По Аристотелю

      Дамиано часто думает, как именно он любит Викторию. Закуривает очередной «Кэмел» и зарывается одной рукой в свои волосы, рассеянно их сжимая. Сегодня был один из таких дней, когда особенно хорошо думается о всяких глупых вещах вроде смысла человеческой жизни, его, Дамиано, жизни, и существовании бога. Какой к черту Бог, когда тебе двадцать два и ты стремишься покорить весь мир?       Дамиано не считает, что не может помыслить своего существования без интимных фотографий ночью из-под одеяла, без нижнего белья «в подарок», без наивных и развратных девушек на пару ночей, а лучше на одну, свою жизнь. Не считает, что это что-то обязательное, но думает, что это добавляет в жизнь одну из тысячи красок, которые он так любит коллекционировать, как воспоминания на полочках своего сознания и добавлять в картину своего восприятия, которое постоянно меняется. В подростковые годы Давид думал, что его жизнь олицетворяет одна из тех картин, которые он видел на фотографиях Лувра, недостижимо прекрасных и сложных. А потом с ним случился рок-н-ролл и он отдал предпочтение импрессионизму. Сейчас же он склоняется к поп-арту и кажется, своя Эди Седжвик ему не помешает. Точнее, он ее уже нашел и нашел давно.       Он не считает себя человеком, помешанным на сексе, но…        Дамиано любит Викторию когда она задирает голову высоко вверх в истомном блаженстве, пока пальцы отбивают ритм на любимой бас-гитаре, а волосы откидываются назад и струятся по плечам солнечно-золотыми локонами. Он любит её когда она без стеснения снимает неудобный, но до жути красивый лифчик и шутя кидает прямо ему в лицо. Потому что доверяет. Любит, когда она шутливо заигрывает с ним на камеру и на вопросы про заигрывания с Дамиано говорит, что «возможно» и немного растерянно улыбается при этом. Любит, потому что это соблазнительно. Потому что она соблазнительна. Каждая ее улыбка, каждый жест в его сторону наводит на определенные мысли и Дамиано цепляется за них, как ребенок за любимую игрушку, которую не хочет отдавать. За мысль о чем-то общем. Общей истории, общей страсти — к музыке так точно. Ему было мало, мало, все мало.       Мало ощущения ее руки в его крепкой ладони, мало ее доверчивых пуританских поцелуев в уголок губ (будто он Питер пэн, черт его дери), мало чувства ее прохладных пальцев с аккуратным маникюром, упирающихся ему в колено, когда они сидят у бассейна.       Он же имеет право на чувства, ведь так?       Дамиано чувствует себя героем своей собственной песни.       For your love I'll do whatever you want I'll do whatever you want, for your love *       Казалось, он мог предложить ей что угодно, дать все, что она пожелает, преподнести меж сложенных в молитвенном жесте руках, подползти на коленях и смотреть в ее серые льдинки глаз безпрерывно, пока она не скажет «да». Выложить из осколков своего желания слово вечность. Но не рисковал. С одной стороны, зубы-волосы были дороги и милы сердцу, а с другой…       Дамиано уже один раз обжёгся о солнечный свет ее волос. Ему было всего шестнадцать, но он надолго запомнил щемящее чувство глубоко внутри, будто тебя предали самые близкие друзья и разбили труды всей твоей жизни (ей богу, тогда он ощущал себя мучеником не хуже Григория III). Когда сердце ноет без остановки и приходится пить твои первые в жизни седативные средства, которые все равно мало помогают. Когда тяжело даже не находится рядом, а просто быть.       А она ему так же просто отказала. Играючи, кокетливо, сама не до конца осознавая, что произошло и как именно. Отказала ему когда он только только присоединился в группе, когда позвонил и пришел на прослушивание, не смотря на то, что у них уже была вокалистка. Заявился, в потёртых джинсах и футболке, самый обычный юноша своего возраста, не имеющий ничего общего с сегодняшним Дамиано. Юный, совсем зелёный (как и все они, впрочем) и, просканировав внимательным взглядом двоих слишком уверенных в себе школьников и заявил, глядя четко в лицо единственной девушке в комнате: — В жизни не видел никого прекраснее вас, синьорина.       Она ухмыльнулась дерзко, подошла вплотную и ткнула истерзанный толстыми басовыми струнами палец ему в грудь: — Пой давай. Комплиментами будешь разбрасываться потом. Если пройдешь, конечно.       Но и самоуверенная красотка с бас-гитарой, и паренёк с пучком темных волос, и совсем по-детски круглолицый, по-взрослому высокий блондинчик с гитарой в этом маленьком затхлом гараже (собственности семьи Раджи, кстати) знали, что он уже проходит.       Едва из его горла вырывались первые позывы, похожие на пение, в малый барабан глухо забили. Угрожающе зарычали басы дерзкой блондинки, представившейся Викторией. Ни микрофона, ни нормального оборудования, только замученно хрипящие усилители, просящиеся на свалку, но оставленные почти из жалости и за неимением других («Национальное достояние!» — любил повторять Томас гораздо позже, перетаскивая их на антресоли, но не выбрасывая). Мелкий гитарист, перед тем быстро стрельнув большими глазами в сторону подруги, согласно кивнул. Французский говор рычаще вырывался из нутра Давида, простенькая песенка обретала черты весомой песни о главном, из тех, что нам с улыбкой суют родители в детстве, убеждая, что когда вырастем — поймём.       Нутро парня заполнило что-то теплое и сжало в своих объятиях, а потом растрясло, заставив возбуждённо тряхнуть ещё короткими волосами и вытянуть высокие ноты там, где не нужно только потому, что ему так хотелось. Никто этого не заметил, но барабанщик восторженно засиял немного стеснительной улыбкой, увидев такой порыв, и только сильнее вдарил по установке.       С самого начала Дамиано понял, что заправляет всем именно Виктория, она направляет и ведёт маленькую компанию школьников по темному, узкому коридору к ярким софитам и сцене, а может и всемирной славе, но до этого было ещё далеко, очень далеко. И мало того, что ведёт, она ловит кайф. Ее сердце вибрирует на уровне низких частот так же, как ее возлюбленный инструмент, она лидер и не стесняется в выражениях. Виктория де Анджелис готова показать этому миру, кто здесь главный и Дамиано не решится мешаться под ногами. Он жаждет быть рядом. Наблюдать и хищно облизываться, присвоить себе и одновременно с тем отпустить на волю (потому что сам не хочет быть привязанным). Вести двойную игру и знать, что противник выдержит. Да начнутся голодные игры! — набатом било по мыслям в первую их встречу. Он не спускал с нее взгляда всю репетицию.       Как только в комнатке повисла тишина Виктория вскинула голову и обменялась с другим блондинчиком телепатическими сигналами, извещая о своем решении и запрашивая фитбэк — именно так расшифровал новоприбывший вокалист пантомиму, которая разворачивалась на его глазах. На лицах будущих «коллег по цеху» отобразилась лишь одна десятая мыслей, которые они успели друг другу передать, но все они сводились у одному: — Ты в группе, — торжествующий взгляд Вик упёрся в его усмешку, — завтра в шесть тут же. Не опаздывай… Как там тебя? Давид? Дамиано поморщился. — Давид фамилия. Не люблю ее, можно просто Дамиано. Думаю, мы подружимся, — он выделил последнее слово, пожимая ее маленькую ручку. Томас, имени которого Дамиано ещё не знал, недоуменно переводил взгляд с не-давида на де Анджелис и в обратном порядке.        Они поиграли в гляделки какое-то время и новоиспечённой вокалист точно помнит — она первая отпустила руку и отвела взгляд, признавая соперника (лишь в их головах) как равного. — Ну что ж, Дами, — она выделила сокращение его имени и он поморщился, но не успел возразить, — добро пожаловать к нам. Первое правило группы молодых музыкантов — рассказывай всем о нашей группе! Второе правило…       Чересчур активный Раджи снял с себя поцарапанную везде где только можно электруху и водрузил на диван, перебивая подругу: — we're not gay, but 20 dollars is 20 dollars! — он выделил итальянское комичное произношение и скорчил рожицу, повиснув на только поднявшимся со своего места барабанщике. Тот еле удержался на ногах, запутавшись в конечностях своих и друга. За считанные миллисекунды оба оказались на полу под общий смех Вик и Дема. — Итан, ты придавил мне яйца, слезь сейчас же! Ты мне даже двадцать баксов не дал!       Томас возмущённо кряхтел и ёрзал, пока Итан отчаянно краснел, бормоча извинения и пытаясь приподняться. Вик уверенно схватила гитариста за полосатый носок и зажала подмышкой, а на нее лице расцвела довольно-пакостная улыбка. Томас заверещал тонким голосом подростка и было слышно, что он ломается. Дамиано понял, что такое происходит явно не впервые и решил быстро влиться в колектив: взял мученика за другую руку и потянул в сторону же Виктории.       Никогда раньше он не веселился так, как в тот вечер. Никогда раньше он не чувствовал свободу в полной мере этого слова и не ожидал ее почувствовать, держа за руки ноги малознакомого парня, пока тот яростно вырывается и пытается врезать тебе ботинком в нос (но к счастью промазывает). Не думал, что с самым первым около-томным взглядом Виктории он захочет утянуть ее в водоворот своей жизни и событий, что позже назовет большой игрой.        Что ему хватит пары месяцев чтобы привязаться и собственноручно связать их всех проводами надежд и эмоций. Он сам это выдумал и считал очень удачной метафорой, а все знают, что если во что-то сильно верить, то вскоре начнешь и чувствовать. Они проходили сквозь их нутро, у кого через сердце, у кого через разум, у Дамиано лично — сквозь тонкие ключицы.       Позже, Дамиано был уверен, что Вик чувствует как ее провод пульсирует в районе солнечного сплетения в моменты общего единения, разбитого любимого скейта Виктории, над которым она долго убивалась, пока Итан молча не пошел в ближайший магазин и не купил ей новый. На последние деньги. Мозг Виктория ему вынесла, но перед этим доверчиво разрыдалась у него на плече. И Давид часто чувствовал зависть, и ревность, и желание отобрать у Итана или того же Томаса любимого соперника, но не смел. Понимал мозгом, не душой, что он и так проявляет слишком собственнические настроения, а их чувственные полиаморные отношения со всеми участниками этого не выдержат.       Потому что слова свобода было вытатуировано у каждого из них на душе ярко-красным и светилось неоновым светом.       Потому что никого из них он не мог предать, а это присвоение себе было бы именно предательством и ничем иным. В каком-то роде они были исключительно друг друга и принадлежали только друг другу, но Дамиано часто ловил себя на мысли, что хочет, чтобы Вик принадлежала ему больше, чем Томас и Итан. Больше, чем может ему позволить его жизнь эпатажной рок-звезды. Он не смел трогать де Анджелис — она сказала ему нет три раза, пусть и не напрямую и на этом его попытки закончатся, но это не значит, что не закончатся длинные ночи, проведенные на кончике лезвия и на последнем выдохе наслаждения, пока он удовлетворяет себя, а ее имя перекатывается у него на языке сладким медовым шариком. Что он не будет представлять ее грубоватые от постоянной игры пальцы на своей груди, а сверкающие пшеничные пряди — щекочущими его шею при поцелуе. Что он и вспоминать не будет фотосессию Дамиано позволит себе вожделеть ее тело в одиночестве и не приплетая саму де Анджелис. Будет тихо стонать в подушку, кусая край и до одурения быстро двигать рукой пока не достигнет нужной разрядки.       Постельное белье он меняет чаще всех.       Он позволит себе целовать ее на потеху фанатам и публике на концертах (хотя для этого случая обычно выбирает Томаса), позволит целовать ее со всей своей горячей итальянской страстью в клипах, просто когда они играют в приставку и каждый раз проигрывают Раджи, потому что тот «король икс бокса» по словам самого Томаса. И Виктория поймет. Ответит на поцелуй, запустит вертлявый, колкий на выражения язычек ему в рот, а за секунду отстраниться. Подмигнет и прорычит что-то сковозь смех.       Дамиано всегда ассоциировал басистку с тигрицей. Молодой, игривой, развлекающейся с добычей просто из-за собственной скуки. И иногда Давиду казалось, что он добыча. -…Дэм?! Дамиано, черт тебя дери, что с тобой?!       Что-то резко обожгло его пальцы и он вскрикнул от неожиданности. Дотлевавший окурок упал на асфальт спокойно себе умирать дальше и не ведая ни о каких ожогах. У Дамиано же было чувство, будто его резко выдернули из привычной необитаемой никем, кроме него среды и втолкнули в толпу людей. Он явственно чувствовал раздражение. — Боже, прости, я не хотела, с тобой все в порядке? — запричитал девичий голос и Давид, ещё пару секунд назад хотевший грубо огрызнуться, резко изменил свои планы. Ясные серо-голубые глаза столкнулись с его шоколадными. Он чуть не оттолкнул Вик, свою Вик, которая просто волновалась, почему ее друг не отвечает на многократные повторения своего имени… — Прости, — он виновато двинул плечом и неловко усмехнулся, автоматически пытаясь использовать все свое обаяние, забывая, что этого не нужно, чтобы убедить подругу что все хорошо, — я задумался, просто задумался.       Кожа на внутренней стороне ладони слабо пульсировала в месте, где белым пятном расплывался будущий ожог, свидетельствующий о неаккуратности владельца. Вик положила руку на его плечо и несильно сжала. — Все хорошо? — В ее голосе сквозила забота и Дамиано очень не хотелось ей врать. Промолчать он не может, а сказать правду… Слишком много слов, слишком много усилий и ради чего? Удовлетворения своего страждущего эго? Поэтому задумчивый мечтатель накрывает своей рукой руку своей басистки и проводит большим пальцем по нежной коже. — Ты же знаешь, что я тебя люблю?       Он знал, что отвечать вопросом на вопрос вовсе не политкорректно и тут твоим самочувствием интересуются, а ты, Дам, невежда такая, даже не можешь прямо ответить. К черту. Accada quello che deve e vada il mondo a rotoli.** Вик прислонилась головой к его лопатке и наклонила голову, прикрывая глаза в полном умиротворении. — Знаю. Я тебя тоже люблю, Дам. Только, кажется, мы любим по-разному. Дамиано поднял голову к розовато-алому закатному небу и прищурился. — Безусловно.