Давай расставим все точки над "и"

Отбечено, отгамчено 20.08.2020 Озеро охотно отражало игривые солнечные лучи. Легкий ветерок слабо разгонял невыносимый зной. Над травой летали какие-то насекомые, редкие крики птиц слабо доносились из глубины леса. — Почти пришли, Алан. — Угу… Двое двигались по узкой, едва протоптанной, тропинке, в направлении озера. Солнце было нещадно, и Алан успел уже трижды пожалеть о том, что не надел шорты и футболку. За те сорок минут что они шли, в майке плечи шатена успели обгореть и походный рюкзак безжалостно натирал пораженную кожу. Комары лезли в лицо, кусали плечи и руки, прокусывали тонкую майку, и вызывали неимоверное желание начать плеваться дихлофосом. Легкие спортивные брюки то и дело цепляли ветки кустов, иногда что-то с земли, а потом шаркали между собой. Обычно спокойный Алан сходил с ума. И хотя брюки уже несколько раз спасали его от зарослей крапивы, в отличие от Эрика, идущего в широких шортах по колено, общего раздражения это не унимало. Эрика, пожалуй, устраивало все, кроме укуса на ноге, оставленного какой-то дрянью и заставляющего старшего диспетчера периодически останавливаться чтобы банально почесаться. — Почему мы не могли просто воспользоваться телепортом и переместиться к нужному месту? — Алан, спрячь зануду. Так ведь весь интерес теряется — слишком просто. Ну да, жарко, да, насекомые — на этих словах Эрик зло почесал ногу — но зато воздух, воздух какой! Птицы, природа! Это тебе не наша коморка в офисе. Страдальческие морщинки на лице Алана расслабились, и он улыбнулся. — Да, ты прав. Извини, я плохо переношу жару. — Не переживай на этот счет, парень. Придём, разденемся и бултыхнешься себе в озеро. Там вода — ух-х-х! — Ты там разве бывал? Ты говорил, что родственники дальние. — Ну, мне выпало забирать душу деда, так что осмотрелся на досуге. Дальше они шли в тишине, не тратя сил. Вскоре они вышли к озеру. Алан застыл в изумлении. Сверкающее золотом озеро слепило глаза. От берега шла небольшая, шаткий на вид, сижа из бревен. Домик стоял метрах десяти. Деревянные ступеньки вели на открытую веранду, увитую плющом. Бревенчатый домик был небольшим, одноэтажным, но красивым и светлым. В строении чувствовалась душа. — Здесь очень красиво. — А я что говорил? — Широко улыбнулся Эрик — Ну что, пойдем внутрь, сбросим вещи и к озеру? — Да, — легко кивнул Алан, — но может поедим для начала? Мы рано вышли, я не успел позавтракать. — Без проблем. Тебя бутерброды с консервами устроят? А вечером уже пожарим мясо. — Более чем. Я еще овощей разных взял, и яблок. — И почему я не удивлен? — С усмешкой хмыкнул Слингби и похлопал Алана по плечу, заставив того слегка зашипеть от боли. — Ой, извини. Дом встретил их прохладой и затхлым запахом, который обычно бывает в закупоренных деревянных помещениях. Эрик прошел вглубь и открыл одно из окон. Алан проследовал за ним, прикрывая дверь. Домик был, пусть и небольшой снаружи, но довольно просторный внутри. Умеренное количество мебели оставляло место для свободного перемещения без натыкания на всевозможные углы. Прихожая вела в столовую, где стоял резной дубовый стол и несколько стульев — в них угадывалась ручная резьба — а также диван, на который мужчины немедленно сгрузили вещи. Одна дверь из столовой вела в небольшую кухоньку, а вторая в спальню, где стояло две кровати, огромный шкаф и сервант. Окно спальни выходило в лес и почти не открывало обзора на озеро, разве что небольшой участочек, заросший камышами. Эрик глубоко вдохнул. — Ну, что скажешь, напарник? — Мне здесь нравится. Очень уютно. — А главное подальше от шумных коллег, — на этом Эрик сделал характерное движение «губки уточкой — изогнуть запястье», и приподнял одну ногу, что вышло весьма комично и заставило Алана хихикнуть, — нудных начальников… — Эрик надул щеки и сдвинул брови. -… и неумолкающего Рональда со своими бабскими сплетнями — Алан плюхнулся на свободное место, запрокинул голову, разложил руки по спинке дивана и блаженно улыбнулся. — И так — прекратив дурачиться, скомандовал Слингби — план действий такой: осмотри пока здесь все, подключи, а я тем временем сварганю перекус. Потом искупаем тебя в сметане, и утопим в прохладном озере! — Ой, у меня аллергия на сметану… — Оу… ну тогда ходить вам, сэр Алан Обгоревший, с го-р-р-р-рячими эстонскими — он сделал характерный акцент — плечами. — Ну тебя. Я крем взял — быстро обгораю, так что предусмотрел. Он у тебя в боковом кармане рюкзака. — Эм… — Эрик? — Нет, ничего. — ЭРИК! — Да шучу-шучу, ищи свою мазюкалку — он кивком головы указал на почти упавший с дивана рюкзак. Наспех перекусив, Эрик пошел собрать дров для костра, а Алан, не долго думая — раз уж от помощи бывший наставник отказался — переоделся, и пошел охлаждаться в озере. Вода была прохладной, но если привыкнуть к температуре, вверху казалась даже теплой. Но вот чуть глубже, примерно в районе колен, уже начинал чувствоваться родниковый холод. Алан наслаждался каникулами, плавал туда-сюда, периодически поглядывая на возившегося с чем-то напарника. В какой-то момент его внимание сосредоточилось лишь на собственных приятных ощущениях — ни намека на боль в груди, ни намека на кашель или головокружение. Сейчас Алан, пожалуй, чувствовал себя вполне живым и довольным этой самой жизнью, можно даже сказать, что чуточку счастливым. Его блаженство прервал крик наставника и взрыв возле сижи. Алан был на середине озера, когда серый глухой туман закрыл собой сижу и прилегающую часть озера. — ЭРИК! Не мешкая, Хамфриз так быстро, насколько был способен, поплыл к берегу. Подплыв к сиже, Алан закашлялся и начал протирать глаза от пыли. — Эрик, где ты? Но вокруг была глухая тишина. Пугающая, гнетущая тишина, и очень странный клекочущий звук и шаги на берегу, совсем рядом с озером. Алану стало жутко. — Эрик? В воду полетел камень и плюхнулся в нескольких сантиметрах от Хамфриза. Алан, не долго думая, скрытый облаком пыли, как можно тише поднырнул и подплыл под сижу. Что бы или кто это ни был на берегу, но хотя бы от камней он будет защищен. Послышались глухие шаги прямо над головой. Алан постарался замереть, но ставшая вдруг совсем ледяной вода, и щекочущая ноги тина под водой, постоянно кренили его в сторону. Алан едва удерживал равновесие чтобы не издать ни малейшего хлюпающего звука. Шаги внезапно прекратились, а над головой резко потемнело. Алан поднял голову вверх, туда, где сквозь туман и щели между бревнами пробивался тусклый свет, и увидел лишь темное пятно. В воду снова полетел камешек, на этот раз он отлетел подальше, но судя по громкому всплеску и огромных кругах на воде, что едва открывались Алану из его нехитрого укрытия, камушек был раза в 3 побольше предыдущего. Алан вздрогнул и сжал зубы. Сверху послышался тяжелый скрип, и подгнившее, совсем тонкое бревнышко над головой жнеца слегка прогнулась вниз. Нечто, что было над ним, присело и затихло. В такой атмосфере прошло минуты три. Алан боялся лишний раз моргнуть, а пришелец пока не подавал никаких признаков своего присутствия кроме прогнувшегося бревна и массивной тени. «Да что за черт?» — Алан снова сжал зубы и мотнул головой! — «Жнец я или не жнец, смерть меня дери! Посланник смерти, а испугался черт пойми чего!» — Парнишка сжал под водой кулаки — «Нужно выбираться и узнать, что с Эриком»… Он так подумал, но то ли это ледяная вода, то ли ледяной страх, но его тело не слушалось и лишь подрагивало мелкой дрожью. В себя его привел вновь послышавшийся сверху клекот. Взяв себя наконец в руки и собрав остатки мужества, Алан, как можно тише начал выбираться из-под причала. Он остановился на границе и раздумывал как быть. Резко схватиться руками за балку, выпрыгнуть наверх и призвать косу… Косу которую оставил дома. «Черт-черт-черт… ладно, план «B" — и Алан решил сделать все то же самое, но вместо косы врукопашную броситься на незнакомца, а дальше — будь что будет… И вот, когда он собрался с мыслями и сделал глубокий вдох, над головой он снова услышал движение. Сидящий там подошел к краю сижи. Уверенность Хамфриза начала понемногу улетучиваться. Постояв секунд пять незнакомец снова присел. Хамфриз еще сильнее напрягся. Он увидел, как огромная тень склонилась над водой, и… — БУ! Под причалом моментально возникла белобрысая голова бывшего наставника. Не ожидавший этого Алан подпрыгнул, стукнулся макушкой о низкую сижу, а приземлившись, все же поскользнулся на скользкой тине на дне и с громким «Аааааа» провалился под воду. Выныривая он услышал громкий смех Слингби. — Эрик, какого демона! — Ахаха, Смерть великая, Алан ты бы себя видел. Весь такой напряженный сидел, а потом это перепуганное лицо. Прости-прости, ты так беззаботно плавал, что я не удержался. — А взрыв? — Я петарду нашел… оказалась динамитом. Алан, ну ты чего? Изумрудные глаза младшего жнеца полыхали яростью. Сжав челюсть он резко схватил все еще висящего головой вниз друга за волосы и, резко дернув, сбросил того в воду. После чего, едва не испуская пар быстро, выбрался на берег и пошел в дом за полотенцем и пледом. Замерзшие конечности все еще плохо слушались, губы парня посинели, а зубы слегка постукивали. — Алан! Эй Алан, ну чего ты? — За ним на берег выбрался Эрик и бросился следом — Ну Алан, да подожди ты! Ну прости, правда! Алан! Но остановился Алан только возле дивана, на котором, заблаговременно подготовленные, лежали полотенца. Все еще гордо не слушая причитаний едва не прыгающего вокруг него Эрика, он насухо вытерся и бросил мокрым полотенцем в друга. — Зачем было так пугать? Я звал тебя, волновался, а ты.а…кхг… — АЛАН! Эрик едва успел подхватить напарника, пока тот не встретился с деревянным полом. Ногой сметая все с дивана он бережно уложил на него Хамфриза, после чего в течении десяти секунд отыскал плед и укрыв парня, начал истерично рыться в своей сумке. Он вынул огромный охотничий нож, и, полоснув себя по венам, приставил ко рту судорожно глотающего воздух друга. -Вот, пей, сейчас-сейчас, потерпи немного, Алан. Сейчас отпустит, пей. Прости, прости меня, дружище. Демон дернул пошутить, кретин я, забыл, что нервничать тебе нельзя, прости, Алан! — Эрик говорил быстро, срывающимся голосом. С каждым глотком крови Эрика, дыхание парня становилось все ровнее, а сморщенное от боли лицо разглаживалось, вновь приобретая плавные черты. — Я, сперва, когда коробку петард нашел, позвать тебя хотел, знаешь, похвастаться, что фейерверк будет вечером. Потом решил, чтоб не обнадеживать, проверить одну — мало ли сколько времени тут валялись. Оказалось что не петарда. Ты когда кричал таким перепуганным казался — почему-то пришла в голову та дурацкая идея. Прости… — он опустил голову, стоя на коленях перед диваном и сжимая руку напарника. Звонкий смех Алана заставил его в недоумении вскинуть голову. — Теперь мы квиты. И больше так не шути… — То есть…ты… Тебе не больно? — Я рискую подхватить насморк по твоей милости, а еще у меня, кажется, будет шишка, — парень показательно потер ушибленную макушку. — Но в целом — все в порядке. Старший диспетчер истерически засмеялся запустив пятерню себе в волосы. — Ладно, будем считать, что я заслужил. Только больше не симулируй приступы, хорошо? Я от страха за тебя едва голову не потерял. — Прости за руку. Болит? Нужно обработать. — Забудь, сейчас заживет. Видишь, уже даже кровь не течет, — он помахал предплечьем, демонстрируя полностью зажившие порезы. — Зачем ты вообще ее резать начал? Ты же знаешь — не люблю я этот метод — каким-то вампиром себя чувствую, — неуверенно промямлил Хамфриз. — Я растерялся. Кроме того, если моя кровь каким-то чудодейственным способом снимает твои приступы и продлевает тебе жизнь — да выпей ее хоть всю! — Спасибо, Эрик… Ты всегда был слишком добр ко мне, — он сжал ладонь бывшего наставника крепче. — Ладно! Я там обед сварганил, пока ты в водолаза переквалифицировался. Думаю, после таких стрессов, нам обоим не помешает как следует набить животы и чего-нибудь выпить. А я, пожалуй, еще и перекурю схожу… — Эти слова он говорил уже стягивая с себя промокшую футболку. Алан пораженно уставился на это действо и пытался, казалось, что называется, сложить два и два. Дело в том, что несмотря на то, что Эрик был одним из лучших диспетчеров отдела — всегда сильный, и в опасные моменты невозмутим как танк — но, как и у любого, даже у неприступного и несломимого Слингби были пунктики. Одним из этих пунктиков, как не странно, было именно то, что Эрик никогда не обнажал верхнюю часть туловища. Никогда и не при каких обстоятельствах. Он мог, было дело, ходить по отделу в одних трусах, босиком, или даже щеголять по кабинету без трусов (когда Сатклифф сломал в истерике кран в туалете, и Эрика с ног до головы окатило водой), но ни за что не снимал рубашку или футболку. Его нельзя было увидеть в лютую жару даже в бельевой майке, как остальных, когда, лет пять назад, сломались кондиционеры в начале августа, и пока их не починили, Спирс дал добро — чтобы не падала производительность — ходить по офису в майках. Когда-то они, отмечая мальчишник одного из коллег, отправились в сауну, и даже там Эрик сидел в футболке, а когда жара становилась невыносимой, просто выходил. Но никогда, НИКОГДА и никто не видел его без верхней части гардероба. За несчетные годы все уже привыкли к этому, да и у всех были свои тараканы, так что его не тревожили. И вот теперь Алан смотрел как его друг, напарник и бывший наставник, спокойно стягивает с себя такую часть гардероба, как футболку… Он стянул ее до середины и Алан успел заметить… Нет не, шрамы, это даже шрамами назвать было нельзя. Словно тесто перемололи на мясорубке, а потом дали застыть… Дальше Алан рассмотреть не успел — Эрик быстро осекся, натянул футболку обратно и взяв сменную одежду ушел в соседнюю комнату. Алан не стал его останавливать. Да и при всем желании не смог бы, остаточная боль, схожая уже больше с изжогой, все еще кружила возле сердца. Минуты через три жгучая дрянь окончательно отпустила. Эрик, уже в другой футболке, прошел мимо, и бросив «Я перекурю», вышел на веранду. Алан поднялся с дивана. Кожа уже успела регенерировать, поэтому краснота и боль в плечах сошли. Быстренько пособирав вещи с пола, он отнес рюкзаки в спальню и осмотрел ее: в противоположном углу, параллельно входу, стояла полутораспальная кровать из светлого дерева. Под прямым углом изголовье к изголовью стояла такая же вторая. Слева от нее стоял шкаф, не более метра в ширину, на две дверцы. Напротив первой кровати стояло кресло, а рядом с ним — небольшой полуметровый квадратный открытый шкафчик на три полки и с тумбой в самом низу. На самой верхней полке стояли фотографии и статуэтки: на одной из фотографий была запечатлена молодая пара, а на другой — та же пара, но спустя лет пять — этот вывод парень сделал по сидящей на руках у мужчины маленькой девочке. Больше фотографий не было. На второй полке стояли книги — Алан лишь вскользь по ним пробежал глазами — пара словарей, поваренная книга и несколько литературных произведений. Оставшаяся полка была пуста, а в тумбу Алан решил не заглядывать. Он сгрузил рюкзаки на кресло, достал из своего некоторые вещи и аккуратно сложил их на свободную полку. Взяв мокрые вещи напарника, небрежно брошенные на кровати, он вышел на веранду. — Ты вовремя! Садись, — Эрик указал на небольшой столик заставленный бутербродами, нарезанными овощами и любимыми яблоками Алана. Так же стояли две уже открытые бутылки с пивом, судя по оттенку сквозь стекло, все-таки светлого. Хамфриз развесил вещи Эрика на перилах и услышав «Ой, совсем про них забыл, спасибо, напарник» — сел за стол. Во время трапезы Эрик что-то рассказывал про то, как кто-то из отдела не получил отпускных; сетовал на то, что это странно, ведь он думал, что распиздяестее Сатклиффа никого не сыскать, после говорил что-то еще, но Алан слушал в пол уха, его мысли возвращались к увиденному накануне. Спрашивать Алан не станет, в конце концов и дураку было понятно, что Эрик прятал их, а если прятал — значит не хочет говорить об этом. — Алан… Алан! — А, что? Извини я задумался. — Ну слава смерти, я уже было подумал, что ты в каком-то трансе. И о чем таком задумался? — Алан замялся. — Ну… Это правда, что тебя Грелль стажировал? — Нашелся Хамфриз и мысленно выдохнул с облегчением. — А, да, бывали времена… Чего это тебя так заинтересовало? — Просто слышал слухи, да и ваши отношения довольно странные, не могу представить… — А ты представь. Из него, кстати, не такой уж и плохой наставник был. Единственное что — волосы пришлось попортить. — Что? Так это из-за него? — Ну да, а ты думал это я сам такой модник, что сплю и грежу о том, как бы волосы погламурнее выбелить? — На этих словах он засмеялся — Это было одно из его условий — «Я не намерен каждый день любоваться подобной заурядностью. Для этого у меня Уильям есть!» — истерично спародировал он, да так, что сам Грелль бы позавидовал. — Еще и краску подсунул какую-то химическую, после которой волосы не отрастали, а любая другая просто не бралась. — А Рональд — тоже? Я все гадал, почему он после академии перекраситься решил. — Конечно, ты думал он мой фанат? — А Стив? — Тот нет, тот по натуре кхгм… Но я слышал он хотел попасть на стажировку к нашему красному, да только тот его почему-то отшил. Так что со своей причесочкой он попал прямиком к Т. Спирсу. — Ох не завидую. Слушай, а как так вышло? Ну в смысле ты и Грелль — ты ведь старше. — Долгая история. Есть желание слушать? — На этих словах он прилично отхлебнул из своей бутылки. — Поему бы и нет — ты хороший рассказчик, — и Алан повторил его жест, но в слегка меньших объёмах. Раза в 3 меньших, если говорить откровенно. — Ну ладно. Я тогда закурю, ты не против? — Алан помотал головой. — Ну в общем давным давно, когда ваш покорный слуга был еще зеленым сопляком, только прошедшим перерождение, он поступил в Академию Ангелов Смерти на диспетчерский факультет. Волшебная шляпа (в будущем любезно подаренная Сэру Дамблдору для его магической школы) рекомендовала его на факультет чистильщиков… — Стой, прости, я перебью. Что за факультет чистильщиков? Не слышал о таком. — Потому и не слышал, что расформировали его. В общем там раньше обучали, как бы сказать… Короче тех, кто в последствии выслеживали напортачивших жнецов, и… ну ты сам понимаешь. Такие себе э-э-э-э-литные ассасины бюрократического разлива. Но через год после моего поступления его расформировали, так как ввели новую систему и приняли закон о развоплощении. Проще говоря, нужда в них отпала. Все чистильщики были переведены в диспетчерские отделы, некоторые ушли на перерождение за заслуги перед департаментом, а некоторые просто на пенсию. Ну так вот. Сатклиффа сперва тоже определили на факультет чистильщиков. Только я не хотел убивать своих же, я ведь при жизни на войне был, насмотрелся на смерть собратьев по самое «то самое», так что пошел на диспетчерский. А Сатклифф пошел по изначальной рекомендации. Я его тогда еще не знал, но слухи ходили разные. Чистильщиков в другом крыле обучали, с ними мало кто сталкивался, но вскоре после начала учебного года стали поговаривать, что на их факультете появился безумно талантливый новичок. Говорили, что он в первый же месяц превзошел второ- и даже третьекурсников, хотя вместе с тем ходили слухи, что он очень странный и вообще не в себе. Но черт побери, подумал я тогда, мы толпа здоровых мужиков, которая учится в школе чтобы стричь людей садовыми инструментами, как какие-то помидорки, — на этих словах Алан прыснул в кулак, и кто знает какую, ассоциацию нарисовало его воображение. — Когда на втором году обучения факультет чистильщиков закрыли, я с нетерпением ждал их перевода. Точнее, мне, по правде говоря, было откровенно плевать на них, но я хотел увидеть ЕГО — того, о чьих выходках без перерывов все гудели весь прошлый год. Мне было элементарно скучно — в конце концов не мне тебе рассказывать, что учат в первый год на диспетчерском факультете, кроме как косой махать и пленку резать — документы, формулы, формулировки, а одни только пары дресс-кода чего стоили… — Да, помню, как мы на зачёте сдавали миллиметраж брючных стрелок, и расположение и материал пуговиц на рубашках… — Вот-вот. От того, что мне было скучно, я начал хулиганить. Дрался бывало, на учебу забил — не мог себя заставить учить оттенки белых ниток для манжетных пуговиц и разрешенные оттенки серебра для запонок по уровню занимаемой должности. Поэтому, когда сказали, что со второго курса с нами будет учиться «звезда факультета чистильщиков», я сразу понял о ком речь, и решил, что теперь начнется что-то интересное. Как ты понимаешь интересное то началось, но в слегка другом формате. Зато я больше не скучал. В общем, когда я увидел это… ЭТО! Это манерное красноволосое нечто, с первой минуты попытавшееся меня клеить… Я банально прописал ему в челюсть. Сломал пару зубов и на следующий день он уже щеголял со своей фирменной акульей улыбкой. Кто-то из ребят шепнул, что это «тот самый», и мир перед моими глазами рухнул. Со временем выяснилось, что он не просто лучший в обучении мастерства чистильщиков — он лучший во всем. — С трудом верится. — Вот и я не верил. Но он отлично учился, сдавал все предметы если не на отлично, то на хорошо — и то, только те, где все остальные поголовно, повезет если «удовлетворительно» получали. Еще чуть позже стало ясно, откуда у него столько времени — у него попросту не было тех, на кого его можно потратить. С ним не то что никто не общался — не здоровались. Из-за его маньячных наклонностей или из-за откровенно пидарастического поведения — говорить с ним элементарно брезговали. Предпочитали обходить стороной. Меня это, честно говоря, бесило. Он и сам, конечно, бесил неимоверно — отвечал всем высокомерием и гордыней, хамил и мастерски унижал при этом не сказав ни одного грубого слова — но окружающие своей гнилью бесили еще больше. Я не брезговал с ним общаться, даже, бывало, дрались. Я, который сам особо не с кем не общался — мне это было нужно. И несмотря на его бесконечные истерические визги и маты через каждые пол слова — я знал, что и ему это тоже нужно. Это был наш своеобразный способ общения. Мы друг друга не переносили на дух, и в то же время нуждались друг в друге — какая-никакая эмоциональная разрядка среди всех этих бюрократических снобов. Именно то, что в нем раздражало, мне нравилось больше всего — потому что он был не таким, как другие — он срать хотел на все и всех, жил в свое удовольствие, и я это банально уважал. На третьем курсе во время письменного экзамена он даже дал мне списать, за это потом я его пивом угостил, а через час мы из-за чего-то повздорили и снова подрались. Тогда я узнал, что кулаком по его зубам лучше больше не попадать — чуть руку не оттяпал, собака, ха-ха-ха. На четвертом году все более-менее уже свыклись с новыми сущностями, правилами, обязанностями, да и друг с другом, поумнели, можно сказать. У меня даже пара приятелей появилась. Т. Спирс, кстати, в нашей группе был, но мы тогда так и не начали общаться — сам понимаешь, из двухста восьмидесяти человек одного только диспетчерского потока, особо трудно было замечать всех, а он к тому же тогда той еще мышью был. На четвертом курсе я уже почти не дрался с Сатклиффом, разве что периодически в коридоре любезностями обменивались, но чаще проводил время с новыми приятелями. У него тоже вроде парочка друзей завелась. Так доучились до выпускного экзамена. Точнее Сатклифф доучился. Меня из-за неуспеваемости не допустили к экзамену и оставили на повторный курс, а эти правила сам знаешь — не допустили к выпускному — начинай все сначала, добро пожаловать на первый курс. Сатклифф же, несмотря на поведение, сдал все на отлично и допуск получил, но на экзамене попал в пару с нашим Уиллом. Думаю, это впоследствии неслабо повлияло на них обоих. Ох, помню, как он матерился. Пришел ко мне с бутылкой скотча и полночи орал в окно на весь общажный корпус, как он всех ненавидит. Мы тогда много пили — каждый за свое — я чувствовал себя неудачником, он, как обычно, истерил. — Эрик замолчал на минуту, за это время допил свою бутылку и закурил следующую сигарету. Алан только вспомнил про свое пиво и тоже сделал несколько глотков, после чего поморщился. Пиво уже нагрелось и начало выдыхаться. — Дальше я взял себя, наконец, в руки, и закончил эту чертову академию. Когда я пришел в отдел Сатклифф и Т. Спирс уже закончили свои стажировки. Т. Спирс стал молодым начальником, чем поверг меня в шок, а Сатклифф слыл одним из лучших диспетчеров под его руководством. Он совсем не изменился, только волосы отрасли и одежду сменил, да и бабской манерности, пожалуй, прибавилось. Он долго смеялся, когда я пришел к нему с приказом о стажировке, а я готов был разреветься. — Алан расплылся в улыбке. — Это ведь так замечательно. Знаешь, мне кажется, такая дружба самая крепкая. — Не, нифига. Крепкая дружба у нас с тобой, а с ним у нас страстная непереносимость друг друга. — Да уж, я помню, — скептически хмыкнул Алан — Когда пару лет назад ты ему нос разбил, а он тебя от демона прикрыл и руки лишился. — Не напоминай. — А потом, пока у него пришитая рука срасталась, ты вокруг него бегал и с ложечки его кормил, — Алан захихикал. — Алан, ну пожалуйста… — А он вылил на тебя суп и сказал, что пусть его кормит «Уилли». — А-а-а-а-лан! — А еще через пару дней мы с мистером Т. Спирсом вас, пьянющих в зюзю, пытались забрать из паба, на что вы… — Нет-нет-нет, пожалуйста нет… — Эрик закрыл уши и начал комично мотать головой. — Я не хочу этого слышать, Алан, не-хо-чу! — На что ВЫ не хотели расцепляться, и орали друг другу «Держись, брат, дух ордена нашего им не сломить, бухали, бухаем и будем пить!» — В конце Алан уже громко смеялся. Эрик тоже перестал валять дурака и вскоре вместе с ним посмеивался, вспоминая веселые деньки. — Да уж, хорошие времена были. Ох, жара. Пойду-ка и я теперь окунусь. Составишь компанию? — Нет, с меня пока хватит, накупался. Иди, я пока со стола уберу. Купался, Эрик, как и ожидалось в футболке. Немного понаблюдав за другом, Алан убрал со стола и решил осуществить давнюю мечту. Эрик как раз выбирался из воды. — Эрик! Как насчет рыбалки? — Я за. Только вот не знал, что ты любишь такое. — Я никогда не пробовал. Но если честно, с детства мечтал. У меня был друг, в детстве… — на этих словах Хамфриз опустил глаза и немного похмурел, но через несколько секунд уже вернул прежнее настроение. — В общем он часто рассказывал мне про рыбалку, и я решил, что когда-нибудь обязательно попробую! — Хорошо, только вот наживку, мы, допустим, накопаем. А снасти? — И правда… — Стоп, — он хлопнул себя ладонью по лбу — погоди расстраиваться, если есть озеро, у деда должны быть удочки. Я поищу в кладовке. Возьми пока в прихожей лопату и накопай червей. Довольно быстро напарник вернулся с удочками, и к тому времени Алан уже накопал три трофейных розовеньких червяка. Рыбалка не особо задалась — рыба в озере водилась мелкая, такой и кота не накормишь — так что приходилось отпускать. Один раз, правда, Алану попался бойкий лещ, неплохого, вполне съедобного размера. Рыбешка так трепыхалась, что несчастному Хамфризу казалось, что он воюет самое малое — с дельфином. На помощь подоспел Эрик, и прежде чем своим сопротивлением боец успел бы порвать старую леску, они с Аланом вдвоём кое как его вытащили. Единственную крупную рыбу было решено пощадить, а потому, довольные собой победители благодушно отпускали поверженного, простившегося было с жизнью, леща. Когда время начало близиться к вечеру, мужчины смотали удочки, отпустили за ненадобностью на все четыре стороны живых, не обглоданных, червей, и отправились к домику. Костер уже прогорел и разворошив пепел, Эрик, убедившись, что угли что надо, воткнул каркасный мангал. Алан тем временем смастерил первую партию шашлыка, нанизав на шампур мясо и овощи. Пока шашлык готовился, напарники встречали на берегу закат. Золотистое озеро приобрело багряные оттенки, которыми поливало его небо, и теперь Алану казалось, что водная гладь усыпана рубинами, янтарем и жадеитом. Эрик неизменно стоял с дымящейся трубочкой в зубах, в то время, как Алан стоял у самого края сижи и со счастливой улыбкой провожал этот теплый веселый и почти спокойный день. Эрик не смотрел на солнце. Ему хватило первых пары минут. Весь взгляд Слингби был сосредоточен на плавных изгибах тела шатена. Одной рукой он держал челку, которая на легком ветерке разлеталась в разные стороны и лезла под стекла очков, а другую, когда солнце почти село, парень завел за спину и скрестил пальцы. Эрик хмыкнул, но с его лица не спадала, вряд ли замеченная даже им самим, улыбка. Алан повернулся к нему и в свете последних лучей его обычно бледная кожа отливала приятным блеском, а на губах блуждала нежная улыбка. — Спасибо за этот день, Эрик, — на что последний лишь шире улыбнулся. — Кстати, а что это ты… — он скрестил пальцы, показывая, что именно его заинтересовало. — Ой, — Парнишка смутился. — это своего рода традиция. Говорят, если загадать желание и скрестить пальцы за спиной в последних или первых лучах, то желание обязательно сбудется, — и это его объяснение показалось старшему диспетчеру смутно знакомым. — Ха, и что же ты загадал? — Не скажу! — Хм, а ведь знаешь, когда-то я уже слышал это поверье. — Да? От кого? — От, — Эрик на мгновенье запнулся, — от одного человека. В прошлом. Очень давно, еще при жизни, так что не бери в голову. Пойдем лучше, иначе рискуем остаться без ужина. — Алан кивнул и легким бегом направился к мангалу, словно ребенок которого позвали за стол. Эрик двинулся следом. Алан оказался охоч до жареного мяса и после первой порции шашлыка пошли стейки. Пока они готовились, в желудках жнецов окончательно освободилось место, и вновь оголодавший Эрик заполнял его ромом, а Алан жевал сладкий перец в прикуску к какому-то слабоалкогольному разящему спиртом пойлу, притащенному Рональдом из одной из параллелей пару недель назад. — Вкусно? — Полюбопытствовал в какой-то момент Слингби. — Очень. Оно фруктовое, сладкое и непривычное. Хочешь попробовать? Эрик отхлебнул чутка и понял, что к подобному его жизнь не готовила. Мерзкий приторный вкус он запил приятным терпким ромом. Алан пожал плечами и схомячил последний кусочек перца, запивая его Рональдовым подарком. Захмелел он от него довольно быстро, что позабавило его бывшего наставника, до этого ни разу, не видевшего его таким. Они о чем-то снова болтали и смеялись. Эрик периодически присматривал за мясом, а Хамфриз приступил ко второй банке напитка с непривычным названием «Revo». — Эрик! — бодро выдал Алан — Ты никогда не рассказывал про то, как воевал. Я пойму если тебе не хочется говорить об этом, просто… Просто мне интересно. — Да все нормально. Это была англо-французская война 1756 года. — Что??? — Алан, что называется, подскочил. Эрик вскинул бровь. — Прости, я просто не ожидал. Я был там. Я участвовал в этой войне, вот и удивился. — Ты? Серьезно? — Эрик скептически окинул Алана взглядом. Нет, он конечно не считал его слабым, более того, знал на что напарник порой способен, но чтобы на войне… — Да. Прости, продолжай. — Хах, потом твоя очередь, приятель. Хотя тут и рассказывать особо нечего. Кровь-кровь-кровь и везде смерть. Я, кстати, как не странно, не на войне умер. Точнее не из-за войны… ну ты понял. — А как? — Да, неважно, — отвел глаза Слингби, и, казалось бы, нервно сглотнул. — А шрамы? Они с войны? — Алан осекся и тут же заткнул рот ладонью. Это все напиток Рональда, в здравом уме Алан бы не был таким болтливым. — Так ты заметил. — Прости, я… — Да все окей. По правде говоря никто кроме тебя не знает — я никому о них не говорил. Не было тех, с кем хотелось бы обсуждать это. — Я… Я может слишком самонадеян, но… ты можешь рассказать это мне. Если хочешь. Если нет, то все в порядке, я понимаю, это личное. Эрик замялся. Он верил Алану и ценил его, он не хотел, чтобы напарник видел все это, видел его таким… таким слабым. Он боялся напугать, отпугнуть, боялся вызвать отвращение. Ни за что на свете он не хотел потерять этого хрупкого, но сильного духом паренька. Он уже терял. Терял и поплатился за это страданиями, которых не пожелал бы никому. И он не хотел испытывать этого снова. Алан был первым, кто за долгие годы стал ему дорог. Алан был вторым человеком в этом мире, ради которого он был готов на все. Нет, пожалуй теперь, все же единственным. Только идиоты сокрушаются по прошлому, и он это понимал, но давал слабину и каждый раз не мог оборвать эту нить. Возможно пришло время, и кто знает, вдруг открывшись Алану, доброму, понимающему и светлому во всем Алану, что-то изменится. Алан менял его. Алан менял и делал лучше все, чего касался. Эрик вздохнул и решился. — У этих шрамов есть своя предыстория, длинною в мою человеческую жизнь, — он взглянул на шатена, словно спрашивая, готов ли тот выслушать его, принять его душу. Алан все понял и кивнул. — Я родился в семье пекаря. У нас была хорошая семья — отец вел дело и держал семью в меру железной рукой, из-за этого наши дела всегда шли хорошо. Мама работала в пекарне и пекла лучшие в мире пышки. Я до сих пор помню этот вкус… — на какое-то время его лицо окрасилось мечтательной улыбкой. — Сначала нас, детей, было двое. Когда мне стукнуло четыре года — мама снова забеременела. Моему брату тогда было десять, он уже немного окреп и мог существенно помогать отцу. Я был маленьким и занимался более легкой работой — помыть полы, пополнить витрину, или отнести горячий заказ знатным господам. Да, это странно, но несмотря на то что наша пекарня была небольшой, она пользовалась большим спросом даже у важных персон. У нас была счастливая семья… — улыбка начала медленно тускнеть. — Потом мама родила моего братишку. Мертворожденного братишку. И слегла. Роды были тяжелыми и организм был ослаблен, а смерть ребенка подкосила еще сильнее — маму настигла пневмония и долго она не прожила. Отец был убит горем, а я плакал и спрашивал, куда ушли мама и братик. Со мной возился старший брат, который был развит не по годам. Но смерть словно прогневалась на нас и повесила свое проклятие… Эрик прервался на несколько секунд, задумываясь о чем-то своем, и Алан не стал его тревожить. Сделав глубокий вдох, мужчина заговорил снова: — Не прошло и месяца с похорон матушки, как моего брата сбила повозка. Он не протянул и двух часов. Отец сломался. Дела в пекарне пошли на спад. Больше не было аромата маминых пышек, не хватало рук, но нанимать на матушкину кухню отец никого не хотел. Он пек все сам, и между тем все чаще начал выпивать. Когда мне стукнуло пять, от процветающей пекарни остались одни воспоминания. Я старался помогать отцу, как мог. Мы не влезали в долги, но едва сводили концы с концами. В свои семь лет я уже таскал мешки с мукой, умел печь хлеб и даже пытался повторить мамин рецепт, но получалось все иное. Учился в тайне от отца, который тогда уже пил почти беспробудно, и все чаще начинал прикладывать ко мне тяжелую руку. Пекарня держалась на семилетнем мальчугане. Я все делал — пек, убирал, ходил за продуктами, и по-прежнему разносил хлеб богачам, которые, не смотря на то, что качество выпечки ухудшилось, кажется, заказывали у нас чисто из жалости. Кто-то говорил, что нашим хлебом они кормят свиней… — Эрик запрокинул голову и Алану показалось, что его глаза были мокрыми. — Алан, у тебя осталось то Ноксово пойло? Алан без слов протянул ему банку. Сделав глоток, Эрик снова улыбнулся — не грустно, а нежно — и продолжил — Все изменилось в один жаркий июльский день. Я относил заказанный хлеб, который с каждым днем становился все лучше, и был все ближе к тому, что когда-то пекла матушка. Я был голоден — работал на износ и не ел тогда второй день. Проходя по территории богатого поместья, я решил взглянуть на него поближе — посмотреть на жизнь, которой никогда не будет. Я любовался особняком, когда увидел куст с малиной. Последний раз я ел ее еще при живой матушке. Воровать было не хорошо, но голод взял свое и я прокрался в сад и съел несколько ягод, — Алан захихикал, — и уже собрался было уходить — не был я тогда таким наглым — услышал чей-то плач. Я был почти под самой стеной, крался вдоль какого-то овивающего стену растения, вроде плюща, а плач доносился сверху. Я вскарабкался по растению и начал слушать, но за плачем ничего слышно не было. Ставни были заколочены. Я услышал, как хлопнула дверь, а плач начал стихать. Теперь слышалось только хныканье. Я постучал в ставню, и хныканье тоже стихло. Я постучал еще раз и спросил «Эй, ты чего ревешь?» — после этих слов Алан дернулся и уставился на Эрика так, словно смотрел на прокаженного. — Эй, парень, ты чего? — А, комар, прости. Продолжай. — Ну так вот: «Кто ты?» — голосок из-за ставней был совсем тихим и звонким. «Я тут это… Малину ворую…» — я не нашел что еще сказать. «Ты вор?» — голос стал испуганным. «Наверное. Нет, не совсем… я просто был очень голодный» «А. А малина вкусная?» «Вкусная. Это же твоя малина, ты ее не ешь?» «Мне нельзя.» — голосок стал очень грустным и кажется ребенок снова начал хныкать. «Тебя наказали?» «Нет, мне нельзя малину. У меня от нее живот болит» «Мне тебя очень жаль. А почему ты ревешь? Девочкам не идут красные заплаканные носы» — я тогда думал это девочка, и каково же было мое удивление, когда писклявый голос, воя, протянул «я м-а-а-а-альчик», — Эрик сделал писклявый голос и Алан снова захихикал. — Я узнал, что плакал он потому что ему было очень одиноко. Он был болен, по-моему, всем подряд, и в тот день ему запретили выходить на улицу из-за выявленной аллергии на солнце. Мы начали болтать о всякой ерунде, он расспрашивал обо мне, я о нем. В тот день, впервые со дня смерти мамы, я чувствовал себя так легко — мне было весело, и ему тоже. Он больше не плакал, я рассказывал ему истории и шутил, а он смеялся. Я задержался, пора было идти, но пообещал ему, что снова обязательно приду. Дома мне влетело от отца, но я был счастлив — у меня наконец появился друг. Я пришел к нему на следующий день, и мы снова общались и играли в слова. С тех пор я начал приходить к нему каждый день. Как-то я подхватил простуду и не мог приходить целую неделю. Когда я снова пришел, мой друг расплакался и долго не мог успокоиться — он боялся что я больше вообще не приду. В таком темпе прошло несколько лет — я работал в пекарне, пек, разносил, а когда выдавался свободный час — пробирался в богатый особняк. Туда, где каждый день меня ждал запертый в своей комнате мальчик. Я таскал ему разные безделушки — красивые камушки, или что-нибудь покупал в городе за копейки. Я передавал их ему через небольшую дыру в ставнях, которую мы сами же и проделали. Однажды, в день его рождения, я принес ему пышку, которую испек — тогда они уже были почти такие же, как у мамы, и дела в пекарне шли чуть лучше. Он съел ее и ему стало плохо. с тех пор еду я больше не таскал. Когда мне стукнуло четырнадцать, отец скончался. Я стал фактическим хозяином пекарни. Жить стало проще — теперь я был сам себе начальником. Я по-прежнему приходил к своему другу, и что самое интересное — за все эти годы меня ни разу не поймали. Разве что старик-садовник как-то заметил меня, но человеком он был добрым, мудрым, и искренне был рад, что у молодого господина появился друг, а потому хранил наш маленький секрет. К тому времени, как я стал владельцем семейного бизнеса, мои навыки в выпечке стали столь высоки, что в пекарню снова повалил народ и дела пошли на лад. А тот мальчик, когда подрос, начал изучать медицину — читать книжки и общаться с лекарями — и уже знал, что никаких болезней у него нет. Он родился с пороком сердца, был слаб от рождения, случались порой приступы, но этим все и ограничивалось. Все его болезни были выдуманы падкими до денег врачами, которые не могли излечить его недуг — тогда такое не лечили — но и не желали расставаться с деньгами их семьи, а родители слишком сильно любили и опекали сына, и не желали слышать никаких доводов, если они шли вразрез с диагнозами врачей. Я снова таскал ему выпечку — оказалось, что в прошлый раз ему было плохо вовсе не из-за мифических недугов, а лишь от того, что организм был не привычен к подобной пище. Мы быстро это исправили. Мы все мечтали, что когда-нибудь я заработаю в пекарне много денег, и мы сбежим. Сядем на корабль и уплывем далеко-далеко. Я верил, что где-то обязательно найдутся те, кто вылечит его сердце. Мы читали книги и составляли планы путешествий, хотели увидеть все на свете… Когда мне исполнилось шестнадцать, началась война. На тот момент оклад даже у простого солдата был для тех времен необычайно высок, и я решился. Это был наш шанс. Я закрыл пекарню, собрал пожитки и решил отправиться на фронт. Я рассказал ему об этом в ночь перед отбытием. Он снова плакал, умолял не уезжать. Тогда я дал ему клятву. Я сказал: «Вот увидишь, там я смогу заработать много денег! Столько, сколько за 10 лет в пекарне не заработаю. Я буду воевать, стану сильным, а когда соберу достаточно — вернусь и увезу тебя отсюда, и все будет, как мы мечтали. Ты выберешься из этих стен, мы вылечим тебя, посмотрим мир, будем есть вкусную еду, и никто больше не будет тебя запирать! А я смогу всегда тебя защитить. Только дождись меня, я вернусь, слышишь?» — тогда он спросил сквозь слезы: «Правда вернешься? Обещаешь?»  Только дождись. Я клянусь, что вернусь и увезу тебя отсюда! «Я обязательно буду ждать тебя! Ты только не умирай там!» — он протянул через отверстие в ставнях мизинец — «Это клятва на мизинцах, такую клятву обязательно нужно исполнить.»  «Сдержу. Обязательно сдержу! А если не сдержу эту клятву, то черт меня дери, я богом клянусь — лягу спиной на горящий костер! Как есть лягу!» — Он обозвал меня дураком и подарил на память шахматную фигурку — как оберег. На том и порешили. Я ушел. Воевал я пять лет. За это время я дослужился до офицера и оклад увеличили в разы. Не передать словами того ада, который я пережил там. Повсюду была смерть; руки, казалось, навсегда приобрели красный оттенок… Я хоронил друзей, командиров, пытал пленных, бросался на врага с голыми руками, был ранен множество раз, порой даже почти смертельно… Бывали моменты, когда хотелось сойти с ума, сдаться и наконец броситься в пучину смерти, но я держался. Не проходило и дня, чтобы я не сжимал в руках фигурку, не вспоминал мальчика, запертого в большом особняке, и клятвы которую я дал ему. Воспоминания о днях, что мы провели вместе были тем, что не давало сломаться и заставляло бороться, идти вперед, вести в бой солдат, рвать глотки врагу — выживать! Когда срок моей службы подошел к концу, я уже собирался домой. Но из главного штаба пришел запрос. Слухи о безумном, неубиенном офицере дошли до них, и они приглашали меня принять участие в каком-то военном задании. Платили много, и это меня соблазнило. Я решил, что лишние богатства не помешают, ведь никто не знал сколько затянет лечение. Подстегивало то что за пять лет мне удалось узнать, что где-то, уже не вспомню где, живет человек, который способен излечивать от всего, кроме смерти. Но берет за свои услуги он очень и очень дорого… По истечении еще полугода я наконец вернулся домой. Не мешкая ни минуты я направился туда, где прошли лучшие годы моей жизни. В голове уже виделись картинки будущего — вот мы наконец встречаемся, и я вижу его лицо, вот мы убегаем и садимся на корабль. Вот он машет рукой прощаясь со своей тюрьмой… Но я не подумал сколько всего могло измениться за пять лет. Когда я пробрался к его окну, ставень больше не было. Сад выглядел заросшим и заброшенным. Заглянув в комнату я не увидел ничего. Абсолютно пустая комната, без мебели, без обоев — лишь голые стены и голый пол. Ничего более. «Пустяки, его могли переселить в другую комнату из-за очередной мнимой болезни, например, в южное крыло…» — Я отчаянно цеплялся за любые возможные оправдания. Утром я постучал в дверь особняка. Я представился по чину, попросил хозяев дома. Ко мне вышла женщина, его матушка, судя по всему — я сказал, что после войны мучаюсь неким недугом, а в городе поговаривают, что из-за болезни сына они знают многих талантливых лекарей. К слову поинтересовался, как здоровье мальчика. Но она сказала то, после чего рухнуло все. — Умер… — срывающимся голосом прошептал Алан, а по его щекам катились слезы — Тебе сказали, что он умер… — Как ты… — Догадался… это не сложно… — Да, его матушка сказала, что он умер полгода назад. Из их дома я вышел на подкашивающихся ногах. Перед глазами стояла чернота. Всё, что было до этого, всё, что делалось в прошлом — все планы на будущее, все мечты и чаяния — всё в одно мгновение разбилось, рассыпалось в прах. И самым страшным было осознание того, что я опоздал. На те самые чертовы полгода, — Эрик зло ударил кулаком по столу, и посуда на нем противно зазвенела. Он снова схватил бокал и щедро плеснул в него ром — И зачем, зачем было все это… — на этих словах он закрыл лицо ладонью, и почувствовал на ней влагу. — И… что ты сделал? — А что мне оставалось, Алан? — он положил ладонь на плечо, туда, где под пальцами начинали змеиться те самые шрамы, и сжал его, после чего усмехнулся — Я исполнил клятву. Он немного помолчал и посмотрел на Алана. — Смерть господня, ну ты то чего ревешь, парень? — А ты… пытался найти его после того, как стал жнецом? Его книгу, например, чтобы узнать, как он умер… — Знаешь, — Эрик горько усмехнулся — Это было первое, о чем я подумал, когда узнал, как здесь устроена вся система. Но к тому моменту, когда я отучился в академии и был допущен в библиотеку — не поверишь — я забыл его имя. — Ты… серьезно? — Не подумай, Алан! Это словно… словно наваждение какое-то. В ту секунду, когда я понял, что забыл имя самого дорогого для меня человека, я едва не свихнулся. Я перепроверил по нескольку раз список всех английских имен, думал, если увижу, то точно вспомню — но ничего! Все имена казались знакомыми не более чем просто знание о существовании такового. Словно имя было вырезано из каждого воспоминания. А когда я пытался напрячь память и вспомнить, голову сжимало раскаленными клешнями… Алан молчал. Лишь через несколько минут гробовой тишины он снова заговорил: — Он ждал тебя. Ждал тебя все те чертовы пять лет, каждый день лелея надежду что ты вот-вот постучишь по ставням и скажешь, что вернулся за ним. Но спустя пять лет ему надоело ждать. Он решил пойти следом за тобой и найти тебя. Он не знал, как ты выглядишь — лишь твое имя — но наивно верил в благосклонность судьбы. Он ушел врачом-добровольцем. Родители были в ярости. Они сказали ему «Если уйдешь — у нас не будет сына» — но он ушел. Сломал свою клетку и ушел. Последнее что он услышал от родителей — крик матери вслед о том, что их сын мертв! — Алан… — Хамфриз плеснул себе в стакан виски, до этого стоящее нетронутым, и покрутив его в пальцах, сделал первый глоток. — Ты ув… — Жил был мальчик. Мальчик, который родился в богатой семье, но с неизлечимой болезнью. Первые пять лет жизни мальчика были похожи на ад — сначала ему запретили бегать, потом ему запретили есть нормальную еду, а потом запретили выходить на улицу. Казалось, что бедного ребенка хотят залечить до смерти. И продолжалась бы эта череда бесконечных однообразных дней и врачей еще очень долго, если бы однажды в окно мальчика не постучали. Это был другой мальчик, на год или полтора старше. Воришка малины. Так они и познакомились. И каждый день больного мальчика с того момента разбавлялся визитами нового друга — словесными играми и историями, мечтами и подарками. Мальчик был счастлив, и родители порой решали, что его самочувствие улучшается, но подлые врачи, не желавшие терять такой источник дохода придумывали все новые и новые диагнозы. Однажды, когда целую неделю друг «по ту сторону окна» не появлялся, мальчик снова начал тосковать, плакать, и врачи не преминули повесить его родителям на уши новую лапшу — о психическом расстройстве, которое в будущем могло перерасти в лунатизм, маниакальное расстройство личности и неконтролируемую агрессию. Мальчика перестали выпускать из комнаты вообще, к нему перестали пускать слуг, еду давали через окошко в двери. Мальчик стал еще более одинок. Когда по ту сторону окна снова послышался стук, мальчик почувствовал себя самым счастливым на свете. Так прошли годы. Мальчик и его друг выросли, но по-прежнему друг приходил каждый день и развлекал. К тому времени мальчик читал много книг и перестал быть глупым и наивным, он проштудировал много медицинской литературы, наблюдал за действиями врачей, и уже знал, что они из себя представляют — и вовсе он не болен тем ярким букетом, который на него повесили. Они мечтали сбежать — вдвоем, против всего мира. Они мечтали найти лекарство, а потом путешествовать, путешествовать и путешествовать. Они мечтали исследовать джунгли, общаться с древними племенами, мальчик хотел обучаться китайской медицине у мастеров, а друг раскапывать руины древних цивилизаций. А еще они мечтали покататься на слонах. Каждый день они жили строя планы на будущее, составляя маршруты и перерисовывая карты из книжек. В один день течение жизни для мальчика остановилось. Нет, он не умер. Просто в тот день его друг ушел на войну. Алан осекся услышав звук битого стекла — это Эрик уронил стакан и тот каким-то чудом умудрился разбиться о деревянный пол веранды. Но Алан лишь отвел взгляд и продолжил. Потому что должен был. Он должен был ему рассказать… — Друг ушел на войну ради него — обещал заработать много денег и исполнить их мечту. И мальчик поверил. Он верил всему, что говорил друг. В тот день время для него остановилось на долгих пять лет. Дни текли однообразно, словно ему снова было пять. Чтобы хоть как-то скрасить их, мальчик читал книги и все глубже изучал медицину и ее составляющие. И ждал каждый день… Каждый день сидел у окна и прислушивался. Иногда его навещал старик-садовник и рассказывал новости с войны. Кто-то возвращался — калеками, или же и вовсе хладными трупами. И каждый раз, когда садовник упоминал об этом, сердце мальчика болезненно вздрагивало, а когда садовник говорил «Но, благо, друга молодого господина среди них не было» — мальчик возносил хвалу небесам. Это было мучительно тяжело — каждый приход садовника и его рассказы, каждый раз он боялся, что услышит то, что убьет его душу, но терпел. Терпел, боролся с собственными страхами и продолжал верить в своего друга. Но, как оказалось, это было вовсе не самым мучительным. На четвертом году умер садовник и он перестал получать хоть какие-то крупицы информации извне. Прошло много времени, но мальчик всё ждал и ждал, что в его окно вот-вот постучат. Но прошел еще год, а вестей всё не было. И тогда терпение мальчика лопнуло. Он уже был достаточно сведущ в медицине, накладывать повязки и делать перевязки научился на плюшевых игрушках, и потому решился пойти на фронт в качестве врача-добровольца. Узнав об этом, родители закатили истерику — особенно матушка. Но их сын был непреклонен в своем решении. Покидая отчий дом, последнее, что он услышал от родителей — брошенное в спину уходящему сыну «Для нас ты мертв. Не возвращайся». Алан увидел, как Эрик до побеления сжал кулаки, а глаза налились гневом. — Он не знал куда именно попадет, не знал даже, как выглядит его друг, он знал одно лишь его имя, но верил в судьбу. Врачи всегда были нужны, добросовестные и умелые — тем более, потому мальчик быстро добился признания и уважения. Он все время расспрашивал про своего друга, и вот, спустя полгода, он наконец встретил тех, кто знал его — сослуживцев. Один даже был из их городка. «Так он домой уехал, дня три назад.» — сказали его сослуживцы — «Так рвался, спешил, все твердил, что его кто-то ждет дома. Невеста скорее всего, или даже жена». Три дня. Они разминулись на три дня. Но мальчик быстро воспрял духом — решил, что лишний год ничего не решит, вернется через год, и они обязательно встретятся! И вот спустя несколько недель, тому парню, что был из их городишка, пришло письмо от родителей. Они писали про ужасный случай — какой-то безумец бросился в костер и улегся на горящие бревна. Когда его вытащили он был жив, но через минуту скончался… Мир рухнул перед глазами. Все было зря. Мальчик проклинал себя и свои решения. Что мог решить его друг? Ведь наверняка родители и впрямь его заживо похоронили, наверняка разнесли весть по городу. Он винил себя, ведь останься он дома, как и обещал, дожидайся он верно, как и просил его друг — они бы уже исполняли свою мечту. Не трудно догадаться, что мальчик сделал после… В конце концов иначе бы, я не разговаривал здесь с тобой… Не знаю, кто придумал злую шутку с памятью, но жертв у этой шутки оказалось две. Алан замолчал и на некоторое время повисла тишина. Один переваривал информацию, второй не то ждал реакции, не то просто вернулся в свои мысли. Тишину нарушил нарастающий истеричный смех. Алан поднял глаза. Эрик закрыв пятерней верхнюю часть лица все громче смеялся, так, словно делал это в лицо давнему сопернику. Это оказалось заразительно, и в какой-то момент, Алан и сам не понял в какой, он тоже начал смеяться над абсурдностью вывертов судьбы. Откинувшись на спинку стула, тот не выдержал и перевернулся вместе с Эриком. Хамфриз тут же очнулся, и, подлетев к напарнику, склонился над ним. — Эрик, как же так, ты цел? На что тот уставился глаза в глаза, не отводя взгляда. — Алан… — Да? — Прости. — За чт… Резкий рывок, ворот Алановой майки в плену у цепкого кулака, глаза шатена распахнуты от удивления… а на губах чужие губы. Властная печать, что навсегда останется в их памяти. Этот момент, казалось, растянулся на целую вечность, сердце Алана обдало, нет, не гневном, не яростью, не отвращением… тоской. Той тоской, которую он не чувствовал с того самого дня, когда они прощались там, через окно, давая ту губительную клятву. Поцелуй прервался также резко и неожиданно. Хамфриз горько улыбнулся, и, прикрыв глаза, прижался лбом к лбу старого друга. — Кто же так над нами подшутил… — прошептал он почти одними губами. — Смерть его знает… — Что ж, — Алан резко отстранился и сел на дощатый пол веранды, напротив Эрика — будем знакомы! Я Алан Хамфриз — мальчик с букетом болезней по ту сторону окна, который хранил все твои подарки и истории, и я до сих пор помню вкус твоих пышек! — Алан протянул руку, вызвав у Эрика улыбку. — Я — Эрик Слингби, — он пожал руку — сын пекаря и вор малины по ту сторону окна, который обещал показать тебе мир, и до самой смерти хранил деревянного шахматного короля. После этого был веселый заливистый смех, детские шутки, обещания напечь новых пышек, и, казалось, Алан уже забыл и не был удивлен тому, что сделал его друг всего несколько минут назад. Но возможно это было влиянием атмосферы этого вечера. Отсмеявшись, они просто лежали на траве и смотрели на звезды. Эрик показывал Алану созвездия, и они оба наслаждались моментом, о котором грезили сотню лет назад. — Слушай, Алан, — начал Эрик, когда они уже какое-то время слушали пение сверчков. — М? — А почему ты решил, что это именно я, ну, тот безумец, что в костер… — Городишко у нас маленький. Поди найди второго такого отчаянного, который что б именно спиной… Эрик, а можно мне… посмотреть на них еще раз? — Ну, почему бы и нет, в конце концов. Он снял футболку и лег на живот. Алан принял сидячее положение, заправил прядь волос за ухо и принялся рассматривать местами замысловатые узорчатые рубцы. В легком лунном свете было не просто что-то рассмотреть, а потому, не помня себя, Алан начал водить по контурам подушечкой пальца. Когда Эрик вздрогнул первый раз, он посчитал, что ему показалось, но во второй насторожился. В третий раз Эрик не выдержал и тихо, расслаблено протянул: — М-м-м Алан, ну мне же щекотно. — Хи-хи, ты же не боишься щекотки. — У меня спина чувствительная. А рубцы чувствительны сами по себе. Алан снова хихикнул и провел пальцем по очередному шраму, заставив напарника в очередной раз дернуться. Кажется, у Эрика иссякло терпение, потому что он резко развернулся, успев подхватить и прижать к себе Хамфриза прежде, чем тот встретился бы с землей. — Если ты продолжишь меня дразнить… я снова тебя поцелую. И кажется не ему одному ударило в голову ягодное горючее со смайликом от Рона, потому что в ответ он услышал смущенное «Да я и не против», после чего Алан сам потянулся к нему и слегка коснулся губами. Эрик углубил поцелуй. Они, кажется, целую вечность лежали под звездами на пледе, стянутом с одного из кресел на веранде, наслаждаясь ленивыми поцелуями. Эрик прижимал к себе самого дорогого за все существование человека, и был по-настоящему счастлив. В какой-то момент его губы переместились ниже, мягко касаясь шеи парня. Алан тяжело дышал, по коже пробежали мурашки, но не оттолкнул, а лишь крепче сжал руку Слингби. Эрик притянул его к себе максимально близко, зарываясь пальцами свободной руки в мягкие, цвета молочного шоколада, волосы. Поцелуи стали настойчивее. Прикусив мочку, обдавая ухо Алана горячим дыханием и наслаждаясь реакцией, он отодвинул ворот футболки и начал выцеловывать ключицы, оставляя неяркие засосы. Алан таял в этих руках и пропустил момент, когда его собственные начали беззастенчиво бродить по телу старшего диспетчера, а губы касаться чувствительных точек под ухом. Эти нехитрые ласки вызывали у напарника легкое урчание, что окончательно отправило самосознание Хамфриза в дальний пеший. Он чувствовал себя одним сплошным куском пластилина, который плавился под искренними ласками Эрика. В душе самого Слингби, словно взорвался вулкан, ко всем бесам сжигая здравый смысл. Его эмоции представляли собой оголенный провод по которому пустили электрический ток. Прилагая нечеловеческие усилия для того, чтобы окончательно не слететь с катушек и не наброситься на паренька, как дикий гризли, он начал осторожно стягивать с того футболку. Прислушавшись к реакции и не встретив сопротивления — напротив, когда Алан сам стал пытаться выскользнуть из нее — тормоза слетели окончательно. Когда Эрик проснулся солнце было уже высоко в небе. Он лежал на раскуроченной кровати — ей Смерти он не помнил, как они вчера добрались до спальни — один. Алан нашелся на кухне, очевидно занимающийся завтраком. По заспанному лицу Эрик сделал вывод, что парень и сам проснулся не так давно. Тихо, стараясь не выдать своего присутствия, он подошел и обнял того со спины. Нежно и по-свойски забирая его в кольцо горячих рук и аккуратно касаясь губами, покрытого следами ночного происшествия, плеча. Алан вздрогнул. — Доброе утро. — Д-доброе. Еда почти готова, — пролепетал Алан и Эрику это не понравилось. Он развернул парня лицом к лицо, мгновенно снова притягивая его к себе. — Эй-эй, посмотри на меня. Алан, что случилось? — Вглядываясь в покрасневшее лицо и опущенные глаза в голову начали закрадываться не хорошие мысли. Он отпустил шатена и сделал шаг назад. — Алан… — голос подвел. — Прости. Забудь. Извини, что распустил руки. Он сжал зубы, чтобы не сказать ничего лишнего и развернулся, намереваясь уйти. Возможно, купание в прохладном озере поможет привести голову в порядок и разобраться с бушующими эмоциями. Но Алан удивил его: — Что? Н-нет, — воскликнул парень — постой. Прости… я не поэтому, не потому что… — Алан начал заикаться, а Эрик окончательно запутался в происходящем. — Тогда почему ты отводишь взгляд и шарахаешься? — Я не шарахаюсь! Не после всего… всего того. — В таком случае я не понимаю, в чем дело? — Просто… после всего… Я не могу посмотреть тебе в глаза. — Кажется Алан стал красным даже на кончиках ушей и это заставило Эрика рассмеяться. Он положил руку ему на спину и поднял пальцами опущенный подбородок, заставляя встретиться взглядами. — Иди сюда. — Он прижал его к себе и не дав опомниться тут же утянул в сладкий поцелуй. Когда он почувствовал, что спина Хамфриза наконец расслабилась, он прервался, — что бы ты там не готовил, но по-моему оно сейчас сгорит. — Алан тут же вывернулся из объятий и начал суетиться возле печки. После завтрака они убрали остатки вчерашнего ужина и всё оставшееся время провели на озере. Они купались и просто валялись на сиже до обеда. В обед Эрик сходил в лес и принес оттуда горсть малины. Счастливый Алан начал есть ее прямо из рук напарника, что не слабо заводило второго. До заката Эрик заставил его за это расплачиваться, впрочем, и заставлять особо не пришлось. Встретив закат, еще полчаса у них ушло на то, чтобы собрать вещи и привести дом к первоначальной чистоте. Алан немного поник. — Знаешь, мне совсем не хочется уходить, — проронил он, стоя возле ступенек на веранду, и смотря на воду. — Мы всегда сможем сюда вернуться, Алан. Когда-то давно я обещал тебе дом, в котором ты не будешь узником, и теперь я смог исполнить еще одно свое обещание. — Алан улыбнулся, положив голову на плечо мужчины. — Тогда давай считать, что это место — точка, с которой начнется наше путешествие. — Я люблю тебя, Алан. — Внезапно ошарашил Эрик, и уже испугался последующей реакции, однако вопреки всем страхам Алан с несвойственной ему уверенностью заглянул в изумрудные глаза напарника и слегка приподнявшись на носочки невесомо коснулся губами лба. — Всегда. С самого первого стука, мой воришка малины. А вернувшись домой и скинув вещи, Эрик снова отправится к Алану. Завтра им вновь придется делать вид, что между ними по-прежнему нет и не было никакого прошлого, завтра им вновь придется стать образцовыми жнецами под надзором самого сухого и консервативного начальника, завтра им вновь придется прятать нежные взгляды до самого вечера. Но это всё будет завтра, а пока у них есть еще одна ночь, и целая вечность в придачу.