Железная маска Трианглета

В чувство я пришла быстро. Мне было очень неловко за случившееся, у нас в поселке вообще демонстрировать недомогания было не принято. Считалось, что болеют только лентяи. К тому же я понимала: случившееся со мной — не болезнь. Что угодно, но не болезнь. Я уверяла, что чувствую себя хорошо, но учитель и несколько ребят все же пошли провожать меня до дома. По дороге мы не говорили о том, как я потеряла сознание. Учитель рассуждал вслух, что скоро зима, время дождей и пронизывающих ветров. Да, у нас не выпадает снег, как на севере, но погода все равно не позволит сидеть в сарае без стен. Нужно искать того, кто согласится впустить нас в дом, потому как его хозяйка, Гуа-Фу, согласится, но места для всех нас у нее нет. У учителя спросили, видел ли он снег, он ответил, что видел, — и разговор окончательно ушел на другие темы, чему я была несказанно благодарна. Магни встретила нас на пороге. Учитель, наверное, хотел сказать ей, как я потеряла сознание, но поймал мой взгляд и делать этого не стал. Всё же Магни заподозрила неладное. Я тоже думала, как узнать у нее, что же это за разбитое стекло и страшный крик. Магни спросила первая: — Что-нибудь случилось? Ты пришла не одна. Я глубоко вздохнула перед ответом: — Ничего. Мне просто стало дурно после уроков. Голова закружилась. Всё уже прошло. — Ты растешь, — Магни сказала это все ещё с тревогой. — Если будет кружиться сильно, придется ехать к врачу в Лонг-Дэй. Сейчас у тебя ничего не болит? — У меня болит душа, матушка. Мне тоскливо, как рыбе, вытащенной из моря. Где мы жили раньше, далеко ли отсюда? — Не слишком далеко, не слишком близко, — она отошла к столу и подняла крышку котелка, который вытащила из очага загодя — чтобы остыл. — Мы все равно не вернёмся туда, Джан. В стране неспокойно. Зачем тебе знать? — Я видела странный сон, матушка. Была ли там высокая стеклянная башня? И бросился ли кто оттуда на моих глазах? У нее дрогнула спина — я это заметила. Но ответила она ровным голосом, не оборачиваясь: — Пустое, Джан. Не верь снам. Веди себя осторожно и все будет хорошо. Больше от Магни нельзя было добиться ни слова, и я отступилась. В ту зиму нам не пришлось искать для занятий чей-то дом. Из города приехали Младшие братья и привезли пару досок, они вроде как собирались сами сделать стены для школы, но у них не хватало ни материала, ни желания. Мы сами вместе с учителем распиливали доски и прибивали их к опорам. Пришли несколько человек из поселка, поглядели с изрядной долей презрения — в пользу школы пока что никто не верил. Но над нами они сжалились, помогли сколотить одну стену и пообещали добыть доски еще для трех. Младшие братья приободрились, велели нам помнить, как о нас заботится государство, и ускакали в город. — Просто поразительно, как эти товарищи ухитряются приписать себе чужие заслуги! — усмехнулась Магни, когда я рассказала ей обо всем. — Но вам все равно придется оставить ваши занятия, стены вы, может, и сделаете, а очаг вам в том сараюшке не выложит никто! А я удивилась, почему моя Магни так против школы, но удивилась про себя. Прерывать занятия на зиму нам не пришлось. Дядя Офан притащил из города невиданное чудо — круглую железную печку. Она была похожа на толстую железную трубу на ножках. По словам Офан-Ту, в больших городах иногда только ей и спасались, особенно в год Красного солнца, когда были беспорядки. На странную печку приходил любопытствовать весь поселок. Именно приходил — у нас не принято было собираться всем вместе, разве что ради решения общей проблемы. Истинный трианглетец не любит пустых забав. Поэтому на печку люди прибегали посмотреть по двое, по трое, цокали языками, заявляли, что она быстро остынет и греть не будет, и быстро уходили, будто опасаясь, что их застанут за праздным любопытством. Пустынный кустарник больше дымил, чем горел. Дров нам взять было неоткуда — городское управление отказало учителю в просьбе, заявив, что у них и так дел по горло. А печка наша действительно грела так себе. Школа изначально была построена неправильно. Обычно первым укладывали очаг, а у нас его не было совсем. Долгие зимние дни, когда пронизывающий холодный ветер дул с востока, мы собирались тесным кружком около нашей печки и занимались устно — писать в таких условиях было трудновато. У учителя мы спрашивали — неужели в городах действительно нет очагов? Там ведь высокие дома. И в каждом такая неудобная, пустая внутри труба? Учитель посмеялся: — Ну, не торопитесь жалеть горожан! У бедноты и впрямь бывают переносные железные печки, и это хорошо, когда они бывают — какое-никакое, но тепло. В богатых домах отопление было от котла с горячей водой или от электричества, а что такое электричество, вы узнаете, когда мы начнем изучать физику… Несколько мальчишек постарше задрали носы — они уже не раз ездили на ярмарку в город вместе с отцами, поэтому электричество видели. — Просто фонарь, яркий и за стеклом, — небрежным тоном сказал А-Фэн. Учитель прищурился: — И все? А еще реклама, закрывающиеся двери, электротранспорт, автоматические машины в домах и на улицах. И кинотеатр! Был кто-нибудь из вас в кино? Ребята понурились. — Не… Отец сказал, баловство это, — пробасил самый старший. Учитель поспешил утешить: — Ничего. Скоро наладится жизнь в стране, тогда все будет по-другому. В самую далекую деревню проведут электричество, только всем надо будет потрудиться для этого. Тогда действительно новая эпоха придет в каждый уголок… Мы слушали и даже самые озорные из нас не перебивали. Слушали рассказ о чудесной огромной стране, занимающей целый материк. О городах и домах, что вздымаются до облаков, о стальных птицах в небе, что летают так высоко, что их почти не видно с земли, о лодках, что умеют нырять, как рыбы, и о кораблях, что могут достичь звезд. Этим кораблям нужна самая могучая и страшная энергия в мире — она возникает, когда сталкивается мельчайшая частица вещества и ее отражение. Учитель остановился перевести дух. Тогда А-Фэн спросил: — Так почему мы не видели этого до сих пор? — Потому, что наша жизнь до сих пор была устроена несправедливо. У торри, правящего класса, были все блага, а у остальных — ничего. Им важнее было построить дворец себе, чем провести электричество на побережье. Они воевали вашими руками — и на народной крови зарабатывали огромные деньги. Им жилось хорошо именно потому, что вы жили плохо! Против этого мы и боролись, понимаете! Мы закивали, соглашаясь… нет, не мы, а они. Мне тон учителя показался обличающим, он обращался к нам всем, но как будто все время смотрел на меня. Но почему же на меня? Почему? Да потому, что все его рассказы я представляла себе наяву. Он произносил слово «автомобиль» — и я видела его, блестящий, стремительный, обтекаемый. Он упоминал космические корабли — и я представляла себе остроносые металлические ракеты. Нежный голос, похожий на голос моей Магни, обещал покатать меня на них, когда я немного подрасту. Я видела светлую и просторную кабину лифта (откуда я знала слово «кабина»?), и мигающие на стене значки этажей. Передо мной покачивались дивные цветы в зеленой оранжерее — там прозрачное, стеклянное небо, и мне не велено ходить туда без взрослых… Чьи-то руки подхватывают меня, несут, я, наверное, совсем еще мала, потому что помещаюсь на этих руках целиком и прижимаюсь к мягкой душистой ткани, а голос надо мной журчит, что пора надевать шубку и идти на церемонию… Я помню и церемонию, там снег, он мягкий и легкий, а на языке — холодный. Но язык высовывать нельзя, это увидит вся страна, нужно вести себя достойно! Глаза пощипывал дым от печки. Я пожаловалась на это и пересела подальше. Снаружи по крыше стучал дождь. Я прислушивалась к себе, но воспоминания, только что такие яркие, потускнели и затаились. Я не могла вызвать их специально, как ни старалась. Они появлялись сами и сами исчезали. Из щелей тянуло холодом и сыростью. Ребята начали скулить и жаловаться, учитель пожалел нас и отпустил восвояси. У нас дома, как всегда, было тихо и уютно. Магни сидела у очага с вышиванием — в ту осень ей повезло, работы было много. Односельчанам она на это жаловалась и вздыхала: — Ох, руки болят и глаза уже света не видят! Соседки возражали: — Ну, это не то, что сеть чинить! Вы к нашему труду непривычны, почтенная, а этот вам подходит. И денег, опять же, отложите, у вас девочка… — Ну да, ну да, — соглашалась Магни, и я улавливала в ее голосе довольную нотку — она дала соседям понять, что деньги у нее есть и что их происхождение можно объяснить. В тот день она тоже вышивала. Поглядела на меня и сказала: — Ну вот, настали дожди и ваши выдумки с учёбой закончились? Ты ведь умеешь вышивать, Джан, лучше помогала бы мне, пока горожанкам есть на что украшать свои дома. Неизвестно, что будет дальше. — Матушка, — ответила я, перекидывая на грудь мокрые волосы. — Матушка, скажи только — ведь раньше мы жили в городе? Она промолчала в ответ, игла в ее руках замелькала быстрее. Я села к очагу и повторила свой вопрос: — Матушка, я ведь уже не маленькая девочка. Мы жили раньше в городе, в большом городе? Может быть, в самой столице? — Джан, — Магни ко мне не повернулась, она смотрела только на свою вышивку. — Сейчас мы живем здесь, может быть, когда-нибудь и уедем. — Но почему я ничего не помню, матушка? Не помню ни свою родную мать, ни наш дом? Она оторвалась от своей работы и посмотрела на меня печальными глазами. За окном над домом висели низкие облака, в комнате было темно, огонь освещал только половину лица Магни. И я почему-то подумала, что услышу только половину правды. — В тот день была авария в метро, — сказала она. — Случился переворот, в метро отключили электричество. Вам рассказывали, что это такое? Я кивнула. — Очень много людей погибло, — продолжала Магни, глядя теперь на огонь. — Тогда ты и лишилась памяти, знала только, что я твоя нянюшка и свое имя… Но ты не бойся, я не оставила тебя в тот день и не оставлю никогда. — Матушка, — я задала еще один мучивший меня вопрос. — Так мы из торри? Мы не из простой семьи? Магни вновь взялась за вышивку. Сделала несколько стежков и произнесла с неохотой: — Люди говорят слова и сами не знают, какой в них смысл. Что же, у торри кровь не красная? Кто-то выбирал себе судьбу при рождении? Цветок человеческой судьбы сажает Великая мать, с неё бы и спрашивали! Говорят же, нет хозяина хуже, чем получивший власть раб. Такой не посмотрит, что перед ним беззащитная женщина. Не думай ни о чём, Джан. Нам надо жить в этом мире и выжить. Может быть, когда ты станешь взрослой, ты узнаешь все. Я сидела у очага и накручивала на палец прядь не до конца высохших волос. Итак, мы были те самые проклинаемые торри, а деньги, что Магни прятала под полом — кровавые деньги? Но ведь я никому не объявляла войны и не строила дворцов чужими руками! Несколько дней я не могла ходить в школу, сказалась больной. Сидела дома, помогала Магни вышивать и пыталась вспомнить хоть что-то. Но память меня не слушалась. Видения иной жизни ускользали прочь. Я уже не могла представить четко поезд или многоэтажный дом, перед глазами витали только какие-то смутные образы. Через несколько дней вернулась сухая погода, мои метания из-за нашего происхождения немного притупились, и я снова пошла в школу. Все равно я не могла изменить ничего в своем неизвестном прошлом. С каждым годом у нашего учителя прибавлялось забот. Росла смена — новые детишки становились старше. Ему пришлось чередовать уроки между разными классами. Нам нужно было преподавать более сложный материал, а их — учить выводить первые буквы. Ему обещали прислать помощь из города, да так это все и застопорилось. Никто особенно не хотел приезжать в нашу глушь. Так учитель и остался один за все про все. Конечно мы, старшие, ему помогали. Некоторые из нас могли и сами провести урок для малышей. Через три года лучшие ученики уехали в город, в училище. Их было четверо, все — мальчики, сыновей родители отпустить были готовы. Дочерей — нет. Но девочки и не старались слишком усердно учиться, исключением была только я. Магни же и слышать не хотела ни о каком училище, и я понимала ее. Ещё через два года в город уехали все же две девочки. Учитель сам провожал их, а вернувшись, долго рассказывал, какие у них там открылись перспективы. Училище, конечно, давало скромное образование, но после него они могли учиться дальше, получить любую профессию, никогда не возвращаться в бедный поселок. Он не понимал, как обидно мне все это было выслушивать. Неужели я не смогла бы поступить в это училище! Неужели я не хотела бы уехать в большой мир! На месте меня держал только страх, который становился все меньше. Росло недоумение и обида на Магни. Разве кто-то признает в почти взрослой девушке семилетнюю девочку? Чем я рискую? А потом, устроившись в городе, я смогла бы привезти к себе свою матушку, мы продали бы дом здесь и купили там, я слышала, это возможно! Но Магни была непреклонна, а истинная трианглетская девушка всегда слушается старших… И вот настал день, когда учитель торжественно объявил нам, его первым ученикам, что обучил нас всему, что сам знает и что больше нам в школе делать нечего. Тем, кто хочет, нужно ехать в город, он обещает помочь. Те, кто считает, что им достаточно грамотности, может вернуться к своим делам в поселке. Я продолжала ходить в школу — просто так. За это время она выросла, к ней пристроили ещё две комнаты, утеплили стены и крышу. Дел у учителя было по горло — и я помогала проводить уроки у малышей, наводить порядок в классах, даже приносить хворост для печки. В конце концов, именно здесь я могла читать книги и газеты из городской библиотеки. Учитель хотел оплачивать мой труд, но я твердо отказалась. Он ведь жил хуже нас, за все эти годы он даже не мог купить себе новую одежду, а иногда и голодал. Наши односельчане пробовали приносить ему в качестве благодарности рыбу или овощи, но он был горд и отказывался. Правда, с моей помощью он смирился. Он и сам видел, что мне тоскливо целыми днями сидеть и вышивать в нашем с Магни одиноком домике. Только попенял: — Джан, а если бы ты закончила педагогическое училище, ты бы могла работать учительницей и получать законное жалованье! — Моя матушка против моей учебы в городе. Я не могу так ее огорчать, — сказала я, надеясь в душе, что он начнет меня переубеждать. Я знала, что против воли Магни не пойду, но мне хотелось получить хоть какое-то признание моих заслуг. Хотя разве то были мои заслуги? Я училась лучше других только потому, что знала грамоту раньше! Но все равно мне хотелось похвалы, настолько однообразна и тревожна была моя жизнь. И учитель с жаром заговорил: — Джан, старшие часто цепляются за прошлое. Твоя няня совсем не стара, поэтому мне странно такое ее поведение. Я не хочу ничего тебе советовать, просто скажу, что когда мои родители были против моего выбора, я удрал из дома. И был тогда ненамного старше тебя… Я захлопала глазами и уставилась на него. Если он хотел меня удивить, ему это вполне удалось! — Да, я сбежал из дома в чем был, без сменной одежды, даже без документов и почти без денег! Но у меня были друзья, мои единомышленники… В двадцать лет я вступил в партию, Джан. Тогда она ещё не делилась на радикалов и умеренных, тогда можно было просто сказать — «партия», и все понимали, о чём идёт речь. Ведь у приверженцев Империи названия не было, подразумевалось, что они — это вся страна. А партия была запрещена. Но разве когда-нибудь это пугало молодежь! Нас было много таких среди студентов. Я спорил с преподавателями и заслужил репутацию неблагонадежного. Поэтому не смог получить место госслужащего, когда окончил учебу. Мои родители хотели, чтобы я купил землю на имеющиеся у нашей семьи деньги и стал вести жизнь помещика. Мне было жаль их разочаровывать, но я выбрал побег. Сама понимаешь, какой из меня помещик? Я был простым рабочим, санитаром в больнице, стрелочником на железной дороге, но никогда не жалел о выбранном пути. Мы были подпольщиками, по ночам клеили листовки, рисковали свободой, но это был наш путь! Мы были одной из капель того океана, который смыл старую жизнь. Он замолчал. Глаза у него горели, он смотрел куда-то мимо меня и вспоминал, наверное, свою бурную и опасную юность. У меня заколотилось сердце. Я еле смогла произнести: — Значит, вы тоже были торри? Сказала и сама испугалась — но он просто не понял или не расслышал слово «тоже». Он рассмеялся бесстрашно: — Я уверен, что ты не станешь считать меня чудовищем, Джан. Не совсем торри. Я был, пожалуй, средним классом. Но у нас он был слишком хилым и неустойчивым. Оттуда легко было скатиться в нищету. Да, я не был рабочим, но поверь мне, не только рабочие совершили революцию. И я отвлекся. Если ты уедешь учиться, не послушав свою нянюшку, ты не рискуешь свободой или жизнью. Только ее хорошим отношением, а она непременно поймет тебя позже. Мне жаль, что пропадают твои способности, Джан! Как будто мне не хотелось покинуть деревню и побережье! Одна и та же картина изо дня в день вот уже десять лет! Но я всё же покачала головой — Моя матушка жертвовала всем ради меня. Я не могу ее так огорчить. Учитель не скрывал разочарования. — Мне очень жаль, Джан. Я постараюсь ее переубедить. Совершенно очевидно, он и сам не верил в успех, больше надеялся на то, что я рискну сбежать из дома. Но и Магни не поддалась на его уговоры, и я не смогла ее оставить. Думаю, в глубине души я боялась города. Несколько ребят из младшего класса — это были мои ученики, учитель не успевал заниматься с ними, — поехали в город по рекомендации учителя. Там они отлично сдали экзамен и поступили в городскую школу. Да, это была и моя заслуга. Мне было очень лестно, что дети — три мальчика и одна девочка — не хотели со мной расставаться и звали меня с собой, чтобы я продолжала заниматься с ними. А ещё мне было грустно и тяжело объяснять им, что я с ними поехать не смогу. Они сдали экзамен, а я нет. И кто-то же должен помогать учителю в нашей школе, не могут же все перебраться в город? Но как же я тосковала! Мои маленькие друзья уехали в начале осени, мы пока что не могли начать занятия из-за сильных дождей, я перечитала уже все книги, которые учитель привозил из города, а новых пока не предвиделось. Они были довольно однотипные, эти книги. Стихи, в которых я ничего не понимала (к своему стыду), романы о былых временах, иногда веселые сказки о похождениях хитреца и бродяги И-лу-ланга. Только они меня немного забавляли. Мне иногда казалось, что я просто лягу и умру от тоски — всю жизнь прожить на этом пустом побережье, не видеть никаких новых людей, не посмотреть своими глазами на все те красоты, о которых говорилось в книгах? Девушка-скиталица из древней песни была счастливей меня! Она хотя бы мир повидала! Но моя Магни считала, что мы должны жить, забившись в наш забытый всеми угол, как краб зарывается в песок. — Может быть, чуть погодя мы уедем, Джан, — говорила она. — Тебе тоскливо, но ты потерпи. От тоски не умирают. Это было так. Я занималась с младшими учениками, ждала новых книг из библиотеки, помогала Магни с вышивкой. Однажды в нашем поселке остановились беженцы — где-то далеко на юге радикалы пошли в наступление, и люди вынуждены были оставить свои разрушенные дома и спасаться. Мои односельчане причитали, ахали, но никто не верил, что война дойдет до нас. Они не могли такого припомнить даже во времена конфликтов с кругляками. Моя Магни не выходила из дома и знала о случившемся только от меня. Когда она слушала мой рассказ, глаза у нее горели мрачным огнем. — Так я и знала, — сказала она с усмешкой. — Это принесло много крови и принесет ещё. Беженцы переночевали в школе, из-за чего мы снова пропустили занятия. Потом они подались в Лонг-Дэй, в поселке какое-то время вспоминали об этом событии, но быстро забыли. Весной случилось несчастье. В бурю утонули рыбаки из нашего поселка, море — опасный сосед, но на моей памяти люди гибли так в первый раз. Старик Лао-рэн сказал: — Десять лет вода не брала себе жертву! Это много, это хорошо. Когда я был мальчиком, ни один год не обходился без смертей. Я запомнила эти дни, как непрекращающийся дождь и непрекращающийся плач. Ветер завывал, мы с Магни сидели у погасшего очага и не выходили наружу. Мы знали, что увидим там — фигуры в темных балахонах на берегу, и волны, яростно атакующие сушу. Учитель ездил в город и сам чуть не пропал. Он вернулся через два дня пешком — его осел остался в Лонг-Дэй. Учитель и так не был здоровяком, а превратился в тощую тень самого себя, он пожелтел и постарел за эти дни. Только потом он пожаловался мне, что просил в городе вертолет для поисков, но ему отказали — время тяжёлое, каждая единица техники на счету. Мои односельчане не верили ни в вертолет, ни в помощь Младших братьев. В своих домах и под открытым небом они молили о заступничестве Хуоджан. Но Звёздная хозяйка не откликалась на их просьбы. Через трое суток море выбросило на песок тело одного из пропавших. Остальных нельзя было даже похоронить. А ещё через несколько дней случилось чудо — недалеко от соседней деревни к берегу прибило лодку, а в ней лежал дядя Офан-Ту, слабый, полумертвый от жажды, с переломанными ребрами, но живой! Его жена плакала от счастья. Я тоже радовалась и потому, что хоть один человек уцелел в борьбе с водной стихией, и потому, что это был отец моего приятеля А-Фэна. Мы были очень дружны в школьные годы, но в последнее время отдалились друг от друга. А-Фэн не понимал, почему я торчу в школе и занимаюсь работой, за которую мне не платят. А я так же искренне не одобряла то, что он не захотел сдавать экзамены и поступать в училище. — Читать и считать умею, этого для торговли на ярмарке достаточно! — посмеивался А-Фэн. — Отец и так оставит мне кое-что. Его отец вовсе не торопился вернуться в сад Звёздной хозяйки и оставить сыну наследство, но чувствовал себя не совсем здоровым. После бури он поправлялся медленно. И вот в конце весны повозку с сушёной и вяленой рыбой на рынок повез один А-Фэн. Дядя Офан-Ту рассудил, что сын уже взрослый и пора ему что-то делать полностью самостоятельно. А-Фэн в ожидании поездки ходил, подбоченясь, и подкручивал совсем ещё жидкие и короткие усы. Девушки хихикали при встрече с ним, но хихикали по-особенному — не над ним, а в надежде, что он обратит на них внимание. Я смотрела на это, и мне было грустно. Но не потому, что мне самой хотелось его внимания. Я думала о том, что кто-то определился со своей целью и доволен поселком, рыбной ловлей, морем и закатами на его берегу, запахом рыбы и ее блестящей чешуёй, когда она подпрыгивает в сетях, тяжёлым трудом и редким отдыхом… Я хотела верить, что не лентяйка и не боюсь тяжёлой работы, просто жажду чего-то нового. Поэтому я не устояла, когда А-Фэн предложил мне прокатиться с ним до города. — На повозке поедем, Джан, ног бить не придется. И пустыня сейчас цветет. И на рынке не придется торчать, отец сказал мне адрес, там я сдам сразу всю рыбу. Посмотришь город, ты же дикая совсем, не была там ни разу. Увидеть город! Посмотреть, насколько он похож на тот чудесный мираж из моих снов, на те высокие здания, сверкающие машины, длинные дороги! Посмотреть на училище, куда мне так и не суждено было поступить, может быть, навестить моих учеников! Я не удержалась. Я знала, что Магни будет против, но я же не навсегда туда еду? Я вернусь уже к вечеру, она ничего не узнает! Своими планами повидаться с учениками я поделилась с А-Фэном, он отнёсся к ним без особого энтузиазма: — Ну-у, если тебе так хочется… Мы договорились, что встретимся за деревней. Я оделась в свое обычное платье с накидкой, чтобы Магни ничего не заподозрила, и А-Фэну это тоже не понравилось: — Неужели у тебя нет чего-нибудь поярче? Я думал, что покажусь в городе с райской птичкой! Я недоумевала: он же знал, что я еду с ним тайком! Как бы я объяснила Магни, что наряжаюсь, если молчала о предполагаемом путешествии? Он тоже надулся и сначала не разговаривал со мной, но на середине пути мы уже начали болтать, как обычно. — Тебе понравится! — убеждал меня А-Фэн. — Только держись ближе ко мне и не шарахайся ни от чего. Все же до чего странная у тебя тётка, что опасного может быть в городе? Вокруг нас цвела пустыня. Редко, всего дважды в году, после весенних и осенних дождей, эта сухая безжизненная земля покрывалась цветами. Наша повозка ехала среди спустившихся с неба сиреневых облаков, кое-где, как вспышки пламени, поднимались ярко-красные бутоны. Здесь было необыкновенно хорошо. И вдруг я услышала словно наяву — нежный женский голос произнес: — Какая красота! Это надо нарисовать! Я вздрогнула, оглядываясь — нет, мы по-прежнему сидели в повозке, которую везли два невозмутимых мула. А-Фэн иногда подстегивал их прутиком, но даже ураган не заставил бы их прибавить шаг. Жарко светило солнце, небо над цветущей пустыней казалось почти белым… но я только что была в чудесном саду, вокруг покачивались свежие бутоны цветов с каплями росы, и рядом шелестели нарядные светлые одежды… Воспоминания вернулись ко мне, но так же быстро покинули. — Ты меня не слушаешь! — обиделся А-Фэн, который все это время мне что-то увлеченно рассказывал. — Извини, — отозвалась я и спрятала лицо в ладонях. — У меня от жары разболелась голова. Город меня разочаровал. Я знала, что Лонг-Дэй небольшой городок, но все равно ожидала чего-то более значительного. А здесь домики были такие же низенькие, как и у нас, дороги скверные, машин тоже не было видно. Разве что у нас ветер доносил свежий запах моря, а тут, кроме пыли, ничем не пахло. Я уже засомневалась, что мы приехали в город, а не в другой поселок. — Сначала надо сдать рыбу, — усмехнулся А-Фэн. — Потом ты увидишь настоящий город! Подожди вот тут, у повозки. Здесь было жарче, чем в нашем поселке, где чувствовалась близость моря. Я сидела там, где оставил меня А-Фэн, и пытались на всякий случай вспомнить обратную дорогу. Я хорошо представляла себе улицы, по которым мы проезжали, и успокоилась, стала прислушиваться к окружающим звукам. Помимо привычных — гула людских голосов, скрипа колес, лая собак, — я различала и что-то совершенно незнакомое… Нет, знакомое! Вот странный резкий короткий звук — это гудок автомобиля! Автомобиль я видела только на рисунках, но сразу представила себя на заднем сиденье, за рулём моя Магни, растрёпанная, с искаженным лицом, она оборачивается и кричит мне, чтобы я пригнулась… Не знаю даже, вспомнила ли я ещё что-то. Когда вернулся А-Фэн, меня колотило. Он удивился: — Такая жара, а ты вся в ознобе? Ты не простыла? Это было бы некстати! — Это как раз от зноя, — солгала я. — Мы можем найти школу? Я хотела бы повидать своих учеников. Он сморщился, будто съел что-то кислое. — Школа? А разве она тебе не надоела дома? Знаешь что, пойдем, я покажу тебе кино! Ты точно закачаешься! Это было городское словечко. Им в поселке щеголяли те, кто регулярно ездил на ярмарку. За поворотом открылась новая улица. Здесь были двухэтажные дома, дорога покрыта чем-то серым и твердым, вдоль нее торчали столбы. А я видела внутренним взором огромные блестящие здания, уносящиеся вдаль высотные автострады, экраны с изображениями, висящие в пустоте, шеренги людей в одинаковой темной форме, на которых я гляжу с высокого балкона… Мне стало страшно и не захотелось идти дальше, но я рассердилась на себя. Какая же я трусиха! А ещё хотела учиться тут, переехать сюда насовсем! Но я боялась не города. Я боялась своих воспоминаний. Кинотеатр находился в одноэтажном здании веселой желтенькой расцветки. Да, для меня были в новинку и лестница из камня, и широкий коридор, и окошечко в стене (А-Фэн назвал его «касса»), и большая комната с лампами на потолке. Они светили без огня, это и было то самое электричество. И в то же время я когда-то видела огромные залы, в которые бы вместились сто таких кинотеатров, лазерные шоу, самодвижущиеся эскалаторы… Но я вежливо восхитилась деревянным полом и откидными сиденьями. В конце концов, А-Фэн хотел меня порадовать! Мы сидели в заднем ряду. Кроме нас, в кино было мало народа, А-Фэн похвастался, что последние места — самые дорогие. Лампы выключились сами, в зале стало темно. Я даже ахнула. А-Фэн взял меня за руку и за колено, я подумала, он промахнулся в темноте и убрала его ладонь. Тут загорелся экран и послышалась музыка. — Это уже кино? — обрадовалась я. — Это документальная хроника, — фыркнул А-Фэн. — Говори шепотом, а то всем сразу видно, что ты из деревни. Я просто не могла представить раньше, что картинки будут меняться так быстро! На экране мелькали морские волны, огромные боевые корабли, взрывы, поднимающие целые фонтаны воды, марширующие войска… Раньше я видела подобное только на страницах газет, обычно с пояснениями — вот, дорогие товарищи, в чем был раньше смысл жизни, вас заставляли тяжело работать и гнали на убой из-за постоянных войн. На экране внизу чередовались надписи, наверное, в них говорилось то же самое, но они мелькали так быстро, что я просто не успевала их читать. Мне не мерещилось никаких видений из прошлого, и я была этому рада. Ведь я ехала посмотреть Лонг-Дэй, городскую жизнь, просто порадоваться чему-то новому! Последним кадром хроники была колонна устало бредущих военных — люди со светлыми волосами, без оружия, все они мрачно глядели себе под ноги, у всех руки за спиной. — Пленных кругляков ведут, — шепнул А-Фэн. Я вздрогнула. Выглядело это жутко. И тут на экране появилось лицо очень старого человека. Я снова вздрогнула, теперь потому, что твердо знала — я много раз видела его раньше! Видела этот смуглый морщинистый лоб, глаза мудрой черепахи («Нельзя так говорить про вашего деда и повелителя, Хуоджан!»), и балкон, с которого он говорил, обращаясь к народу… Там, на белом мраморе, сбоку, трещинка в виде дерева, никто не знает про нее, но я помню, и мечтаю, что однажды это дерево расцветёт… Расцветают же те деревья, которые рисует моя мама? А лицо старика во весь экран уже исчезло, появились очертания города, огромного, светлого, сказочно-прекрасного, бесшумных летающих аппаратов, стремительных машин, огромного дворца с изогнутой крышей посреди площади, и над всем этим, как остов старого маяка над морем, возвышается лёгкая тонкая башня. Она вся состоит из изгибов, ее контуры легки и прозрачны… Я не слышала больше музыки. Издалека доносился холодный бесстрастный голос: — Принцесса Гон-Джей, я получил от Главного центра управления приказ арестовать вас. — Что за чушь! — спокойный уверенный ответ. — Главный центр подчиняется моему отцу. — Гон-Джей, Главный центр больше не подчиняется вашему отцу. У меня четкий приказ арестовать всех членов императорской семьи. — Ваш приказ относится и к женщинам? Может быть, вы и детей собираетесь арестовать? — Приказ касается всех членов императорской семьи. — Отойдите от меня. Позовите человека. Я не позволю, чтобы меня арестовывал механизм. — У меня четкий приказ… Звон бьющегося стекла. Страшный крик. Я тоже пытаюсь крикнуть, но чья-то рука зажимает мне рот и тащит прочь в темноту… Я кричала наяву! Я всхлипывала и билась, пока А-Фэн пытался усадить меня обратно на стул и шипел: «Да что с тобой?» Я вырвалась, вскочила и побежала вдоль ряда. На нас оборачивались. Экран ярко осветился, на нем возникла красивая панорама зелёного сада с яркой надписью. Наверное, начался фильм, но мне уже было все равно. А-Фэн нагнал меня на выходе. — Ты с ума сошла! — сказал он сердито. — Просто хроника, это же не на самом деле! То есть, это было когда-то. Вернёмся? Я замотала головой и выскочила на улицу в уверенности, что А-Фэн останется в зале, но он вышел следом за мной. Мы побрели по улице вдоль домов. Дорога была вымощена булыжниками, я с непривычки пару раз споткнулась и больно подвернула ногу. А-Фэн нехотя подал мне руку, чтобы я на него опиралась. — Что за глупости, — буркнул он сердито. — Многие видели электричество в первый раз, никто так не визжал. Ты больна? — Да, мне нехорошо, — я ведь говорила почти правду. — Ты остался из-за меня без кино, извини. — Ну да, билеты пропали, — вздохнул он огорчённо. — И за товар можно было попытаться выручить больше, если бы постоять на рынке. — Так постояли бы! — не поняла я. — Ты ведь не сказал, я бы согласилась постоять. — Да ну, это скучно, лучше уж разом и быстро. Вот билетов жалко… — он остановился и оглядел переулок, в который мы свернули. В нем не было никого. — Джан, — неожиданно сказал А-Фэн, — ты красивая. Я смутилась: — Глупости. — Не глупости, ты красивая, Джан! Он обхватил меня руками и начал целовать, то есть, это он думал, что целовать, а в моем представлении — слюнявить мокрыми губами и лезть под накидку. Я задохнулась от омерзения. До меня сразу дошло всё — и почему он хватал меня за коленку, и зачем вообще позвал с собой. Я отбросила его руки, вырвалась, хотела толкнуть его в плечо, но он нагнул голову и удар пришелся по подбородку. — Дура, — рявкнул А-Фэн. Он вытер подбородок ладонью, посмотрел на нее, не увидел крови и немного успокоился. Я дрожала, запахивая поплотнее накидку. Он сразу стал мне просто дико противен с этими своими жидкими усиками и маслеными глазами. Почему-то я вообще не думала, что он может меня ударить. А он, вероятно, и хотел, но в конце переулка показались люди. А-Фэн взглянул на них и скорчил гримасу. — Дура! — повторил он не очень громко. — Думаешь, ты нужна кому-то? Я, может, тебя пожалел. Ты же никогда не выйдешь замуж! Тебя никто и не приласкает никогда с твоей полоумной тёткой! Я повернулась и пошла быстрым шагом прочь. — Все равно без меня не вернёшься! — долетело мне вслед. Об этом я не думала. Но я ни за что бы не поехала назад с ним, не стала бы унижаться и проситься в повозку. Я быстро свернула за угол, обогнула кинотеатр и вышла на улицу, примыкавшую к площади. А-Фэн не стал меня догонять. Старому другу детства всё равно, что со мной будет, как я доберусь домой? Отлично! Я дойду без него! Странно устроено время — когда ты никуда не торопишься, оно ползет еле-еле, но если ты боишься не успеть, бежит без оглядки. У меня впереди было полдня, чтобы вернуться домой. Дорогу до городских окраин я помнила неплохо. Здесь каждый дом был не похож на другой, легко было заметить особенности пути — мимо этого двухэтажного деревянного здания, потом будет забор, не деревянный, странный, блестящий, потом дом совсем маленький, но из камня… Все же я боялась заблудиться, поэтому много раз приостанавливалась, сверяясь со своей памятью. И на дорогу, ведущую через пустыню, я выбралась только к вечеру. Земля в лучах заката казалась красноватой, как сушёная морковь. Воздух очистился. Между цветущими кустарниками виднелась тропа. Мне страшно хотелось есть и пить, я ведь ничего не запасла, накануне спрашивала у А-Фэна, не взять ли мне с собой хлеба и воды, но он сказал об этом не беспокоиться. Как я была беспечна! Но теперь не было толку ругать себя, Магни ведь уже с ума сходит. Я бросилась по дороге чуть ли не бегом. Человек, идущий быстрым шагом, преодолевал путь от нашего поселка до города меньше, чем за полдня, но я все равно вернусь домой затемно! Я бежала, глядя на небо. Оно темнело просто с ужасающей быстротой. Сначала край его подернуло фиолетовым, потом свет покинул его наполовину, и вот уже только полоса заката сияла алым. Бедная моя Магни! Она же места себе не находит. Солнце село, с другой стороны поднимался желтовато-белый Илагрис. Земля стала цвета рыбьей чешуи, когда рыбу вытряхивают из сети брюхом кверху — такой же мертвенной и холодной. Кустарники казались черными, цветы на них — тоже. Я шла очень быстро, во рту у меня пересохло, но воздух вокруг был уже не так сух и горяч, и я радовалась хотя бы этому. На западе над горизонтом светила необыкновенно яркая звезда, я даже подумала, что кто-то подвесил там фонарь. Это была Эо Тау, самая близкая к солнцу планета. Ее называли ещё Утренней звездой, она всегда видна на заре, сейчас — на закате, потом она обойдет солнце по своей орбите и будет являться на восходе… Я не знала, сколько времени прошло. Я шла уже целую вечность, а моря не было. Мы в поселке ориентировались по солнцу, учитель рассказывал нам про звёзды, учил определять по ним направление. Именно в этом я была не слишком сильна. У нас много звёзд! Я помнила из уроков, что наше Ладо находится в центре крупного звёздного скопления, помнила названия самых ярких светил, но не могла бы найти их на небе. После полуночи летом в наших широтах восходит алая Рубериада…где она? Небо было бездной, полной алчных горящих одинаковых глаз. Воздух над пустыней был чист до невозможности, казалось, надо мной — пустота. Не чувствовалось ни малейшего ветерка. Вокруг было только два цвета — белая земля и черные резкие тени на ней. Я вспомнила, как учитель рассказывал нам о самой дальней от солнца планете Эфери Тау, Умирающей звезде, на которой из-за космической катастрофы почти не осталось атомосферы. Вдруг и у нас тоже воздух пропал? Или Великая матушка в наказание за самонадеянность и гордыню взяла и перенесла меня на Умирающую звезду? Мои фантазии уже не казались мне дикими. Я задыхалась. Сухой мертвый воздух врывался в мои лёгкие, но мне этого не хватало. Я не узнавала местность вокруг, да и как было ее узнать, я никогда не уходила далеко от поселка! Я сбилась в темноте с дороги. Я металась между черными кустарниками и не находила тропы. Больше всего мне было жаль Магни, а ещё — обидно, что А-Фэн вывернется. Скажет, что он меня не видел. Но нет, в случившемся только моя вина! Умом я понимала, что надо идти на запад, ведь побережье там, но сейчас уже не могла найти ни одной стороны света. Эо Тау давно опустилась за горизонт. Матушка будет плакать, а что случилось с моей родной матерью, я не вспомню уже никогда… Вдруг далеко впереди за кустарниками мелькнула светлая фигура. Я закричала, не помня себя от радости, и не подумав, что люди мне тоже могут быть опасны: — Стойте! Подождите, прошу! Фигура не оглянулась. Мне показалось, что то была женщина. Я бежала следом, забыв об усталости и сухости в горле. Женщины не было нигде. Мне показалось? Она испугалась меня и спряталась? Светлый силуэт снова мелькнул впереди. Теперь я бежала следом молча, берегла силы, но все равно не могла нагнать неизвестную странницу. Она шла впереди меня, изредка показываясь на свободном пространстве и тут же исчезая в тени. Издали повеяло свежим ветром. Продравшись сквозь заросли, я снова закричала от радости — я стояла на дороге, ведущей к поселку, и до него было недалеко. Женщина так и исчезла. Я бросилась к дому. На полпути впереди загорелся движущийся огонь. Это односельчане с фонарем шли искать меня, вели их, конечно, учитель и Магни. Оказалось, кто-то заметил, что в город мы ехали вместе с А-Фэном, а на закате он вернулся один, без меня… Я спросила, что за женщина шла передо мной, но они никого не видели. Старая тетушка Гуа-фу запричитала: — То была Великая матушка, она всегда спасает сирот! Учитель недоверчиво хмыкнул. Существования Звёздной хозяйки он не допускал. Моя нянюшка, когда мы остались с ней вдвоем, сперва допытывались, не сделали ли со мной чего, а потом рвалась потолковать с дядей Офан-Ту, я умоляла ее этого не делать, и винила в случившемся себя. Но ничто не могло остановить Магни. Не знаю, о чем уж они говорили, но дядя Офан встал с постели и пригнал сына к нам пинками: — Прощения проси, паршивец, чтоб мне век за тебя не краснеть! А-Фэн, опустив голову, пробормотал слова извинения. Магни сухо кивнула. Дядя Офан вытер пот со лба и сказал: — А я из него, паршивца, человека сделать хотел! Бездельник! Верно говорят, отцы наживают, дети разматывают! Времени у него много, вот что! Через десять дней А-Фэна женили, видимо, надеясь, что это поможет сделать из него человека. Невеста была из соседней деревни. Я издали поглядела на свадебную церемонию, вспомнила слюнявый рот А-Фэна и пожалела его невесту. Вспомнила, что в детстве это был задорный весёлый мальчишка, и пожалела его самого. Вспомнила его слова, что я никогда не выйду замуж, и задумалась. Магни ждала меня дома. Она по привычке вышивала, хотя последнее время ей все реже удавалось продать свое рукоделье и она возвращалась из города ни с чем. — Ну, теперь этот негодяй немного остепенится, — сказала она. — Что ты? Ты грустна? Тебе что-то сказали? — Я просто подумала, что ко мне никто не сватался, матушка. — Эти грязные простолюдины? — она уронила вышивку от негодования. — Учитель учит нас, что все люди равны, матушка. — Ему говорить легко, — Магни говорила быстро, но мне казалось, за возмущенными интонациями она скрывает страх. — Он-то вроде был из хорошей семьи, да задурил себе голову разными идеями. Пусть тебе не дурит. — Кто была принцесса Гон-Джей? Она не вздрогнула, будто все время ждала этого вопроса. — У императора было много родни, — сказала она равнодушно. — Где ты слышала это имя? — Я вспомнила его. — Должно быть, слышала когда-то, — она смотрела опять на свою вышивку. — Джан, жизнь и так нелегка. Не горюй из-за снов и видений. — Матушка, я не знаю, где мне место. В поселке мы чужие, ведь так? Хоть и живём здесь больше десяти лет. На меня смотрят и думают, что я не гожусь в жены рыбаку, я могу учить детей, но без документов не смогу получать зарплату… — Что ты у меня спрашиваешь об этом, Джан? В этом виноваты те, кто затеял переворот, и твой учитель в их числе! Да, жизнь тут нехороша. Я тоже думаю, что нам пора уезжать. Я ждала, что нас найдет… один мой родственник. Видимо, этого уже не случится. Будем перебираться куда-нибудь ещё. Сердце у меня екнуло радостно и тревожно. Уехать оказалось не так просто. Через десять дней из города прибыли Младшие братья. Они уже с полгода не появлялись на своем посту, и мы отвыкли от них. Снова на центральной улице собирали всех, чтобы объявить волю правительства. Меня Магни не пустила. Она словно забыла о том, что говорила в прошлый раз. — Я схожу сама, Джан, а ты ложись в постель и сделай вид, что ты больна. Мне это все не нравится. Слишком их там много, и слухи ходят…вот ты ничего не знаешь. Я, не раздеваясь, упала на циновку и накинула на себя покрывало. Конечно, я ничего не знала о слухах — Магни оберегала меня! Если я спрашивала у нее, о чем говорят в поселке, она всегда отвечала мне: «Пустое, Джан». Подруги моего детства почти все вышли замуж, мне и поболтать было не с кем, а учитель не любил сплетничать. — Много там людей, — ворчала Магни, глядя в окошко. — Не все собрались, подожду и я. Я хотела возразить, что из нашего дома плохо видно центральную улицу. Дверь распахнулась без стука. Я от страха зажмурилась. — Что ты сидишь, тётка? Кто за тебя пойдет на собрание? — спросил чужой голос. — И кто там у тебя валяется на постели среди бела дня? — Моя дочь! — я услышала, что Магни резко вскочила, опрокинув стул. — Она тяжело больна, почтенный, в жару со вчерашнего дня, вы бы не подходили. — Я жара не боюсь, — неизвестный, тяжело шагая, подошёл ко мне и дёрнул покрывало с головы. — Девчонка? Ну…пусть лежит. Он вышел. Магни опустилась на пол. — Миловала Великая мать, — прошептала она и спохватилась. — Вон, шумят и кричат, я узнаю, что там, а ты лежи! С собрания Магни вернулась не скоро. Я вся извелась в ожидании. Снаружи доносились голоса, плач, опять голоса… В окно ничего не получалось толком разглядеть, единственное, что я поняла, — не было бойни или наказания несогласных, люди просто спорили. Потом народ и вовсе вроде как разошелся, но Магни все не возвращалась. Я боялась выйти за дверь, ведь там мог быть человек, которому она назвала меня больной, вдруг он разгневается на нее за ложь? И когда я уже совсем не знала, что думать, наконец вошла Магни. Лицо у нее было мрачное и усталое. Она сразу сбросила с головы накидку и сказала: — И обошлось, и не обошлось. Забирали мужчин в Объединенную армию. И этого сквернавца, сына Офан-Ту, тоже забрали. Не поглядели, что женат. — В какую армию? — Фронт подходит к нам, — она посмотрела в окно и покачала головой. — Видишь, эти красноповязочники здесь остаются, на посту. Говорят, радикалы наступают. И так жизнь перевернули, так ещё и меж собой не договорятся. — Что будет теперь? Она меня не слушала. Бросилась в тот угол, где хранила ценности, но замерла на полпути. — Сейчас, пока они тут, лучше не метаться, Джан. Выезд из поселка пока запретили. А подушной налог, сказали, опять введут. Да ещё и с женщин тоже. Они безумцы. Подушной налог существовал в Трианглете при императорской власти, после переворота он был отменён, вместо него ввели подоходный, и то лишь с мужчин. Сейчас, похоже, новая власть поняла, что не тянет расходы гражданской войны. — Что же мы будем делать, матушка? — снова спросила я. Она посмотрела сурово: — Не терять головы. Эти сторожа недолго тут проторчат. Скоро они опять начнут отлынивать. Они бездельники, пьяницы и трусы. Тогда мы и уедем, найдем безопасное место. Страна большая. Магни замолчала, но наверняка думала о том же, о чем и я, — найдется ли во всей огромной стране для нас с ней безопасное место. Лето — прекрасное время, но в тот год никто в поселке ему не радовался. Пять молодых мужчин забрали в армию и обещали вернуться за старшими, если будет такая необходимость. Младшие братья, что должны были нести вахту, засели на своем посту. Непонятно, от чего они нас охраняли. Мы в поселке уже отвыкли от их непрерывного присутствия. Когда они были голодны, они ходили по домам и требовали, к нам заходили редко — у нас и домик был маленьким, и сети перед ним не сушились. Если у Младших братьев спрашивали разрешения добраться до города, они говорили с просителями через губу. С большим трудом такое разрешение у них выторговал учитель. Он вернулся со свежими газетами и с известием, что мятежников пока что отбросили. Ради газет я пришла в школу. Просмотрела их, потом учебную книгу по истории. О последнем правителе Трианглета там содержалась очень скупая информация. Император Хуан-Ди, пятьдесят пятый в династии, правил более ста лет, жестокий реакционер, развязал кровопролитную войну, в результате революции был отстранен от власти и определен под домашний арест… Я не решилась попросить учителя достать в городе побольше книг и газет, где говорилось бы о последнем императоре и его семье, а сейчас не решалась спросить, что он о них знает. Учитель выглядел измотанным, но держался бодро. — Я думаю начать занятия сейчас, — заявил он. — Лето прохладное, жара не помешает. Что будет дальше, неизвестно. Нужно пользоваться возможностями, пока они у нас есть. Истинный трианглетец не теряет времени зря! Мы просматривали учебные пособия, составили список учащихся на следующий год — тех ребят, кто уже подрос, и чьи родители бы не возражали. Потом я сообразила, что опаздываю домой к обеду и собралась идти. Я не беспокоилась, поселок наш маленький, вскоре я была бы дома. Но я не успела отойти от школы. Дорогу мне преградили Младшие братья. Они были веселы, развязны и…пьяны? Да! Я не знаю, где они взяли хмельной напиток, у нас на побережье и хлеб закончился, неужели ездили в Лонг-Дэй? На поясе в кобуре у них висело оружие, и я откуда-то помнила — такое способно сжечь цель за секунду. — Эй, красавица, куда ты так торопишься? — ухмылялись они. — Не беги, составь нам компанию! Я помертвела. Был ясный день, солнце только шло на закатную сторону, но я была беззащитна перед ними, как в глухом углу темной ночью. — С нами, с нами! — убеждал один. — У нас найдется, чем тебя угостить! Он поднял почти пустую фляжку с мутным напитком. Жидкости там осталось на донышке. Я попыталась уклониться, но они следовали за мной, обогнуть их было невозможно. На улице никого не было, то есть проходил один из соседей, но пробежал мимо очень быстро, будто ничего не видел. — У нас уютно, только тебя не хватало! От них мерзко пахло потом и хмелем. Я подумала, что если Магни кинется мне на защиту, ее наверняка убьют или изобьют. И тут послышался топот. Со стороны школы бежал учитель. В мгновение ока он оказался рядом со мной. — Товарищи, — только я могла видеть, как дрожит жилка у него на шее. — В чем дело, товарищи? Это моя невеста, она преподает в младших классах в нашей школе. Вчера ее очень хвалили в комитете! Один из Младших братьев, тот, что сжимал фляжку, рыгнул сыто. Второй, более трезвый, перевел взгляд с меня на учителя. — Почтенный, ты плохо любишь свою невесту, раз держишь такую красотку в этой дыре, — сказал он насмешливо почти четким голосом. — Но, если её хвалили в комитете, то-о… Он погрозил нам пальцем, взял за локоть своего товарища и уволок его в направлении поста. — Идём, — сказал мне учитель. — Я тебя провожу. И пока не выходи из дома, с занятиями мы повременим. И прости, что я сказал про невесту, я хотел их остановить. Я шла, ничего не отвечая и вообще не понимая, что избежала опасности. Осознание пришло потом. У моего дома учитель сказал: — Не думай, Джан, они не все такие! Мне было все равно, какие они. Я убежала внутрь с одной мыслью — забиться в дальний угол и никогда оттуда не выходить. Несколько жарких летних дней прошли. На посту Младших братьев дежурили иногда пять-шесть человек, иногда всего двое, но с ними все равно старались не разговаривать. У них было оружие. Старик Лао-Рэн рассказывал, что от куста при выстреле остаются обугленные ветки. Проверять, так ли это, никто у стражников не просил. Они больше не пили, были злы и тревожны. Люди старались лишний раз из дому не выходить, женщины перестали умываться и причесываться, чтобы не выглядеть привлекательно. У нас с Магни и запасов еды почти не осталось, раза два нас выручали соседи, ещё однажды — учитель, который принес нам хлеба. Мне не хотелось есть. Мир напоминал море перед бурей — когда оно спокойное, мертвенно-синее, и у самого берега дрожит мелкая зыбь, но в горле душно, а на душе тяжело, и сверху давят нависшие облака. Недаром наша планета называется Звездой гроз — гроза на ней всегда либо только что прошла, либо вот-вот разразится. Но однажды Младшие братья убрались со своего поста, предупредив, что смены им пока нет, и чтоб мы дурью не маялись и занимались обычными делами, а бежать не думали. Мы и не думали бежать, а что думать, вовсе не знали. В соседнем поселке арестовали якобы несколько человек — за пособничество, и тоже было неясно, кому и как те пособляли. Магни за эти дни сильно похудела. Лицо у нее стало совсем высохшее и жёлтое, на нем мрачно горели черные глаза. Она сказала мне только: — Мы найдем, как вырваться отсюда, Джан! Ночью мне снилось, что где-то грохочет буря, но, когда я проснулась, небо за окном было спокойным и полным звёзд. А утром к нам зашёл учитель. Я вдруг поняла, что за это время он не просто устал и измучился — он постарел. Под глазами у него залегли тени, губы истончились, только выражение упрямой решимости осталось прежним. Он сказал: — Я уйду в Лонг-Дэй, надеюсь вернуться завтра. Узнаю, что творится там и вообще… Буду добиваться, чтобы нам сюда отдали хотя бы рацию, разве здесь не люди! Ну и жалобу на тех двух негодяев подам… Я испугалась: — Не делайте этого! У вас же будут неприятности! Он качнул головой: — Тот, кто служит народу, не должен ничего бояться. Я вернусь завтра, не раньше. Мне не на чем ехать, пойду пешком. А вы бы… — и он замолчал, вопросительно глядя на Магни. Она упрямо поджала губы: — Нет уж, почтенный, здесь мы жили, здесь останемся. Ступайте, будем ждать вестей. Когда он вышел, Магни сказала мне: — Можно было бы отправиться с ним в Лонг-Дэй, но я никому доверять не хочу. Надо быть наготове. Мы тоже уйдем отсюда. Весь день я ждала возвращения учителя, хотя понимала, что он просто не смог бы уладить там свои дела и вернуться засветло. Меня охватывала то паника от неизвестности, то предвкушение грядущих перемен. Свои пожитки мы собрали уже давно, тем более, их у нас и немного было. Главное хранилось у Магни под полом. После обеда к нам зашла тетушка Гуа-Фу, посетовала, что учитель в отъезде, и начала рассказывать разные страсти. Что якобы мятежники на подходе, и как они будут проходить, надо запрятаться в подвале, а после вылезти, и жизнь при них такая же будет. Да вот не слушает ее никто, подвалы копать опять-таки не хотят, а потом поздно будет. Мы ее с трудом выпроводили. Под вечер я не выдержала — тихонько выскользнула из дому и пошла к дороге, надеясь встретить учителя. Со стороны пустыни действительно шел человек. Я не успела обрадоваться. Даже издали было видно, что это не наш учитель. Незнакомец был выше и шире в плечах, шагал тяжело. Я оглянулась на ближайшие дома — там людей не было. Но у незнакомца не было красной повязки на лбу и он был один, а лихие люди одни не ходят… Но, пока я решала, не пора ли мне бежать, он окликнул меня: — Не бойся, девочка! Я приезжий, ищу здесь родню. Не могла бы ты… Он замолчал. Он шел ко мне, а меня охватило странное чувство, ноги будто приросли к земле, я не могла убежать и только тупо смотрела на приближающегося незнакомца. — Ты живёшь одна? — спросил он, оказавшись рядом. — С моей Магни. — Это не имя. Как ее зовут на самом деле? Глаза незнакомца были, как две черные ямы — ни зрачка, ни радужки. Он смотрел на меня в упор, зашёл сбоку, отвёл волосы с уха. — Как ее имя? — Госпожа Боэми, — ответила я чужим голосом. Она никогда не называла себя так, но в ушах у меня звучало: «Боэми, возьми девочку за руку! Я спускаюсь!» Он отвёл руку от моих волос. — Идём, девочка. Отведи меня в ваш дом. Я шла, как во сне. Старик Ляо-Рэн иногда пугал нас рассказами о бывших в армии колдунах, которые лишали человека воли, и тогда вражеские солдаты рассказывали тайны без всяких пыток, а свои, не чувствуя страха и боли, бежали на верную смерть. Но это я вспомнила потом, когда уже сидела рядом с очагом, где трещали сухие ветки, а моя Магни, помолодевшая и воодушевленная, разговаривала с незнакомцем. — Теперь незачем беречь топливо! — Незачем. Вы сохранили ее. Это подвиг. Мы не забудем вас. У него был приятный, низкий, но мягкий голос. Этот человек одновременно и располагал к себе, и словно излучал опасность. — Как не привязаться к дитяти, что каждый день у тебя на глазах! — Магни провела рукой по глазам. — Жизнь здесь нехороша и опасна, я не верила, что вы нас найдете. — Жизнь сейчас везде нехороша, Боэми. Поверьте, в большинстве мест она ещё и опасна. А сейчас медлить нельзя. Радикалы близко. Бои идут с переменным успехом. У них каждый полк сопровождают специалисты по психо-практикам. Они действуют грамотно — отсекают побережья. Ещё пять лет назад я был уверен, что умеренные удержат власть. Сейчас — не знаю. — Когда же смилостивится над нашей землёй Великая мать! — Магни всхлипнула, не удержалась. — Кто знает… У кругляков вроде как давно все успокоилось, но там сторонники президентского режима сражались с новой властью. А наши мятежники вон, между собой не поделили. Ничего. Два оленя могут долго стоять, сцепившись рогами, и не заметить, как на них кинется тигр! Незнакомец коротко, резко засмеялся. — Даже если умеренные отстоят это побережье, — продолжил он, — здесь тоже будут проводить проверку психиатры. По стране прокатилась волна арестов. И за мысли можно попасть за решетку. Террор — тоже оружие, покойный повелитель Хуан-Ди и тот им грешил… Может и не быть другого выхода. Но наш народ предан традициям. Когда Хранительница передаст власть новому сильному повелителю, за ним пойдут. Есть на нашей планете ещё место, где может укрыться человек… Я наконец вмешалась: — Мы уйдем отсюда? Куда? Кто вы? И кто я? Кто? Незнакомец перевел взгляд на меня: — Она не помнит? — спросил он у моей Магни. — Ничего? Совсем ничего? — Иногда что-то тревожит юную госпожу, но весь груз она ещё не осознает. — И хорошо, — согласился незнакомец. — Такое знание могло бы сломать прекрасный цветок. Слушайте меня! Он произнес несколько звуков. Не знаю, что это были за звуки, в них было дело или в интонациях, я не смогла бы их запомнить и повторить, даже если бы от этого зависела моя жизнь. И моя память, что обрывалась в неизвестность, вдруг обрела фундамент. Но это же не свою жизнь я вспомнила? У той девочки, которую называли госпожой, ничего общего не было с бедной полуграмотной девчонкой из рыбачьего поселка? …Ее с детства обучали наукам и искусствам, эту девочку, и закрепляли полученные знания — она сидела в шапочке из серебристых бляшек, а оттуда тянулись длинные провода. — Я боюсь, мама! Прекрасная женщина в нарядном облачении склоняется и целует девочку в лоб: — Ну, радость моя! Ты запомнишь все, чему тебя научили, и никогда не забудешь! У нее есть свой сад, у этой девочки, она резвится в нем, нарядная, как куколка… В саду лучше, и в мастерской матери лучше. Прекрасная женщина переодевается в лёгкий халат и берет в руки кисти… — Можно, я посмотрю? — Не мешайте вашей матушке, Хуоджан! Лёгкий смех. — Пусть смотрит, Боэми! Это же замечательно! Пусть моя дочь не будет такой, как мой младший брат, что умеет только ломать! Мы идём по широкой лестнице к лифту, вокруг только чистые матовые поверхности. — Это новый дворец, детка. Что ты так крутишь головой? — Я больше люблю старый, он интересный… — Да, это древний памятник архитектуры, пора бы уже тебе изучать его историю! Щелчок и яркий свет, все останавливаются, нянюшка Боэми падает на колени и шепчет: — Поклонитесь вашему деду и повелителю! Старик в светлом облачении останавливается перед женщиной. — Все чудишь, дочь, — он улыбается, указывает на ее испачканный красками халат. — Это живые картины, отец и повелитель. Краски лучше, чем электроника. — Как знаешь, родная. Шеренги людей под балконом… Военный парад! — А мне обязательно тут быть? Мне скучно. — Держитесь, Хуоджан, на вас смотрит вся страна! Вы же помните свой титул? Я — помню. Я Хуоджан, дочь принцессы Гон-Джей, десятая дева в семье, посвященная Великой матери! Я — Хранительница трона, как та, первая Хуоджан. Десятая дева в семье императора должна хранить девство и не выходить замуж, если же случится несчастье и все мужчины в роду погибнут, Хранительница будет возведена на престол и передаст регалии достойному правителю, основав новую династию. Так поступила первая Хуоджан, да будет вечной ее память! — Я буду вести себя хорошо… Одинаковые люди по всему дворцу, лица, как с одного слепка. — Роботы, Хуоджан. Верные слуги, верней, чем люди. Это говорит мой дед и повелитель. Я удивляюсь — он редко обращает на меня внимание. — Что, моя сестра всё ещё увлекается мазней, а ты у нее вместо мольберта? Я вздрагиваю. Это мой дядюшка За-Менг, он оскорбляет моего папу, я не знаю, почему, но я своего дядюшку ненавижу! Его нельзя ненавидеть, объясняет няня Боэми, он может стать новым императором. Лучше бы императором стал мой старший дядя, он на меня внимания не обращает, и это отлично. — Отец, почему этот человек оскорбляет вас? — Потому что я знатного рода, Хуоджан, но не императорского… А хочешь, мы с тобой полетаем над городом? У моего папы мягкие густые усы. Он гораздо красивее моих дядьев, почему он не может стать императором? Он добрый! …Я приходила в себя и дышала медленно, как просыпающийся человек. Наши жизни, моя и императорской внучки Хуоджан, объединились. Но когда! О, если бы можно было стереть из памяти это! …Мы смотрим на город с высоты. Башня, прозрачная, стремящаяся в небо, кажется, мы летим… — Тут холодно. — Но красиво. Я не задержусь, дочка, я сфотографирую город сверху и буду работать по фотографии… Что это? Что за звук? Город под нами дрожит в знойном мареве. Вроде бы ничего не изменилось, но на горизонте разом перестали дымить трубы, несколько блестящих точек в воздухе вдруг одновременно изменили направление… — Идём вниз. Держи девочку за руку, Боэми! Мы быстро спускаемся. Моя мать смотрит на запястье, на браслет связи: — Белый шум…что ж такое! Стой на месте, Боэми! — Будем вместе, госпожа! — говорит моя нянюшка, но голос ее чуть вздрагивает. Над лестничной площадкой висит локатовизатор. В раннем детстве я его не любила, по нему взрослым всегда видно, если я вела себя неподобающе… Его экран застыл, иногда по нему пробегают белые полосы, а когда они исчезают, виден зал, в нем беспорядок, на полу лежат несколько человек, а между ними За-Менг, мой дядя! Остановившийся взгляд, кровавая дыра посреди лба… — Что это? Няня Боэми подхватывает меня на руки: — Молчите, Хуоджан! Мать спускается по лестнице на пролет впереди нас. Через перила мы видим, как ее останавливают роботы. Мы слышим их разговор, мать поднимает на меня глаза. Я вижу, как дрожат ее губы, а в следующий миг она с силой бьёт цепью на руках по прозрачной стене и бросается в проём. У меня нет сил кричать. Няня Боэми все же затыкает мне рот рукой и тащит прочь. Темнота вокруг, щелчок, светлый четырехугольник в стене:  — Тише, молчи, детка! Это грузовой лифт. Слава Великой матери, он работает! Я молчу в оцепенении. На табло мелькают цифры. Площадка под нами дрожит. …Мы бежим куда-то по темному коридору, впереди просвет, в нем мелькает человеческая фигура. Боэми дёргает меня за руку, мы прижимаемся к стене. — Теперь можно, Хуоджан! …Около одного из боковых коридоров няня вдруг останавливается, рвет что-то с руки и швыряет в вентиляционную шахту. — Что это? — Идентификационный браслет. По нему можно найти человека. Мой браслетик остался в спальне! И мой телефон тоже! У меня по щекам текут слезы: — Нянюшка, а мама же не могла разбиться? А где мой папа? — Идём, детка, сейчас надо бежать, слушайся меня, как на церемонии! Длинный черный коридор. Здесь страшно и ничего не видно, запах ужасный, я только что не теряю сознание. — Возьми салфетку, Джан, зажми нос. Рядом канализация… Мы выбегаем на улицу, полную людей! Я впервые вижу столицу вот так, раньше я всегда наблюдала ее сверху! — Нянюшка, я не могу идти! — Терпи, детка… Твоя мама хотела, чтобы ты спаслась! За поворотом огромная толпа. Крик, шум, рыдания, полицейские отчаянно свистят. Из нескольких дверей сразу выбегает огромное множество людей, кажется, будто опрокинули несколько горшков и оттуда сыплются разноцветные рисинки. — Авария! В метро авария! — надрывается кто-то рядом. Воют сирены. Машины с трудом пробиваются через толпу. Рядом на землю опускают окровавленное тело. В этой адской толчее никто не обращает внимания на хорошо одетую женщину с маленькой девочкой. У тротуара припаркован автомобиль. К нему бросается шофер, распахивает дверь, садится, но тут другой человек вытаскивает шофера наружу и начинает бить, стремясь оттолкнуть от машины. Оба падают на землю и катаются по ней, осыпая друг друга ударами. — Джан, быстрее! Мы уже внутри, в автомобиле, я уверена, что это называется как-то очень нехорошо, но молчу. Моя нянюшка уже за рулём, автомобиль фырчит и движется вперёд. Драчуны вскакивают, забывают о своем конфликте и бегут следом… …Мы в каком-то доме. Меня завернули в одеяло и уложили на крохотный диванчик, он пахнет дымом — незнакомый мне запах. Мне так и не ответили, что с моими мамой и папой. Но я уже от усталости ни думать, ни плакать не могу, у меня болят ноги и голова, я пошевелиться не в силах, хотя лежать неудобно. Надо мной голоса, я прислушиваюсь сквозь забытье. — Что теперь будет, что будет! — плачет моя нянюшка. — Хорошо, что вы были тут, господин Джинг! — Не плачьте, госпожа Боэми. Вы сильная женщина. Я, Джан, беднячка из рыбачьего поселка, прихожу в себя. Это голос моего нового знакомца, что сидит в нашей хижине у очага и смотрит на меня с интересом. А Хуоджан, маленькая девочка, пережившая за один день гибель близких и крушение мира, приоткрывает глаза и видит этого человека — он моложе, в волосах не блестит седина… — Вы сохраните ее. Когда придет время, Хранительница вернёт на трон династию. А сейчас вам лучше уехать в тихое место. — В какое же… Ребенку и семи лет нет, не объяснишь же толком ничего. — Она не выдаст. Я врач-психиатр, меня тоже голыми руками не возьмёшь. Она забудет все и не вспомнит, пока не услышит… И он снова произносит те звуки, которые швырнули меня из хижины в императорский дворец. Мама! Моя мама! Она была у меня, она пожертвовала собой, чтобы я могла бежать! Я всхлипывала, понимая, что сейчас самым позорным образом разревусь. Бог с ним, с высоким званием! Переворот отнял у меня родных! Психиатр Джинг пересел ко мне на циновку. — Будьте сильной, госпожа. Вы же все помните теперь? Я кивнула, думая о своей настоящей матери. — Да. Теперь я все помню.