***
Коридоры Аретузы были длинными и холодными, а в её мраморных стенах пульсировала накопленная за века неуправляемая магия и подростковая злость. Каждый шаг, каждое слово разносились стократным эхом и повторялись в самых неожиданных местах. Йеннифэр была в своей комнате, когда услышала приглушённую беседу. — Кто тебе сказал? — донёсся до неё девичий голос, и следом — тихий смех. Йеннифэр была новенькой, и красивые, богатые девочки из её класса, которым магия давалась так легко и непринуждённо, её пугали. Они не стремились посвятить её в свои тайны, и свободное от занятий время Йеннифэр проводила в своей комнате одна. — …всего лишь глупая история. — Нет, это правда! Придворная чародейка моей кузины сказала, что именно так она узнала, как пройти испытания! Подслушать чужой разговор Йеннифэр решила без колебаний, хотя и не могла понять, откуда доносились голоса: стоило ей подойти к двери, как начинало казаться, что разговаривают где-то за дальней стеной. Но когда она прижималась к ней ухом, звук начинал проникать из-под пола и шелестел у неё под ногами. — …юго-западная лестница. — Та, которую никак не починят? — Это всего лишь уловка. Они же не хотят, чтобы мы сжульничали… Из обрывков фраз и намёков Йеннифэр сложила историю о духе, обитавшем в юго-западном коридоре, и простом ритуале, которым его можно было призвать в безлунную ночь. — …просто повернись лицом к стене у подножия лестницы и трижды позови её по имени: Онна из Стены, Онна из Стены, Онна из Стены. Как только услышишь скрежет по камню, значит, она пришла. — Скрежет по камню? — Так она и умерла, понимаешь. Открыла портал прямо в стену. Она всё кричала и кричала, но её так и не нашли. Должно быть, она содрала себе ногти в кровь. — Фу. — Бедняжка погибла сразу после испытаний. Поэтому ей и известны все секреты. И она ответит на твои вопросы, только… — Только что? — Только не поворачивайся и не смотри на неё. Что бы ты ни почувствовала. Что бы ты ни услышала. Ты не должна поворачиваться. — Иначе что? Йеннифэр напрягла слух, но голоса стихли. На следующее утро во время первого урока Йеннифэр с подозрением рассматривала других учениц. Сабрина весело болтала с Фрингильей. В их классе они были лучшими. Зачем им жульничать на испытаниях? Что-то с грохотом упало на пол, и Йеннифэр повернулась на звук: Доралис уронила тяжёлый том, и Тиссая смерила её холодным взглядом, под которым девушка сразу поникла. Она точно была из тех, кому пригодится любая помощь, но кто мог проникнуться к ней симпатией настолько, чтобы эту помощь оказать? Если ты не успела дочитать, можешь подсмотреть у меня, — раздался у Йеннифэр в голове голос Аники. Она подняла глаза и успела заметить, как та застенчиво улыбнулась и снова повернулась к Тиссае. Спасибо, — удивлённо ответила Йеннифэр, не зная наверняка, услышала ли её Аника. Возможно, Йеннифэр тоже была из тех, кому пригодилась бы любая помощь.***
Следующая безлунная ночь наступила через двенадцать дней. Как бы Йеннифэр ни прислушивалась к звукам за стенами своей комнаты, больше разговоров об Онне она не слышала. Только обрывки подколок, шуток и жалоб, и один раз — нервирующий, тревожный звук сильных рыданий. — Что-то случилось? — спросила Аника. — Почему ты думаешь, что что-то случилось? — ответила Йеннифэр, наверное, чересчур быстро. — Ты слишком тихая, — Аника с теплом подтолкнула её плечом. — Чего ты так нервничаешь? Подслушанный рассказ об Онне из Стены рвался с кончика языка. Но Йеннифэр не хотелось, чтобы кто-то оказался свидетелем её унизительной доверчивости, если он окажется ложью. А вот если он окажется правдой… Мест для придворных чародеек было не так уж и много, каждая из учениц Аретузы была потенциальной конкуренткой. — Ничего, — спокойно ответила Йеннифэр. — Просто плохо спала ночью. Тем вечером она терпеливо ждала, когда прозвучит последний звонок отбоя, когда стихнут шорохи отходивших ко сну учениц. Взяв свечу, Йеннифэр тихо выскользнула из своей комнаты и направилась к юго-западной лестнице. Было темно. Она старалась ступать бесшумно, но каждый шаг отдавался в извилистых коридорах гулким эхом. Любой звук, любой шорох заставлял вздрагивать, хотя она знала, что это были лишь гуляющие в каменной кладке сквозняки. Наконец Йеннифэр добралась до юго-западной лестницы. Возможно, когда-то она вела в крыло с библиотекой и классными комнатами. Теперь же она казалась мостом в пропасть, за которой клубилась тьма. Стоя на самом верху, Йеннифэр посветила свечой вниз, но не увидела ничего, кроме пустых, белых ступеней и каменной стены внизу, перегородившей путь на другую сторону. Коротко вздохнув, Йеннифэр подхватила одной рукой юбку и начала спускаться, и каждый её шаг звенел в пустоте позади неё. Вскоре круг света, отбрасываемый свечой, уменьшился до размера тарелки, и всё, что Йеннифэр могла перед собой увидеть, была каменная стена, уходившая вправо и влево в темноту. Йеннифэр сглотнула. Стоя спиной к открытой лестнице, она чувствовала себя уязвимой и незащищённой. — Онна из Стены, — прошептала она. Пламя свечи заплясало, и Йеннифэр вздрогнула. — Онна из Стены, Онна из Стены, — закончила она торопливо. Сначала было тихо. Йеннифэр выдохнула — с облегчением и разочарованием. Но потом… Скрежет ногтей по камню. Сначала едва различимый, он начал медленно приближаться. Он не был похож на звук обычных человеческих ногтей. Казалось, по камню лязгает что-то железное. Или кто-то ведёт по стене тупым кончиком ножа. От бившей Йеннифэр дрожи в подсвечнике тряслась свеча. Скрежет становился всё громче и громче, и сопровождал его звук влажных, причмокивающих губ. Йеннифэр закрыла глаза и застыла. Она тяжело дышала от страха, и собственное дыхание казалось ей оглушающим. Скрежет стал настолько громким, что от него заболели уши, а влажное причмокивание раздавалось теперь прямо за спиной. Мне нужно открыть портал, — подумала она сквозь головокружение, — я должна… но перед глазами вдруг встала пугающая картина: быть похороненной заживо в этих каменных стенах. В темноте. Беспомощно царапать камень и кричать, пока горло не наполнится пылью… — Йеннифэр! Кто-то крепко ухватил её за предплечье и развернул, Йеннифэр взвизгнула и увидела Тиссаю, её аккуратно заплетённые волосы и белое от гнева лицо. — Что ты здесь делаешь, девочка? — спросила Тиссая, но Йеннифэр не успела ответить, упав без чувств на пол.***
На следующее утро Тиссая по очереди вызывала к себе каждую из учениц и заглядывала в их мысли. Ни одна из них не знала ничего о духе юго-западной лестницы. В хранившихся в Аретузе списках никогда не было ученицы с именем Онна.***
Когда Йеннифэр закончила свой рассказ, воцарилось молчание. — Возможно, я просто сходила с ума, — сказала Йеннифэр, натянуто улыбаясь. — Или в школе было… есть нечто, обладающее исключительной способностью к мимикрии и предпочитающее на обед молоденьких девиц. Я так и не узнала, почему они закрыли юго-западное крыло, — она затушила пламя свечи пальцами, и тонкая струйка дыма быстро растаяла в воздухе. — Я буду следующим, — сказал Геральт.***
Северные горы взрастили странный народ, населявший мелкие островки цивилизации, большую часть года оторванные от остального мира непроходимыми дорогами и узкими, обледенелыми висячими мостами. Это было чистой воды везением — к добру ли, к худу ли — что Геральт услышал о заказе в золотые тёплые деньки середины осени, в редкое время года, когда до Оставалла ещё можно было добраться короткой дорогой через гору Хиява. И всё же он не был удивлён, узнав, что оказался единственным ведьмаком, решившимся взяться за эту работу. Первые странности он заметил задолго до того, как прибыл на место, ещё в Морте, где его встретил староста Оставалла. — Ты, должно быть, ведьмак, — у старосты было загорелое до черноты лицо и одежда, крой которой насчитывал, по меньшей мере, полсотни лет. Жители Морта обходили его и его мула по широкой дуге. — Мы так благодарны тебе за помощь, — он стиснул руку Геральта в своих грубых ладонях, и тот, поражённый жестом, ему позволил. — Меня зовут Ян, а тебя, брат? Он улыбнулся, обнажив зубы. — Геральт из Ривии, — чувствуя себя неуютно, ответил Геральт, отдёрнул руку и добавил: — Я тебе не брат. — Все мы братья милостью Мелитэле, — сказал Ян, ничуть не обидевшись. Под мрачными взглядами прохожих он взобрался на своего мула и натянул поводья, разворачивая его в сторону гор, возвышавшихся на горизонте, словно огромные острые зубы.***
Когда они въехали в Оставалл, странное чувство только усилилось, но, что было даже хуже, особой причины для него не было. В гуще битвы или пробираясь в одиночестве через лес, Геральт полагался на своё чутьё, и оно никогда его не подводило. Но сейчас он ехал по залитой солнцем главной площади маленького захудалого городка, тесно застроенного высокими домиками, и развешенное на верёвках бельё хлопало над ним на ветру. Тощие козы бродили по грязным узким улочкам, следом за ними брели не менее тощие дети. Привычная картина, которую Геральт видел, сотни, тысячи раз. И всё бы ничего, если бы не горожане, провожавшие его взглядами мутных, остекленевших глаз и одинаковыми безмятежными улыбками. Ян привёл его к домику, стоявшему в центре городка. Он был больше остальных, выше, со стропилами из тёмного дерева и узкими вытянутыми окнами. Во внутреннем дворе всю площадку перед домом занимал громадный каменный фонтан. Вода из него не била, но Геральт заметил, как проходившая мимо женщина присела перед ним на корточки, быстро прижалась лбом к парапету, что-то благоговейно прошептала и поспешила прочь. Ян поймал его взгляд и объяснил: — Именно здесь каждое утро наша Святая Дева благословляет воду. Геральт не ответил и проследовал за ним в тёмный дом. О диковинных верованиях жителей предгорья он был наслышан, по большей части безобидных, хоть и трактовавших учение культа Мелитэле достаточно вольно. Были и те, кто верил в собственных живых богов, и те, кто, подобно эльфам, поклонялся древним божествам, спящим под землёй. В Оставалле же был свой поедатель грехов. Ян называл её Дева Сиглинда, ангел Оставалла, и всю дорогу до городка только о ней и проговорил. Он утверждал, что она обладала необыкновенной способностью — могла даровать покой и ясность ума любому, всего лишь выпив его кровь. По короткой галерее Геральта провели на балкончик, нависавший над столовой, и он увидел за столом пятерых человек. Поедателем грехов оказалась изящная девушка лет семнадцати, с глазами цвета свежих синяков. Она сидела во главе стола, а справа от неё, как предположил Геральт, сидела её мать, Фенна. У обеих были одинаковые рыжевато-каштановые волосы и мягкая линия подбородка, но на кротком лице матери оставила свои следы тревога. Слева от Сиглинды, опустив руку ей на плечо, стоял её отец, Гехес, — темноволосый мужчина средних лет с резкими, хитроватыми чертами лица. За противоположным концом стола сидели двое гостей — мужчина и женщина, с лицами, исполненными боли и отчаяния. По их одежде Геральт мог сказать наверняка, что они не местные, прибыли издалека, возможно, даже из самого Испадена. Еды на столе не было. Ян шагнул вперёд и, обхватив себя обеими руками за пояс, с безмятежным видом встал рядом с Геральтом. Тот перевёл взгляд на Сиглинду, отметив и её бледное лицо, и светло-розовые шрамы, выглядывавшие из-за высокого ворота платья. — …спасибо, спасибо, что согласились нас принять, — гостья разрыдалась и, наклонившись над столом, стиснула руки Фенны. — Наш Карл… — прошептал мужчина, сжимая кулаки. — Мы смирились с кошками. С кроликами. Но поджоги… — Не тревожьтесь больше и не печальтесь, — подойдя, Гехес опустил руку ему на плечо. — Дар Сиглинды исцелит вашего сына от всех недугов, — он понизил голос: — Вы ведь привезли плату? — мужчина порывисто сунул ему в руку тяжёлый кошель. — Вы привезли кровь? — спросила мать Сиглинды, и рыдающая женщина вытащила спрятанную в рукаве склянку. Слуга унёс её и тут же вернулся с небольшой тарелкой и несколькими кусками хлеба. С балкона Геральт мог видеть, как влажно блестит тёмная кровь, как чуть колеблется, едва не выплёскиваясь через край, с каждым шагом слуги. Хоть он и знал, что последует дальше, всё равно испытал отвращение, когда поедательница грехов обмакнула кусочек хлеба в кровь и поднесла его ко рту. Она медленно съела всё, что было в тарелке, монотонно поднимая руку, и выражение её лица не изменилось, даже когда губы покрылись багровой коркой. Тем временем её отец сбивчиво и несвязно повторял, что она приняла грех в своё тело, очистив кровь, очистила и душу, и всё это по милости Мелитэле. — Зачем меня сюда позвали? — прошептал Геральт, скользнув взглядом по Яну. С грохотом отодвинулся стул, и Сиглинда вышла из-за стола. — Нет! — закричала Фенна, когда та, сделав пару неуверенных шагов, рухнула на колени. Её тело дико содрогнулось, Сиглинда согнулась пополам, и её вырвало. — Вот зачем, — сказал Ян тонким голосом, глядя на воцарившуюся внизу суматоху.***
— Её тело порчено, — скривил губы Гехес, тяжело опустившись в глубокое кресло. Мать увела Сиглинду в её комнату, слуги оттирали пол. Прибывшая издалека супружеская чета осталась очень недовольна, как и Гехес, которому пришлось вернуть им деньги. — Она едва может подняться с постели, не говоря уже о своих обязанностях. — Как именно порчено? — тихо спросил Геральт. — Ты и сам всё видел: она ничего не может удержать в желудке. И по ночам не спит, кричит и воет, расчёсывает себя в кровь, словно одержимая, — Гехес покачал головой. — В этом доме никто не может спокойно спать вот уже две недели. Ян повернулся к Геральту: — Мы подозреваем, что причина этому — проклятие. Насланное кем-то из врагов Сиглинды, кем-то, кому ненавистен её дар. Или причина в рационе из хлеба и крови, — подумал Геральт, сжав губы в тонкую линию. Его медальон молчал, сомнительно, что в девице есть хоть капля магии. Правда, ему так и не позволили к ней приблизиться. — Целителю её показывали? Гехес раскурил трубку и раздражённо взмахнул рукой: — Ты что, с ума сошёл? Сила, которой обладает Сиглинда, находится за пределами понимания этих шарлатанов. Они захотят забрать её у нас, изучить. Нет, она не может покинуть Оставалл. — Поговорить с ней хотя бы можно? — спросил Геральт и отрывисто вздохнул. Гехес пыхтел трубкой, выпускал изо рта клубы дыма и колебался. — Завтра утром, — сказал он наконец с явной неохотой, — после того, как она благословит воду в фонтане. По утрам она обычно спокойнее. — Тебе следует осмотреть могилу чужеземца, — раздался вдруг женский голос, и из темноты коридора вышла Фенна. Она повернулась к Геральту: — Как раз перед тем, как Сиглинде стало плохо, здесь был проездом человек из Мурривеля. Вид у него был подозрительный… Я видела, как он что-то бормочет себе под нос, стоя перед дверью, и то, как он глазел на Сиглинду… — она обхватила себя за пояс и поморщилась. На её предплечьях, заметил Геральт, были расчёсы, под короткими тупыми ногтями — кровь. — Не сомневаюсь, что он причастен к её болезни. — Отчего он умер? — резко спросил Геральт. — Упал с лошади, когда выезжал из Оставалла, — ответил Ян. — Откуда он родом и где живёт его семья, мы не знаем, поэтому похоронили на окраине кладбища. Ты его легко найдёшь — могила ещё свежая. Геральт кивнул и чуть выставил вперёд подбородок, глядя прищуренными глазами, как Гехес резко встал и вместе с женой скрылся в коридоре, из которого по дому разносились пронзительные крики Сиглинды.***
Когда Геральт отыскал могилу — в стороне от других и ещё ярко-чёрную от недавно перекопанной земли, — уже стемнело. У изголовья могилы вместо надгробия лежал гладкий обломок скалы. — Ну, хоть воронам его не оставили, — пробормотал Геральт, поглаживая Плотву. Оставив её на безопасном расстоянии, он отвязал от седла снаряжение и одолженную Яном лопату. Он всё ещё не знал, с чем имеет дело, а потому был настороже. Холодный ветер, налетая порывами, подметал ему под ноги листья. Геральт стиснул зубы и начал копать. В предгорье слой почвы был тонким и каменистым. Тело закопали неглубоко, в простом деревянном гробу, по которому очень скоро глухо ударила лопата. Геральт отбросил её в сторону, размял закоченевшие пальцы, обошёл вскрытую могилу кругом, готовя себя к тому, что пошёл по ложному следу. На лежавшем в могиле теле не было ни следа магии. Медальон, тяжело висевший на шее Геральта, был неподвижен, как и мертвецы вокруг. И всё же, поднимая оглушительно заскрипевшую в ночной тишине крышку гроба, Геральт опустил вторую руку на рукоять серебряного меча.***
Рассвет коснулся Оставалла холодными пальцами, оставив на нём лиловые и синеватые пятна. Местные жители поднялись рано, разбуженные каким-то непостижимым долгом. Если они и были недовольны тем, что среди них шагал сердитый грязный ведьмак и от его сапог на площади оставалась кладбищенская грязь, то не подавали виду, занимаясь своими делами, словно марионетки. Когда он подошёл к дому Сиглинды, двор был переполнен людьми: женщины стояли с пустыми вёдрами, дети копошились у их ног, мужчины с усталыми глазами дёргали себя за бороды. Фонтан был наполнен чистой, сверкающей на солнце водой, которую накачивали из подземного колодца. Сиглинда была бледна, переступала с ноги на ногу и морщилась, когда отец слишком крепко стискивал её руку. Она проводила острым ножом по ладоням, и с её лица при этом не сходила нежная улыбка. — Кровь моего тела, плоть моего тела, — прошептала она, зачерпнув пригоршню воды и поднеся её к губам пожилой женщины. Та прочитала молитву и отпила с её руки. — А, ведьмак, и ты здесь, — Ян протолкался через толпу и встал рядом. Этим утром рядом с перепачканным землёй Геральтом он смотрелся особенно ярко и чисто. — Пришёл за благословением? — Ритуал повторяется каждое утро? — спросил Геральт, понизив голос. — Да, конечно, — сказал Ян, — ты пойми, она искренне предана нашему городу. Даже несмотря на своё проклятие… — И приходят все жители? — Никто не пропускает, никогда, — сказал Ян, озадаченно уставившись на Геральта, когда тот, мрачно скривившись, бросил ему кошель с монетами. — Подожди! — крикнул Ян ему вслед, когда Геральт, взяв Плотву под уздцы, вышел на дорогу, ведущую из города. — Ты же собирался поговорить с Сиглиндой. А как же проклятие? — В вашем городе нет ни чудовищ, ни проклятий, — бросил Геральт через плечо. Внутри него на мгновение вспыхнула жалость к несчастной девушке и ко всему Оставаллу. — Тот человек из Мурривеля был поражён чумой.***
— Погоди! — воскликнул Лютик, когда Геральт умолк. — Что было с Оставаллом дальше? — Последнее, что я слышала, девчонка умерла и забрала с собой почти весь город, — Йеннифэр подтянула под себя ноги, чтобы сесть на пятки. — Разумеется, оставшиеся в живых приписали это магической порче. — Разумеется, — повторил Геральт ровным голосом, задул стоящую перед ним свечу, и темнота окутала его фигуру. В круге света оставался только Лютик. Глядя на выжидающие лица Геральта и Йеннифэр, он судорожно выдохнул. — Думаю, теперь всё зависит от меня?***
На рассвете, возвращаясь с пиршества домой, Лютик увидел на берегу прекрасную деву: она шла по песку, босая, с распущенными волосами, и была так красива, что Лютик немедленно влюбился. — Доброе утро, — сказал он, припустив бегом, чтобы с ней поравняться. — Какая неожиданная и приятная встреча. Я, кхм, возвращаюсь с разгульной пирушки. Ты же знаешь, как это бывает… хотя… ты больше похожа на тех, кто в такую рань поднимается, а не ложится. Правильное начало дня — залог его хорошего окончания, да? Над ними в светло-голубом небе кричали морские птицы. Лютик прищурился на солнце, а когда снова опустил голову, женщина смотрела на него озадаченно и как будто ошеломлённо. Вблизи она была ещё красивее: изящная линия подбородка, небольшой пухлый рот, серые глаза, окаймлённые ресницами, длинные, до пояса, каштановые волосы, мягкими завитками спадавшие на лицо. Когда солнечные лучи падали прямо на неё, казалось, что её глаза сверкали серебром, а волосы отдавали зеленью, словно поднявшиеся со дна океана водоросли. — Я тебе докучаю? Молви лишь слово, и я немедленно оставлю тебя одну, — искренне сказал Лютик и с облегчением улыбнулся, когда она покачала головой. — Я рад. Едва я заприметил тебя с дороги, то почувствовал, как сердце вырвалось у меня из груди, и решил, что непременно должен поговорить с такой редкой красавицей, выспросить её имя, чтобы знать, кому посвящать сонеты, и надеяться на ничтожный шанс, что моё сердце-предатель ко мне вернётся. Женщина засмеялась, прикрыв рот рукой, и звук был похож на шипение морской пены разбитых о скалы волн. — Моё имя Юлиан Альфред Панкрац, или просто Лютик, — они остановились у границы владений де Леттенхофов. — Ты будешь здесь завтра? Женщина кивнула, одарив Лютика хитрой, серебристой полуулыбкой, и продолжила свой путь.***
Подняться на следующий день на рассвете было истинным мучением, но Лютик заставил себя в надежде на новую встречу с очаровательной незнакомкой. Как и было ему обещано, она прогуливалась вдоль кромки воды, на этот раз останавливаясь каждые пару шагов, чтобы, приподняв юбки, окунуть босые ноги в набежавшую волну, и с весельем смотрела, как вода с пеной разбегалась по песку. В такую рань единственными живыми существами на берегу были рыбаки с утренним уловом да колыхавшиеся на волнах морские птицы. — Ты живёшь где-то здесь? — спросил Лютик спустя несколько минут молчаливой прогулки. Женщина взглянула на него, слегка качнула головой и беспомощно пожала плечами. — Не здесь, но где-то поблизости? — предположил Лютик. — Может быть, в Денесле? Нет? Ещё дальше? Тогда, может быть, в Цидарисе? Его догадки становились всё более нелепыми, но женщина качала головой на каждую из них и беззвучно смеялась над совсем уж глупыми. У неё было на редкость выразительное лицо, — решил Лютик. Идя рядом с ней, легко было забыть, что она не произносила ни слова — даже её молчание казалось исполненным смысла. В её поджатых губах можно было прочесть недовольство, в приподнятых бровях — недоверие, в улыбке — искренний восторг. И, разумеется, сам Лютик был только рад заполнить тишину между ними. В какой-то момент он взял её за руку: ладонь у неё была крупнее, чем он ожидал, а пальцы — длинными и тонкими. Но когда Лютик переплёл их со своими, то понял, что ему это даже нравится — так хорошо они подходили друг другу. — Я так и не узнал твоего имени, — сказал он с надеждой, когда они вновь оказались на границе земель его семьи. Но женщина приложила палец к губам и уклончиво улыбнулась. — Стало быть, тайна? — спросил Лютик, гадая, замужем она или нет, хотя для него это, разумеется, не имело значения. — Что ж, тогда я скажу своей опустевшей груди, что ей пока придётся обходиться без хозяина. Пока прекрасная госпожа не сжалится над этим бессердечным бедолагой. Женщина закатила глаза, но улыбнулась.***
На третье утро Лютик принёс с собой лютню, они улеглись на одной из песчаных дюн, и он исполнил для своей прекрасной спутницы несколько любовных баллад. Она пришла в восторг от его пения, даже подпевала, ведя мелодию низким, чуть вибрирующим звуком, выстукивая пальцами ритм на его бедре, и эти нежные, невинные прикосновения сводили с ума. Она продолжила петь, даже когда он закончил играть, голосом чистым, глубоким, насыщенным, и Лютик был поражён странной красотой её песни. И мелодия, и язык были ему не знакомы, он не слышал ничего, хотя бы отдалённо похожего, в самых дальних своих путешествиях, но для неё эта песня была чем-то важным, и по её щекам скатились две серебристые слезинки. Смахнув их, Лютик поцеловал её, и у поцелуя был вкус соли и моря.***
Они подошли к кромке воды, и прекрасная незнакомка шагнула в море. Лютик остановился, чтобы снять сапоги и закатать штанины, и поспешил следом. Очень скоро они оказались в воде сначала по пояс, потом — по грудь, холодная вода мягко тянула вперёд, толкая в ноги. — Может, нам стоит вернуться? Здесь довольно холодно, тебе не кажется… Внезапно стремительное течение обвилось вокруг его лодыжек и потянуло в открытое море, так далеко, что Лютик больше не чувствовал под ногами дна. Он был неплохим пловцом, но заволновался, увидев, как быстро отдаляется берег. Холодная рука схватила его за плечо, развернула, и Лютик облегчённо выдохнул, увидев, что его возлюбленная плывёт рядом с безмятежным лицом. Она переплела пальцы их рук вместе, но когда Лютик открыл рот, утянула его с собой под воду. В рот хлынула морская вода, Лютик забился, вырываясь, но её хватка была железной, и вскоре, к своему удивлению, он обнаружил, что лёгкие не жжёт от нехватки воздуха — ему вовсе не хотелось дышать. Его тянули вниз, мимо колышущихся водорослей и косяков рыб, туда, где вода была тёмной, и куда едва проникали солнечные лучи. В какой-то момент Лютик решил, что всё его тело онемело, лишь бы не чувствовать царившего на глубине холода. Без сомнения, будь он сейчас на поверхности, от его дыхания в воздухе оставался бы пар. Они проплывали мимо огромных каменных колонн, поднимавшихся со дна, как деревья в лесу, — чёрных, коричневых, ржаво-красных, до дыр источенных водой или временем. Лютику показалось, что он видел, как холодные серебряные глаза моргают из этих тёмных провалов, как извиваются бледные гибкие щупальца. Некоторые из них были удивительно похожи на человеческие конечности: мёртвые руки, кисти и пальцы тянулись к нему, пытаясь коснуться живой плоти. Содрогнувшись, Лютик перевёл взгляд вперёд и увидел, что они приближаются к мрачно зияющему входу в пещеру. Казалось, что из её глубин исходит жуткое, дьявольское свечение. Почувствовав острый страх, Лютик снова попытался вырваться. Женщина повернулась к нему: лицо её было холодно и прекрасно, распущенные волосы напоминали нимб. Казалось, что теперь они поменялись местами: когда Лютик попытался заговорить, с его губ сорвались только серебристые пузырьки воздуха, зато женщина открыла рот и запела. Это была та самая странная, но удивительно прекрасная мелодия. Она оплела мысли, и Лютик обмяк в державших его руках, позволив утянуть себя ещё дальше и глубже в пещеру. В тусклом свете Лютик видел лишь, как слабо блестят стены, но когда они достигли середины пещеры, в странном пульсирующем свечении смог разглядеть, что всё пространство заполнено сокровищами. Рубины и изумруды размером с кулак свисали с цепей, точно спелые фрукты. Из треснувших, словно грудная клетка, железных сундуков рассыпались золотые монеты. Здесь были украшенные драгоценными камнями чаши, серебряные мечи и статуи, высеченные из чёрного как смоль обсидиана. Этих сокровищ хватило бы, чтобы содержать целое королевство. Женщина наконец отпустила его запястье, раскинула руки и игриво закрутилась на месте, взвихрив вокруг себя воду. Она выжидательно смотрела на Лютика, и по её жестам он догадался, что ему предложили выбрать себе подарок. Он завертел головой, и почти сразу его взгляд привлекла лира цвета слоновой кости. Это была самая прекрасная вещь, которую он когда-либо видел, украшенная изящной резьбой, с золотыми струнами, мягко поблёскивавшими в странном свете пещеры. Он подплыл к ней, поднял, почувствовав странную тяжесть. Женщина мягко коснулась его запястья, переводя взгляд с него на лиру. Лютик не мог понять выражения её лица и не знал, правильный ли сделал выбор, но когда её губы коснулись его губ, а волосы взметнулись, мазнув по щеке, решил, что не так уж это и важно.***
Когда Лютик проснулся, солнце стояло высоко в небе, и рядом на берегу никого не было. Решив, что он, должно быть, заснул после их импровизированного концерта, и ему приснился дивный сон, он сел на песке и с удивлением обнаружил, что крепко сжимает что-то, сверкнувшее на солнце белым. Это была лира, которую он получил в подарок. Вот только под водой она казалась удивительно прекрасной, неземной, но сейчас от одного взгляда на неё пробирал озноб: инструмент был сделан из человеческих костей, а его струны — одной Мелитэле известно из чего. Лютик надеялся, что не из частей человеческого тела. В отдалении по песку заскрипели шаги, и Лютик, повернув голову, заметил рыбака, идущего к лодке. — Эй! — окликнул его Лютик, и рыбак остановился, почтительно приподняв шапку, когда увидел, что Лютик вскочил и спешит к нему. — Да, милорд? — Ты не видел, здесь не проходила женщина? Она… э-э, она довольно привлекательна. Тёмные волосы, серые глаза. Ты должен был нас видеть, мы прогуливались по берегу сегодня утром и в последние дни. — Прошу прощения, ваша светлость, но я не видел никого, кроме вас. — Значит, на рассвете тебя здесь не было, — вздохнул Лютик. — Я здесь каждое утро, — сказал рыбак. — И, я прошу прощения, но я видел только, как ваша светлость прогуливались в одиночестве и разговаривали сами с собой. — Я… что? — голос Лютика дрогнул, лицо побледнело. — Ты, должно быть, что-то напутал… Она только что была здесь! Рыбак виновато поклонился и поспешил к своей лодке. Но пару раз обеспокоенно оглянулся на Лютика, оставшегося в одиночестве на берегу. Тот тяжело опустился на песок, чувствуя, как по телу пробежал холодок. Какое-то время он смотрел на тяжёлые, мерные волны и думал о губах прекрасной незнакомки и её холодных руках. Наконец, успокоившись, он поставил лиру себе на колено, повертел, чтобы лучше рассмотреть. Та лира, которую он видел в пещере, была изящной вещицей, покрытой тончайшей резьбой узоров — цветами и виноградными лозами. Но костяная лира, которую Лютик держал в руках, казалась выброшенным прибоем мусором: потрескавшаяся, пожелтевшая, с грубыми царапинами, наводившими на мысль, что её глодали. Лютика замутило, когда он увидел, что основание лиры сделано из человеческой челюсти и струны привязаны к каждому зубу. И всё же это был музыкальный инструмент, и Лютик, повинуясь порыву, провёл по струнам пальцами, тут же отдёрнув руку, когда лира вдруг неестественно задрожала и запела: Мёртвые моря взывают к тебе, Один раз, второй и опять, Но если не внемлешь ты их мольбе — Готовься тогда терять. Мёртвые моря взывают к тебе И сердце твоё стерегут, А если не внемлешь ты их мольбе — Оставайся на берегу. Мёртвые моря забрали себе, Мой голос, но песня звучит, Нести её дальше теперь тебе, Коли хочешь ещё пожить. Мёртвые моря воззвали ко мне — Я бродила на том берегу. Счастье нашла я в холодной волне И вернуться к тебе не смогу. С того дня лира не издала больше ни звука, и хотя Лютик ещё не раз возвращался на рассвете на берег моря, женщина сдержала своё слово, так и не появившись вновь.***
— …предостережение было несколько туманным, — Лютик рассмеялся, но в его голосе слышалось напряжение. — И всё же каждое своё выступление я предупреждаю слушателей не лезть за незнакомками в воду, и… Его речь оборвалась придушенным хрипом — из тени вдруг возникли длинные, тёмные пальцы и сдавили ему шею. — Лютик! — Геральт вскочил, хватаясь за меч. Лютик дёрнул ногой, задел свечу, и та, упав, погасла. Вокруг воцарилась кромешная тьма. Йеннифэр что-то прошептала на Старшей Речи, и середина комнаты слабо осветилась светло-сиреневым. Лютик трепыхался в объятиях твари с длинными конечностями и провалами вместо глаз. Геральт стиснул зубы и присел на корточки, взгляд его заметался в поисках места, куда нанести удар. — Что, последняя история задела за живое? — крикнула Йеннифэр, медленно приближаясь к призраку. — Хочешь, чтобы мы из твоих останков сделали пару музыкальных инструментов? Я слышала, что костяные флейты нынче в моде. Она подняла руку и послала в сторону призрака ослепительный луч энергии. Раздался пронзительный визг, хватка на шее Лютика ослабла, и Геральт оттащил его в сторону. — Чуть не опоздали, да? — Лютик закашлялся и привалился к стене у ног Геральта. Призрак зашипел и начал тускнеть, но с мучительным воем появился снова. Исчезнуть он не мог: на полу под ним был начертан знак Ирден. Коротко вспыхнуло серебро, и Геральт вонзил меч в открытую для удара полуистлевшую грудную клетку, медленно протолкнул его глубже и недовольно поджал губы, когда призрак, прежде чем рассыпаться в прах, разинул пасть и издал последний страшный крик. — Пыль к пыли, — пробормотал Геральт, пряча клинок в ножны. Гроза закончилась, и сквозь разбитые арочные окна было видно, как на горизонте первые лучи рассвета окрасили небо причудливыми красками.***
— Ты не выглядишь особо счастливым для того, кто чуть не простился с жизнью, но был спасён, — Йеннифэр осторожно переступила через выщербленные плиты у входа и прислонилась к колонне. — Я тут подумал… — Это что-то новенькое, — фыркнула Йеннифэр. Лютик нахмурился. — Я подумал о твоих словах. О том, как призрак отреагировал на мою историю. Может быть, у него осталось какое-то незаконченное дело? Или он был несправедливо убит? Теперь мы этого никогда не узнаем. — Он всегда приходит на третьей, — сказал Геральт, спускаясь по ступенькам. — Что? — Лютик вскочил на ноги. — Ритуал Трёх, совершаемый на Самайн, призывает призрака до того, как погаснет третья свеча, — Йеннифэр степенно шагнула вслед за Геральтом на тропинку, которая вилась от входа в замок к воротам. — Вы оба это знали и всё равно позволили мне рассказывать последним? — укоризненно спросил Лютик и припустил рысцой, чтобы не отстать. — В конце концов, это ты у нас самопровозглашённый мэтр баллад, историй и виршей. Я подумала, а почему бы нам не завершить ритуал чем-то приятным или красивым, — Йеннифэр небрежным жестом перебросила через плечо прядь волос. — Невероятно, — забормотал Лютик. — Баллада из этого выйдет восхитительная, это точно. — Не всё должно становиться балладой, — сказал Геральт, но тоном мягким и даже немного весёлым. — Конечно, не всё, — важно кивнул Лютик. — Но взять, к примеру, этого несчастного призрака. Он умер безгласым, так и не сумев поведать никому о своих обидах. Это же вечная мука! Я совершу благородный поступок, увековечив его страдания в песне. — Сомневаюсь, что призрак это оценит, какую бы нелепую предысторию ты ни вообразил, — фыркнула Йеннифэр. — Как хорошо, что возразить он уже никак не сможет! — Лютик на ходу перехватил лютню и взял несколько аккордов своего будущего шедевра. Ранние птицы вторили мелодии своим пением. Разгоралась заря, разливалась над ними, словно разведённые водой краски. Геральт, Лютик и Йеннифэр шли в сторону медленно светлеющего горизонта, и развалины замка за их спинами становились всё меньше и меньше, пока не исчезли совсем в утреннем тумане.