Глава 25.
Девять негритят.
— Ааа! — закричал Ëжик. — Ааа! — закричал Карыч. — Ааа! — закричала Нюша. — Ахрр! — взревел Копатыч, к сожалению, неубедительно. Совунья со своим состоянием вообще ничего из себя не выдавила. Две черные фигуры бежали на них, махая топорами. Никто не знал, кто они и откуда (кто мы и откуда, откуда?) Они были подобны адским воинам, дьяволам смерти, посланным покарать неугодных. — Сосите мои рога! — закричал Лосяш. Он героически встал у них на пути. Те собрались срубить его с дороги, но Лосяш, пригнувшись, принял мощь двух топоров на рога. Орудия застряли в его, собственно, рогах, и Лосяш, повторив свой эпический, уже коронный маневр, перебросил двух врагов через, собственно, рога. С дикими криками они приземлились у камина. Остальные смешарики, не упустив шанс, бросились на них и начали бить. — Стоп, стоп, хватит! — закричал один. — Не бейте! — подхватил другой. Смешарики остановились. Голоса этих пришельцев были им знакомы. Карыч сдернул с одного плащ. — Крош?! Совунья шагнула к другому и сорвала его балахоны. — Бараш?! Смешарики подняли их на ноги. Крош, поджав ужи, потирал синяки, а Бараш объяснялся: — Этот урод сказ-а-а-а-л, — он показал на Пина, — что вы забрали его д-е-е-е-ньги. — И вы заделались Робин Гудами? — с возмущением спросил Карыч. — Н-е-е-е-т, — проблеял Бараш. — Он задолж-а-а-а-л нам. Если бы он не заплатил нам д-е-е-е-нег, мы бы его съ-е-е-е-ли. — А с каких пор, хо-хо, вы заделались людоедами? — удивилась Совунья. — А с таких, — вступил Крош. — Это долгая история. — Так мы, хлопцы, никуды не спешим. Рассказывай! Шоу тольк начинаитьси! — обрадовался Копатыч. Они все вместе вновь уселись на кресла, и Крош с Барашем поведали о своих приключениях. Они рассказали, что двадцать лет пробыли в аду, потом наконец выбрались, а оставшееся десятилетие бродили по лесам и добывали пропитание рыбалкой. — А что с вами-то стряслось? — спросил затем Крош. Копатыч рассказал всю историю. Про захват долины, тридцать лет подготовки к реваншу и эту ужасную войну (момент, когда Карыч его опустил, он, конечно же, опустил). — Ëлки-иголки. — А как вы воскр-е-е-е-сли, когда вас Пин зар-е-е-е-зал? — Это тоже, ха-ха, долгая история, — ответил Ëжик, мечтательно прищурившись. — Нас спасло странное существо. — Его звали Бубакáр «Боб» Кваку́! — провизжала Нюша (наверное, уже влюбилась). — Чт-о-о-о?! — вдруг завопил Бараш. Его голос — пронзительный, тонкий — вылетел из глотки и будто свернулся в воздухе в спираль, заставив всех зажать уши. Нюша, придя в себя, повторила: — Б-б-бубакар… — Не произноси это и-и-и-мя! — Бараш замахал руками. — Почему? — Разве вы не знаете?! — Крош вскочил на ноги. — Он — хозяин ада! — Хозяин? — Д-а-а-а! — вскричал Бараш и тоже встал с кресла. Он начал нервно ходить из стороны в сторону, рассказывая: — Он был гр-е-е-е-шником, который попал в ад тысячи лет наз-а-а-а-д. Заматер-е-е-е-в, он бросил вызов дьяволу и побед-и-и-и-л его. С тех пор он занял его м-е-е-е-сто и верхов-о-о-о-дит всей преисп-о-о-о-дней. Крош продолжил: — За эти годы мы не ощущали никаких чувств, кроме страха перед этим тираном. Мы мотали срок на переферии ада и не видели его, но знающие грешники поговаривали, что всех, кто вступал с ним в контакт, ждала… ждала… — К-а-а-а-ра! — заорал Бараш и упал в обморок. Совунья и Нюша привели его в чувство, посадили на кресло. — Это неминуемо, это неминуемо, — бормотал Бараш. — Вам нельзя было с ним разговаривать. Теперь… теперь… Мы все умрем… Бараш снова упал в обморок. Совунья дала ему нашатырь. Ëжик принялся за рассуждения: — Мало ли, что там болтают. По статистике, девяносто процентов слухов — неправда. — В аду это не раб-о-о-о-тает! — закричал Бараш. — Это о-о-о-н создал скверну. Любой, кто хотя б заговор-и-и-и-т с ним, будет заражен. Крош пояснил: — Скверна — это другими словами проклятие. Он проклял вас, а вы прокляли всех остальных. — Это шо получаитси, мы усе теперь прокляты? — Д-а-а-а. Остается жд-а-а-а-ть распл-а-а-а-ты. В воздухе повисло молчание.***
Прошел час. — Пин, не выебывайся, иди к нам, — сказала Совунья, приглащающе махнув крылом. Пин, поборов свою гордость, подошел и сел в свободное кресло. — Давайте все вместе рассуждать, что нам теперь делать, — сказал Карыч. — Давайте выпьем чаю! — предложила Совунья. — Я не об этом, — Карыч повел на нее пренебрежительным взглядом. — Я о том, — продолжил он, — как нам теперь разбираться с проклятием этого Бубака… — Ччч! — Крош приставил палец к губам. Карыч кивнул. — С проклятием этого бублика. Есть предложения, г-господа?! «Лес рук» — подумал бы любой учитель. В общем, они не знали, что делать. Все молчали. И правда, откуда им знать? (Кто мы и откуда, откуда). Ведь даже Крош с Барашем, пробыв в аду двадцать лет, не имели понятия, как можно снять с себя проклятие этого могучего существа, имя которого нельзя называть. Не видя смысла лишний раз шевелить мозгами (что все равно бы не дало результата), смешарики заварили себе чаю. Чай был крепкий, ароматный, наполняющий истомой. Попивая этот чудесный и поистине мировой напиток, смешарики быстро забыли о всех проблемах, о всех несчастьях, о всех былых ссорах, обидах и даже войнах. Когда этот горячий нектар разливался внутри, они не чувствовали ничего, кроме безмятежия, неги и блаженства. Ласковый стук дождя за окном, потрескивание дров в камине, храп уснувшей Совуньи — все это довершало прекрасную атмосферу уюта и спокойствия, которая воцарилась в гостиной. И вот, спустя час эта атмосфера достигла своего апогея. Дружба, покой, всеобщее, нежное единение — все это расцвело, подобно дивной сакуре. Совунья продолжала мирно посапывать, заботливо укрытая пледом, Пин, всеми прощенный, играл с Нюшей и Ëжиком в домино, Копатыч, Крош и Бараш обсуждали тонкости рыбалки, а Карыч с Лосяшем целовались в углу, наивно думая, что их никто не видит. В гостиной царила идиллия. Из каждого уголка веяло теплом и уютом. Ночь, приглушенный свет камина, ласковый полумрак. Шепот дождя за окном. Смешарики были счастливы. Счастливы в своей идиллии. И вдруг идиллию нарушил ГОЛОС. Он ворвался в комнату — грозный, нечеловеческий, леденящий душу. — Дамы и господа! Прошу тишины! Все встрепенулись. Огляделись по сторонам, посмотрели друг на друга, на стены. Кто бы это мог говорить? А голос продолжал, громкий, отчетливый: — Вам предъявляются следующие обвинения: Градецкий Крош Аристархович, вы ответственны за смерть Бараша Овечкина, последовавшую 14 марта 1925 года. Колтунов Ëжик Архипович, вы обвиняетесь в малодушии, идолопоклонничестве, рукоблудии и прочих грехах против тела своего. Пыхова Нюша Ильинична, вы обвиняетесь в эгоизме, чревоугодии, безучастности и лени. Овечкин Бараш Федотович, вам вменяется в вину гордыня, вспыльчивость, графомания и порча бумаги. Брунько Василий Копатович, вы обвиняетесь в сквернословии, алкоголизме и непомерной тупости. Руберман Лосяш Абрамович, вы ответственны за смерть Гильфи, последовавшую 4 июня 1955 года, смерть еще 3.583.247 пингвинов, последовавшую несколькими часами ранее, а также вы обвиняетесь в мужеложестве, наркомании, взяточничестве и вынесении несправедливого приговора гражданину Брунько Василию Копатовичу. Гвоздепопов Кар Карович, вы ответственны за смерть Свейна, последовавшую 4 июня 1955 года, изнасилование гражданина Брунько Василия Копатовича, последовавшее 30 апреля 1925 года, избиение гражданки Совуньи Панталоновны, последовавшее 5 июня 1955 года, а также вы обвиняетесь во взяткодательстве, мужеложестве, супружеских изменах и попрании всех возможных моральных ценностей. Шмехер Пин Алоизович, нарекший себя Гвином Клавдием, вы ответственны за организацию фашизма, разжигание национальной розни, диктатуру, развязывание войны, убийства, смерти, мор, угнетение слабых, а также вы обвиняетесь в педофилии, жестокости, женонеистовстве, тщеславии, властолюбии, алчности, лжи и непростительном, чрезмерном моралфажестве. Антунина Совунья Панталоновна, вы обвиняетесь в том, что существуете. Обвиняемые, что вы можете сказать в свое оправдание? Голос умолк. На какой-то миг воцарилось гробовое молчание, потом раздался оглушительный звон. Копатыч уронил чашку. Все посмотрели на него, но тишину вновь разбил голос. Он звучал еще громче, намного громче: — Ничего не смоет ваши грехи! Теперь все поняли, откуда шел голос. В дальнем углу гостиной, на столике возле стены, стоял граммофон. — Вы не смогли мирно ужиться в долине, не сможете никогда. Вы продолжите предавать, убивать и насиловать друг друга. Поэтому я, Владыка Ада, великий и ужасный Бубакáр «Боб» Кваку́, от имени Господа насылаю на вас Кару Господню! На этот раз угрозы не были ложью. В окне что-то засияло белым. Все подскочили, рванули туда, распахнули створки. В небе появился белый шлейф. Вскоре он превратился в широкий, полупрозрачный, трапециевидный отпечаток. Все услышали оглушительный гул. Грохот. Земля задрожала. На горизонте взметнулся огненный гриб, волны пламени начали распространяться с неистовой скоростью. Они катились на замок бешеной, раскаленной громадой, до тех пор, пока не поглотили его. Смешарики погибли в огне. Да, те самые смешарики, разноцветная кожа которых стала угольной от жара, а грехи которых не смыло бы даже покаяние, готовились навсегда войти в новую жизнь, словно бы выбеленную и отмытую дочиста солнцем этого древнего мира.Конец.