о васильках и пепле

Олег всегда знал, что Серёжа, в общем-то, является произведением искусства. Весь, от головы до пяток, включая медные волосы, бледное веснушчатое лицо и обманчиво изящные запястья. Олег часами мог смотреть на читающего Серёжу, выглядевшего замершей перед глазами на мгновение античной статуей. Или на рисовавшего Сережку. Или на Серёжу с руками испачканными в самой дешевой глине, на которую им едва хватило денег, и из которой он лепил что-то прекрасное. Но, как всем известно, именно люди-произведения-искусства являются совсем не от мира сего. Если бы Олега спросили о недостатках Серёжи, он бы очень долго думал, а потом написал бы целый список, куда, несомненно, было бы внесено: а) неумение готовить (хотя для этого у него есть Олег); б) нежелание социализироваться с простыми смертными (можно же попросить Олега попросить кого-то); в) абсолютно хаотичная энергия (уравновешиваемая спокойствием Олега). Ну, возможно, пунктов было бы больше, подумай бы он ещё подольше, но великая и страшная любовь перевешивала эти недостатки, из-за чего однокурсники в прошлом часто шутили о «слишком преданном псе» или про «любовь слепа и зла»… Но самым выдающимся недостатком Серёжи было его абсолютное неумение петь и отсутствие музыкального слуха, что его, конечно же, не останавливало. С годами это не менялось, но в студенчестве это вылилось в скандал и почти вооруженные разборки.

***

— Олее-ееежааа-ааа! Олег невозмутимо вскинул бровь, поднимая взгляд от книги, к которой потерял интерес еще с час назад, когда в комнату ввалился очень шумный Серёжа с мокрыми волосами и в очередной цветастой футболке с нелепой надписью. Ввалился в комнату, бесцеремонно спихнул Олега на край его же постели, устраиваясь под теплым боком спиной к стене, так же беспринципно закинул ногу на ногу соседа отточенным, привычным движением и последний час спокойно себе рисовал что-то в альбоме цветными карандашами и мурлыкал под нос. — Да, Серёж? Серёжа долго-долго смотрел ему в лицо, хлопая ресницами, пока Олег в ответ рассматривал знакомые синие глаза, скрытые подсохшей рыжей челкой. Первым молчать не выдержал конечно же Разумовский, отбрасывая в сторону альбом с карандашами и кладя подбородок на теперь свободные ладони. — Олег, научи меня играть на гитаре. — Научить тебя делать что? — Олег от удивления подрастерял свою невозмутимость, садясь на кровати лицом к Серёже. Разумовский продолжает задумчиво кусать губу — дебильная привычка, из-за которой все губы у него всегда искусаны почти в кровь — теперь уже не глядя Олегу в лицо. — Я точно знаю, что ты умеешь. — Умею, но… — Научи меня. — Зачем тебе это? — Ох, Олеж, — Серёжа со вдохом падает лбом в плечо Олега, заставляя того чуть покачнуться и постараться не упасть с кровати. — Понимаешь, петь я люблю. А играть на гитаре не умею. Научи. — Я сыграю тебе, если хочешь, — пальцы привычно сцепляются в замок, окружая рыжего кольцом теплых рук. Олег все еще не понимает, в чем проблема Серёжи, если он до этого столько лет спокойно напевал и без умения играть на гитаре, но был готов на что угодно, лишь бы Разумовский не грустил. Не смотрел настолько печальными синими глазами. Знает же, что сработает. — Так не интересно, — бубнит Серёжа, понимая, что уже выиграл. — Хочу научиться играть на гитаре. — Хочешь, значит, научу, — фыркает Олег, утыкаясь носом в рыжую макушку, вкусно пахнущую медовым шампунем. *** Уроки по гитаре от вашего персонального учителя Олега были назначены по пятницам и субботам, когда в общежитии наблюдалась удивительная пустота коридоров и комнат. В качестве звучания гитары Волков не сомневался, а вот в способностях Серого — очень даже, наверное, первый раз в жизни. Было больно смотреть на неумелые пальцы, раз за разом натирающие мозоли о жесткие струны, но Серёжа с завидным упорством продолжал поигрывать надломано звучащую мелодию, в которой с трудом угадывалось «В траве сидел кузнечик». Чего-то проще Олег просто не придумал. Раз за разом исправляя ошибки Разумовского, через две недели они дошли, видно, до пика олеговой учительской карьеры. Или музыкальной карьеры Серёжи. В какой-то день Серёжа привычно напевал какие-то привычные сердцу песни, — Волков с удивлением узнал пару песен Арии — перебирая перемотанными пластырями пальцами жесткие струны, когда в дверь внезапно влетело что-то тяжелое, не исключительно, что чье-то тело. Рука Разумовского замерла над струнами, перестав их мучать, когда Олег осторожными шагами пошел в сторону двери, встав с постели. — Волков! Точно знаю, что ты там, хватит брынчать, ей богу, затрахали своими умирающими струнами! Дай поспать! Олег со вздохом открыл дверь, натыкаясь на знакомые вульгарно-синие волосы. Ну конечно. Мальвина. Сосед. Ага, вон и Артемон выглядывает из-за угла, конечно, куда эти без друг друга. — Шурик! — Серёжа свешивается с кровати вбок, дружелюбно и приветственно помахивая рукой, второй удерживая гитару. Едва завидев улыбающегося Разумовского с гитарой в руках, Шурик почти сравнялся цветом лица со стенами в общежитии. Или со своими волосами. Тут уж как занесет. — О господи! Так ты дал гитару рыжему психу! Теперь понятно, почему из этой комнаты звуки со днями становятся лишь ужасней, мы уже даже спорили на мертвую кошку, погибшую от пыток. — Вполне терпимая игра, — невозмутимо отвечает Олег, стоя в проходе и загораживая дорогу, делая все нападки на Серёжу с гитарой невозможными. — Терпимая игра? Да это… — Пока, Шурик! — так же улыбаясь машет рукой Разумовский, кидая точно в лоб Мальвине скомканный листок бумаги. Волков намек понимает и дверь захлопывает, но в душе соглашается, что игра Серёжи и правда с днями становится лишь ужасней, чего даже не может исправить его голос, когда он напевает строчки, фальшиво, конечно, но так чарующе-красиво...... *** — Олеее-еег, — Серёжа виснет на шее Волкова, всем своим видом показывая несчастность и горе. Сегодня даже футболка не кричаще яркого цвета, нет, она бледно-фиолетовая, но с тупой грустной фразочкой… — Что такое? — руки привычным жестом ложатся на талию, прижимая в объятьях сильнее. — Гитара-а пропа-алаа-а, — почти воет Серёжа, искренне огорченный потерей. Не то, чтобы Олег не ожидал такой реакции. Ожидал. Готовился. Купил всяких сладостей, чтобы потом выводить из этого состояния. Дело было примерно так: измученная красноволосая соседка в компании Шурика заглянула через два дня после отказа Мальвине и потребовала отнять уже у Сережи гитару. Если его песнопения они еще могли терпеть, все же, голос у Разумовского довольно приятный, то вот его косорукую игру, которую они слушали уже двух недель, нервы терпеть отказывались. На встречное предложение Олега сократить игру на гитаре до двух часов и настроить гитару, соседи вытаращились на него, как на сумасшедшего, заявляя, что они категорично против. Тогда уже Волков спросил, что они сделают с гитарой. Сошлись на том, что красноволосая соседка какое-то время подержит её у себя, а Олег ее потом заберет, когда Серёжа отойдет от игры на музыкальных инструментах. В первый их визит Олег отказался отнимать у Разумовского столь важную для него вещь, не способный видеть грустных васильковых глаз. Во второй раз они с Юлей с журфака подрались на тапочках, пока Шурик подбадривал их нецензурными выкриками, а в комнате мирно сопел Серёжа. В третий раз Юля погрозилась вызвать ментов за шум после десяти, но Олег в отместку напомнил ей, что в России с ментами такое не прокатит, это во-первых, а во-вторых вызовет она одного конкретного студента, да еще и оставит у себя. Потом было трехдневное перемирие перед тем, как Юля с Шуриком додумались сунуть Олегу взятку сладостями для успокоения Разумовского — Мальвина предлагал таблетки, но тогда тапок Юли был направлен уже на него, а не на Волкова — и сделка была заключена. За свое спокойствие соседи откупались шоколадом, который Олег теперь подсовывал огорченному Серёже, который дулся рекордные полторы недели, после чего успешно увлекся очередной теорией из квантовой физики и живо начал забрасывать Олега непонятными словами и фактами. Гитара была забыта, а взятки от довольных пестроцветных соседей поступали еще стабильно полгода, прежде чем гитара вернулась в темный угол олегова шкафа.