По Аристотелю

      Итан часто думает о том, что Дамиано похож на бога античной цивилизации, которому поклонялись и получали благословения, смотрели снизу вверх восторженно горящими глазами, утопая в шоколаде его глаз; которого обожали и боялись, восхищались и завидовали, любили и ненавидели одновременно; о котором говорили громко и шепотом, пьяно цепляясь за полы светлых одежд, пока он проходил мимо и поднимал с колен всех заблудших, ослепших, больных и калечных ‌коим чувствовал себя Итан. со снисходительно доброй и игривой ухмылкой. Не Юпитер и не Вулкан, но Зевс и Гефест (потому что Итан уважает древнюю культуру, которую они убили когда-то, построив на обломках собственную империю).       И это благородное божество готово обласкать тебя, протянуть руку помощи и вытащить из дремучей темноты, показать мир и жизнь, о которой ты даже не ведал, дать хрупкий шарик надежды, а потом, с ликом святого, толкнуть обратно. И когда ты будешь лететь вниз, бултыхаясь в воздухе, как в воде, а сердце захватит скользкой рукой истинный Ужас, жадно клацая челюстями, уже готовый принять тебя в свои объятия целиком и полностью — вот тогда, и только тогда — ты ощутишь высшую форму блаженства и в последние секунды своей ничтожной жизни на губах застынет блаженная улыбка глупца — потому что тебя благословил сам Бог, столкнув в небес на землю. И этот бог будет с любопытством смотреть на твое падение с видом мальчишки, который топит котят в ведре пока они не перестанут барахтаться и сопротивляться, не осознавая факт смерти, как и самого слова.       Божеству плевать на тенденции и модные течения, на людей вокруг и приближенных, которые постоянно меняются, не оставляя после себя никакого следа, только размытое имя на чердаке памяти. Так он сам говорит, гордо поднимая голову, не веря ни в одно сказанное слово, но пытаясь убедить самого себя. А микрофоны тянутся, как змеи, к приоткрытым губам, ловя каждое слово.       Божество капризно, тщеславно, эгоистично, но любвеобильно. Он выходит из бронированной машины и улыбается очередной фанатке, пропуская мимо ушей все слова, но ловя каждый эмоциональный всплеск. И дрожащие руки, протягивающие ручку и CD их альбома служат величайшей наградой.       Это божество развлекается днями и ночами, заманивая тонкочувствующих смертных в свои широкие объятия потому что ему весело, он хочет веселиться, для него не существует слова должен, лишь хочу и могу. — Итан, смотри! — В очередной раз Дамиано кидается к прилавку и жадно заглатывает глазами блестящие упаковки продукта. Он бредит, старается ухватить краем сознания каждую мелочь, Его мозг стирает из памяти число ценника, как только буйный взгляд пролетает мимо, стремясь к новым впечатлениям и восхищениям.       Это всего лишь внеочередной табачный киоск с красиво завернутыми в жёлтую бумагу дешёвыми сигариллами и они ничем не отличаются от абсолютно законных сигарилл, которые можно купить в любом супермаркете Риме, но ураган необдуманных покупок по имени Дамиано Давид уже не остановишь, а плотная продавщица с загоревшим лицом и пятном красной помады на месте, где у всех человеческих существ находится губы, уже расписывает старания всех ее «друзей из Карибов», которые дни и ночи буквально высиживали ценный товар. Торкио принюхался, подойдя ближе к прилавку.       «Ещё и мокрые… Да, конечно, в специально отведенных местах сушили. Кажется, я уже был в таком месте а детстве, у меня бабушка там кур разводила. Запихали в мешок и сидели в карты на нем же играли» — мысленно язвил Итан, пока его друг с широко открытыми глазами и развешенными ушами слушал то, что плела ему южанка. Он дёрнул за светлый рукав доверчивого бога и шепнул на ухо: — Дами, они втрое дороже обычных, давай поищем в другом ме… — Queste sigarette, per favour! — Тут же перебивает его Давид, не желая даже слышать ничего от Торкио.       Сам Итан видит, как на секундочку меж бровей пролегает задумчивая морщинка, но тут же исчезает, в очередной раз поддавшись гедонистическому складу ума.       Когда-нибудь Дамиано его обязательно услышит. Но точно не сейчас. Он не будет разводить драму, не будет спорить и возмущаться. Он просто подождёт.       В узкие джинсы от левайс запихивается золотистая пачка за 15 евро вместо положенных пяти. Немного подрагивающая тонкая рука покорно оставляет железные монеты на прилавке: «все равно мелочь нужно было куда-то девать, а то сыпятся из карманов, все же деньги, а не морская галька». -…нет, этот вариант не подходит, ты посмотри, зритель должен доходить до эмоционального пика, иначе- — Я хочу чтобы тут было гитарное соло, слышишь???       У их карманного бога сдают нервы, а голос поднимается обратно пропорционально настроению всех вокруг. Накал достигает предела, на летающих в воздухе напряжениях можно жарить яичницу при желании. Вик стоит в оборонительной позе, ее бас валяется где-то в пломбирно-мягком ковре, пока его хозяйка пытается отстоять свои права в группе как музыканта и человека. Загоревшие руки летают в разные стороны что у басистки, что у вокалиста, чуть ли не затевая свою собственную жестовую войну. Вик ниже всех как минимум на голову, но эта девушка может поставить на уши всю команду операторов и менеджеров, если ей что-то не нравится, не говоря уже о трёх парнях, с которыми она каких-то 6 лет вместе. Ее глаза мечут молнии, но у Дамиано единственного есть громоотвод.       Торкио все ещё видит на ее месте маленькую девчушку в широких штанах на резинке и бейсболке набок.       Они орут друг на друга слишком вдохновенно, слишком поэтически-комедийно, чтобы попытаться вмешаться, Итан знает, Итан усвоил это уже давно. Этим двоим необходимо быть на грани, ходить по краю утеса и пытаться друг друга столкнуть, а если у кого-то вдруг выходит, то хватать соперника за шкирку и тащить обратно, на твердую землю. А потом снова продолжать извечную борьбу.       Только Томас, милый младшенький Тони все ещё пытается каждый раз их примирить, разрядить обстановку, разобраться в конфликте, влезть перед одним из них своими большими вечно укуренными карими глазами и твердо сказать, что им всем нужна передышка. Схватит за руку Вик в очередной раз и потащит ее прочь, а она ещё пару минут будет орать что-то вслед, негодуя. Успокоится, конечно. Слопает все йогурты Дзидема и Эдгара в отместку, скинет их пару раз в бассейн и успокоится. Простит Дамиано за конфликт, Итана — за бездействие. Хмыкнет и упадет на спину Дэма, а он подхватит ее под пятой точкой и усмехнется понимающе.       Итан будет смотреть на это нечитаемым мутным взглядом, ощущая жадных гиен ревности, еле сдерживаемых цепями вины.       Вот и сейчас разыгрывался давно известный барабанщику спектакль в трёх активных ролях и одной пассивной. Давид отыгрывал Ромео, де Анджелис - Джульетту, а Раджи, по всей видимости, был Тибальдом. И лишь Итан был тем самым малозначительным персонажем, который промелькнул на фоне пару раз и исчез со сцены и спектакля, убитый во время сражения Монтекков и Капулетти.       От стен и «звукоотражательных штук» — как называл их Тони — отлетает каждое слово и мелкими, но очень противными камешками сыпятся градом на голову Итана. Он наблюдает за всем со стороны, медленно сползает на пол и складывает руки на коленях, опираясь спиной на малый барабан. Все кажется нереальным и слишком ярким, особенно если прикрыть глаза и размыть лица Дэма и Вик в своем сознании… — Мы меняли музыку уже тысячу раз только потому, что ТЫ этого хотел! — Ну так поменяем ещё раз, в чем проблема? — Ребята, ну давайте попробуем послушать, что у нас уже вышло и…- Томас предпринял очередную тщетную попытку наладить мир.       Тона героев странного театра поднимались все выше и выше, покоряя собственные Эвересты в сознании Итана, сигаретный дым, поднимающийся вверх и мешающийся с невидимым кофейным паром и облаками. Юноша чувствовал себя укуренным вкрай, но никак не счастливым. — В тебе, Давид, в тебе, — Вик пронзила Дамиано своим самым холодным взглядом — от него несло северным сиянием и нетронутыми льдами. Она использовала фамилию Дамиано только в крайних случаях как окончательный способ давления, когда больше ничего уже не помогает и ты знаешь, что не поможет, но все ещё пытаешься.       Вышеназванная проблема заткнулась и сжала в тонкую полоску губы, понимая, что спор окончен и не в его пользу. Скорее вничью, как обычно. Даже Томас перестал лепетать что-то успокаивающе-мирное, просто сжал мелкую ладошку Вик, уже открывая рот, но та дернула его за конечность и потащила к светлой двери выхода. Раджи запутался в длинных ногах и чуть не свалился, но успел выровнять равновесие и даже беспокойно оглянулся, упираясь взглядом в Итана за секунду до того, как дверь за ними захлопнулась. И Итан знал, что значит этот взгляд — теперь груз ответственности за налаживание мира лежит на нем. Как минимум отвлечь раздражённого вокалиста от убиения самым жестоким методом своих пращуров всех вокруг и себя в том числе.       Итан лениво приподнялся с пола, хватаясь за углы оборудования. Его сердце мерно выстукивало в груди, находясь в абсолютном спокойствии. Торкио знал, что сейчас будет: Дамиано расхерачит к чертям одну из коробок с музыкальными альбомами, которые стояли в их студии испокон веков, когда им всем нужно было долго сидеть и переслушивать затертые до дыр треки любимых исполнителей, чтобы сочинить хоть что-то своё; сейчас же эти коробки пылились в углу комнаты и были прикасаемы только для Дамиано в минуты ярости — Итан был уверен, что оставляют их здесь только из-за этого — никому не хотелось вернуться к раздолбанному комбику и педалям.       Дамиано будет бить диски без перебору, они будут летать по всей маленькой студии, а Итан будет уклоняться с каменным лицом и молчать. Снова. Шторм будет длиться от пяти до десяти минут, а потом старший упадет на колени, обессилев, и закроет лицо руками. И тогда Итан подойдёт со спины, аккуратно обнимет трясущиеся плечи и сядет рядом.       А их рассеянный детский бог с большими шоколадными глазами будет плакаться ему в плечо. Не Вик и не Томасу. Ему.       Они все к нему приходили рано или поздно. Открывались нежными цветами, что цветут пару часов в год, не боясь быть сорванными не в час. А он слушал и никогда не просил ничего взамен. ‌немного внимания от их истеричной дивы, разве он многого просит? Но сейчас все пошло не по плану. Совершенно не по плану.       Давид резко развернулся в сторону Итана и упёрся в него праведно разгневанным взглядом. — Что-то не так? — Еле выдавил из себя подвергаемый зрительной пытке, едва встав на ноги и тут же мысленно давая себе пощечину. Действительно, что же не так, Итан, почему твой лучший друг надвигается на тебя скалой, ещё и пышет гневом?       Названный лучший друг достиг новоиспечённой жертвы в пару секунд и остановился буквально в нескольких сантиметрах от лица Торкио.       Сердце забилось чаще, тревожась в невозможности понять, почему все пошло не по плану. — Что-то не так, — перекривлял его Дамиано и Итан поморщился от тона. Красивое лицо напротив барабанщика нелицеприятно искривилось, глаза сузились, а зрачки холодно пилили Торкио. — Ты мне скажи, что не так. Чужие руки сжали плечи парня с невиданной силой. — Что не так с чем? — Если бы Итан был заикой, он бы запнулся ещё на первом слоге. Слишком, слишком тяжело сохранять спокойствие когда все твое нутро орет: «Оттолкни! Сбеги! Спрячься! Упади в колени и моли» — С тобой, мать твою, с тобой! — Его ощутимо встряхнули. — Ты не хочешь ничего сказать?! Скажи хоть что-то! Не молчи, черт тебя дери! Хоть раз в жизни не молчи, сукин ты сын!!! Шоколад в глазах застыл и перестал казаться теплым. — Что ты хочешь от меня услышать, Дам? — голос Торкио, вопреки всему и в первую очередь своему хозяину, был черезмерно спокоен. Парня ощутимо встряхнули, каштановые волосы взмыли вверх и запутано опустились обратно на плечи Итана и частично — на руки Дамиано. — Твое мнение. Твое чертово мнение. Тебе нравится вариант Вик? Или ты хочешь больше гитары? Не хватает мощности? Текст слишком слаб? Давид не отступил ни на миллиметр, его разгоряченные руки все так же сильно сжимали плечи Итана, ощущая сжатые мышцы и напряжение — что в теле, что нависшее между ними.       Даже сейчас задней мыслью Итан подумал, что Дамиано божественно злится. — Мне нравятся оба ваших варианта, — мягко, будто объясняя пациенту психбольницы, что это не Наполеон и не Раймонд Седьмой только захватил его и удерживает в плену, — и твой текст просто… Он не успел закончить, как Дамиано ещё раз мощно его встряхнул, резко закончив заранее подготовленную реплику: — Просто шикарен, ты хочешь сказать? Никогда не читал ничего лучше? Итан, твои слова давно изжили себя, постарайся придумать что-то получше, — жёстко, не щадя отчаяния, которое на секунду промелькнуло в глазах друга, — а ещё лучше говори честно.       Честно… Итан не мог вспомнить дня, когда он последний раз говорил что-то абсолютно честно. Что ему сказать?       Дамиано, знаешь, я чертовски устал и просто не хочу вмешиваться в ваши с Вик личные игры в кто кому даст, а кто нет.       Знаешь, Дэм, я устал быть жилеткой, в которую можно поплакать, а потом мирно свалить к Вик. ‌      Знаешь, ты жутко напоминаешь мне капризного бога, гениального, но тщеславного, поэтому я молча люблю. Но раз уж его так просят… — Честно? А разве тебе нужна эта честность? — Итан поднимает руку и сжимает запястье Давида, усилием, физическим и психическим, заставляет того отпустить хватку. — Мне казалось, тебе вполне достаточно того, что я одобрил все, что ты сделал. Тебе ведь так нужно это одобрение. Со стороны кого угодно: меня, Томаса, Вик… Той украинки, Катерины, с Евровидения.       Дамиано ощутимо вздрогнул и сделал шаг назад. Уж такого напора он никак не мог ожидать. Карты перевернулись и теперь в руках у барабанщика все козыри, а вокалист, кажется, вообще и не в карты играет. — Ты же всё ещё с ней общаешься, да? Вы созваниваетесь по видеосвязи, болтаете о гастролях, будущих проектах, уже даже не о коллаборации, а просто о жизни. Кажется, она подтянула свой английский?       И смотрит Дамиано на нее так, как Итан украдкой на него самого. С горящими глазами, уважением и бесконечным восхищением.       Итан завидует этой не в меру красивой и талантливой женщине, которой удалось привлечь внимание такого человека, как Дам. Который шлёт к чертям стабильность в отношениях вместе с определенностью, которому нужны вечные эмоциональные качели и встряска.       Итан не смог добиться такого отношения после шести лет дружбы, а она — всего за пару недель. — Я не узнаю вас в гриме. — Ох, он все ещё пытается шутить. — Итан, мне кажется или ты ревнуешь? — В его голосе звучало искреннее удивление, смешанное с любопытством.       Этот тон заставил Торкио резко остановиться и перестать невербально давить на друга. Они оба застыли картонными, дешёвыми статуями самих себя посреди пустой студии. Одно папье-маше наклонилось к другому — длинные волосы заслонили их лица — и прошептало в открытые губы: — Не к чему ревновать, Дзидем. Никто не понял, что сейчас произошло.       Итан не может сказать, что они друзья или семья на миллион. Что они никогда не ссорятся или не спорят, не обижаются или не ревнуют. И когда их спросят, что такое любить, каждый ответит совершенно по-разному, но не в этом дело. Дело в том, что когда они будут отвечать, то их руки будут переплетены, а сердца будут биться в едином ритме. Потому что любят они вместе.