Тридцать восемь шагов до тебя

*** В пятницу они снимают клип. Ёнджо дрожит, вполуха слушая наставления менеджера, но не потому, что ему это неинтересно, а потому что от усталости и боли в ногах он почти не может сосредоточиться на происходящем. Хванун стоит рядом с ним с совершенно непроницаемым лицом и очень размеренно кивает в такт чужим словам, совершенно ни на кого не обращая внимания. Он не смотрит на Ёнджо. Он отстраняется каждый раз когда Ёнджо пытается его коснуться. Он тут же отводит глаза каждый раз, когда их взгляды пересекаются. Вокруг них несколько камер и некоторые записывают все подряд, поэтому Ёнджо вынужден улыбаться и быть хорошим парнем, хотя в голове у него звенит от перенапряжения. — Ты в порядке? — улыбается ему Сохо, опуская ладонь на плечо Ёнджо. — У меня тоже ноги ноют после вчерашней репетиции. Не смотри так откровенно. Здесь есть тропа, которая ведет к обрыву, может быть сходим сфотографироваться туда после съемки? — Хорошая идея, — кивает с улыбкой Ёнджо. Несколько селфи для поклонников, почему бы и нет. Правда не будет ни одного фото Ёнджо и Хвануна, но разве хоть кто-то обратит на это внимание? Будет много других фотографий. — Нужно будет и парней туда позвать, — говорит Ёнджо. Сохо улыбается ему в ответ. Одна из гримерш припудривает Ёнджо лицо. Смотрит на него пристально, просит подождать и приносит тюбик с тональным кремом, чтобы еще немного замаскировать синяки у него под глазами. — Я запачкал костюм, — бормочет рядом с ними Гонхи, оттягивая воротник белоснежной рубашки, — это тональный крем. Это будет видно в кадре? — Не думаю, — пожимает плечами Дончжу, но все же тянется за влажной салфеткой и принимается тереть бежевую полоску от косметического средства на воротнике Гонхи. — Еще две сцены осталось, — улыбается Гонхак, цепляя за бедро стоящего рядом Хвануна. Ёнджо гасит в себе вспыхнувшую ревность. — Хорошо, что в этот раз мы все снимаем на одной локации, — говорит он с улыбкой, — помните, в мае мы три дня потратили на съемки, потому что мотались по разным местам? — Это было ужасно, — смеется Дончжу. Осматривает воротник Гонхи и убирает в карман грязную салфетку, — почти не видно. В клипе точно не будет заметно. Вокруг них кружит оператор с камерой. — Пора, — командует режиссер. Менеджер хлопает Ёнджо по плечу. — Выложитесь на полную, — говорит он, — чтобы побыстрее закончить съемки сделайте все хорошо как делали до этого. Ёнджо, ты в порядке? — Да, менеджер, — улыбается ему Ёнджо. Он не в порядке, но он это тщательно скрывает. Ёнджо слишком много работал, чтобы оказаться сейчас в этом месте. Он должен себя контролировать, он должен держать себя в руках, он должен сделать свою работу, он должен перестать смотреть на младшего. Они занимают свои места на съемочной площадке. Через несколько секунд начинается музыка. Рука младшего лежит на его плече. Ёнджо чувствует, как вибрирует тело Хвануна, как тяжело вздымается его грудная клетка, как глубоко он дышит, пытаясь захватить в легкие как можно больше воздуха. На улице дует ветер, но Ёнджо жарко из-за интенсивных движений. Хванун движется рядом с ним, и Ёнджо вместо танца почему-то думает о том, лишь бы младший не заболел стоя на таком холодном ветру, ведь самого Ёнджо буквально продувает насквозь. Они движутся по выверенной траектории которую придумал для них Хванун, а доработал Гонхак, потому что эти двое отлично ставят хореографию для группы. Свет прожекторов бьет Ёнджо в глаза, и на секунду Ёнджо теряется, но этого никто не замечает, и режиссер не останавливает съемку, поэтому Ёнджо продолжает танцевать чувствуя, как тонкая ткань рубашки льнет к его влажной от пота спине. На площадке звучит команда «стоп». Они сходят со своих мест, кутаются в принесенные им пледы, улыбаются в некоторые работающие камеры. — Еще одна сцена, — командует режиссер. Ёнджо позволяет гримерше поправить его макияж, и промокнуть бумажными салфетками его шею и ключицы. — Ты молодец, — улыбается ему Гонхак, — сегодня ты превзошел самого себя, я удивлен. — И не стыдно тебе? — щурится Ёнджо глядя на него. — Разве я не был хорош в танцах с самого начала? Гонхак хохочет и хватается за бутылку с водой, заботливо оставленной для группы около машины. Через сорок минут они заканчивают съемку финала клипа и сотрудники, сопровождающие их сегодня начинают убирать с площадки технику. — Идем фотографироваться, — касается на ходу его плеча Сохо. Ёнджо спешит за ребятами по-прежнему кутаясь в плед и удивленно вскрикивает, когда его взору наконец открывается вид с обрыва, на который они выходят. — Хён, сфотографируй меня, — прыгает словно заведенный около него Дончжу, — пойдем к краю, сделай несколько фото, ладно? Ёнджо торопливо вытаскивает из кармана мобильный. Позади Дончжу, на другой стороне обрыва расстилается насколько доступно глазу красочный простор бесконечной равнины, тут и там усеянной островками ярких цветов. На дне расщелины, на краю которой они фотографируются журчит река с кристально чистой водой, поблескивающей на солнце. Воздух здесь необычайно чистый и звуки реки, если не обращать внимания на смех и разговоры ребят очень успокаивающие, стоит в них только вслушаться. Ёнджо фотографирует Дончжу, потом и сам делает с ним одну совместную фотографию и еще пару раз делает селфи на фоне равнины. Если бы им не нужно было возвращаться в общежитие всем вместе, Ёнджо бы обязательно остался здесь немного подольше, просто чтобы посидеть в тишине и послушать шум реки, который в городе он не слышал уже очень давно, но даже такому маленькому желанию Ёнджо не суждено сбыться, потому что спустя всего несколько минут их окликает менеджер и они торопятся обратно к машине. Хванун идет впереди Ёнджо, кутаясь в куртку Гонхи. Ну не к Гонхи же. Ёнджо давит в себе кроткий огонек ревности, стягивает с плеч плед и поравнявшись с Гонхи протягивает ему теплую ткань. — Возьми, — говорит он очень тихо, чтобы никто не слышал, но Хванун идущий чуть-чуть впереди все равно слышит и оборачивается на них, — ты замерз. Ты ведь отдал свою куртку Хвануну. Гонхи смущенно сжимает в пальцах плед. Он и правда подрагивает от холода, но взять плед отчего-то не решается до тех пор, пока Ёнджо буквально силой не впихивает его в руки младшего. — А ты, хён? — тревожится Гонхи, накидывая на плечи шерстяное полотно. — Я не замерз, — лжет Ёнджо, — все в порядке, я не заболею. К тому же в машине я быстро согреюсь. Но Ёнджо все равно заболевает. Менеджер злится, но позволяет Ёнджо остаться в постели на ближайшие пару дней. — Группа съездит на радио без тебя, — непонятно кого успокаивает он: самого себя или Ёнджо, — в конце концов это просто интервью, они справятся. Но завтра ты мне нужен здоровым, Ёнджо, ты меня понял? Пожалуйста, пей лекарства! Ёнджо сонно кивает, кутаясь в одеяло. Его знобит и лихорадит от подскочившей температуры и ему очень хочется спать. Ему нельзя сейчас болеть. У него нет на это времени, прав и сил. Он должен работать потому что они почти завершили продвижение нового альбома и будет очень обидно, если Ёнджо выпадет из графика в самом конце пути. Ребята заглядывают к нему перед тем как уехать, все, кроме Хвануна, хотя Ёнджо и не ждет его. Хванун злится на него, а когда Хванун злится, он становится упертым как черт. Он ни за что не придет к Ёнджо, если только тому не станет совсем плохо, а этого не происходит. Зато к Ёнджо заходит Гонхи и сильно извиняется, будто Ёнджо заболел из-за него, и сидит у его постели добрых полчаса, пока Ёнджо не прогоняет его сам. Пока он спит кто-то из ребят приносит ему в комнату шоколадный кекс с криво воткнутой надписью с пожеланием скорейшего выздоровления отпечатанным на сахарной бумаге. Ёнджо съедает половину, не потому, что ему хочется есть, а потому что таблетки, оставленные ему врачом нужно принимать строго после еды и снова по уши зарывается в одеяло. У него болит голова. У него температура, из-за которой Ёнджо проваливается в странный, тревожный сон, в котором ему снова снится Хванун, отворачивающийся от него, снятся толстые змееподобные провода прожекторов, опутывающие его тело, снится обрыв, за которым расстилается зеленая равнина с островками цветов и снится ощущение ветра и высоты, охватывающие его тело, когда он летит с обрыва вниз навстречу прозрачной ледяной воде. И Ёнджо разбивается. Перед глазами у него темный потолок его собственной комнаты. Сон, приснившийся Ёнджо настолько реалистичный, что его все еще трясет от чувства страха и ощущения падения в эту бесконечную пропасть. Он с трудом уверяет себя, что это всего лишь игры его подсознания и ничего больше. Просто кошмар, приснившийся ему из-за болезни. Сохо в комнате нет, хотя за окном уже нет солнца и, очевидно, наступил поздний вечер, а из коридора через стеклянную вставку в двери проникает в комнату приглушенный свет. Ёнджо тянется к градуснику, направляет его на запястье, щелкает кнопкой. На экране высвечивается значение «37,3». Головная боль у Ёнджо и правда прошла, может быть помогли таблетки, а может быть сон и отдых сыграл свою роль, ведь в последние дни он был очень загружен работой и напряжен, так что спал мало и плохо. В тишине спальни до него доносятся едва слышные голоса и смех из общей гостиной, но разобрать кому конкретно они принадлежат Ёнджо не может. Несколько минут он просто лежит в постели, прислушиваясь к собственным ощущениям, затем встает и направляется в туалет, а потом идет в гостиную, потому что голод наконец дает о себе знать. Стол в общей гостиной заставлен бутылками с пивом, соджу и даже почти нетронутой бутылкой виски, между которыми теснятся контейнеры с едой. В гостиной сидят Дончжу, старшие: Гонхак и Сохо и ребята из дружественной группы: Ёнхун и Хёнгу. Ёнджо легко стучит костяшками пальцев по стене, сообщая о своем присутствии и садится на край дивана рядом с Ёнхуном. — Я слышал, ты заболел, — заботливо говорит ему Ёнхун, — как ты себя чувствуешь сейчас, Ёнджо? — Мне уже лучше, спасибо, хён, — кивает Ёнджо, — просто небольшая слабость. Который сейчас час? — Двенадцать, — улыбается ему ободряюще Гонхак, — ты и правда в порядке? Ты, наверное, голоден, поешь. Менеджер купил нам все это, так что не стесняйся, кушай как следует, хён. Ёнджо тянется чистыми палочками найденными на столе к контейнеру с токпокки и закидывает в рот несколько рисовых брусочков. Он и правда очень голоден. Ёнджо очень хочет есть и не против выпить немного соджу, потому что его все еще преследует ощущение парализующего страха и полета вниз с обрыва перед тем, как погрузиться в ледяную реку. Это было действительно пугающе. Он наливает себе соджу из чьей-то початой бутылки, совсем немного, лишь несколько глотков, просто чтобы снять напряжение и тут же залпом опрокидывает алкоголь в свой рот. Сохо неодобрительно смотрит на него. — Все нормально, — заступается за Ёнджо Ёнхун, — не думаю, что эта пара глотков ему повредит, правда? Он просто будет крепче спать сегодня ночью. Но все же больше не пей, Ёнджо. Ты ведь болеешь. Ёнджо улыбается в ответ. По его ослабевшему от болезни телу медленно расползается жар, окутывая его желудок и голову, и почти тут же туманя и без того спутанный из-за температуры разум. — Где Хванун? — спрашивает он прежде, чем у него в голове формируется сама мысль о младшем. Ёнджо не пьян, но в голове у него легко, хотя и выпил он совсем чуть-чуть. — Кажется, пошел к себе, — пожимает плечами Гонхак, — кажется он сказал, что у него голова болит и он хочет прилечь ненадолго. Он ведь собирался присоединиться к нам вечером? — Нет, — мотает головой Дончжу, не отрывая взгляда от экрана телевизора, — хоть он и пожаловался на головную боль, но они с Гонхи хотели провести прямой эфир и прийти в гостиную. Это было часа два назад… Может быть сходить за ними? — Думаю, Хванун еще не спит, — бормочет Хёнгу, удобно привалившись к плечу Ёнхуна, — когда я шел мимо его комнаты там еще горела настольная лампа. Я пришел сюда полчаса назад, — поясняет он. — Не ходи, — шипит Сохо, хватая за руку Ёнджо, поднимающегося на ноги, — ты ведь опьянел, так? Я по твоим глазам вижу. Хванун спит, не ходи к нему, Ёнджо. — Все нормально, — заверяет его Ёнджо, — я не сделаю ничего лишнего, не волнуйся. Я обещаю. Я просто позову его и Гонхи сюда. Я не пьян, Сохо. Гонхак и Ёнхун непонимающе переглядываются и Сохо не остается ничего другого, как отпустить руку Ёнджо и позволить ему выйти из гостиной. В комнате Хвануна темно. Ёнджо топчется перед дверью, не решаясь войти, потом осторожно стучит и приоткрывает дверь, заглядывая в образовавшуюся щелку. Кровать Хвануна стоит справа и когда дверь в комнату открывается, на нее падает свет из коридора. В тонкой полоске электрического света, пробравшегося в комнату Ёнджо отчетливо видит силуэт младшего, лежащего в постели. — Хванун, — зовет он шепотом, хотя и так понимает, что младший спит, потому что тот не шевелится и дышит очень размеренно и тихо. Рука Ёнджо сжимает дверную ручку по побелевших пальцев. Хванун спит, а значит Ёнджо должен уйти, но он стоит в дверях как истукан, не в силах сдвинуться с места. Он хочет просто посмотреть на него совсем недолго, всего лишь несколько секунд. Ёнджо не пьян, он не бредит и он совершенно точно осознает все свои действия. Просто он так сильно скучает по младшему и так хочет побыть с ним хоть немного, хотя бы пока Хванун спит, Ёнджо просто хочет взглянуть на его безмятежное лицо и это все, что он может позволить себе по отношению к младшему. Просто посмотреть и ничего больше. Ёнджо входит в чужую спальню, аккуратно прикрывает за собой дверь и опускается на край его постели. Хванун спит. Он спит так крепко, что даже не чувствует, как под весом Ёнджо прогибается кровать и как пальцы Ёнджо ласково, едва-едва касаясь пробегают по его волосам. Ёнджо хочет просто посмотреть на него. Лицо у младшего очень расслабленное и совершенно детское, и Ёнджо греет мысль о том, что таким сейчас Хвануна не видит никто кроме него. Ёнджо влюблен в него так сильно, что у него сносит крышу. Он рассматривает его глаза, ровную линию носа, мягкие приоткрытые губы, все еще сохранившие на себе остатки гигиенической помады, четкую линию подбородка, от которой у Ёнджо внизу живота все теплеет, и возвращается к подрагивающим темным ресницам, чтобы прикоснуться к ним кончиками пальцев. Хванун хмурится, взмахивает во сне рукой, отводя руку Ёнджо и открывает глаза. Несколько секунд он смотрит на Ёнджо непонимающим, сонным взглядом и хрипло спрашивает: — Хён? Ты что здесь делаешь? — Извини, — слабо улыбается Ёнджо. В груди у него сердце увеличивает частоту ударов, — я не хотел тебя будить. Я не думал, что ты спишь, ребята в гостиной тебя все еще ждут… — Я сплю, — бормочет Хванун, переворачиваясь на бок и отворачиваясь спиной к Ёнджо, — если не хотел будить, тогда зачем сидишь тут? Пришел посмотреть на меня? Извращенец, проваливай. Ёнджо не сдвигается с места. Между ним и Хвануном все давным-давно разрушилось — с тоской думает он, уткнувшись взглядом в стену напротив. Может быть даже раньше того идиотского концерта в Сеуле и той идиотской ситуации с поклонницей. И почему Ёнджо раньше этого не понял? Он тешил себя надеждой, что это временно, что это пройдет, что они оба просто устали из-за продвижения альбома, что им просто нужен перерыв, ведь такое бывает у всех друзей, когда они проводят так много времени вместе, но все это было просто глупыми попытками Ёнджо отгородиться от очевидной истины. Хванун в нем просто больше не нуждается. Просто он перегорел к их дружбе, вот и все. В груди у Ёнджо проскальзывает тонкой нитью боль, едва не рассекая его на двое. — Что с тобой? — вырисовывается в темноте профиль Хвануна. — Тебе плохо? Иди спать, хватит тут сидеть, ты ведь болеешь. — Прости, — шепчет в пустоту комнаты Ёнджо, — наверное, я слишком давил на тебя с нашей дружбой. Мы можем остаться хотя бы хорошими коллегами, Хванун? Ты можешь перестать на меня злиться? Ёнджо слышит, как Хванун шумно выдыхает в темноту. Говорит: — Я не хочу, чтобы ты навредил группе из-за своей интрижки со студенткой. Ты бы посмотрел на себя со стороны, хён, ты просто жалок. Чем она тебя так зацепила? — Между мной и Суён ничего никогда не было, — отвечает Ёнджо устало. Ему безумно надоело оправдываться за то, в чем нет его вины. — Суён, — усмехается младший ядовито. Спрашивает: — если между вами никогда ничего не было, почему ты так хорошо запомнил её имя? — И тут же не дожидаясь ответа велит: — уходи, Ёнджо, я устал и хочу спать. Ёнджо до боли нервно выкручивает свои пальцы, но остается сидеть на краю постели младшего, не в силах встать и уйти. Если он уйдет между ними все окончательно будет кончено. Как только Ёнджо уйдет они станут совершенно чужими друг другу людьми. — Ты меня слышал? — раздраженно поворачивается к нему младший. — Уходи. Ты что, собрался всю ночь тут сидеть и пялиться на меня? Да что с тобой не так? — Дай мне еще пять минут, — просит Ёнджо неожиданно для самого себя сбивчивым, хриплым голосом, полным мольбы. — Мы можем посидеть так еще немного, пожалуйста? Мне это действительно нужно. Потом я оставлю тебя в покое. Хванун буравит его взглядом. Потом тянется к нему, касается его лба и совсем чуть-чуть обеспокоенно говорит: — У тебя температура. У тебя ведь температура? Возвращайся в свою постель, ты все еще болен, хён. — Через пять минут, — обещает ему Ёнджо. — Если разрешишь побыть с тобой. Хванун хмурится, фыркает, отодвигается к стене и недовольно говорит: — Пять минут. Ложись. Ложись под одеяло, идиот. Не хватало, чтобы ты простудился еще больше. Ёнджо ложится на край его постели, как можно дальше от младшего, но их плечи все равно соприкасаются под тонким шерстяным одеялом. От волос младшего пахнет шампунем, от его кожи пахнет гелем для душа, и его дыхание пахнет мятной зубной пастой. Ёнджо так давно не чувствовал этих запахов, что почти что забыл их. Хванун невероятно теплый, невероятно нежный, невероятно уютный и навсегда невероятно недоступный для него. Внутри у Ёнджо клубится такая боль, что он едва не стонет, накрепко стискивая зубы. Они молчат. Дыхание Хвануна такое ровное и спокойное, хоть он и не спит. Ёнджо видит в летнем полумраке ночной комнаты, как сильно у младшего дрожат ресницы на полуприкрытых глазах. Он тянется к нему и касается кончиками пальцев глубокой морщины между его бровей, словно желая разгладить её. — Что ты делаешь, — отмахивается от него Хванун. Пальцы Ёнджо касаются его лба, щеки, подбородка, скользят вниз по чужому плечу и предплечью, раскрывают его ладонь и переплетаются с пальцами младшего в крепкий замок. Совсем ненадолго. Ему хочется подержать младшего за руку хотя бы чуть-чуть, потому что завтра они станут окончательно и официально чужими друг другу. Хванун хмурится и явно чувствует себя неловко, заключенный в объятия Ёнджо. — Она просто фанатка? — после долгой паузы спрашивает он холодно, но Ёнджо замечает, как у младшего подрагивает подбородок. — Да, — кивает Ёнджо, опуская голову на подушку рядом с головой Хвануна, — но мне правда кое-кто нравится. — Кто? — голос у Хвануна дрожит. — Кто-то из женской группы? Трейни? Кто-то из персонала? Ты хоть понимаешь, что нам по контракту запрещены отношения, что ты будешь делать, если что-то подобное всплывет? Тебя вышвырнут из группы, Ёнджо. Ёнджо отрицательно качает головой. Хванун дрожит под ним от гнева и волнения, сжимает губы в тонкую ниточку, сердито щурит глаза и смотрит на него почти с ненавистью. Завтра они будут уже чужаками. Ёнджо склоняется к нему и целует. Так осторожно и невесомо, что Хванун даже не сразу понимает в чем дело, а когда понимает нервно дергается всем телом, до боли сжимает пальцы Ёнджо, сплетенные в крепкий замок с его пальцами и с отвращением спрашивает: — Что ты делаешь? Ёнджо вновь приникает к его губам. К мягким, нежным губам все еще хранящим на себе тошнотворно сладкий ванильный привкус гигиенической помады. — Хён! — шепчет Хванун сердито уворачиваясь, разжимая пальцы в попытке высвободить руки, вздрагивая под тяжелым телом Ёнджо, и накрепко сжимает губы, не позволяя продолжить поцелуй. Ёнджо целует промежуток над губами, и плотно сжатые губы, подбородок и линию челюсти, которая сводит его с ума с самого первого дня их знакомства, вжимает младшего в постель, наваливаясь на него всем телом и спускается с поцелуями на шею, задевая языком сережки в ушах младшего. — Прекрати! — гневно шепчет Хванун, едва сдерживаясь, чтобы не повысить голос. — Придурок, Ким Ёнджо, это мерзко! Ёнджо заводит руки младшего над его головой, вжимая их в подушку и лишая Хвануна возможности оттолкнуть его. Хванун шипит, отворачивается, извивается под Ёнджо всем телом и вряд ли специально, но очень точно попадает коленом прямо по его паху. По телу Ёнджо электрическим разрядом прокатывается боль, и он с трудом удерживает губы у губ младшего, не позволяя тому разорвать поцелуй, хотя в паху у него все пульсирует и ноет. Хоть это и не специально, но Ёнджо действительно больно. Хванун дрожит под ним словно загнанный в угол зверек. — Перестань! — требует он, не прекращая попыток высвободиться. Ёнджо оглаживает его щеку ладонью, прижимается лбом к его лбу, шепчет одними губами. — Я люблю тебя, — и повторяет едва слышным шепотом совсем не дружеское признание, — я люблю тебя, Хванун. Я люблю тебя. Я люблю тебя. — Перестань, — молит Хванун в кратких перерывах между поцелуями, — у тебя бред, ты болен, ты не понимаешь, что делаешь, Ёнджо, прекрати! Ёнджо зарывается лицом в его шею, ключицы, покрывая их влажными поцелуями, возвращается к губам младшего и прикусывает их с такой силой, что Хванун стонет от боли. Хванун такой горячий, что у Ёнджо просто сносит крышу. Неровное дыхание младшего опаляет его лицо и Ёнджо вновь и вновь захватывает его губы своими, вопреки мольбам младшего остановиться. Не сейчас. Он и так уже все сломал. Он пересек черту, он потерял его навсегда, Хванун никогда ему этого не простит, он возненавидит его и отвернется от Ёнджо, поэтому не сейчас. Ёнджо хочет почувствовать губы младшего еще немного. Еще чуть-чуть. Ёнджо вновь целует его. — Перестань, — почти хнычет под ним всегда такой сильный Хванун, — Ёнджо… Ёнджо, что ты делаешь, прекрати… И его дрожащие пальцы вдруг сжимаются вокруг пальцев Ёнджо. Он целует его в ответ. Он размыкает влажные губы и впускает язык Ёнджо в свой рот, он отвечает ему, зарываясь пальцами в его густые волосы и сам прижимается к нему всем телом, заключая Ёнджо в крепкие объятия. Они целуются так неистово, что кусают друг другу губы в кровь, они целуются словно два безумца, желающие слиться воедино, растворившись друг в друге, целуются пока не начинают задыхаться, и лишь тогда на мгновение отстраняются, чтобы захватить немного воздуха и вновь соприкоснуться губами. Они целуются совершенно потерявшись друг в друге, словно одержимые, они настолько утопают друг в друге, что даже не слышат, как в комнату младшего приоткрывается дверь, и совершенно не видят как пара темных глаз окидывает их обеспокоенным взглядом. Ни один из них не слышит, как щелкает дверной замок, когда дверь вновь закрывается и не Ёнджо, не Хванун не слышат торопливых удаляющихся прочь от комнаты чужих шагов.