— ...Будь милостив ко мне, грешному! Помоги мне простить тех, кто причинил мне зло. Боже, дай мне спокойный сон и оберегай меня ночью от опасностей.
А Ты, о, Матерь Милосердия, храни меня Своим покровом от козней лукавого и помогай преодолевать мои слабости. Аминь.
Юнги заканчивает, выдыхает, но не успевает глаз открыть, как из-за спины слышаться хлопки. Сначала тихие и редкие, но постепенно возрастающие по интенсивности. Страх сковал тело, поворачиваться не позволяет бетонное оцепенение. Хлопки доходят до апогея и становятся похожими на овации, как будто уже не одного человека, а целой толпы. Толпа, которая, Юнги надеется, является обыкновенной галлюцинацией, начинает свистеть, восхищëнно вскрикивать, всë громче и громче, словно все они орут прямо ему на ухо. Не выдержав, он с нескрываемым страхом оборачивается назад и ненастоящая толпа затухает, однако. — Браво! Это было великолепно! На самой близкой к Юнги скамье сидит молодой человек и продолжает хлопать. Первое, что бросается в глаза, это ослепительная красота мужчины. Чёрные, как угольная крошка, волосы, ниспадающие аккуратными локонами, обрамляющие ангельское лицо с пухлыми губами и тëмными глубокими глазами. Таких людей не бывает, не может существовать столь идеальной симметрии. Словно выточенная самыми лучшими мастерами прошлого скульптура, сошедший с картин Аполлон и поэтому слишком ненастоящий. Юнги начинает чувствовать страх сильнее прежнего. Красота, которая сначала повергла его в шок своей божественностью, теперь заставляет думать, что божественного в ней нет ничего и даже напротив. — Вы кто и как сюда попали? — Юнги старается держать голос строгим, — Храм закрыт. Мужчина напротив смеëтся. Он вульгарно восседает на скамье для прихожан, пороча весь храм одним своим видом, словно он не в молельном зале, а в дешëвом кабаке, забитым шлюхами и обилием хмельных посетителей. Он встаëт со своего места и вальяжно, по-барски идëт прямиком к Юнги, на пути как будто имея за собой миссию всë потрогать и тщательно осмотреть. Он подходит ближе, смотрит прямо в глаза, улыбается, и улыбка эта излучает что-то недоброе. Во вновь накатившем оцепенении Юнги наблюдает как мужчина садится напротив него, спиной к кресту и полностью копирует его позу. Препарирующий взгляд напротив заставляет всë внутри съëжиться, как будто температура упала до минуса. — Преподобный, — мужчина облизывает губы и красивый рот его кривиться в ухмылке, — а вы на самом деле намного приятнее, чем о вас говорят, — он игнорирует вопрос заданный ему ранее, — Знаете, я бы даже сказал, что вы человек в полной мере симпатичный, к тому же, я всегда был падок на мужчин в сутане, — он наклоняется к самому уху и шепчет, — вам очень идëт. На мгновение Юнги заслушивается и сам начинает тянуться к незнакомцу. Его голос кажется намного глубже, чем у обычного человека, какой-то почти утробный, низкий, никак не вяжущийся с внешностью его владельца, но, тем не менее, не лишëнный гипнотизирующих ноток, становящихся пугающими. Юнги быстро вскакивает с пола и пятится от незнакомца назад. — Да кто вы вообще такой?! Ваше богохульное поведение не допустимо! Немедленно убирайтесь из моей церкви, Каина на вас нет! Юнги отходит всë дальше от мужчины и упирается пятками в ту самую скамью, где пару минут назад сидел непрошеный гость. Он чувствует, как ему с каждой секундой становится всë дурнее, будто горло обвивает колючая лоза, насквозь пропитанная отравой, перекрывающая доступ к кислороду. Юнги всë плотнее убеждается в том, что есть в этом загадочном человеке что-то нечистое, бесноватое, как будто ожидать от него можно исключительно опасности и то-ли мерещится ему, то-ли правда чёрная непроглядная оболочка обрамляет его силуэт. Незнакомец никак не реагирует, только выжидает минуту глаза в глаза и звонким смехом заливается, как если бы священник как умолишëнный тараторил. Смех его обрывается и становится настоящей истерикой. Мужчина катается по полу, хватается за живот и мнëт красивую иссиня-чëрную атласную рубашку на нëм, стучит кулаками по коврику и, кажется, так и умрëт здесь от смеха. У Юнги кровь в жилах затвердела от лицезрения такой картины и он опять пошевелиться не в состоянии, стоит, будто гвоздями к земле приколочен. Какая-то неизвестная сила снова заставляет его вслушиваться в чужой голос, и короткими отрывками он чудится ему ангельской песней. Момента хватает на то, чтобы мужчина успокоился и его лицо опять приняло выражение игровой серьëзности. Он встаëт, отряхивает нисколько не запачканные одежды и направляется к Юнги, попутно виляя крепкими бëдрами и снова невинно осматриваясь. Подходит слишком близко, непозволительно, но Юнги всë ещё не подвижен, и не только потому что некуда уже шагнуть назад, но и окоченение напополам с противоречащей расслабленностью продолжают держать его тело в свинцовых тисках. Жалкая пара сантиметров отделяет их друг от друга, а незнакомец смотрит внимательно, гипнотизирует, подчиняет, скользкой змеëй душу и сердце через зрачки сжимает. Одна половина сознания Юнги серой дымкой затуманена, другая же молитвы все возможные проговаривает. Тело уже никак не слушается, Юнги потерял над собой последние ниточки контроля, поэтому хватает одного лëгкого толчка в грудь, чтобы он с неслышным хлопком опустился на скамейку. После, мужчина моментально седлает колени Юнги и кладëт руки ему на плечи, перед этим поправляя колоратку священника. — Знаете что, Преподобный, я слышу все ваши мысли и больше чем уверен, что вы пропустили две строчки молитву назад, — нескрытая насмешка, скорее всего из-за мягкой подачи бархатным голосом, воспринимается одурманенным разумом за комплимент, — я конечно могу и ошибаться, ведь, признаюсь только вам одному, я человек, несколько отдалëнный от Бога, и более того, не католик, не христиан, и даже не протестант, но в Бога верую, не подумайте ничего плохого, даже больше скажу, вопреки выдумкам всех глупцов, он есть и скорее всего, прямо сейчас за нами наблюдает.— Он улыбнулся как-то даже слишком невинно, — Так давайте проверим, и, в случае чего, заранее извиняюсь за своë невежество. Одним движением мужчина как из воздуха достал библию, ту самую, потрëпанную и с каплями воска на обложке. Ту, за которую Юнги пару минут назад зацепился глазами как за спасение и которая лежала те же самые пару минут назад у алтаря. Юнги сглотнул вязкую слюну и продолжил наблюдать. Незнакомец открыл священную книгу прямо по середине и сразу ткнул пальцем в начало страницы. — Так, ага, вот оно! — мужчина показушно прокашлялся, и громко, пародийно копируя интонацию Юнги, когда тот читал вечернюю молитву, начал, — Поведай мне, Господи, все повеления Твои, я же обещаю исполнять их и с любовью приму все, что мне будет послано Тобою. — он резко захлопнул Библию, и выбросил еë через плечо, — Да, точно, не припомню таких строчек в ваших мыслях, но ничего страшного, как вы там любите говорить, точно, Бог простит. — Что ты такое? — в ужасе, почти шëпотом спрашивает священник и глаза его округляются и становятся похожими на два стеклянных блюдца. — Интересный такой, всë хочешь знать? — ехидничает и аккуратно берëт Юнги за подбородок, — У меня много имëн, и поверь, произнеся ты хоть одно, от твоего языка останется только пепел, но раз ты такой настырный, то скажу самое безопасное для тебя. Ты мне нравишься, другие были не такие податливые. Незнакомец наклоняется к уху Юнги, в который раз нарушая его личные границы, и трëтся щекой о чужую, от чего у священника кожа как-будто волдырями покрывается. — Называй меня Джин. Запомни это имя и выжги его у себя на душе, ведь я тот, кто подарит тебе самый лучший грех. Юнги в ловушке самого Сатаны. Возможно, раньше он не так сильно верил в Бога как сейчас. Он продолжает молиться, по второму кругу, по третьему прогоняет спасительные строчки, которые каждой буквой отзываются болью. И в момент все молитвы в голове рассыпаются в неразборчивое мычания, несвязный бред, Юнги слышит от себя незнакомый язык, словно он слов таких никогда не слышал и о значении их не имеет ни малейшего понятия. Джин его на живую режет, без ножа, своим взглядом и играющими в нëм языками кровавого пламени, своими прикосновениями прямо под кожу лезет, от мяса отдирает, кипятком обугленные кости дополнительно поливает. Юнги балансирует на грани между адскими мучениями и блаженным наслаждением, не понимает ничего, хочет убежать, но тело чужими цепкими руками к скамейке примотано. Он чувствует на своей шее влажные губы и каждый поцелуй как током прошибает. Сначала мягко, как лепестками розы гуляет по нежной чувствительной коже у кадыка, а потом кусает, цепляется зубами так сильно, что, кажется, готов как голодная собака глотку перегрызть. Но Юнги эту боль не ощущает, разум окончательно накрыт пушистой вуалью, практически прозрачной, но разглядеть всë равно ничего не выходит. Он сам прижимает дьявола ближе к себе, подставляет плоть под кровожадные клыки чудовища, каждый укус теперь сродни наркотику, такому запретному и в тоже время до невозможного желанному. А ведь всë видит. Под фантомным обличием проглядывают и рога, и уродливые крылья, опалëнные адским огнëм из-за спины выглядывают, и смуглая кожа пестрит обилием тëмных трещин, но для Юнги весь дьявол с головы до ног прекрасен стал, каждый изъян на чужом теле в великолепную, дарованную Всевышним особенность превратился. Юнги поддаëтся, позволяет играть с собой, как с безвольной куклой. Забывает про рай, забывает про ад, его волнует только сладкая истома, в данный момент терзающая его податливое тело. Джин прекрасен, плотное и совершенно точное олицетворение настоящего искушения. Грех на золотом подносе подаëт, а Юнги забирает, сам кидается, как оголодавший и обгладывает всë до косточки, и совсем не замечает, что свою же плоть и поглощает. Мин Юнги позволил себе слишком дорогую роскошь, плата за которую, с него возьмëтся сполна. — Святой отец, вы согрешили.