duvet;

      Сырой темный двор окутывает тишиной, будто целлофаном. Даже тут душно, хотя ночная прохлада должна была спуститься на город. Чонвон шатается и дрожит, доходит до знакомой лавочки и ложится. Бьется головой о деревянные скрипящие от времени доски, стряхивая ударом старый мох с краев. В ушах булькает, и дышать трудно. Где-то за воображаемой пленкой пакета, в котором он пытается не задохнуться, слышится другая жизнь: то, от чего как можно скорее хотелось спрятаться. Глаза прикрыты, но даже так свет фонаря кажется слишком режущим, поэтому Чонвон поворачивается лицом к спинке, вдыхая запах гнилой зелени. Он приятный, похож на постиранное белье, забытое на день в стиральной машине, или на застоявшийся воздух в ванне, где развелась плесень на потолке. Она неизменно почти каждый день наблюдает оттуда за его одиночеством, смотрит вниз. А он на нее, дожидаясь, пока родители не уйдут с кухни. Захотелось дышать чаще и глубже, чтобы заполнить легкие и каждую клеточку крови этим запахом умирающей жизни. Сначала он делает маленькие и частые вдохи и выдохи, а потом втягивает ноздрями воздух очень медленно, стараясь заглотнуть как можно больше. Чонвон притягивается ближе к источнику запаха, прикладываясь лбом к шершавой поверхности, а кончиком носа утыкаясь в мох. Задерживает дыхание. Лоб печет от колючих щепок и стружек, но Вон все равно жмется сильнее. В один момент начало казаться, что мох стал врастать в кожу. Потом воздух закончился. Чонвон начал задыхаться. Где грань той целлофанновой пленки, которую надо проткнуть? Чуть отслоившаяся старая зеленая краска единственное, что есть под рукой. Подушечки пальцев в крови — он пытается отшелушить стружки, что дается с болью в ладонях, а потом кидает их вверх. Ожидаемо по закону притяжения они подлетают и сыпятся обратно вниз на лицо. Чонвон заходится кашлем и резко садится, выплевывая и высмаркивая старую пыль и металлические липкие кусочки. Зато духота начала отступать, и Вон понял, что все это время ему было до мурашек холодно. Хотелось лечь обратно, но вместо этого он подгибает колени, кладет на них лоб с крошками краски и сжимается. Вряд ли это поможет согреться, но лечь обратно в таком состоянии сродни суициду. Тут холодный металл пронзает уже не лоб, а бедро: телефон вибрировал сообщением, первым за последний час. Экран слепит на пару секунд, а потом из сухих глаз вытекают слезы. Одиннадцать сообщений от Джейка. Рассмотреть с трудом получилось только несколько, после чего Чонвон бросил попытки складывать буквы в слова. «куда ты пропал? тебя не было сегодня на парах чонвон, если что, я всегда рядом я стою возле твоего подъезда я вволнуюсь» Чонвон печатает почти вслепую: «я на нашем месте. мне т ак хлолно » Не дожидаясь отметки "прочитано", убирает яркий ледяной металл и слишком медленно ложится на бок, отчего напрягаются все мышцы.       То ли спал, то ли дремал, но просыпается Чонвон от мягких ватных рук, которые, как волны, качали его туда-сюда. В носу щиплет пыль, на языке вкус земли и мха. В голове промелькнула мысль о том, что старая трава с газона ощущалась так же. Горькая слюна скопилась во рту, и Чонвон беззвучно сплюнул ее в щель меж досок. Чужие руки настойчиво поднимали тело с пригретого места, и Вон инстинктивно прижался к чему-то более теплому, чем сырая лавочка. — Сейчас-сейчас…— влажное дыхание обдало макушку, оставляя после себя неприятный мокрый холодок. Чонвон разлепляет глаза и щурится, немного отстраняясь от Джейка, чтобы убедиться, что перед ним и правда его друг. — Вот, бери быстрее, — Джейк протягивает два маленьких мешочка с чем-то пахучим внутри. Издалека похоже на травяной чай, но оказалось, грелки для рук, очень горячие, даже обжигающие. Следом тело окутали в тонкий плед. Чонвон, дрожа, прижимается к Джейку, касаясь губами шеи. Снова уходит в прерывистую дрему. Ему снится тусклая лампочка, плесень на потолке, толстые обрубцованные ступни и грибок в ногтях, слюна на потрескавшемся кафеле. Сон, повторяющийся из раза в раз, но не имеющий конца. К утру он будет стараться игнорировать дрожащие руки и учащенное дыхание. Стереть темные кадры с сетчатки дается с каждым разом все труднее. И они будут преследовать его всю жизнь, истощая. В этом он не сомневался.       Начинало светать. Поглаживания по голове уже были не такими частыми, и объятия не такими крепкими. Громкий стрекот кузнечиков больно бил по барабанным перепонкам. Тень от дома спасала от яркого малинового солнца. Чонвон закутывается в плед сильнее, закрывая тканью и уши тоже. — Как же хочется пить, — шепчет он, и к его рту подставилось горлышко бутылки, будто Джейк только и ждал, когда он попросит воды. Чонвон выпивает целый литр и чувствует облегчение. Пленка с глаз наконец-то спадает и облака на небе приобретают четкость. Небо и правда красиво в это время суток… Особенно в этом месте: дворе, где раньше жил Джейк. Чонвон искренне любил этот двор: утром он окрашивался в теплый розовый, строительный мусор становился похожим на экспозицию какого-то современного художника, вечно сдутый мяч больше не казался таким грустным, плющ на стенах оживал и полз вверх, битое стекло бликовало и собирало в воздухе переливы радуги. Но больше всего в этом месте Чонвон любил другое. Воспоминания. Одно из них сразу всплыло в голове: то, как пару лет назад тем мячом, что лежит в клумбе, они с Джейком играли в футбол. Здесь дни имели смысл. Пить горький кофе с противным послевкусием из дешевой сети кофеен больше не казалось чем-то неприятным, а объятия не пугали своей интимностью. — Тебе уже лучше? — голос Джейка вырывает из раздумий. Чонвон избегает взгляда и немного отстраняется. В памяти начали проясняться события вчерашнего дня и он вспомнил, почему они тут находятся. — Если у тебя проблемы с учебой, ты же знаешь, что я всегда могу помочь, — в голосе Джейка много строгости. От такого тона Чонвону всегда было не по себе, и он начинал чувствовать себя провинившимся школьником, а не студентом третьего курса. — Меня отчислили. Молчание. Джейк ртом воздух хватает, сказать что-то хочет, наверное, накричать или возмутиться. Чонвон понимает. Джейк разочарован. — За что? — Чонвон не отвечает. И не думает, что хочет говорить причину. В душе пустота. Джейк смотрит на него пристально, и это заставляет чувствовать еще большую вину перед ним. — Ладно, это неважно, прости, не хотел давить на тебя. — Джейк нервничает и кусает свои губы, а руки его дрожат. Чонвон думает, что Джейк не должен так сильно переживать, но каждый раз входит в те же состояния, что и Чонвон, разделяя с ним все его эмоции. — Это ты меня прости, — Чонвону нужна минута, чтобы продолжить, — я пропал, не отвечал на сообщения, и ты нашел меня в таком ужасном состоянии… — Я все еще напуган, — перебивает его Джейк, — у тебя такие красные глаза, — он проводит рукой от уха до подбородка, мягко наклоняет голову Чонвона. От этого ему становится не по себе. В тревожном взгляде Джейка читается неверие. Прямо в этот момент Чонвон чувствует себя прозрачным настолько, что ему кажется, что все его мысли можно читать по выдохам и вдохам. Джейк не глупый, точно обо всем догадался. Страшно. До мурашек страшно. Чонвон вздрагивает, не моргает, теряет блеск в глазах и тухнет. Съеживается весь, леденеет от ужаса и замирает, как камень. — Прости, прости меня, — начинает шептать Чонвон, прячет лицо за длинной челкой и безобразно тонкими длинными пальцами. Старается дышать ровно, чтоб ком в горле не превратился в лавину слёз. А Джейк сильнее сжимает в объятиях и говорит, что все в порядке. Но Чонвон-то понимает, что ни черта не в порядке. Старается не прижиматься сильно к чужой груди и не слушать беспокойно-быстрое сердцебиение. — Я больше не буду, — он на секунду запинается, а рот кривится то ли в отвращении, то ли это улыбка такая, — так… делать.

Джейк ему не верит.