Парамита

Москва. Москва не спит даже в те часы-передышки, когда метро закрывают на какие-то жалкие пять часов в сутки. Люди нещадно давят друг друга в семь, блять, часов утра даже в субботу, «Яндекс» ставит неутешительную восьмерку пробкам примерно в то же время, и Арс по-началу теряется. Когда он переезжает из удобного Петербурга в такую Москву, сознание немного меняется. Но нет: он не кроет матом столицу, не выливает массу возмущений на новоиспечённых коллег и даже не поддерживает выпады в сторону быстрого города. Он просто методом проб и ошибок находит время, когда дороги свободны на пятерочку или когда в вагоне можно удобно встать. В принципе, Арсений считает себя рациональным человеком. И, конечно, гордится этим. Арс думает, что с Москвой у них связь в стиле «стерпится-слюбится». И если в его отношениях такая тактика терпит крах и заканчивается бракоразводным процессом, то с мегаполисом все получается. Лучшего бы, наверное, наоборот, но, если честно, черт его знает, как лучше. Арсений вот точно не знает. Он лишь с дарованной ему объективностью может раскидывать в голове факты, подобно уликам в уголовных делах. Сухо. Четко. Факт первый: в свои недавно стукнувшие двадцать девять Арсений в папку с собственными документами помещает свидетельство о расторжении брака. Предыдущая бумага там, кстати, свидетельство о рождении дочери, а до этого — пустой файл, где раньше было подтверждение пресловутой клятве «и в горе, и радости» на весь ЗАГС. Факт второй: Алёна возвращается в Петербург, оставив в московской студии свои ключи с брелком в виде лисицы и карту тройку на метро. Факт третий: Попов, обнаружив оставленные прощальные подарки, сносит со стола абсолютно все предметы. Упавшая шариковая ручка, кстати, совсем не вовремя протекает и пушистый белый больше, кажется, никогда не будет прежним, сколько бы не бился в стиральной машинке. Факт четвёртый: ручка была подарком Алёны, кстати. Чёрная, именная, идеальная. Факт пятый: Отчего-то забирать себе её ключи совсем не хочется, но брелок после недолгих раздумий теперь все же находится на арсеньевской связке ключей. А сама пара почти сразу летит в первый ящик в коридоре с новым наименованием — дубликат, потому что больше всучить связку в три ключа Попову и некому. Арс, блять, остаётся совсем один и понимает, что (факт шестой) тесная для троих квартира пиздец, какая большая для него одного. Но, правда, становится ясно это далеко не сразу. Наверное, оттого, что Арсений попросту пробухивает двое суток, как только Алена с дочерью покидают квартиру. А потом понимает. Факт седьмой: Арсений пиздец, как скучает. Поэтому даже смутно радуется, когда отправляется во Владимир. Как минимум — потому что покидает свои съёмные квадраты, как максимум — потому что едет работать с важным делом. Делом, которое выедает ему мозг чайной ложкой не хуже той же Алёны. Если не сказать даже, что лучше. Правда, Владимир почти сразу в сознании Арсения отторгается. Возможно потому что диссонанс центральной части города и остальной настолько очевиден, что остаётся только лишь цветную линию провести и все, что дальше центра обозвать «Зона отчуждения». Или возможно потому что хостел, в который они с Серёжей заселяются, находится именно в той части города, которую Попов успел невзлюбить. Но так или иначе — Арсений находится не в лучшем расположении духа. И когда на рабочем месте встречает Антона, выслушивая оглашённый начальством перечень заслуг парня, то думает, что кульминация свершилась. Ведь, блять, в его раздолбанной (по всем семи пунктам, что представлены выше) жизни только и не хватает Шастуна, с ног на голову переворачивающего всё, до чего может дотянуться. В своё студенчество Антон, кстати, и дотягивается до Попова. А теперь, блять, посылает нахуй. Потом вскакивает с рабочего места, хватает своё синее пальто и пулей вылетает из кабинета. Пока Арсений медленно дышит, переводя взгляд с двери на рабочее место Антона и обратно. В принципе, Попов свой порыв почти сразу себе объясняет и прощает. Цепочка «развод — дочь — дело — Алена — Шастун» кажется вполне объективной причиной срыва, а потому Арсений старается успокоиться. Очевидно, чтобы не сорваться за пацаном (хотя каким, блять, пацаном, Арс, ему уже как двадцать пять минуло) и не прижать того к стенке, как в старые-добрые. Когда казалось, что и от одного остро брошенного взгляда адреналин подскакивал, а зубы неистово скрипели. Когда Антону было девятнадцать, он был чересчур самоуверен и оттого не отличался тактичностью. Когда Арсению было двадцать два, он не без помощи отца вернулся из академического отпуска и всем своим видом показывал не то превосходство, не то слишком очевидное презрение. А может все и сразу. Когда Антон горел справедливостью, находился на гране вылета с бюджета после первой в жизни сессии и — безусловно — был наслышан о Попове и его привилегиях. Когда Арсений нещадно прогуливал, таскался по театрам на пробы и тщетно пытался убедить семью в том, что не хочет продолжать династию военнослужащих. Когда Антон ненавидел весь чертов мир, зубами хватался за последнюю пересдачу и не скрывал своего отношения к Попову, а Арсений вспыхивал как спичка, стоило первому заикнуться про блюдечко с золотой каемочкой. Ему-то нахуй это блюдечко не сдалось, но признать это, пройдя как две бессмысленных перепалки с Шастуном, Арсений уже не мог. Потому что блядский внутренний голос твердил, что никто не может судить за арсеньевское счастье, кроме, разумеется, него самого. А Шастун, конечно, судил. И потому не раз оказывался прижатым к стенкам в коридорах под взгляды сокурсников. — Завали ебало, — на расстоянии тридцати сантиметров зло шептал Арсений, холодными пальцами сильно сжимая воротник идеально выглаженной рубашки Шастуна. — Иди нахуй, — выплёвывал Антон, смотря в ледяные глаза напротив, и резко отталкивал Попова от себя, помещая руки на тому на грудь. На невъебенно быстро бьющееся сердце. Сердце, что спустя года бьется один в один как раньше. Только теперь оно отзывается ещё и вполне ощутимой болью. И оттого Арсений жмурится, кладя руку на грудь. — Ебанный Шастун, — почти шипит Попов, а потом старается сделать два глубоких вдоха. И думает об Алёне — совершенно машинально. О тёплых руках, которые сначала обвивали шею, а потом соскальзывали на грудь. И о том, что сердце рядом с ней никогда так не наебывалось. Потому что принимало. Да и сейчас принимает, ведь Арсений в считанные минуты успокаивается. А потом думает, что никогда не сможет выкинуть её из головы. И на этом, наверное, его гроб можно забивать гвоздями. *** Антон, вылетая из кабинета, сразу стремится к выходу. И, как ему кажется, в абсолютно рекордные сроки оказывается на крыльце участка, жадно втягивая необоснованно холодный воздух. Он едва натягивает пальто, быстро хватается за пачку сигарет в правом кармане, как слышит удар двери сзади. С секунду ожидает блядски подлого удара в спину, а потом все же оборачивается. И взглядом сразу же цепляется за Серёжу, заинтересованного разве что в том, что зажигалка не хочет поджигать зажатую меж губ мужчины сигарету. Матвиенко и не думает обращать внимание на парня, пока не ощущает уж слишком пронзительный взгляд напротив. И потому все же поднимает голову, встречаясь с зелёными глазами напротив и красноречиво поднимая бровь в немом вопросе. — Сигарету? Заведённый Антон шумно дышит и на фоне абсолютно спокойного Серёжи выглядит не меньше, чем местный маньяк. А Матвиенко тем временем протягивает пачку и внимание парня перетягивается. — Последняя, — кидая взгляд, нарочито спокойно говорит Шастун, потому что прекрасно понимает, что отожествлять Попова А.С. и Матвиенко С.Б. абсолютно бессмысленно и откровенно говоря слишком глупо. Антон ведь не маленький мальчик — все это прекрасно понимает. И, несмотря на весь происходящий в кабинете цирк, все же старается вести себя адекватно. — Бери, — хмыкает мужчина напротив и жмёт плечами, — мне не жалко. Шастун на эту реплику позволяет себе усмехнуться, мысленно задаваясь вопросом «а не жалко ли тебе нервов, которые ты тратишь пока работает с Поповым?». А потом все же тянется за сигаретой, но от протянутой зажигалки отказывается и поджигает своей, неловко осознавая, что все это время держал в руке свою собственную пачку и, видимо, слишком пристально следил за Серёжей, смутив его. — Как работа? — интересуется мужчина и Антон едва не закатывает глаза. — Арсений не делится наблюдениями, — не без затянувшейся паузы произносит Шастун и, глядя на ухмылку Матвиенко, бросает, — Часто он так? Серёжа неопределённо качает головой. — Когда как, — сжато комментирует Сережа, — Он слишком непредсказуемый, — и губы мужчины вновь растягиваются в ухмылке, когда Антон начинает понимающе кивать, словно китайский болванчик. «Непредсказуемый» — неприятно оседает в мыслях. «Ебанутый» — чуть не срывается с языка. — Он, вообще-то, нормальный, — добавляет Матвиенко, мысленно связывая состояние новоиспечённого коллеги и реакцию того же на собственного друга, — Вы… как? Ну, нашли контакт? Брови Шастуна взлетают вверх явно невольно, а губы изгибаются не то в усмешке, не то в оскале. — Работаем над этим, — заторможенно отвечает парень и в очередной раз затягивается. Диалог между ними выходит в духе типичных коллег, которым по факту должно быть и поебать друг на друга, но вот они все же стоят и курят в расстоянии метра, если не больше. Антон ясно понимает, что выдать все, что он думает о Попове А.С., так нагло вторгнувшимся в его жизни, можно разве что Диме да Илюхе. Диме потому что тот и на йоту не заинтересован в тайных-интригах-сплетнях, если те, конечно, не касаются непосредственно его работы. А Илье потому что он негодование Антона явно разделит — ведь и сам прекрасно знает, что за человек такой этот Попов. И Шастун уже предвкушает, как будет сокрушаться вечером, собрав друзей у себя в квартире под эгидой собственно минувших двадцати пяти лет. И это, честно говоря, даже настроение поднимает. Да так кардинально, что Антон даже усмехается, представляя все то, что может высказать Макаров. — Ну, удачи тогда, — в догонку мыслям парня бросает Матвиенко и замечает, как у того взгляд проясняется и он одёргивает себя едва заметно. — Спасибо, — отзывается тот, — Мне пора. Замечтался. Серёжу этот факт почему-то радует. Может оттого, что на контрасте и с собой, и с Арсом, чью физиономию он лицезрит практически ежедневно, парень выглядит слишком живым. Буквально искрящимся. Таким, что руку протяни — и ебнет. И, наверное, обнадеживающим. Когда-то мы будем прежними, Арс. Когда-то мы будем. А пока — Серёжа повторяет действия Антона, выбрасывая бычок в урну и открывая дверь в участок. Рабочий, но, слава богу, пятничный день ещё не был завершён. *** А утром понедельника Антон Шастун думает, что абсолютно ненавидит Попова А.С.