке. Иначе нам с тобой не прокормиться. Ты и сама понимаешь, что надо молчать об этом! Я и молчала, хотя мне казалось, что односельчане не смогут нас обокрасть. Они же славные люди! И все же мир не ограничивался нашим поселком. Опасность могла прийти извне, она и пришла. Младшие братья появились в деревне, когда мне было около десяти. На горизонте поднялась пыль, люди заволновались, указывали туда руками, потом разбежались по домам. Центральная улица осталась пустой, только ветер кидал по ней песок. Раздался топот копыт, на пространство между домами влетели разом люди на оседланных лошадях, все в темной одежде и с алыми повязками на головах. Это были Младшие братья, люди, получившие власть в стране. Всадники проехали всю улицу, остановились в самом широком месте, начали скликать людей на собрание. Мои односельчане шли туда медленно, неохотно. Мужчины смотрели угрюмо, женщины боялись отходить далеко от домов. Я думала, моя Магни и вовсе останется дома, так как сборища она не любила. Но ошиблась. Магни оделась, потуже затянула пояс, мне голову повязала единственной нарядной косынкой и сказала: — Запомни раз и навсегда, Джан. Держаться надо уверенно, спину держать прямо и смотреть в глаза. Мы ведь ни в чем не виноваты и бояться нам нечего. А те, кто юлят, прячутся, пытаются ускользнуть, те и могут накликать на себя немилость. Идём! Мы остановились в первых рядах, рядом с человеком на вороном коне. В руках он держал знамя — белый круг на алом фоне, а вокруг три белых звезды. Человек поглядел вокруг, все ли пришли, и крикнул громко: — Слушайте! Мы и так слушали, что ещё было делать. Вокруг стояла тишина, ветер стих и не гонял вокруг сухой песок, море сияло вдали под солнцем. Люди молчали, не перешептывались. Истинный трианглетец скромен и молчалив. Человек со знаменем выехал из строя и прогарцевал перед нами. Он говорил, мы слушали. А говорил он, что революционному правительству требуются средства, и что мы должны понимать — это лишь небольшая жертва в свете грядущих преобразований. Говорил, что в селе будет создана ячейка (это не все поняли, мы до сих пор знали только ячейки в рыбацкой сети). Пообещал прислать в село учителя и организовать постоянный пост Младших братьев — при этом оглядел наши убогие домишки, ограду поля за деревней, длинную безлюдную полосу побережья — и добавил, что пост организуют немного погодя. А потом вытащил пистолет, пальнул в воздух. Детишки поменьше закричали, женщины охнули. С места никто не побежал. Оружие я до сих пор тоже видела только на картинках, но узнала сразу. — Товарищи! — крикнул всадник. — Предлагаю все имеющиеся у вас ценности сдать добровольно. Это минимальная жертва на общее и благое дело! Народ негромко зашумел. Никто не хотел признаться, что ценности есть, тем более, почти ни у кого их и не было. К всаднику со знаменем подъехал его товарищ и указал на самый большой дом в деревне, принадлежавший Офан-Ту. Целых три комнаты было в этом доме. Вожак Младших братьев кивнул. Несколько всадников соскочили с коней и бросились внутрь. — Куда, куда, — закричал Офан-Ту и побежал за ними. Вскоре изнутри послышались плач и причитания, брань, шум ударов. Народ на улице зашумел, кто-то кинулся в сторону. Всадник со знаменем снова выстрелил в воздух. Магни с каменным лицом прижала меня к себе. — Стой спокойно, мы ни в чем не виноваты, слышишь, Джан? Совсем скоро люди в черном вышли из дома. Один из них что-то прятал за пазуху — скорее всего, деньги. Офан-Ту закопал их под полом, как и моя Магни, поняла я с ужасом. Сейчас эти страшные люди придут в наш дом! Я подумала так — и едва не умерла от страха, потому что коню всадника надоело стоять на месте, или же он получил команду от хозяина, перебирая копытами выдвинулся на несколько шагов вперёд и остановился прямо рядом с нами. — Что смотришь, тётка? — резко спросил вдруг всадник у моей Магни. — Может быть, хочешь проявить сознательность и сдать ценности? — Откуда у бедной вдовы и сироты возьмутся ценности, господин, — сказала Магни спокойно, и только я, скосив глаза, видела, как побелели у нее костяшки пальцев. Всадник нахмурился: — Нету господ теперь, тётка, были, да все вышли. А девчонке можно волосы и простой лентой повязывать… Он нагнулся. Я не поднимала глаз, смотрела только, как копыта его коня топчутся по пыли. Что-то дёрнуло меня за волосы и за подбородок, и сразу голове стало легче. Всадник держал в руке мою единственную красивую косынку.  — Товарищи! — крикнул он громко. — Надеемся на вашу сознательность! Я не прощаюсь с вами, мы вернёмся ещё, чтобы основать здесь школу и охранный пункт. И ваш поселок станет частью огромного нового государства! Он махнул своим знаменем. Всадники дружно поскакали прочь. Я только успела увидеть мелькнувший пестрый лоскут — мою косынку. Кто-то из детей заревел. Люди переглядывались, не веря, что что все обошлось. Женщины начали оглядываться на дом: — Жив ли дядя Офан? Но он сам, вышел из дома, прихрамывая и опираясь на руку жены. Та плакала и причитала: — Не дрался б ты с ними, не дрался! — Не реви, дура, — велел ей муж и сплюнул кровь и выбитый зуб. — Что ж, и сопротивляться не моги? Ладно. Мула хоть оставили… Через несколько дней к нам прислали учителя. Он прибыл в сопровождении двух Младших братьев. То был совсем молодой человек, со стрижеными волосами. Этим он отличался от жителей поселка, которые просто завязывали волосы в хвост. Прибывшие осмотрели все дома, они искали пустующий. Такого не нашлось. Мы, ребятишки, ходили за пришельцами по пятам, хотя отчаянно трусили. Младшие братья собирались выгнать кого-нибудь из дома, учитель предложил построить новый. Мы стояли вокруг, хлопая глазами и гадая, кого же выгонят. Мой приятель А-Фэн, сын Офан-Ту, шепнул: — Если вас выгонят, Джан, я попрошу родителей, чтоб они взяли вас к нам! Я подумала, что скорей выгонят семью его отца, ведь ему уже раз досталось и он неблагонадежен. Но тут молодой учитель громко сказал: — Под мою ответственность, товарищи, и в счёт моего жалованья! Младшие братья почесали в затылке и решили пока возвращаться в город. Учитель поехал с ними, но через пару дней приехал снова. Школу нам построили. Это был просто шалаш из жердей под навесом, крышу укрыли ветками, стен поначалу не сделали вовсе. На пол положили два ряда циновок. Это все сделал учитель, приехавшие с ним Младшие братья помогали ему, но работали кое-как, чаще медлили, останавливались и наблюдали. Под вечер на место постройки пришли рыбаки, посмотрели, не выдержали и тоже включились в работу. Конечно, учитель в такой постройке жить не мог. Он договорился ночевать и столоваться у вдовы Гуа-Фу. Ее муж погиб во время бури, детей у них не было, она выживала за счёт огорода и подачек соседей, поэтому даже те гроши, что мог платить учитель, пришлись ей кстати. В первый день учитель обходил дома и зазывал к себе учеников. Если родители мальчиков кое-как соглашались — может, в город уйдет сын на заработки, грамотный лучше пристроится, — то те, у кого были дочери, удивлялись и пожимали плечами. Веками девушки чистили рыбу и нанимались в служанки без всякого учения. Имя свое дочь сможет нацарапать и будет с неё! Мне в школу хотелось. Это было что-то новое, пусть даже это новое принесли в нашу жизнь те страшные люди с оружием. Но, когда к нам зашёл учитель, моя Магни встала против него, как стена. — Вот что, гражданин из города, не дело это, чтобы девочка сидела в холодном помещении с драчливыми мальчишками. Джан умеет читать, умеет и писать. Она обучена всему, а чему ещё научите ее вы? Всякая рыба ходит на своей глубине, как говорят местные рыбаки. Нечего девочке мучиться в вашей школе, чтобы потом ехать в город! Учитель слушал ее, не успевая ни слова вставить в ее монолог, а я глядела на этого худого молодого человека, с острым кадыком и жидкой челкой, и мне поневоле стало его жаль. Одет он был так же скверно, как местные, но питался точно ещё хуже их. Магни тем делом договорила пылкую речь и остановилась перевести дыхание. Учитель ловко воспользовался паузой: — Вот как, ты умеешь читать, Джан? Ну-ка, посмотри, у меня есть газета, назовешь хоть один знак? Он вытащил из-за пазухи мятую желтоватую кипу листов с крупными надписями. Я прочитала первую, что бросилась мне в глаза: — Войска мятежников снова ведут наступление в направлении… Учитель выронил газету. — Мое восхищение! — обратился он к Магни. — Да вы сами могли бы работать учительницей! Послушайте, этот труд оплачивается, а у вас девочка, мне нужны помощники… — Нет, нет и нет! — отрезала Магни. — К тому же я не сама ее учила. Это делала моя покойная сестра. Я с изумлением посмотрела на Магни. Про покойную сестру я слышала впервые. Магни всегда говорила, что моя мать умерла при моем рождении. Конечно, вслух я не сказала ничего. Хотя этот человек и вызывал у меня симпатию, он был чужаком и мог навлечь на нас неприятности. — Девочке необходимо учение, почтенная, — учитель ловко избегал и нового обращения «товарищ», и старого «госпожа». — Нет! — моя нянюшка была тверда, как камень. Я посмотрела на нее умоляюще — мне хотелось в школу. Я мечтала о каких-то переменах в жизни и мне было жаль учителя. В тот день Магни мы не уговорили — она стояла насмерть. Но учитель тоже был упрям и непробиваем. Когда его выгоняли в дверь, он заглядывал в окно. Он уговаривал, объяснял, сулил всякие блага, рассказывал, что все наши односельчане уже согласились обучать своих детей, и если откажется только Магни, это будет выглядеть странно. А скоро Младшие братья будут в нашей деревне сторожевой пост строить, между прочим… Угроза подействовала. Магни, скрепя сердце, согласилась отправить меня учиться. В первый школьный день с моря дул пронизывающий ветер, хорошо хоть, не было дождя. Наша убогая крыша могла и протечь. Учитель кутался в свою худую одежонку и выглядел продрогшим, но держался молодцом. Он раздал нам дощечки для письма (писать на бумаге при постоянном бризе было бесполезно) и сказал бодрым голосом: — Поверьте, ребята, отсутствие стен не так уж плохо! Это свежий воздух. Знаете ли вы какая у нас в стране смертность от туберкулёза? А свежий воздух его излечивает. Мы переглянулись. Никто не знал, что такое туберкулёз. — Чахотка, — объяснил учитель, увидев наше замешательство. Дальше он захотел проверить наши знания и рассадить по двум рядам: слева — тех, кто имел хоть какое-то представление о грамоте, справа — тех, кто и букв не знал, и имя свое написать не мог. Но мы рассудили по-своему. Едва учитель отвернулся, девочки собрались на одном ряду, а мальчишки на другом. И все его усилия пересадить нас так, как он считал нужным, заканчивались ничем. Он махнул рукой и начал урок. Поначалу ему приходилось трудно. Худо-бедно буквы знали лишь некоторые ребята, чьи отцы в молодости ездили в город на заработки или призывались на военную службу. Несколько раз учитель приходил к нам домой, всегда нахваливая воспитание моей нянюшки: — Ваша девочка — первая в классе, почтенная. Ей бы уехать в город, поступить в училище… — Пока я жива, этого не будет, — сухо отвечала Магни. — И когда буду мертва — тоже. Такова будет моя последняя воля, а воля умирающего у нас в Трианглете священна. — Ну, прежде господа плевали на эту волю, если ее высказывал простой человек. — Вы говорите, что вам надо. Только не забивайте девочке голову этим вашим училищем. Вы ещё скажите, что ей надо ехать в Танг-Дэ. Если мы и уедем куда, то это будет мое решение. — Ну хорошо, позже мы с вами вернёмся к этому разговору. А пока что слушайте — мне выделили очень мало учебных пособий. Их нужно переписывать, увы — от руки. А я один всем заниматься не могу. Вы тут самый грамотный человек во всем поселке. Это оплачивается, почтенная! И Джан могла бы помогать вам, пристроили бы девочку к делу! После третьего визита Магни согласилась. Мне было около десяти лет, но я поняла — ее прельстили не заработки и не возможность чем-то занять меня. Теперь она могла свободнее тратить деньги, что были спрятаны у нас под полом. А ещё немного времени спустя я догадалась — никто не оплачивал наш труд, учитель давал нам деньги из собственного жалованья… Мы привыкли к новому порядку. Младшие братья приезжали ещё раз, построили караульную будку, и определили в нее часового. Только торчал он там не всегда. Наш поселок был совсем небольшим по сравнению с остальными, все мы были бедняками, не имели ни денег, ни оружия, нам и прятаться было особо негде, если бы мы вдруг вздумали бунтовать. Новые власти, можно сказать, оставили нас в покое. И все же Магни была недовольна. — Ты сидишь там, в этой школе, рядом с чумазым выводком детишек, как простая рыбачка, — сказала она как-то. — Видели бы это… Кто и почему должен был это видеть, я так и не узнала. Конечно, чем старше я становилась, тем больше мне хотелось проводить время не с моей любимой нянюшкой, а со своими сверстниками. Мы уходили далеко по побережью, отыскивая бухты и заводи для купания. Наши странствия были ограничены, на севере стояла другая деревушка, и рыбаки там были очень сердитые. А-Фэн, которого хорошенько отодрали, чтобы не бегал и не рвал сеть, убедился в этом на собственном опыте. А на юге лежало кладбище, и там, говорят, много лет назад пришла с моря Белая смерть. Тогда рыба выбрасывалась в муках на берег и умирала на песке, вода была покрыта тонким маслянистым налетом, а человек, попробовавший рыбу или даже просто вдохнувший отравленный воздух, покрывался белой сыпью и тоже погибал. Эту беду наделали наши враги кругляки — так рассказывали в деревне. Их я пока не видела ни на картинках, ни вживую — только старик Лао-Рен, в юности служивший в армии, рассказывал нам: — Волосы у них светлые, черных почти нет. Глаза тоже, вот как у рыб. Бороды пышные. Когда говорят, ничего не разобрать, а уж поболтать они любят. Наши люди молчаливы, да… Вот я, например. Старик Лао-Рен был как раз весьма разговорчив, и мы все после его рассказов диву давались — если он молчалив, то каковы тогда кругляки? Через полгода у учителя появилась помощница — раз в несколько дней из города приезжала на лошади женщина в черной одежде Младших братьев — да-да, в мужских штанах! Она была лет тридцати с виду, крепкая, с вечно недовольным лицом и выбритой левой бровью. Кто-то сказал, что в северных провинциях так принято у вдов. Мне почему-то сразу подумалось, что она даёт понять мужчинам, что муж ее мертв и она свободна. Только кому она это сообщает? Уж не нашему ли учителю? А он радостно представил нам эту женщину и сказал, что она будет учить нас тиксанданскому — так он правильно называется, а вовсе не язык кругляков. Некоторые ребята зафыркали, особенно возмущался А-Фэн: — Зачем нам собачий язык? Зачем по-вражески уметь говорить? Кто-то из девочек очень рассудительно ответил: — А вдруг война начнется, в плен возьмут, ты на каком языке будешь у них пощады просить? А-Фэн страшно разозлился и покраснел, и наверняка кинулся бы в драку, если бы не двое взрослых рядом. Он очень любил задирать других, но не любил получать сдачи. — Нет, войны быть не должно, — вмешался учитель. — Сколько раз говорилось вам, что на всей нашей планете наступила новая эра? Тем не менее, осторожность стоит соблюдать. Истинный трианглетец рассчитывает только на себя. Но вам может понадобиться общение с соседним государством. Ведь это только при прежней власти вы бы на всю жизнь остались безграмотными рыбаками. И не употребляйте слово «кругляки». Это признак старой жизни, а у вас начинается новая! А-Фэн долго не мог успокоиться и громким шёпотом доказывал всем вокруг, что учить новый язык не надо, и тиксанданцы вообще сами хороши: — Знаете, как они нас называют? Угловатые! Поубивал бы! Помощница учителя, потеряв терпение, выдернула мальчишку с циновки и посадила на пол перед собой, затем начала урок. После первых же слов на тиксанданском я с удивлением поняла, что немного знаю этот язык. Перевод самых простых предложений всплыл из памяти легко, более сложные понятия тоже давались мне проще, чем остальным. Кто же учил меня тиксанданскому? Моя мать? И я забыла это, как забыла свое обучение грамоте? Под утро мне приснился сон. Я слышала, как мелодичный женский голос надо мной повторяет слова на новом языке. Я поднимала глаза вверх и видела рот, алый и блестящий, белый подбородок, белую шею и нитку бус. Вокруг было необыкновенно светло и просторно. Голос строго велел мне повторять, и я низко склонила голову, ибо не запомнила урока и мне было стыдно. Я не видела лица неизвестной женщины, перед глазами были только мои руки — маленькие, мягкие, белые и с ногтями, выкрашенными перламутровой розовой краской… Помнила я и чудный аромат цветов, он окружал меня даже после пробуждения. Я неверящим взглядом уставилась на свои настоящие руки — сухие и обветренные, с обломанными ногтями. Других и не могло быть у девчонки из рыбацкого поселка на берегу моря. Занимались мы тогда много. Учитель успевал всё. Он казался неутомимым, но если видел, что мы устали от занятий, делал небольшие перерывы. Мы шли гулять, если погода позволяла или говорили о положении в стране. Примерно в то же время я впервые услышала слова «гражданская война». Упомянул их учитель один раз и, скорее всего, случайно. Несогласных с нынешним правительством в газетах называли мятежниками. Как нам объяснял учитель, в нашей стране прежде было две оппозиционных партии, императорский режим их жестоко преследовал. После переворота, вместо того, чтобы подчиниться большинству или «умеренным» (так называла себя нынешняя власть), их противники радикалы начали вооруженный конфликт. Разумеется, очень скоро нынешняя власть одержит победу, ну а пока нам надо помнить, что время сейчас трудное и быть готовыми помогать отстаивать свою свободу. Мы слушали внимательно и вопросов не задавали. Мы любили нашего учителя, но он ездил в город, был связан с начальством, а спорить с начальством — что против ветра плевать. Гораздо больше мы любили рассказы про природу нашей страны. Учитель часто вздыхал, что учебных пособий ему не хватает, а рисовать он не умеет. Однажды он вернулся из поездки в город счастливый — ему удалось урвать карту. И мы с настоящим интересом рассматривали контуры Трианглета на фоне океана и искали место на берегу, где стоял наш посёлок. Мне казалось, материк напоминает скорей изготовившуюся к прыжку собаку, чем треугольник. Нос, хвост и лапы собаки были тремя оконечностями Трианглета. У каждой вершины треугольника было свое украшение. Совсем рядом с нами, на восточном полуострове, находился Сапфир — огромное озеро с прозрачной синей водой. А до Рубина (утеса из красного гранита) и Изумруда (рощи с вечнозелёными деревьями) идти было куда как далеко! Об этих трёх вершинах треугольника, повторявших три камня из государственного герба, мы знали давно. Наверное, в семье рассказывали и мы слышали с раннего детства. А ещё об этом говорилось в песне, которую иногда пели рыбачки в нашем поселке. Много тысяч лет назад ее сложил поэт — песню о древних временах, когда наша родина была ещё разделена на множество воюющих стран, и о деве из знатного рода, которая потеряла родных и скитается неузнанной по всему Трианглету. Небо устлано все облаками седыми, И вздыхают печально ветра надо мной. Если б только могла я назвать свое имя, Поменялось бы небо местами с землёй! Я, босая, пешком исходила полмира, И струились пески по следам по моим, Я лицо омывала водою Сапфира, И встречали меня Изумруд и Рубин. Но везде для изгнанницы двери закрыты, Путь мой дальше лежит через мрак и туман. Лишь у Матушки Звёздной прошу я защиты: Приюти, помоги, обогрей, Хуоджан! Имя Хуоджан тоже было знакомо всем, а уж мне — тем более. Всякий раз, когда моей Магни казалось, что я веду себя не так, как положено, она напоминала: — Ты помнишь, как звучит твое полное имя и в честь кого тебя назвали, Хуоджан? Мать легендарной императрицы, как рассказывали, тоже родилась где-то недалеко от нашего побережья. Предания о Хуоджан были одно неправдоподобней другого, но им верили. Каждому человеку, как бы черна и беспросветна ни была его жизнь, хочется верить в сказку — и долгими вечерами люди слушали истории, как дочь императора от простой наложницы, оставшись сиротой, смогла удержать власть, прекратить внутренние распри и объединить страну, построить новую каменную столицу, создать флот и армию, чтобы обороняться от злобных соседей… И о простом народе всегда заботилась великая Хуоджан, запретила самые жестокие виды смертной казни, уменьшила налоги для бедноты, а во время голода раздавала хлеб. Вы говорите, обычной женщине это не под силу? Ну да, обычной не под силу, а кто, по-вашему, вселился в императрицу Хуоджан? Сама Великая мать, Звёздная хозяйка! Пожалела она простой народ Трианглета и воплотилась на земле, чтобы сделать жизнь людей хоть немного, но счастливее! На этих словах рассказчики обычно замолкали. Много говорить и не требовалось. В честь императрицы называли девочек в нищих хижинах и в императорском дворце. Портрет Хуоджан был здесь в каждом доме. Возможно даже, на его первой версии действительно была изображена легендарная правительница. Тогда ведь ещё не существовало запрета для художников рисовать императорскую семью. Магни как-то сказала с усмешкой, что новые власти пытались уничтожить культ Хуоджан. В городе агитаторы призывали людей не верить ни в какие потусторонние силы. Бесов не существует, Звёздной хозяйки тоже! Природа создала сама себя, человек произошел от обезьяны, а вам, товарищи, ничто на поможет, кроме упорного труда на благо общества. По словам Магни, это было попыткой снять солнце с неба. Люди слушали, хлопали глазами и продолжали дома молиться Великой матери, ставить к ее портрету чашку воды (по легенде, императрица при жизни была скромна и неприхотлива), сжигать на пашне первые несколько сжатых колосков и отпускать в море первую пойманную рыбу. Увы, наш любимый учитель тоже пытался объяснить нам, что Звёздной хозяйки не существует, а великая императрица была обычной женщиной, и подвиги ее просто преувеличены. Мы сомневались. Кто-то вспомнил рассказ старика Лао-Рена, который уверял, что можно увидеть Великую мать, если выйти ночью далеко в море. — Бывают ночи лунные, когда Илагрис в небе, как миска начищенная. Тогда в море только рыба ловится хорошо. Бывают туманные, тогда и вовсе удачи может не быть. Занесет лодку далеко, вокруг все белое, куда грести, не знаешь. Сколько народу так погибло. А бывают ночи, когда звёзд на небе ровно песка на берегу. Тихо-тихо вокруг, волны не плещут. Небо над тобой и под тобой тоже небо. И тогда, перед самым рассветом, проступает в воде женский лик. То она, Звёздная матушка, и лик ее тоже из звёзд соткан… Учитель согласился, что у Лао-Рена язык подвешен хорошо, и пока что эту тему оставил. Он остался при своем мнении, мы — при своем. Я это чувствовала и после занятий спросила: — А вы не верите в то, что говорит старик Лао-Рен? Он засмеялся: — А знаешь, Джан, во что я верю? Слушай, я расскажу тебе почти такую же байку… Далеко отсюда, почти в центре материка, в столице Танг-Дэ есть Спиральная башня. Она поднимается почти до самых облаков и стены ее сделаны из стекла. Если на нее подняться, видно далеко. Виден город, видны постройки за ним, и поселки, и дороги, и поля, и оросительные каналы… Всё мелкое-мелкое с высоты, словно множество пятнышек и чёрточек. И сливается эта картина в одно лицо — лицо нашего народа. Нашего сильного, трудолюбивого, многострадального народа, который теперь наконец-то свободен. Вот в это я верю. Захочешь учиться дальше — и ты увидишь Спиральную башню… Я улыбнулась ему в ответ, но тут же мне стало нехорошо. Когда он во второй раз повторил слова «Спиральная башня», у меня вдруг перехватило дыхание. Мне показалось, что я и впрямь нахожусь на огромной высоте, передо мной — дыра в разбитом стекле, рядом страшные черные фигуры, а в ушах звенит удаляющийся женский крик… Я пришла в себя от того, что меня хлопали по щекам. Я сидела на земле, а учитель кричал надо мной: — Что с тобой, Джан? Воды, принесите кто-нибудь воды!