у тебя глаза как у бэмби и сердце доброе-доброе самый лучший мальчик на свете ничего ты им всем не должен дзёси икита, 2021
1
святая четвёрка
Нулевые в снежном городе Сода Йоин выдались воистину седыми — не только из-за зимы. Чонгук шелестел обледенелой неудобной курткой, стоял перед школой и обгладывал снежинки. Завтракал. Когда он был голодным, то забивал рюкзак продуктами из супермаркета «Butter», а когда он забывал это делать, то ел снег. Будто пломбир. Летом Чонгук перебивался кусками солнца, осенью его выручали грибные дожди, весной помогали огрызки свежих ростков. Не очень-то сытно. Мама была бы в ужасе, если бы только узнала. Маленькие сёстры повторяли за Чонгуком, стачивая снеговиков, ландыши и августовские лучи. Такое себе подражание. Перед сном Чонгук съел пачку конфет с жидким центром, поэтому язык сверхъестественно посинел. Разжёванный снег тоже обращался в лиловую синь. Папа сказал, что он будто гелевой пастой напился. — А потом помираешь с ангиной, — прорычало сбоку от Юнги, — и пишешь завещания. Погнали уже. Да где опять твоя шапка, как же ты надоел их сеять, каждый раз либо в новой, либо без. Юнги вяло толкнул Чонгука в плечо, вынуждая оттаять и зашагать рядом. Злобная забота — его конёк. — Ты стал мятным… — нараспев протянул Чонгук. — Ага. — Замёрз и превратился в отморозка? — Покрасился, — ворчливо вздохнул Юнги. — Блин, не пинайся. Из-за линз его глаза были похожи на разряженные батарейки. Он давно потерял зрение, но отказывался носить очки — только если снегозащитные — или копить на операцию. Боли в сердце были почти реальными. Это от голода. Всегда от голода. Юнги, магически среагировав на слабость Чонгука, недовольно спросил: — Ты вообще ел? — Сейчас пытался позавтракать. — Снегом? — Ну… — Да уж вижу, — Юнги запнулся, но сердито сделал вид, что так нужно. — Ты всегда какой-то спокойный, когда не ешь. Пойдём в кабинет литературы. И давай щас никого не злить, чтоб нас не останавливали. Не хочу на математику опоздать. — Понял, — восторженно заулыбался Чонгук. Они вошли маленькими услужливыми зверятами и поздоровались с охранником. Тот пристально проковырял их куртки и лица. Ещё чуть-чуть, и достанет фонарик, чтобы посветить в зрачки. Дурацкое недоверие — у них вообще-то зимние батарейки, а не наркотические шайбы. Пришлось вытащить из карманов руки, чтобы охранник убедился в том, что ладони чистые: без только что потушенных сигарет, петард, канцелярских кнопок или правдоподобных насекомых. «Не смотри в ботинок», — заклинал Чонгук. Охранник кивнул, а Юнги флегматично хмыкнул и потащился по лестнице. Походка у него классная. Из капюшона вылезали незамеченные сигареты и пластиковая бутылка. Чонгук замялся. Ему страшно хотелось подбросить охраннику прыгающего паука, что хранился в носке, но он всё-таки побежал за Юнги. — Чимин и Хосок там? — спросил Чонгук, перескакивая через ступени. — Ага, — он на ходу расстёгивал куртку. — Чимин выиграл конкурс и теперь какую-то медальку ищет. Хочет пораньше её увидеть, чтоб знать, как реагировать. Вдруг хуёвая и не такая стильная, о какой он мечтает. Фуф, пришли. Долбаные лестницы и коридоры. Они остановились перед раздвижной дверью. Внутри шумели голоса: переругивались, мечтательно сражаясь, звенели и буянили. Чонгук и Юнги раскашлялись, привлекая внимание. Шорохи в кабинете литературы затихли. «Придурки, — мягко раскричался Чонгук в голове. — Никакой конспирации». — Кто? — спросил Чимин нарочито уверенным тоном. — Мы, — гаркнул Юнги. — А, — вышло расслабленно. Из кабинета тянуло кипятком и чем-то молочным. — Секунду. Ой, открыть не могу. Хоби! Твою кофту зажевало! Давай сам, а то я порву. Рукав пчелиной расцветки торчал из угла. Уже надорванный, украшенный булавками и значком с квадратным маслом. Хосок любил жёлтый. Он аккуратно дёргал дверь, пытаясь её раздвинуть, чтобы кофта не разлетелась на нитки. — Торопитесь, — шёпотом попросил Чонгук, оглядываясь. — А ты чего такой тихий? — удивился Чимин. Пчелиный рукав трясло и разжёвывало. — Дома отругали? А, я понял, ты как всегда накормил всех-всех питомцев, а на себя наплевал. Умница. Была у Чимина черта — драматично озвучивать повседневные вещи. Дом семьи Чон впрямь славился звериной аурой и задолго до детей приобрёл репутацию прóклятого. Не только из-за живых существ, хотя две собаки, две ласки, два брата, растения, три сестры и пауки еле-еле помещались в домашние завалы. Забавно, но их опасались. Боялись. Всех. Стоило привалиться к стене, как фрин, герой фэнтезийных ужастиков, уже перебирался на макушку и ползал по лицу. Его звали Долдем. Неподготовленных гостей ждали холодильные полки со сверчками и цыплятами. Ласки-суицидницы (Нежность и Сладость) прыгали в руки и прятали сокровища в шкафах, как маленькие тезаурарии. Псы воровали обувь, яблоки и бесстрашие. Но существовала троица, которая отваживалась даже на ночёвки: Чимин, Юнги, Хосок. Вырубало их накрепко. Чонгук каждый раз закрывал кому-нибудь рот, переживая за фрина. Помимо манхвы, газировки и подарков для девочек они так же приносили подношения животным — не всегда удачно, но искренне. Когда дверь раскрылась, Чонгук яростно заскочил внутрь, но Чимин повернулся на одной ноге, избегая хватки. Балет помогал ему больше, чем мануалы по дракам. — Тише вы, — занервничал Юнги. — Застукают ещё, надо успеть заварить хоть. Хосок держал на руках кофту. Погрустил немного, натянул её, растрепавшись. — Да зашьём, — похлопал его Чонгук. — Давайте есть. Кабинет литературы часто пустовал, потому что учителей не хватало. Чайник сам нашёлся и вынуждал заваривать в себе какую-нибудь съедобную катастрофу. Парта у окна скрылась за пятнами и кристаллами от пара. Сырный рамён готовился в чайнике. Четыре мальчика отогревались над кипятком: порванная кофта с расцветкой пчелы, розовый свитер поверх рубашки, водолазка в красную полоску, неудобная куртка. — Чонгук, куртку сними, — сказал Хосок, не отрываясь от жёлтого рамёна в пузырях. В воде будто куб растопленного мыла. — И заплетись, а то директор увидит и… — …зашибёт, — закончил Юнги. — То-очно, — согласился Чимин. Поддержка у друзей разнообразная — от злобной до агрессивно нежной. Поправка: порванная кофта с расцветкой пчелы, розовый свитер поверх рубашки, водолазка в красную полоску, ветровка на размер больше. Резинка с алмазной россыпью блёсток повисла в волосах. Чонгук любил синий — пряди, язык, одежда, эластичные кольца для причёсок. — Я взял из дома сыр, — расстроился Чимин. — Кто ж знал, что лапша тоже сырная. — Съедим, — заверил его Чонгук. — А кетчуп кто-нибудь принёс? — Я, — кивнул Юнги, доставая из капюшона выброшенной куртки бутылку с соусом. — Острый. Увидел, когда ходил по «Butter», решил позаимствовать. — На ком была зелень? — На мне, на мне, — вспомнил Чимин; он любил растительно-зелёный. — Петрушка, кинза и укроп, правда замороженные. Чонгук, а ты? — В следущий раз чипсонов принесу. Тёплая одежда клеилась к груди. Юнги всегда надевал тяжёлые браслеты поверх рукавов, намертво скрепляя ткань с кожей. Нечеловеческими взглядами четвёрка мальчиков смотрела на чайник, ожидая, когда он вскипит. У всех были наготове столовые приборы. Они всегда таскали с собой палочки, ложки и коктейльные трубочки. «Никогда не знаешь, когда тебе подвернётся малолетка с супом или стакан вина», — делились они секретами с менее изобретательными существами. По столу были разбросаны овальные конфеты M&M's, кинза и монеты (ровно на поездку туда-обратно). Это Хосок жил дальше всех. За окном мелькало солнце. Было в нём что-то от рыцаря: уставшее и скованное. Четвёрка судорожно ждала. Стоило чайнику взвизгнуть, как языки — три нормальных и один синий, — покрылись микроожогами. Есть приходилось беспощадно, на скорость. Круглые часы над головами — двумя нормальными, одной синей, одной мятной, — отбивали время. Палочки — жёлтые, синие, зелёные и классические, — растрескивались на щепки. Придётся заменять. У Юнги не было любимого цвета. Он вообще мало что любил и был в поисках, но постоянно натыкался на розовый: свитер, ластики, блеск щёк Чимина. — Медаль-то нашёл? — невнятно спросил Юнги. — Конечно, — довольно просиял Чимин. — Она маленькая и классненькая, на тебя похожа. Классические палочки для еды щёлкнули перед его носом, как кусачки. Чимин грациозно увернулся. — Это было близко, — заметил наевшийся Хосок. — Даже оскорбительно близко, — подтвердил Чимин, покачался на стуле, задумавшись, и затянул недружелюбную песнь о возмездии. Чонгук вылавливал куски сыра, доедал зелень и разглядывал болезнетворное солнце. Кабинет литературы заморозился, когда Юнги открыл окно, чтобы покурить. Незамеченные сигареты, спрятанные в капюшоне, со стуком вывалились на пол. Песнь о возмездии тихонько мурчала, заканчиваясь. — Мой брат пропал, — преспокойно объявил Юнги, отвернувшийся к окну и выдувающий ёжиков из дыма. Чонгук чуть не подавился сырным кипятком. Хосок медленно поднял взгляд, прекратив кудрявить нитки пчелиного рукава, а Чимин недоверчиво скосил глаза на силуэт в водолазке, что самоубийственно свешивался с окна. Они долго учили себя доверять друг другу. Разные, зачастую остро реагирующие, слишком яркие. До слепоты. Перевести признание в шутку жутко хотелось, но не выходило. — Кай-хён? Пропал? — Чонгук продолжал клацать кроличьими зубами, но потише. — Ага, — натренированная лёгкость. — А твой брат ничего тебе не говорил? — Нет. Я не видел его неделю. — И не звонил? — …нет. Бесформенный ёжик отлетел от школьного окна, мучительно растворяясь. Сигаретами слабо пахло. Боли в сердце Чонгука были почти реальными. Странно, он же поел. Должно было пройти. Так не хотелось, чтобы спокойствие нарушал кто-то, кто не был включён в их четвёрку. — Если ты сейчас не продолжишь говорить, я закричу, — предупредил Чимин. Особенность едва ли не любого обитателя города — решение проблем фантастическими, нередко болезненными методами. Юнги прислушался и вдруг откинул сигарету, выкуренную лишь наполовину. Она упала в снег и, зашелестев, погасла. Тут же раздвижная дверь скрипнула, заставив вздрогнуть, и на пороге окаменел Ким Сокджин — школьный врач. — Миру мир, — отсалютовал Чонгук, понимая, что сейчас катастрофа может быть похуже той, что заварилась в чайнике. — Поверить не могу, — Сокджин потёр лоб холодной перчаткой, — вы опять за своё. Откуда ждать подвоха? Из-под парты? С потолка? — Мы просто кушали, — заныл Чимин. — И не курили, я так понимаю? Юнги спокойно натянул водолазку на переносицу, и Сокджин почему-то стал его игнорировать. Как-то… понимающе, что ли. Он стянул перчатки, вздохнул. — Чонгук, за мной. Идём к директору — и только попробуй сбежать. Остальные, надеюсь, поняли, но я поясню: заканчивайте свои перекусы, уберитесь и расходитесь. Этот кабинет больше не будет пустовать. Чимин, зайди попозже за грамотой. Чонгук еле встал, безнадёжно посмотрел на остатки сырной лапши, на которые уже нацелился Хосок, и уныло поплёлся вслед за Сокджином. Палочки спрятались в ветровке. — Если хочешь спросить, зачем мы идём к директору… — Не, — Чонгук шмыгнул носом, — не хочу. Ноги и руки заряжались; побег будет лёгким, но бессмысленным. Хотелось договорить с Юнги. — Вот как, — Сокджин спрятал руки в карманы. Чонгук почувствовал, что ему самому так делать не стоило. Его опасались: самодельная пиротехника — самое безопасное, что могло быть спрятано в ветровке. — Это по поводу твоей сестры. Катастрофа травмировала не с той стороны, с которой её ждали. Желание сбежать и найти Юнги возросло. — Вэнди? — мгновенно отгадал Чонгук. — Вэнди, — кивнул Сокджин, обрадованный тем, что смог удивить, но быстро помрачнел: тема отвратительная. — Директор Ким не смог дозвониться ни до твоих родителей, ни до Субина. Даже до остальных сестёр. У вас всё в порядке? Чонгук не задумываясь и перескакивая через ступени ответил: — Да. — Как бы то ни было, — смягчился Сокджин, — ты достаточно взрослый, чтобы говорить именно с тобой. — И мне можно самому покупать соджу? — Что? Нет, — растерялся он. От разговоров с Чонгуком у него, бывало, шла кровь носом. — Быть взрослым — значит не только пить. Затесавшееся во фразе слово только невольно обрадовало: Сокджин трезво оценивал реальность. Это подкупало. Чонгук вздохнул. Он прекрасно знал, каково это — быть родителем. Его папа и мама чудесные, но занятые и с непростыми сердцами без болей. Их всего-навсего не хватало. А полный дом детей нуждался в ком-то, кто мог виртуозно зажечь три конфорки плиты, даже если осталась одна спичка, найти чистые кружки и помочь с аппликациями за час до рассвета. Нужен был кто-то гиперактивный и счастливый. Сокджин косился на синюю голову Чонгука, подхваченную резинкой, и о чём-то думал. Взвешивал, убирал, перевешивал. От него веяло детской серьёзностью и взрослым сумасбродством. Он всё-таки смирился с тем, о чём размышлял, осмотрелся и по-дружески рассказал Чонгуку: — Помню, я как-то раз пьяным повис на турнике, навернулся и подломил зуб, а там кариес. Соджу помогло, так бы не заметил. Только никому. — Вы охуенный, Сокджин, — широко заулыбался Чонгук. — Ну-ка, — шикнул он в ответ. Подумал чуточку. — Ну да. Дверь из тёмного массива изуродована табличкой «Ким Намджун, директор школы Сода Йоин №16». Сокджин снова вздохнул. Потрепал Чонгука по волосам, подбадривая, и постучал. Тишина. В школе изредка такое бывало. В её корне, где подвалы и бойлерная, бесились трубы, в сердцевине шумели безобразные ученики, на крыше либо вились гнёзда, либо громыхал снег. — Ладненько, заходи, — на свой же стук ответил Сокджин, — и подожди внутри. Всё хорошо. Если станет плохо — а стать не должно — ты знаешь, где меня искать. Чонгук закивал, проходя внутрь и странно улыбаясь. Он ценил школьного врача, но не смог удержать себя от безобидной пакости. Прыгающий паук, незаметно подкинутый, сотрясался в кармане Сокджина и ждал, когда к нему случайно прикоснутся. Жаль, Чонгук не увидит. В кабинете директора было много дерева, холода и призов, что припасены для таких, как Чимин. Настольные механические часы крутились быстрее, чем шло время в Сода Йоин. Стул на колёсиках отодвинут: кто-то на нём недавно сидел. Кто-то новый, раз не вернул на привычное место. Деревяшки-подлокотники разодраны нервными учениками. Чонгук завалился на стул и откатился к белому окну, скребя подошвами по полу. — Ты испортишь имущество, — сказал кто-то. Голос показался старым видеопроигрывателем с одноголосной озвучкой: медленный и родной. Чонгук откинулся на спинку стула, вглядываясь в мальчика, что заправлял кудрявые волосы за уши и поддерживал на коленях книгу. «Мизери», С. Кинг. Чонгук не сумел прочитать название, но узнал обложку. Это был любимый роман Субина, его брата, — о мести, убийстве газонокосилкой и снеге. — Ты кто? — первым успел спросить Чонгук. Мальчик не спеша моргнул. — Ким Тэхён. Аура Ким Тэхёна просочилась куда-то за глаза Чонгука. Невольно получилось подстроиться под темп его моргания, от чего зрение остекленело. Мир исказился. Когда Юнги сказал о пропаже брата, то отзвук безнадёжности надавил на слух. Но сейчас отчаяния не было. Зима казалась очень, очень надёжной. Тэхён был в белой кофте с чёрными кружкáми — будто вышитое домино, — а на его пальцах ютились кольца и едва заметная татуировка лотоса. У Чонгука чуйка на такое. — Чего сидишь здесь? — Ожидаю, — меланхолично ответил Тэхён. — И рисую. Из «Мизери» С. Кинга, как закладка или вкладыш, поблёскивал край рисунка. — А я думал читаешь, — Чонгук толчками подкатился к дивану, на котором сидела самая спокойнейшая душа, какую-то только можно вообразить. — Чего прячешь? Показывай, я поел, поэтому добрый. — Ты любопытный, — мягко улыбнулся Тэхён, но книгу не раскрыл. Чонгук соврал: по утрам доброты в нём мало. Он нахмурился, закинул ноги на подлокотник (с подошв грязно закапало), вызвал неожиданное недовольство и поинтересовался: — Зубы сушишь? Моргание ещё сильнее затормозило. — Прости? — Чему улыбаешься, спрашиваю? Тэхён не обиделся, вроде. Демонстративно поставил ногу на переднюю царгу стула, выпрямил колено и откатил Чонгука на два метра. — Понял, — безропотный Чонгук не стал подъезжать обратно. Закатал рукава, величаясь своими тату. — Но ты тоже испортил имущество, когда оттолкнул меня. Смотри, какие полоски остались. — У тебя что, язык синий? — внезапно спросил Тэхён. Не самый странный диалог в жизни Чонгука, но на три из пяти наскрести можно. И тогда стало заметно, что язык Тэхёна отдавал неярко-клубничным. Мило. Конфеты с красным жидким центром самые сладкие, с синим — мятные. Приоритеты расставлены. — Ладно, кто ты? — наконец спросил Тэхён всё с той же колдовской безмятежностью в голосе. — Чон Чонгук. Меня вызвали поговорить о Вэнди, она здесь учится, — прозвучало по-родительски, и Чонгук не стал исправляться. — Пропусти, а то я опаздываю. Можешь посидеть у Сокджина, он школьный врач, охуенный человек, витаминами делится, когда дети вымораживают. Тэхён загадочно засветился. — Так и сделаю. Всего хорошего. Он поднялся, подхватил мягкое пальто, оставив его висеть на сгибе локтя, снова заправил за уши витки волос и пошёл к двери. — Эй, постой, ты в каком классе? — Чонгук вскочил не сразу, но молниеносно столкнулся с директором. — Ой. Миру мир. Директор Ким жестом указал на стул. Чонгук сердито сел обратно, почти спросил о Тэхёне, но получил бумажку под нос. Блестящая паста, Долдем в одном уголку, водный цветок — в другом. Пауки и растения. Будто дом. Это и есть дом: такой, каким его видела Вэнди. — Читай, — попросил директор Ким. «Очень, блять, смешно, — разозлился Чонгук. Он вяльяжно взял листок, играя незаинтересованность, но на самом деле с трудом разжёвывал текст. — Изучать меня столько лет и забывать, что у меня дислексия — похвально, похвально». Ровные строчки — поразительно для ребёнка двенадцати лет — никак не складывались. Чонгук не любил и не умел читать. Перерабатывать информацию приходилось артистически, срывая с бумаги по слову и пытаясь понять, что к чему. Тэхён сразу забылся. Чонгук расчленял текст на куски, и тот крутился, как механические часы на столе. Наконец стало получаться. — Она справляется, — выдохнул Чонгук, бережно отпуская лист своей маленькой сестры. — Да, — директор Ким посмотрел на Чонгука так, будто видел в нём отца. Несмотря на заношенную ветровку, синие пряди волос, репутацию проклятого. Несмотря на всё плохое. — Прошло шесть лет с того дня, как её нашли. Я очень горжусь Вэнди. К счастью для неё, она так и не вспомнила картину целиком, только детали — цветы, фразы, запахи. Ты знаешь. Но в то же время амнезия — несчастье для города. — Я знаю, — тихо сказал Чонгук. Ким Намджун не прерывал тишину несколько минут. Изваяние из жести. Справедливое и злопамятное. — Нам нужно поймать его, Чонгук. Я бы очень не хотел, чтобы Вэнди думала обо всём, что с ней случилось, но этого не избежать. Хотя бы лицо. Пусть опишет, нарисует лицо. — Она не помнит, — всего-то ответил Чонгук. — Её били по голове. Долдем и лотосы с записей сестры пугали своей реалистичностью. Вэнди способная, хоть и страшно растерянная. — Говори с ней, — попросил Ким Намджун и напоследок милосердно сказал: — Ваша семья благословлённая, а не проклятая. Вы окрепли. Иди на урок. Чонгук почти вышел, когда услышал просьбу: — Не мог бы ты мне помочь с бумагами? Нужно вытащить их из папок. Макулатура. Получишь за это конфеты. — Хорошо. Боли в сердце были реальными: за сестру, которая справлялась, но должна была вспомнить о том, кто её похитил, насиловал в душе и спустя неделю выбросил в весенний лес. Ви и Дакота не знали, как вести себя с Вэнди. Мама и папа делали всё, чтобы она пришла в себя. Субин разговаривал с ней по ночам. Чонгук — по утрам. Из комнаты убрали спреи и тюбики, которые как-либо напоминали душевые принадлежности, а подоконник заставили самодельными вертушками. — Тебя не было полчаса, а постарел на целую вечность, — Чимин лежал на парте, безрадостно укрываясь учебником по геометрии. — Скажи, что всё прошло нормально. — Да. Честно, — он раздал полученные конфеты: — Та-дам. Чимин облегчённо улыбнулся. Хосок завалился на другую парту, накинулся на сладости, прогремев значками и заявив: — Мы сожгли чайник, когда попытались повторить рецепт мисо-супа. Похороним его в твоём доме. О, у тебя всё ещё синий язык. — Кстати, — тут же вспомнил Чонгук, — к нам похоже перешёл новенький. Я встретил его в кабинете директора. Чимин и Хосок сыто переглянулись. — Новинки, — счастливо зажмурился Чимин. — Мне их не хватало. Когда начал звенеть звонок, Юнги нарисовался на последней парте. Чонгук написал записку о встрече в проклятом — его же — доме, собрал подписи и кинул в мятную линию волос у виска. Получил розовым ластиком по ямочке на щеке. Урок математики начался без Тэхёна. Грустно, если он в другом классе. Хосок вызвался за тупящего у доски Юнги, а Чонгук втыкал в окно и всё думал о Вэнди. Отключился, включился, похлопал, когда гордого Чимина наградили медалью, что пропиталась сырным рамёном. Кофта-домино так и не промелькнула. На перемене четвёрка сидела в коридоре и наспех заучивала стишки. — Домой хочу, — тоскливо хрипнул Хосок; жёлтые цвета аж потухли. — И я хочу к Чонгуку домой, — поддержал нытьё Чимин, сняв свитер и усевшись на него. — Я там где-то вино оставил, надо допить. — Один ты пьёшь вино. — Именно, — подмигнул Чимин. Юнги про себя зачитывал стих, зачёркивал слова, подбирая другую рифму. Убито сказал: — С каких пор у нас появилась литература? Хорошо же жили. Чонгук карябал коридорную стену. Он сидел на куртке прямо под открытым окном, и снег лёгким слоем сковывал его макушку. — Расскажи про Кая, — предложил Чонгук, — и с чего ты взял, что он пропал. Юнги выбросил учебник в захламленный рюкзак, подтянул колени к груди. Тяжёлые браслеты клацнули, как тяжёлые времена. — Кай как обычно очень рано встал, сказал мне что-то, ушёл и больше не приходил. Чимин поводил по шипу на браслете, достал маленькую мягкую игрушку, выигранную в автомате, воткнул её в остриё. — Это было в начале зимы, — Юнги закрыл розовые от недосыпания глаза. — Снег ещё не выпал. Чонгуку знакомо. Субин однажды ушёл на всю осень. Так безрассудно и страшно. — Когда Субин придёт, я поговорю с ним, — не без боли в сердце пообещал Чонгук. — Он должен знать, они ведь друзья. — Спасибо, — кивнул Юнги. — Прикройте меня, я покурю в туалете, а то на улице чё-то холодно. Отгоняя маленьких зверят и некоторых учителей, Чонгук искал кофту-домино. И надо же: нашёл. Когда они, прокуренные и кричащие, вчетвером завалились в кабинет литературы, Ким Тэхён миражом плавился у доски. Чонгуку хватило ума не отсалютовать, потому что рядом с кудрявым мальчиком сердито дышал директор Ким. Он пронаблюдал, как четвёрка рассеялась по партам, и выцедил: — Две новости. Во-первых, поприветствуйте Ким Тэхёна, вашего нового учителя корейского и литературы. Тэхён, разглядывающий Чонгука, был удивлён не меньше. Оба перепутали возраст и роли, оба проглатывали проигрыш. Чонгук буквально лип к учителю, — а Тэхён буквально оттолкнул ногой ученика. «Бля-я, я же стих не выучил», — Чонгука совершенно по-ублюдски размазало по спинке стула. Тэхён отвёл взгляд. Отошёл то ли от Чонгука, то ли от удивления. Кивнул: — Рад буду с вами познакомиться. Директор Ким дождался, пока подростки отцепятся от восхитительно кудрявого Тэхёна, в которого не впивался только Чонгук. Чонгук почему-то смотрел на Юнги. И не зря. Он уловил тот момент, когда его друг обнажил кости, став испугавшимся призраком из прошлого. Весь класс услышал жестяное: — Найден труп выпускника.