Дикий взгляд

«Трёхтонка»¹ громыхала, проносясь по колеям и кочкам. В крытом брезентом кузове было жарко и душно, как в бане. – Ну и духотища! – обливаясь по́том и обмахиваясь пилоткой, воскликнул румяный ефрейтор Прошка. – Значит, солнце над нами ещё светит, – жизнерадостно заметил младший техник-лейтенант Вадик. – Да, Андрюха? Андрей улыбнулся и кивнул, да так резво, что фуражка слетела с головы куда-то на пол. – Не дорожишь совсем званием, я погляжу, – сурово произнёс Ефрем Олегович, полковник. – Форменную фуражку куда попало кидаешь! Андрей вновь улыбнулся, теперь уже виновато, поднял многострадальный убор и, отряхнув с него пыль, водрузил себе на голову. – Вы не переживайте так, товарищ полковник, – с нотками озорства начал он. – Что такое офицерская фуражка, если её и уронить нельзя?! Так, косынка! – Вот-вот, товарищ полковник! – поддакнул Вадик. – Разве ж фуражка советского офицера от одного падения развалится? Все внезапно оживились. – А пилотки наши тоже не лыком шиты! – Это точно! Ещё ни одна не износилась! Кузов ходил ходуном: кто-то продолжал кричать о прочных на зависть всему капиталистическому миру уборах, несколько особо смелых решили продемонстрировать их невероятное качество, и уже через пару минут повсюду летали пилотки и фуражки. А так как свободного места было чуть меньше, чем нисколько, прилетали они прямо в чьи-то носы и лбы. Одним из таких несчастных лбов оказался лоб полковника. – Прекратить беспорядки! – прогремел он натренированным полковничьим басом. Солдаты притихли. – Что вы тут устроили? Совсем как дети малые! Никакой дисциплины! Наши товарищи дошли до Берлина и поставили над Рейхстагом Знамя Победы, они рисковали быть убитыми поганой немецкой пулей! И всё ради того, чтобы сейчас вы кидались друг в друга шапками?! Андрей пристыжённо почесал затылок, не смея ничего говорить. Остальные тоже молчали, возможно, размышляя о подвиге товарищей Бе́реста, Егорова и Кантарии². Внезапно для самого себя он зевнул. В последний раз, насколько Андрей помнил, команда «Отбой!» звучала дня три назад. Хотя на войне он, бывало, не спал по четверо-пятеро суток, сейчас больше всего хотелось вздремнуть. Часа на два, не больше. Проснулся Андрей в холодном поту. Перед глазами, как наяву, всё ещё стояли фашисты с налитыми кровью глазами и звериными оскалами, они смеялись каким-то нечеловеческим смехом, размахивали «маузерами» и победно трясли оторванными головами его товарищей. Он зажмурился и опять открыл глаза – мир пришёл в норму. Снаружи, кажется, было темно «Трёхтонка» опять подпрыгнула на кочке и вдруг остановилась. – Что такое? – подскочил полковник. – Фёдор Юрьич, почему стоим? – Надо, товарищ полковник, – заглянув под брезент, сказал шофёр, – надо остановку сделать. Я ужо ни дороги, ни ямы не различаю. Тута вон деревня есть, попросимся, чать не откажут. Полковник что-то недовольно пробормотал себе под нос, но всё же вылез из кузова. – Выходим! – скомандовал он. В деревне их встретили радушно. Во всех домах, несмотря на поздний час, тут же начали суетливо доставать остатки еды. Тех, кто вовсе отказался от пищи, отпаивали молоком. Андрей помнил, что у них так принято. Он тоже поначалу отнекивался, шутил, что ел аж три дня назад и до сих пор сыт, однако когда его товарищи – в особенности, Вадик, – начали уплетать похлёбку с чёрным хлебом, да так, что за ушами затрещало, не выдержал. – Ладно, хозяйка, давай, что там у тебя! – смеясь, сдался Андрей. А хозяйка – Марфа Даниловна, – и рада была. – Ты ешь, ешь, солдатик, не стесняйся, – заворковала она. – Теперича-то голодать не будем. – Да уж надеемся, – сказал Вадик и брямкнул деревянным горшком о стол. – Спасибо вам, Марфа Данилна, за ужин. – Ой, мне-то и не тру... – начала хозяйка, как вдруг в соседней комнате послышался грохот. Она пробурчала себе что-то под нос и резво метнулась туда. За столом, меж тем, никого почти не осталось. Все, кроме Андрея да Прошки, уже доели и распределились по домам, чтобы переночевать. Вадик сидел здесь, для компании. Из комнаты, поправляя брюки, вальяжно вышел Ефрем Олегович, за ним, подобострастно улыбаясь, хозяйка. – Так, – упёршись кулаками в бока, гаркнул он, – расходитесь давайте. Марфа Даниловна, не знаете, где ещё свободно? – Как же – не знаю, знаю, конечно! У Горчаковых местечко найдётся, у Гнедичей... У меня вон тоже есть. Вадик подскочил. – Ладно, товарищ полковник, разрешите идти к Захарченко! Мне там уже постель обещали. – Иди, Иунин, – махнул тот рукой. – Которые тут поближе живут? Я к ним пойду. – Дак Гнедичи и живут, аккурат в соседнем доме, – кивнула Марфа Даниловна куда-то в сторону и вдруг посмотрела на Андрея. – А ты что какой сонный уже? Давай-ка у меня оставайся. Андрей и сам не заметил, как почти уснул, поэтому лишь согласно моргнул. Комнатушка была полутёмной. У керосиновой лампы на столике билась свора мошек. Около стены стояла застеленная кружевом кровать – небольшая, но Андрею не привыкать. – Сейчас-сейчас, погоди, – хозяйка быстро и аккуратно сдёрнула кружево, взбила подушку и расправила одеяло. – Ты уж извини, солдатик, за тесноту. Чем богаты, как говорится... – За крышу над головой уже спасибо, Марфа Данилна, – сонно, но весело проговорил Андрей и подошёл к кровати. – Устал за день, чать? Он было хотел возразить, мол, солдаты Советской армии не знают у́стали, но вместо этого громко и широко зевнул. – Устал, конечно же, – Марфа Даниловна сочувствующе покачала головой. – Ну ты ложись, ложись, я сейчас тут... Только не засыпай пока. – Есть не засыпать! – по привычке ответил Андрей, а сам удивился. «Что же она такого придумала-то?» – размышлял он, согнув ноги в коленях и сложив руки за головой. Трещины на побеленном потолке складывались в причудливые картины, становясь то лицами, то животными, а то и вовсе какими-то сказочными существами. Сказки... Трещины превратились в мамино лицо, ветер на улице – в её голос. – ...Потом опять сидит на ветке и опять ждёт, высматривает, – книга зашуршала страницами. – Увидал поблизости Дубоноса и стал жаловаться ему на своё горькое житьё. Пуховое одеяло натянуто до подбородка – зимы холодные. Мамина сгорбленная фигура словно ореолом окружена светом керосиновой лампы, стоящей на столе позади. Скрипело перо – брат готовился к сессии в институте. В углу комнаты зашумели пружины – папа повернулся во сне. Звуки становились всё дальше, силуэты – всё расплывчатее. Лицо обратно стало трещинами на побелке, шорох страниц – ветром, скрип пера – скрипом половиц. Наваждение ушло, и вместе с ним ушло то тёплое, светлое чувство, что преследовало его с самого детства, с самой первой сказки, рассказанной нежным маминым голосом. Половицы у двери заскрипели сильнее. – Я на минутку отошла, а ты спишь ужо! – прозвучало под ухом. Андрей резко повернул голову. – Да не сплю я, так, просто... Задумался. – И о чём же? – в голосе Марфы Даниловны слышалось любопытство. – О чём, о чём... Всё о том же: о доме, о своих. – Скучаешь, небось? – хозяйка поправила длинную юбку, всю в оборках, и ласково потрепала Андрея по волосам. Он напрягся и осторожно, чтобы не обидеть Марфу Даниловну, убрал голову. Хозяйка слегка насупилась и вышла за дверь. «Обидел всё-таки», – пристыжённо подумал Андрей. Тяжёлые и медленные шаги удалялись куда-то в другой конец дома. Он посмотрел на керосинку – половина мошек лежала дохлая на столе возле неё, другая продолжала упрямо биться в горячее стекло. «Глупые, – сонно подумал Андрей, – бьются, бьются и не понимают, что помрут» Огонёк потихоньку слабел, контуры столика растворялись в полутьме ночи. За окном пели сверчки, им вторили бьющиеся в лампу мошки, и вместе они создавали чудесную колыбельную, колыбельную спокойного мира. Скрипнула половица. Андрей вскочил с кровати и по привычке попытался нашарить пистолет. Глаза привыкли к темноте, и он заметался взглядом в поисках врага. Прямо перед ним замерло что-то тощее и бледное, с одичавшим взглядом. «Никак, смерть моя пришла!» – испуганно подумал Андрей, сжав руки в кулаки. Смерть сделала шаг к нему, покачнулась и оказалась вдруг девушкой, худой, в грязной белой сорочке. «Что же это я, в самом деле, испугался?» – отчитал он сам себя, а вслух спросил: – Ты чего ходишь? Ночь на дворе, спать надо. Она подняла голову. В мутных диких глазах не было ни капли понимания. – Эй! – Андрей позвал её чуть громче, и девушка, будто проснувшись, встала прямо, убрала волосы назад и, всё так же молча, начала снимать сорочку. – Эй, ты что?! Перестань, ну! Андрей было подскочил, чтобы её остановить, но девушка быстро откинула грязную тряпку в угол. – Твою ж..! Он в шоке так и остался сидеть на краю кровати. Девушка была не просто худой – она напоминала скелет, обтянутый плохонькой кожей с синяками, кровоподтёками и царапинами. Повреждения были везде: на руках-палочках и ногах, на впавшем животе и плоской груди, может, и на плечах, закрытых редкими белёсыми волосами, и на спине. Она стояла, чуть не падая, и Андрей вдруг вспомнил, на кого она похожа больше всего, и его сердце сжалось, стоило ему вспомнить пропитанные смертью коридоры концлагерей и спасённых оттуда ходячих трупов. Девушка дрожала. Андрей, придя в себя, кинулся в угол, расправил сорочку и отдал ей. – Надевай, вон как замёрзла. Она вытаращилась на него впавшими глазами без ресниц, будто не веря, и схватилась за одежду. – Danke, – произнесла она одними губами, быстро одевшись. «Так она немка», – понял Андрей. К счастью, немецкий в школе он изучал. – Как тебя зовут? – спросил он по-немецки. – Гретхен, – не переставая дрожать ответила она. – Ты замёрзла? Садись, вон, одеялом укройся. Гретхен послушно укуталась в одеяло. – Что ты здесь делаешь? – Я не знаю. Мы должны были ехать в Швецию, но я оказалась здесь. – Это как? – непонятливо нахмурился Андрей. Гретхен дёрнула плечом. – Я потерялась на станции и попала в какой-то вагон. Моей семьи там не было. Поезд ехал долго. Я пыталась с кем-то заговорить, но меня никто не понимал, и я никого не понимала. На конечной меня взяла к себе какая-то молодая женщина. – Марфа? – удивлённо спросил Андрей. Хозяйка дома вовсе не выглядела молодой. – Нет. Её звали... – она закрыла глаза, видимо, вспоминая, – кажется, Мила. Она жила не здесь. Её голос звучал монотонно и равнодушно, будто говорил не живой человек, а машина. Единственное, что выдавало в ней человека – дикий взгляд мутных, словно старческих, глаз. – Потом пришли военные. Они убили её, а я смогла сбежать сюда. – Это было давно? – Кажется... Кажется, в тысяча девятьсот сорок первом. «Начало войны, – Андрей покачал головой. – Стуканули на девушку и всё, пиши пропало!» – Ты знаешь, какой сейчас год? Гретхен закрыла глаза, опустила голову и начала загибать пальцы. – Я не знаю, – она сдалась. – Сейчас сорок пятый. Она широко открыла глаза. – Значит, мне уже семнадцать... Андрей подавился воздухом. Она выглядела лет на десять-пятнадцать старше. – Как ты оказалась у Марфы? – Я пришла в деревню и постучалась к ней в дом. Она впустила меня и накормила. Она что-то говорила по-русски, я не понимала. Потом она отвела меня в спальню. Я легла на кровать. Через несколько минут пришёл какой-то мужчина и начал раздеваться. Андрей резко повернулся к ней – её лицо было абсолютно спокойным и неподвижным, как гипсовая маска. – Извини, но... сколько тебе тогда было? – Тринадцать. По позвоночнику прошёл холодок. «Да что здесь творится-то?!» – Я начала кричать. Пришла Марфа и стала тыкать меня лицом в тарелку, из которой я ела. Кажется, это... было платой за еду. – Вот же животные! – разгорячённо воскликнул Андрей и тут же посмотрел на дверь: не разбудил ли кого? – И все эти годы тебя заставляли всё это делать? – спросил он уже потише. Гретхен кивнула. – Сначала было плохо, потом я привыкла. И тут Андрей кое-что вспомнил. И это "кое-что" заставило его внутренне сжаться. – А к тебе вечером... Сегодня кто-то... Был у тебя? Слова давались трудно – страшно было услышать ответ. – Да. Заходил какой-то военный человек. Кровь будто застыла на секунду. – Ефрем Олегович... – сжав собственные волосы в кулаке, ошеломлённо пробормотал он. Гретхен придвинулась чуть ближе. – Ты его знаешь? Андрей повернулся к ней. Закутанная в одеяло, с кажущейся слишком большой округлой головой, она напоминала тощего курёнка. Ребёнок с глазами дикого зверя, слишком рано постаревший. «Ей бы в школу ещё ходить да с подружками гулять» Он медлил с ответом. Не хотелось признавать даже самому себе, что то животное, воспользовавшееся слабостью беззащитной девчушки, и Ефрем Олегович, который стал ему и товарищем, и отцом, и другом – это один человек. Гретхен не торопила – видимо, одно только присутствие человека, желающего ей добра, успокаивало и радовало её. Но молчать вечно было нельзя. Андрей отвернулся к противоположной стене. – Знаю. Это полковник наш. Сказал – и будто самого́ ледяной водой облили. «Полковник наш...» – эхом отдавалось в черепной коробке. – Ты странно выглядишь, – прошелестел тоненький голосок. – Этот человек тебе важен? – Он для меня... для нас всех... и отец, и мать, и брат, и друг. Был для всех. А теперь не товарищ он мне, – бойко и твёрдо произнёс Андрей, и червячок сомнения, поселившийся в его сердце, тотчас исчез, будто и не было его. – Знаешь, Гретхен, что я тебе скажу? Я тебя тут не оставлю. Она ещё сильнее укуталась в одеяло и покачала головой. – Куда ты меня заберёшь? Я ведь немка, все меня врагом считают, – тихо, чуть не плача, сказала девчушка. – И полковник ваш тоже. Андрей задумался. «Сейчас её в машине не повезёшь – заметят. Тут её тоже не оставить – жалко. Что же делать?» Думал, думал и придумал. – Иди пока собери свои вещи, какие есть, пойдём во-о-он к тому дому, – он указал на дом, где, как он помнил, остался Вадик. – У меня там друг ночует. Он-то что-нибудь да сообразит. Гретхен покорно встала, аккуратно, как могла, положила одеяло и вдруг остановилась. – А он нас не сдаст? – Не бойся, он свой. Мы с ним и огонь, и воду, и медные трубы... В друге Андрей не сомневался. Сколько раз они друг друга выручали – пальцев на всех руках и ногах не хватит сосчитать! И вряд ли он посчитает немецкую девчонку, попавшую сюда по ошибке, врагом. Ночь была по-летнему душной и громкой. Стрекотали сверчки в высокой траве, где-то над ухом пищали комары, в темноте топали и фыркали ежи. Андрею это всё было на руку – меньше шансов, что их услышат и поймают. Чем ближе они подходили к озерцу, тем прохладнее становился воздух и шумнее – природа. – Так сколько ей лет, говоришь? – спросил Вадик. – Семнадцать. По крайней мере, она так сказала. Вадик сочувственно покачал головой. – Бедная девочка. – И я о том же! Вот и хочу её из этого кошмара вытащить. – Куда мы идём? – спросила Гретхен по-немецки. – К озеру. Нас там не поймают, можно будет спокойно обдумать план, – ответил Андрей. От камня, возле которого они сели, веяло холодом. – Итак, – уже громче, не боясь, что из услышат, начал Андрей, – Вадик, у тебя есть идеи? Друг задумчиво поскрёб шею ногтём и указал куда-то за лес. – Вон там, говорят, есть что-то вроде постоялого двора. Может, попробуем её туда подселить? Хотя бы временно. – Ага, – кивнул Андрей. – Звучит как план. У тебя деньги есть? Вадик хохотнул. – Откуда? Разве что копейка где затерялась. – Пробле-ема. Они замолчали и начали снова думать. Наконец, Андрей встал и ударил ладонями друг о друга. – Эх, ладно! Попросим их пока так её приютить. Потом, когда приеду, деньги заплачу. Вадик скептически хмыкнул. – Думаешь, они согласятся? – А куда деваться-то? Другого выхода у нас всё равно нет. – Ну, – друг тоже начал подниматься, – попробовать стоит. Давай, буди свою подругу. Андрей подошёл к Гретхен и присел на корточки. – Пошли, мы кое-что придумали. Она не ответила. Он слегка потряс её за плечо – ответа снова не было. – Да она спит! – понял Вадик. – Придётся нести. Андрей встал. – Ну-ка, подсади её мне на спину, – сказал он, поворачиваясь спиной. – Сколько там, говоришь, идти? – Километров семь где-то, – ответил Вадик, поднимая узелок с вещами Гретхен. Больше всего Андрей боялся, что пресловутого постоялого двора за лесом не окажется. Или он будет закрыт. Или их выгонят, когда узнают всю историю. Но, едва выйдя из леса, он заметил недалеко двухэтажный дом с горящим над дверью фонарём. – Это оно? – спросил он, кивая в сторону дома. – Так точно. Дверь была открыта. Андрей осторожно, чтобы не ранить Гретхен, зашёл внутрь – над головами зазвенел колокольчик. За стойкой сбоку появился мужчина лет шестидесяти. – Добрый вечер, – дежурно-вежливо поздоровался он. – Чем могу помочь? – Да у нас тут... беда, – Андрей указал на Гретхен у него за спиной. – Понимаете, её бы на месяцок, ну, или хотя бы на пару неделек сюда куда-нибудь. Хозяин кивнул. – Так в чём же беда? – У нас денег нет, – самым печальным голосом, какой только можно сделать, сказал Вадик. – И ещё... Гретхен зашевелилась, подняла голову. – Где мы? – сонно спросила она. Мужчина внимательно посмотрел на неё. – Вы на постоялом дворе Херра³ Метальникова, милая Фройляйн⁴, – на корявом немецком ответил он и продолжил уже на русском, – впрочем, я не очень говорю на немецком. Погодите минутку. Метальников скрылся за дверцей позади стойки. Ровно через минуту (если настенные часы не врали) он вернулся со светловолосым мужчиной. – Это мой зять, Нильс Грунебаум, – представил его хозяин. – Кажется, нашей гостье лучше пообщаться с ним. Гретхен поёрзала, явно показывая, что хочет слезть. Андрей осторожно присел, чтобы она могла встать на пол. Нильс со скучающим выражением лица опёрся о стойку, сонно уставившись на девушку. Та подошла ближе и заговорила вдруг быстрым, шелестящим шёпотом. Квадратная челюсть Нильса то задумчиво шевелилась, то вдруг замирала. Андрей потянулся, разминая затёкшие плечи, и огляделся. Справа от них вразнобой толпились столы с незадвинутыми стульями; у самой стены стояло пианино (он сильно сомневался, что на нём ещё можно играть). Впереди, напротив входа, была деревянная лестница, достаточно широкая, чтобы по ней за раз прошло три человека. «Да-а, – думал Андрей, – здесь коммунизмом даже не пахнет. Сплошной капитализм!» – Как думаешь, – вдруг начал шёпотом Вадик, – её тут точно не найдут? – Тут точно нет. Вряд ли сюда вообще когда-либо ступала нога советского человека, и вряд ли она сюда ступит. – Точно. Это странно – двор этот не так и далеко от деревни, а уж там-то наших полно. Вдруг раздался голос Нильса. – Мы договорились, – он говорил почти без акцента, разве что согласные звучали более жёстко. – Через месяц вы, – он указал длинным узловатым пальцем на них, – принесёте сумму. – Двенадцать рублей, если точнее, – встрял Метальников. – Хотя обычно за месяц проживания мы берём пятнадцать, но учитывая вашу... м-м-м, щекотливую ситуацию и то, что вы военные, мы снизили цену – сорок копеек в день, а не пятьдесят. Андрей и Вадик переглянулись. – И на том спасибо, – произнёс Андрей, пожимая хозяину руку. – А ты не бойся, – сказал он по-немецки, повернувшись к Гретхен. – Мы тебя заберём. Попозже. А сейчас нам нужно идти. – Спасибо вам, – она чуть склонила голову. – Вы спасли меня из того кошмара, и я буду благодарна вам до конца жизни. _____________________________________________ [1] «Трёхтонка» – ЗИС-5 [2] Алексей Берест, Михаил Егоров, Мелитон Кантария – красноармейцы, первыми водрузившие штурмовой флаг над Рейхстагом. [3] Herr – Господин (нем.) [4] Fräulein – Молодая леди (нем.)