Secretos tribales

У предводителей и глашатаев нет времени на отношения. Их лапы тонут в вечно рутинных заботах племени, как мягкие лапы целителей в глубоких зарослях пижмы и бурачника. Земли пестрятся зеленью и опасностью, ветром и страхом. И это намного важнее. Предводители пахнут головокружительной расчётливостью, холодной непрогибаемостью и огнём, прожигающим всё под стоящими лапами. Каждый день – истошно близкая неизбежная опасность. Каждый день – кровь, остывающая на лапах липкими противными клоками. Каждый день - сухая подкожная тяга, уносящая вниз и вниз весь воздух. И глубокое осознание того, что завтра будет также. Ежевичной Звезде уже осточертел этот безумный вихрь не спокойствия, безжалостной расчётливости и ледяного равнодушия. Племя важнее, племя - это всё. Морозные лозы кустов, словно идеально ровные плети из льда, присасываются к зыбким лапам, когда новый утренний патруль сонно и бренно выходят из пропитанного солнцем лагеря. Воины зевают, понуро переставляя лапы по траве; оруженосцы качаются из стороны в сторону, напрягая гибкие и упругие кошачьи бёдра. Каждый день – новая неизбежная животрепещущая опасность. Каждый день – новая неопознанная смертельная болезнь. Каждый день – всё явное осознание того, что не всё в твоих лапах. Быть предводителем сложно. Быть глашатаем ещё сложнее. У Белки уже отваливаются лапы от вечной перезагрузки: жизнь в племени одна полнейшая суматоха и нестабильность. Войны вертятся, бьются, пахнут страхом и кровью, съедают всю добычу первыми и отступают от границы всего-то на пару мелких мышиных хвостов. С котятами сложнее: они прячутся в ветвистых зарослях кустарника, пугают до смерти своих матерей, вьются жаворонками вокруг лап закостеневших старейшин и разрушают детские под стать громадным когтистым барсукам. Но котята на то и котят – они будущие войны, а каждый воин имеет право на ошибку. Глашатаи не имеют. Они на то и глашатаи, чтобы не ошибаться. Предводители с яростным воем и рыком подаются вперёд, без малейшего колебания и тени страха. Мчатся, сломя голову, навстречу бою, и ветер облизывает их шерсть, предшествуя скорой неизбежной битве. У них ещё девять попыток ошибиться. У глашатаев только одна. Поэтому они не мчатся наперекор громкой битве, не лезут на рожон, когда этого можно избежать; пахнут спокойствием, охотами и самую малость теплом, которое способно усмирить даже самого вредного и неусидчивого война. Задача предводителя – решать конфликты между племенами. Задача глашатая – устранять конфликты внутри. До потемнения сознания и боли в лапах. Но ночью всё меняется. Ежевичная Звезда перекатывается на другой бок и скребёт твёрдый камень под когтем. Снаружи тихо. Луна ночью светит в полную силу, жемчуг звёзд раскрошился по беспокойной синеве, спутанной миллиардами мёртвых душ. И это тревожит. Тревожит это беспокойство в звёздах. Беспокойство в муторе вод. Беспокойство внутри глаз… Лагерь изо дня в день кишит беспокойством, и Ежевичная Звезда даёт сто полёвок на то, что страх уже так въелся в его шерсть, что становится неотъемлемой его частью. - Ежевичная Звезда?.. - голос течёт снаружи пещеры, вливается в её недры и совсем слегка в колотящееся сердце. Ещё не видя её, он знает что это она. Белка ступает мягко и кротко, тихо, чуть ссутулившись, но даже в этом её размеренном рьяном ритме шага чувствуется тот самый необузданный порыв, который ещё к нерасторопному котёнку прилип и стал её огнедышащей натурой. Мех весь всклочен, испещрён сухой травой и паутинками из веток, и в этом полумраке камней она выглядит как маленький животрепещущий пожар. Белка подходит близко, склоняет голову слегка, и от неё разит недавно съеденным кроликом, малость топью, деревом, пустырём и… Мимозами. Перламутр тумана стелиться вокруг них в полоске лунного света. Ежевичная Звезда помнит. Ежевичная Звезда никогда ничего не забывает. Ещё войном он помнит, как в пещере целителей нашёл этот сладковато пряный запах, и помнит, как Пепелица - вся такая мудрая и тихая, расскажет ему, как эта трава дурманит пациентов: кружит голову до помутнения, топит и сплетает их мысли в один липкий дёгтевый ком, не давая вылезти наружу. Помнит, как обнаружил такой же пьянящий запах у Песчаной бури в детской, а точнее у маленького комка рыжей шерсти –темней, чем у Огнезвёзда – и навсегда померкнет в этом будоражащем мире безумного кошачьего взгляда. У Белки в глазах – сон, лапы подкашиваются, корчатся от боли в мышцах. Она стоит над ним, мешая хвостом пыль, и волнующее море теней обрушивается на камни беззвучным плеском жидкого полумрака. У Белки, что не глаза – густые дебри бархатящейся травы. Она нагибается низко, опалив ухо Ежевичной Звезды горячим дыханием, и лизнула щёку, оставляя стынущий мокрый след. Ежевичная Звезда дрогнул; сон, витающий где-то рядом, растворился, превращаясь в бодрое, почти нежно безумное напряжение. У Белки в глазах – сон, у Ежевичной Звезды – желание. Он тянется к ней, дабы вернуть этот родной жест, и воспоминания о том бесконечном до дурноты путешествии к месту-где-тонет-солнце снова оживляются в его памяти. Он не знал что там, почему вокруг так пахло неизвестностью, а далёкий горизонт, казалось, всё насмехался над ним. Но зато всегда был он и она, солнце, бесконечные тропы, овеянные ветром, опасность с вечно большим риском смерти и вечное желанием наконец остановится, пригреться, растаять в уютном клубке рыже-бурой шерсти, пока звёзды вздымались по синеющему бурлящемуся от дождя небосводу ввысь. - Не трогай меня! – шипит Белка, полыхая своей огненной шерстью, и Ежевичная Звезда бы уже наверно успел обидеться, если бы случайно не заметил озорные искры хитрости переливающиеся в глубинах остро-зелёных глаз. Плутовка. Белка проходит мимо, создавая ветер, ложится сзади, сделав фальшивый вид обманчиво-спящей, и Ежевичная Звезда закрывает глаза, подмяв лапы, подыгрывает ей и её игре. Он не знает сколько проходит времени и сколько времени у них ещё осталось, но, когда когтистая лапа так яро и быстро скребёт его спину, ему уже относительно всё равно. Белка запрыгивает на него, пересчитывая все косточки, точно распылившаяся Рыжинка в счастливые луны, проведённые в детской. Дерёт лапами со слегка выпущенными когтями шерстистые бока, но это не больно, нет... Приятно, щекотно, и Ежевичная мурлычет, мурлычет, задыхается. Вход в пещеру плывёт перед глазами. Пытается сбросить карательницу со спины, но Белка так сильно прилипла к его коричневым полосатым бокам, что становится его неотъемлемой частью, откладывая тревожное беспокойство, преследующее всех предводителей. И весело до головокружения, и хорошо до одури. Белка шепчет Ежевичной Звезде сдаться, пока огромные вихри его шерсти не набухают и не становятся похожими на хаотичные дикобразные иглы. Ежевика скидывает её, знает, что не сильно, путается в разгорячённый рыжий мех и щекочет шею носом. Знает, что слабое место. Знает, что соскучился. У Белки в глаза - смех, у Ежевичной Звезды - тоже. Ведь за оболочкой напыщенности, глашатайских замашек и мертвенной загруженности скрывается всё та же она. Белка – рыжий мех и задиристый нос, Белка – дерзкий взгляд и характер, явно доставшейся от Песчаной Бури, когда ту нарекали Горчицей. Белка - гремучая смесь огня и ветра, ярости и смеха, а ещё любви: бесконечных её потоков, которыми плескались зелёные лужи обращённых к Ежевичной Звезде глаз. Такой была она, такой и осталась. Таким же лихорадочным мурчанием заливается, дрожа всем телом и мыслями, а звёзды всё также вздымаются ввысь, как и в те злосчастные, овеянные дымкой, времена. Лагерь кутает ветер и скрипит ветками, где коты тихо сопят и вылизывают друг другу уши. – Звёздное племя! Они хуже котят, – ворчит Крутобок, серея на фоне цветущей ежевики. – Да ладно, – усмехается в усы Песчаная Буря и смотрит горько-прегорько. – Мы же такими же были. –Вы с Огнезвёздом точно. Вечно из-за вас лагерь стоял на ушах, — ворчит Крутобок, раздражённо двигая головой; Песчаная Буря пихает его, предаваясь воспоминаниям, и лакомится кусочком полёвки, запутавшейся в листьях. – Старые мы уже с тобой, – тихо шепчет Крутобок, и на мордочке выступают все седые шерстинки, похожие на маленькие сосульки. – Прожили свой век бок о бок с Огнезвёздом, а сейчас доживаем остатки, вспоминая и рассказывая истории, которые нынешнему поколению даже не снились. А они пусть живут, пусть резвятся... – Да благословит их Звёздное Племя! – заканчивает Песчаная Буря, вздымая свою молитву до холодных небес. Крутобок посматривает на храпящую рядом Милли, а где-то в далеко, за горизонтом, сидит светло-рыжий кот, чья шерсть ярким огнём полыхает на ветре, и глаза видят всю территорию Грозового племени, прожигая насквозь. Белка уже успокаивалась, но лапы всё ещё кололо, а мурчание вибрировало бабочками между горла. Пять лисих хвостов камня и ночь являлись единственными источниками их любви. А днём снова сражения, болезни, снова решения, от которых зависят миллионы жизней, и смерть. У предводителей и глашатаев нет времени на отношения. А на давно потерянные и давно забытые подавно времени и сил почти нет. ... Ежевичной Звезде иногда снится Джесси. Они в этих снах ничего такого не делают. Ничего такого, чтобы потом пришлось стыдливо прятать глаза ото всех. Даже не разговаривают, а сидят в струящихся ветках и смотрят, как зелёное оперение дерева вокруг перешёптывается и волнится. И возникает такое неопределённое чувство, что они совершенно одни. Как здорово было быть снова влюблённым, как нравилось ему опять чувствовать, что всё ему под силу, что мир не такой ужасный, как кажется, что чувства внутри него такие огромные и теснящиеся, что могли заполнить его с лап до головы. Ни пустоты, ни старых предательств, ни тяжёлого одиночества, ни страхов – всё это взорвалось в этих землисто бурых полосах шерсти, потонуло в водянистых, словно переспелые ягоды, глазах... Когда-то давно и Белка оглушала его такими же прекрасными горячими ощущениями. Это было давно. Настолько давно, что Ежевичной Звезде даже кажется, что такое происходило в другой жизни, в его туманных, пахнущих древней сыростью снах. Ложь смыла почти всё: даже самые яркие воспоминания и запахи, но иногда, только иногда, когда никто не видел, когда все засыпали под витыми плетениями ветвей, впитавшими за день жар солнца, то вспоминал. Очень много вспоминал... И те задубевшие тропы, и грубые слова, когда переваривали желчь друг друга и мирились. Искали лучшее убежище от дождя, а хлюпкое морское побережье казалось всем просто какой-то безумной фантазией звёздных предков и дурным сном. Это было так странно, затягивающе и неправильно, как и понимать, что терпя, чуть ли не лопаясь от злости и негодования, их ужасно и необратимо тянуло друг к другу... Белка манила Ежевику, распыляла его юное чуткое сердце и тревожила мысли. Их юность пахла пожаром чувств, тоской по дому, силой, кроящейся сквозь сердца, тягой к новому и доверием, как самому себе. Они были молоды и горячи, глупы и свирепы И мир за пределами их маленького островка четырёх племён казался таким захватывающим и невероятным. Как и невероятен был долгожданный берег с засохшей коркой соли и грязи, разводами воды и пены, когда они прижимались к друг другу, как в последний раз, и в мире больше ничего не существовала кроме двух душ на краю вселенной. Белка говорила о том, какой Ежевика прекрасный лидер, какой он сильный и ловкий, не забывая при этом острить, будто это всё не всерьёз, но в душе млея при каждом слове и мысли. Ежевика думал, стеснялся, слушал и внезапно для себя замечал, как не по-детскому смотрят её умные зрелые глаза и как гибка и красива стала она с тех пор, как отправились все в эту опасную царапающую неизвестность... И уже тогда он понял, что они созданы друг для друга. Позже юность сменилась оседающей зрелостью, ветреность – твёрдой осознанностью, пылающие чувства – спокойствием, крепкой любовью, пониманием и семьёй. Из война – в глашатаи, из война – в королеву и верную наполовину племени и сестре... Ежевичная Звезда помнит, как случайно съел кислую ягоду клюкву вместе с сытным кроликом, которого поймал в утреннем патруле, а Остролисточка тогда запрыгнула ему на спину, вцепившись в густую пыльную шерсть, и всё, что чувствуешь – тающую клюкву, крохотные коготки да зелень трав, шебуршащую под лапами, и колючки в них, да счастье; Белка до чёртиков красивая; Особенно в этом новом запахе детской, когда Ежевичная Звезда ещё думал, что сможет стать отцом, каким никогда не был для него Звездоцап. И, о звёзды, как оглушительно пахло кедром, на той поляне, куда они сбегали вместе по ночам. Ежевичная Звезда тогда только-только стал глашатаем, и обледеневшие лужи тускло блестели в лунном свете, пока они лежали в зарослях мимоз, и дивный запах травы словно заставлял их тонуть в волшебном кошачьем танце посреди звёзд, простирающихся по небесам, как бесконечный вереск. Ежевичная Звезда, уже полностью сходящий с ума от любви, после сжимал зубами Белкин загривок, садился, и эти нервные заросли, дрожащий блеск звёзд, рыжий мех, жар и лужи заставляли творить их то, о чём будут стыдливо вспоминать лишь в утреннем патруле, зевая от недосыпа и пряча взгляд от всезнающих глаз соплеменников вокруг... Но нельзя предаваться этим воспоминаниям довольно часто. Потому что больно. Потому что сложно. Потому что невыносимо вернуть всё назад хочется. До той страшной, разрушившей всё, лжи. " Верность – главное. Главнее даже силы. Запомни это. И никогда... Слышишь? Никогда не прощай предательств,"– наставлял его Звездоцап. Ежевичная Звезда сначала не предал смысл этим словам, как таковым, а потом понял смысл окончательно и бесповоротно. Белка была для него всем и отняла у него всё. В мире, где почти каждый видит в нём лишь отголоски отца, где Златошейку можно увидеть ночью только в небесах, а сестра хоть и смотрит на те же звёзды, но с совсем другого конца берега, как-то совсем невыносимо становится. И сколько не тратил сил на заботу о племени, как бы не вкладывал душу в дело, которое так нравится, всё ненароком посматривал на вылизывающих друг друга Яролику и Белохвоста, на влюблённо глядящих друг на друга Тростинку, и Дыма, и кувыркающиеся рядом их маленькие комки счастья. Белка сидит недалеко. Худая и тревожная. Смотрит на эту идиллию также и чувствует походу тоже самое. Когда-то и у них такое было. Ежевичная Звезда уходит, гордо махнув хвостом – слова Звездоцапа громогласно рокочут в ушах. Первое время это делать было слишком легко. Потому что злился: горели чувства, черствели мысли, был так спокоен и холоден, будто никогда между ними ничего не было. Будто одни лишь слова, лёгкие, как рваные крылья бабочки, могли в один миг разрушить всё, что так долго выстраивалось годами. Будто и не было того путешествия, тех клятв, гнущихся под покровом ночи, понимания до дрожи. А потом всё остывал, остывал... Проступала боль, горечь разрывала невыносимо, воспоминания крутились в голове, и дрожь била спину, когда не по своей воле приходилось сталкиваться с ней боками. А потом всё думал, думал. Очень долго думал… Белка вздрагивает, будто от холода, поникает. Бредёт, опустив хвост, к такой же бесцветной Листвичке, будто она последний спасительный островок в это бескрайнем страшном океане. Листвичка прижмётся к ней, рассеянная и неловкая, неуклюжая – быть войном явно не её призвание, и царапины на боках тому подтверждение. С каким бы рвение не показывалась, как бы не пыталась повторить сложнейшие из приёмов – всё равно посматривает на бывшую каменистую пещеру, где осталась и покрылась плесенью вся её прошлая жизнь. Песчаная Буря накроет дочерей хвостом, будто это может защитить их от чужих косых взглядов и боли, застрявшей в глубинах глаз каждой по-своему. Огнезвёзд подойдёт к ним, лизнёт Белку в ухо, Листвичку – в макушку, и солнце подсветит этот ореол из котов, которые стоят за друг друга горой и ни при каких обстоятельствах не бросят... Ежевичная Звезда шипит и уходит подальше от этой идиллии. Одиночество съедает в такие моменты больше всего. Белка была для него всем и отняло всё. Забрала детей, растоптала доверие, обманула. Как сложно Ежевичной Звезде было доверится кому-то, с каким не верящим блеском в глазах смотрел на то, как дочь великого предводителя Огнезвёзда – лучшего в мире наставника, в которую Ежевичная Звезда без памяти влюбился и не надеялся на что-то большее из-за скверного происхождения, признавалась ему в чувствах, смотря страстно и смущённо. Как страх терзал горло, когда Белка ворвалась в лагерь с посеревшей донельзя Листвичкой, с грузом в виде трёх его котят, и мир закрутился перед глазами, как воронка из самых ярких чувств, эмоций и воспоминаний. Изломанный желчью Звездоцапа не мог даже мечтать об этом. Белка отняла у них всё... Казалось, что о прощении не может быть и слова. ... В Джесси не было лжи, той коварности. Она была прямолинейной, несгибаемой, беспристрастной. Она была диковиной сумасбродицей, растормошившей только-только вступившего на пост предводителя уже не молодого Ежевичную Звезду, не так давно потерявшего семью и свободу от ответственности. Казалось бы вся его прошлая любовь уничтожена, казалось, что уже никогда ничего не вернуть назад, но не работает так. От прошлого не уйдёшь, как бы не старались, ведь всё больше с каждым днём успокаивался, скучал. Ведь сам когда-то побывал в сумрачном лесу и верил брату... Но можно ли винить его за это? Оплошность, за которую расплатился, дабы почувствовать хотя бы иллюзию того, что ему так не хватало в детстве. Можно ли Белку – за дикую любовь к сестре, Листвичку – за желание быть любимой и любить. Конечно можно, но Ежевичной Звезде кажется, что до него дошло то, до чего так и не смог прийти и додуматься Звездоцап. Как же прекрасно, думает он, иногда просто забыть обо всех обидах и понять, как он скучает по ней, как всё это время ему так её не хватало. Понять, что все совершают ошибки, понять, намерения её, понять что именно он чувствует. Как сильно он её любил и любит до сих пор. И Белка молчит, покорно уткнувшись в землю, потому что знает: за все свои грехи и ошибки нужно расплачиваться, и она была готова к этому с самого начала. С момента, как сестра прошептала тайну ей на ухо, и она приняла на себя груз ответственности за мимолётное желание Листвички быть любимой. Поэтому Ежевичная Звезда сквозь гордость и ярость решает подарить ей прощение, наплевав на давнейшие наставления отца. И вот их настоящее отличие. А ночь сгущает краски, как и в всё те же до боли дорогие времена... ... –Ежевичная Звезда…– у Белки слепятся глаза, и усталость берёт верх, – давай спать… Три лёгких касания: два в щёку, одно – потирание мокрых носов. Одно прижатие уха к мордочке – трепет нежности снова вибрирует в сердце. Ежевичная Звезда садится вылизать растрёпанную спину, Белка - грудь. Луна светит тускло, как сквозь лёд, овечье блеяние раздаётся далеко из глубин леса. Ежевичная Звезда ложится, Белка – на него, как обычно, свесив лапы. Ночь, кажется, единственное место, где их любовь возвращается. Реальность оказалась сложнее, чем предполагали. Казалось под грузом одиночества они разучились уже быть семьёй, как раньше. Так непривычно и странно: только первое время была утопия, а потом – ссоры, споры, больные темы, потом – горечь, примирение, мурчание нежности на весь лагерь. Резкие перепады настроения в отношениях менялись быстро и стремительно, как сезоны, в них даже встревали их приёмные дети, но всё заканчивалось всегда одним – затуханием и желанием просто прижаться к друг другу и замолчать. Прошлое царапает и скребёт обидами горло, тревожит их сердца и не даёт спать, и снова – глашатай и предводитель стоят посреди лагеря и прожигают друг друга взглядами. Им плохо без друг друга, но вместе уже не так хорошо, как раньше. Когда Ежевичная Звезда просыпает, то вокруг него пустота, а Белка уже сверлит воздух голосом и собирает патруль в туманной росе утра. В последнее время они стали видеться реже – даже днём нет времени просто словить другого взгляд. Ежевичная Звезда подходит к ней, садиться, и они наблюдают, как в лагере начинает кипеть жизнь, переплетя хвосты. – Давно мы просто вот так не сидели, – говорит Ежевичная Звезда с уже присущим властвующем тоном предводителя. – Мы много чего не делали давно, – Белка смотрит пусто и пытается скрыть надлом в голосе. Ежевичная Звезда смотрит на неё и чувствует, что сейчас от её взгляда сердце разорвётся, и просто хочется сбежать. От проблем, от ответственности, от невыносимого страха, куда-то туда, в то самое место-где-тонет-солнце, как хотели когда-то Грач и Листвичка, где от воспоминаний их любовь снова закружится, зацветёт, как раньше, и про этот великий побег предводителя и глашатаи будут знать каждый котёнок и старейшина племени... Ежевичной Звезде стыдно, потому что это больше похоже на сказку, которую королевы рассказывают своим подрастающим дочерям. Конечно они не хотят этого, племя для них – всё, но дыра в их отношениях, кажется, с каждым днём разрастается всё сильнее. Они отчаянно цепляются за прошлое, как за колючие кусты, лишь ночью снова могут почувствовать себя, как раньше, а утрам опять – обязанности и патрули, ощущение своей пустоты, вины и обиды у каждого на душе по-своему, которые отталкивают и снова притягивают. В такой атмосфере сложно возрождать семью заново. Они чувствуют, что нужны друг другу, но склеить разбитые сердца не способна даже самая крепкая и тугая паутина в пещере целителей. Им нужен какой-то сдвиг, какой-то толчок. И пока Ежевичная Звезда думает об этом, то чувствует, как Белкин хвост в его хвосте зашевелился. – Давай сходим на ту поляну с мимозами, – в её глазах играет надежда. ... У предводителей и глашатаев нет времени на отношения. И даже, когда внезапно все начинают смотреть на него радостными и загадочными глазами, у него даже нет времени спросить почему. Когда все зачем-то начинают толпиться вокруг него и поздравлять, то у него также нет даже секунды, чтобы обеспокоиться об этом. Но когда даже странно подавленный, как будто от ревности, Воробей соизволяет кинуть ему сухое "поздравляю", то Ежевичная Звезда уже не выдерживает. – Щербатая ошиблась! – говорит ему Белка, – Ежевичная Звезда, я жду котят! То с чего начались все их беды и ссоры, то что дало разлом в их идеальный с виду отношений, то что казалось бы больше не вернуть назад. Возможно, теперь звёзды подарили им шанс исправить свои ошибки... И счастье заискрилась в глазах предводителя и глашатая по-своему...