Der Nanny

Сынмин просыпается, когда тело чувствует резкую смену температуры. Он, даже не глядя на свои руки, может сказать, что те покрываются противной мурашкой. А ему слишком лень двигаться; но тот, у кого одеяло в руках — контролирует пробуждение. Сынмину приходится начать лениво двигать конечностями, чтобы отвоевать кусок тёплой ткани. В нём он сейчас так нуждается, потому что похмелье бьёт не только по пустой голове, но и скручивает органы. А лишние телодвижения ухудшают ситуацию. Чувство тошноты заставляет Сынмина резко встать, о чём он, конечно, жалеет. Ведь в этот момент весь мир трещит перед глазами и раздваивается. Это он понимает, чётко осознавая, что в его комнате просто не может быть два Ли Минхо. Голос надзирателя звучит несколько обеспокоено. Он упорно повторяет имя Сынмина, продолжая толкать к лицу провинившегося подобие кувшина. О его природе даже не хочется знать. — Убери это, — рука отталкивает сосуд. — Я не буду убирать рвоту. В голосе Минхо слышится не только раздражение, но и ещё что-то, похожее на беспокойство. Об этом Сынмин подумает позже на досуге. Сейчас его больше беспокоит горечь во рту; одновременное ощущение жара и холода конечностями; и воспоминания о прошлой ночи. Он не помнит детали вечеринки, но паническая атака бьёт в момент осознания. Он облажался. Ему срочно нужно поговорить с Джисоном. Им просто необходимо обсудить ночное недоразумение, которое Джисон искренне считает предательством. Сынмин не может потерять и его. Ведь Хани — тот, кто всегда рядом и не отворачивается, когда другие — уходят. Сынмин мычит. Он помнит вспышками яркие моменты, но не более. И ещё перед глазами у парня очертания человека рядом, ванная комната и кружка с чаем. Вкус фантомного лимона кислит на языке. — Если не собираешься показывать свой внутренний мир, — Минхо улыбается с особым садизмом, — пора собираться в школу. — Это противозаконно. — Отправлять в школу после несанкционированной вечеринки? — пальцы стучат по экрану телефона, открывая галерею. — Я снял много видео. — Доносчик. — Это я ещё не придумал тебе наказание за таблетки. — Какие таблетки? — Сынмин кажется сейчас бледнее, чем пять минут назад, когда пытался удержать в себе весь свой внутренний мир. — Ты вчера мешал алкоголь с тем, что Хёнджин спустил в унитаз. Сынмин не помнит про таблетки абсолютно ничего. Но он слышит знакомое имя и вспоминает очертания рядом с собой, и теперь человек обретает лицо. Хёнджин принёс ему чай, сидел с ним в ванной и даже придерживал волосы, когда Сынмин, как говорит Минхо, показывал свой внутренний мир. Отвратительный и стухший; и это не только из-за алкоголя, вступившего в реакцию с вредной жирной едой и таблетками. Иногда Сынмину кажется, что он правда гниёт изнутри. Хоть его земная жизнь и продолжается, он — оболочка. Настоящий Ким Сынмин исчез. Он растворён в котле с кислотой и болью, что шрамами вырезана на коже. И каждую ночь ему приходится чувствовать, как его варят живьём. А когда отец смотрит сонным взглядом утром поверх лохматой цветастой головы и спрашивает будничным тоном о прошедшей ночи, Сынмин кривит губы в улыбке. Так, слово отец полностью исчезает из лексикона подростка, — его заменяют равнодушным Крис. Голос Минхо звучит как через плотные слои воды. Сынмин часто моргает, пытаясь избавиться от тяжести на веках. Внезапно его взгляд падает на настольные электронные часы. Озарение острой улыбкой колет щёки парня. — Я проспал, Надзиратель-ним. — Поправочка, — одеяло падает на кровать. — Я позволил тебе пропустить школу. — Ты такой добрый. — А ещё красивый, умный и... — Скромный? Минхо кивает на автомате, но когда его мозг переваривает услышанное, он бросает дротиком ледяной взгляд в сторону изголовья кровати. Сынмин лишь нос выше приподнимает, всем своим видом показывая, что такие фокусы — это не его уровень. Но когда на него падают с боевым кличем, придавливая плотно к кровати, — он визжит от страха и боли. Этот крик музыкой ласкает уши танцора, умевшего падать безопасно. Только для себя. Конечности путаются в одеяле, руках утреннего гостя и панике, душащей лёгкие. Сынмин натурально задыхается. Он пытается стабилизировать дыхание, но длинное одеяло и тьма, окутавшие жадными объятиями, — не отпускают. Минхо слышит хрипы под собой. И кашель, который не кажется естественным. Тогда он быстро встаёт, отдёргивает ткань в сторону и видит очевидный приступ. Он видел такое однажды, когда родители Хёнджина попали в аварию, и, по ошибке, парню сообщили об их смерти. — Ингалятор, — над головой Минхо загорается невидимая лампочка. — Где он? Сквозь хрипы танцору удаётся услышать слово «Рюкзак». Там он и находит флакон мятного цвета, который быстро подносит ко рту подопечного. Тот плотно обхватывает мундштук ингалятора губами, нажимает на дно флакона и делает глубокий вдох. Приступ отступает. Минхо потряхивает от такого приключения. Он правда испугался хрипов и одышки, ударившей по ушам. В следующий раз он будет думать, прежде чем делать что-то подобное. — Выглядишь как обоссанный котёнок, — Сынмин смазано ухмыляется. — Я бы тебя треснул. — Но? — Но Хёнджинни откажется помогать закапывать тело. Сынмин негромко хмыкает. С Хёнджином они вчера сблизились, поэтому в него есть вера. Вероятно, танцор с хрупким станом, откажется быть причастным к такому жестокому преступлению. — Он классный. — Хённи? Минхо ложится на спину. Сынмин хочет возмутиться, потому что надзиратель в домашней одежде лежит на постельном белье, но после вчерашнего простыни нужно однозначно освежить. Поэтому претензия замалчивается. — Ага, твой парень. — Это он тебе сказал? — Минхо спрашивает резко, приподнимаясь на локтях. — Нет. Но, похоже, вы близки. Губы старшего изгибаются в ироничной улыбке. Иногда они с Хёнджином очень близки; в горизонтальном смысле, целовальном и расслабляющем в пенной ванне после тяжёлой смены. Вместе с разрывом они становятся будто ещё ближе. И это пугает Минхо, который всё ещё кожей чувствует привязанность к выжженному белому хвостику и маленькой аккуратной родинке под глазом. Но, несмотря на теплящуюся в груди нежность, — чувств нет. Поцелуи не кружат голову, руки не цепляются за край обрыва; и бабочки в животе уже мертвы, едва трепещут крыльями. Минхо подкладывает левую руку под голову. — Я забочусь о нём. Мы важны друг другу, но уже не так, как раньше. Сынмину интересно всё, что Минхо расскажет о Хёнджине. Он уже слышал о чувствах того, кто помог ему ночью. Теперь ему интересно прикоснуться к мыслям старшего. — Ты думаешь, что больше не любишь его? — вопрос срывается с губ так быстро, что Сынмин сам не понимает, что именно спрашивает. — У нас что, вечер откровений? — Было бы классно. — Было бы классно, — Минхо повторяет интонацию, — если бы кто-то не разнёс квартиру вчера. Мы полночи отмывали её. И на потолке в гостиной всё ещё жирные пятна. Что вы туда кидали? Сынмин прячет румянец за отросшей чёлкой. Вечеринка с самого начала не казалась ему хорошей идеей. А теперь ему кругом стыдно: перед тремя людьми, как минимум. Это ощущение стыда обжигает. — Кажется, это был бекон. — Придурки. — И мы выпили алкоголь Криса. Минхо лишь хмыкает, услышав тихое предупреждение. Часть бутылок уже стоит на своём месте, а за другую — Минхо возьмёт ответственность, потому что отношения Криса и Сынмина не должны стать хуже. Немного, но он погружен в чужую семейную драму. И Феликс очень переживает за близкого друга и любимого племянника. — Скажи мне что-то, что я не знаю. — Хёнджин любит тебя. Сынмин сразу же жалеет, что говорит мысль вслух. Почему-то ему кажется, что Минхо не знает. Он думает, что старшему нужно услышать это, потому что Хёнджин кажется классным парнем, который не заслуживает такой пытки. — Думаешь, что я не знаю о его чувствах? — Но почему тогда не сказать? Минхо чешет бровь ногтем. То, что сейчас озвучивает подросток с похмельем — это простые истины, которые понимает и сам Минхо. Между ними не такая уж и большая разница, поэтому, вероятно, оба видят ситуацию одинаково. И ему правда жаль, что он делает важному человеку больно, но он по-своему пытается уберечь его. — Он тоже знает. Мы взрослые, Сынминни. И много говорили об этом. В комнате повисает неловкая тишина. Старший думает о ранах и пластырях на них, Сынмин — молча изнывает от любопытства и страха. Хочется знать больше, но он и так ходит по тонкому льду, который вот-вот издаст хруст и большими кусками треснет по всей поверхности. — Крис звонил вчера? — Ага, сказал, что ты спишь. А он сказал, что задержится. Сынмин закатывает глаза. Этот человек, определяемый как биологический отец, всегда опаздывает и пропускает. О чём Сынмин говорит вслух. — Я так и думал. Он всегда пропускает все важные дни, — голос становится тише, — и даже тот день, когда ушла мама... Он не был рядом. Минхо осторожно касается Сынмина. Пальцы пробегают по тонким запястьям. Движения хаотичные, ласковые, — едва касаются кожи. Старший поддаётся порыву, о котором будет жалеть позже. Но сейчас, когда солнце окрашивает небо оранжевым и красным оттенками, а комната озаряется мягким светом, Минхо едва дышит. Он давно не чувствовал комфорт, находясь с кем-то рядом, просто лёжа в одной кровати. — У тебя красивая улыбка, кстати. — Ненавижу брекеты. Сынмин прикрывает губы ладонью, пока отводит взгляд от руки, что продолжает разогревать небольшой участок кожи. Это ощущается очень неловко. — Почему? Девчонки стыдят? — беззлобный смешок рассыпается хрусталём в воздухе. — Мне не нравятся девчонки, — Сынмин понимает, что это звучит странно, поэтому сразу же объясняется. — Но она, вроде, прикольная. — Как её зовут? Сынмина придавливает к кровати. Рука Минхо продолжает невесомо касаться его, а ощущается это как самый тяжёлый груз, который перевозят контейнерами через моря. — Рюджин. — Красивое имя, — улыбка касается выразительных губ. — Надеюсь, что она ответит взаимностью. Сынмин заходится в кашле. Обычно он ни с кем не делится не то что личной жизнью, но и тем, как проходит его день. Но по какой-то причине с этим человеком хочется говорить. И когда надзиратель встречает у школы после уроков с ежедневным вопросом «Как прошёл день?», Сынмин закатывает глаза и говорит о том, как ненавидит старшую школу и саму идею поступления в университет. — Пора вставать? — Минхо взглядом провожает скрывающееся в конце дня солнце. — Тебе еще потолок отмывать и домашку делать. — А может, я и завтра пропущу? Сынмин кашляет в кулак, что выглядит так неестественно и наигранно. В театральной труппе ему точно не играть. А попытка в хитрость веселит Минхо, что заходится в смехе. — Нет, — первым с кровати встаёт Минхо, — больше никаких пропусков. Тем более секретарь Со вернулся из отпуска. Теперь он будет отвозить тебя в школу и встречать после занятий. Сынмин чувствует лёгкое разочарование, когда слышит о возвращении секретаря Криса. Эта новость иглами колет сердце. Почему ему так грустно?