Light

      Ночные улицы, ярко освещённые огнями домов, кафе, баров, проносились за призрачной стеной окна. Омываемое множеством капель дождя, неожиданно повалившего из густых серых облаков, что накрывали спящий Роттердам, оно отделяло пустые каменные улочки от тёмноволосого мужчины. Усталость накрыла его с головой, но сон всё не приходил к нему, присаживаясь на соседнее сиденье и убаюкивая своим усыпляющим голоском. Каунисвеси замученно облокотился на неудобное твёрдое кресло, повернувшись лицом к прозрачной панораме, открывающей вид на уютный, близкий когда-то давно душе город. Он наблюдал за сбегающими вниз крупными водяными каплями. Холод пронзил кожу, когда он рассеянно коснулся подушечками пальцев запотевшего стекла. Приятное чувство окончательно уносило с собой любые намёки на хотя бы получасовой сон в медленно катящемся по ровной дороге автобусе. Алекси отчаялся и тяжко, протяжно выдохнул.       Прошедший финал мирового музыкального конкурса обеспечил группе из холодной и беспросветной Финляндии, занявшей заслуженное шестое место, беспамятную пьяную ночь. Он усыпил добрую бо́льшую часть группы сладким и спокойным сном сразу после пропитых счастливых часов в качестве отмеченной личной победы, и теперь автобус тащил дремлющих финских рокеров в их отель на другом конце города. Чьи-то негромкие похрапывания звучали колыбельной в полупустом транспорте, и барабанящий по окнам дождь добавлял висящему в воздухе настроению почти незаметные нотки умиротворения.       Оставив бесконечные попытки добиться долгожданного отдыха, мужчина с насыщенной синевой меж чёрных длинных ресниц приподнялся с квадратного сиденья, еле разогнувшись, и направился вперёд по узкому длинному проходу. Аккуратно шагая, опираясь руками о верхушки кресел, тёмноволосый тихо продвигался, обозначив своим маяком светлую кудрявую копну волос совсем чуть поодаль от него. Все остальные участники бэнда посапывали каждый на своём месте в разных частях салона. Перкуссионист остановился, завидев мужчину, которому окно служило своеобразной койкой, подпирающей красивые и чёткие изгибы стройного тела. Ладони тонких длинных рук были зажаты между плотно сомкнутых ног, обтянутых угольно-чёрными скинни. Волнистые блондинистые пряди чуть ниспадали на лицо, и тени придавали некоторым линиям более резкие очертания, а от слабого желтоватого света кожа блестела, переливаясь бликами.       Вау. Его красота за пределами чего-то земного…       Каунисвеси переминается с ноги на ногу, прежде чем набрать в грудь побольше воздуха и вымолвить чуть слышно:       — Олли?       Мужчина медленно поднимает веки, вскидывая ресницы вверх, и туманным взглядом смотрит сначала перед собой, а затем, меняя позу и садясь на сиденье ровно, обращает свой взор на партнёра по группе.       — Разбудил?       Вместо ответа – мотание головой, а после расплывшаяся на губах кроткая улыбка.       — Я тоже не могу уснуть, — произносит Матела.       Погода совсем разыгралась, и неугомонный плач неба стал более импульсивным и изобильным. Тучи накрыли все светлые дыры небосвода гремучей пеленой, затянувшись. Непроглядный мрак заполонил улицы. За стеной дождя свет окон домов расплывается нечёткими крапинками. Шум стихии нарастает, а окна становятся непроглядным сине-серым полотном. Басист поворачивает голову, обращая внимание на творящееся снаружи бедствие, и потирает глаза. В них обоих иссякли все ресурсы, и лишь ещё не выветрившийся алкоголь заполняет нутро.       — Я присяду? – подаёт почти опустевший голос тёмноволосый.       Голубоглазый вновь смотрит на него. Под глазами чёрными полукругами залегла размытая подводка, в темноте салона смахивающая на глубокие мешки.       — В следующий раз даже не спрашивай, — он улыбается, сверкая белыми зубами и опустив голову. Блестящие на свету от дорожных фонарей, мелькающих за окном, его волосы опадают вниз, но белокурый даже не думает поправлять их.       Алекси устало плюхается рядом, шумно выдыхая после. Плечи опускаются, расслабляясь и, наконец, раскручивая плети, в которые были зажаты мышцы. Голова немного кружится, и перед глазами картинка ходит из стороны в сторону. Бессонные будни давали о себе знать, но организм мужчины начинает переставать справляться со всеми нагрузками, с которыми он столкнулся, будучи не совсем готовым. Алекси нуждался в перерыве. Он соскучился по ощущению спокойствия внутри себя. Только изо дня в день его одолевали приступы сильной тревожности, панический страх будущего, одиночества и, вдобавок ко всему, безумные неотвязные мысли о поехавшем на всём этом сознании. Идущая за ним следом паранойя удручала и всё пуще вводила в состояние неиссякаемого страха, а видимые, кажется, галлюцинации моментами пробуждали приступы неконтролируемой дрожи во всём теле и истерики каждый раз, когда он сталкивался с ними. Он боялся постоянно, отчего что-то погибало в нём изо дня в день. Алекси переставал чувствовать себя живым. Олли умудрился стать тем, кто вдыхал в него жизнь.       Блондин вскидывает свой взор на сидящего рядом друга и успокаивающе улыбается ему.       Один твой взгляд – и я спасён.       Он поворачивается к нему, укладываясь на кресло боком и пьяными глазами созерцая утопающие во тьме автобуса угнетённые и измученные черты лица того. Привычная бледность кожи поблёскивает в темноте, а пустой взгляд голубых омутов неторопливо блуждает по родинкам у губ Мателы. Только сейчас мужчина замечает некие искорки в кристаллических безднах против него, которых не было там и в помине с тех самых пор, когда Каунисвеси официально присоединился к группе. Они сверкают, и белокурый понимает, что скучал по ним. Дыхание спирает от приятного чувства, разбегающегося по венам под кожей.       Недолго думая, темноволосый принимает ту же позу, и уголки его губ невысоко поднимаются вверх. Улыбка младшего всегда искренняя, несмотря на какие бы то ни было обстоятельства. Алекси дарит ему эту улыбку. И, пожалуй, это единственное, что может скрасить даже самый плохой день басиста.       — Думаешь, всё сильно изменится теперь? – почти шёпотом проговаривает Маттсон.       Олли молчит некоторое время, не смея отвлечь свой внимательно бродящий по лицу коллеги взгляд, но затем он отвечает:       — Нет, Лекси. Больше фанатов, известности, работы и не менее слухов, хейтеров, внимания, прикованного к нам.       — Мне страшно, — отчаянным тоном говорит Каунисвеси, подмечая предательское жжение в уголках глаз.       Во взгляде старшего появляются нотки волнения и искреннего сопереживания. Брови вздымаются вверх. Ладонь тут же накрывает сверху руку темноволосого, пальцы плотно, но нежно переплетаются с пальцами перкуссиониста.       — Тебе нечего бояться. Я позабочусь о том, чтобы оградить тебя от кипы работы и всего плохого, что может ранить тебя в интернете, ладно?       Переплетение их рук, что смотрится, словно они — одно целое, при игре света и теней кажется самым ярким выражением близости вообще. Они чувствуют тепло друг друга, которое могло бы согреть их в жутко холодную зиму. И их прикосновения наедине столь привычны для них и нормальны, что пояснения этому ни одному не нужны. Пусть оба и не осознают это, но всё происходящее между ними серьёзнее, чем родство душ.       — Иногда мне кажется, что… — голос младшего пробивает дрожь. Он отводит взгляд, расфокусированно глядя на размытую картину за окном. — … Что мир рушится прямо у меня под ногами, и я ничего не могу поделать с этим, и я умираю. А там, на дне, пустота. И мгла... Я там совсем один, как будто даже не существую. Из дыры вот тут, — он тычет пальцем себе в грудь, — выходит всё живое. Это так ужасно…       Желание избежать всех мыслей и воспоминаний, являющихся в памяти, вспышкой появляется перед голубоглазым, и он отводит взгляд в противоположную сторону, закрывая глаза. Побегом для него сейчас становятся мысленные ругательства и повторяющееся «исчезните».       Горячие пальцы по-родному сжимают кончик подбородка Каунисвеси и возвращают его в прежнее положение. Его глаза зажмурены, губы плотно сомкнуты, ноздри раздуваются. Дыхание сбилось, грудная клетка с бешеной скоростью поднимается и опускается. Они соприкасаются лбами, и Олли крепче сжимает руку младшего в своей.       — Т-ш-ш-ш-ш, — еле слышно шепчет он, подушечками пальцев поглаживая холодную болезненно-бледную кожу лица голубоглазого.       Рука тянется к чёрным высохшим патлам, вечно заслоняющим лицо младшего, и зарывается в их густые пряди. Обессиленное тело обмякает, глава перкуссиониста не опускается вниз лишь потому, что Матела не позволяет этому случиться, держа её на весу. Лёгкие начинают работать в прежнем ритме. Лицо темноволосого расслабляется, он дышит ровно и размеренно. Старший отстраняется, выпускает руку из густой шевелюры и поднимает подлокотник сиденья, пододвигая Алекси за талию ближе к себе. Голова опускается на плечо басиста, в то время как тело жмётся к стану мужчины, а затем кончик носа утыкается в длинную и тонкую шею. Пара рук по-прежнему сцеплена в замок.       — Почему ты не говорил, что тебе становится хуже? – звучит из уст кудрявого.       — Я не хотел вас тревожить. Евровидение было важнее этих проблем, — хрипит в ответ мужчина.       — Ничего и никогда не будет важнее твоего состояния, запомни это, Лекси, пожалуйста. Ты обещал мне всегда сообщать о любых ухудшениях.       — Прости меня…       Я ведь так не хотел нарушать слово, данное тебе...       — Рядом со мной ты не будешь одинок и не будешь мёртв. Ты не должен молчать о своём состоянии, не должен справляться с этим самостоятельно, — тихо говорит Матела, носом перебирая волосы на макушке голубоглазого, не переставая твердить ему. — Всё, что происходит, скоро закончится. Ты будешь в порядке. Я буду с тобой.       Хаос за окном начинает утихать. Вой ветра всё ещё отчётливо слышен, однако дождь, до сей поры столбом льющий из синих туч, постепенно успокаивается. Буйная ночь теряет свои права и совсем скоро будет замещена россыпью звёзд на чистом небосводе, стойкой прохладой и весенней свежестью, пахнущей цветущими деревьями.       Блондинистый мужчина продолжает нашёптывать прижавшейся к нему в поиске безопасного места особе идиллические монологи. Он чувствует тепло в грудной клетке, пока младший касается его всем своим телом. Неполные объятия мужчин навевают парящие близ них облака душевных уз, умиротворения и острых разрядов тока, овладевающих плотью обоих от их прикосновений друг к другу.       Рука басиста, что сжата в объятиях пальцев Каунисвеси, поднимается вверх, и, получив доступ к ладони голубоглазого, Олли покрывает её медленными нежными поцелуями, сменяя прохладу под кожей теплом. Алекси, ощущая, как всё его нутро обволакивает плёнкой умиротворения и пульсирующее чуть быстрее сердце сейчас тянется наружу, растягивает губы в удовлетворённой робкой улыбке.       Отчего только он умеет вводить меня в состояние мурашек по коже и мира в душе?       Тёмноволосый перкуссионист поднимает голову немного выше и прохладными устами касается кожи шеи где-то в районе глубокой ямочки. Старший под ним тихонько вздрагивает и замирает. Краткий, еле весомый, но наполненный чем-то особенным, единым в своём роде поцелуй одаряет Мателу лёгким недоумением оттого, насколько приятно это чувствовать в исполнении Алекси.       Вновь сплетая пальцы их рук, басист поглаживает круговыми движениями кожу младшего. Он исследует взглядом худую, истощённую руку. Родинки на коже чуть ли не белёсого оттенка выделяются, кажутся неправдоподобно насыщенными. Вдруг мурашки множеством проступают на руке тёмноволосого, и его бьёт лёгкая, недолгая дрожь, прежде чем он сильнее обхватывает руку кудрявого и выдавливает вполголоса:       — Олли.       — М? – его взгляд тут же обращается на мужчину.       Он молчит, смотря прямо в глаза. Рот приоткрывается, но перкуссионист безмолвен. Взор опускается ниже и останавливается на тонких розовато-бледных губах, где кожа совсем немного слезает. Алекси думает, что это от того, что тот вечно их кусает на сцене, усердно и на отрыв перебирая пальцами струны своего баса. Для Маттсона вошло в привычку мельком бросать свой взгляд на него, отвлекаясь от собственных забот во время очередного концерта. Признаться честно, он уже давно потерял контроль над этим. Даже если бы хотел – смотреть на него не перестал бы никогда.       Ловкие пальцы свободной руки незаметно быстро устремляются вверх, и Олли чувствует нежное касание собственных губ приятных, заботливых пальцев голубоглазого. Они аккуратно чуть приоткрывают рот, слабо оттягивая нижнюю губу. Каунисвеси стреляет мутным взглядом, наблюдая за реакцией глаз старшего.       — Поцелуешь меня, пожалуйста?       Матела взирает на него длительное время, запирая их в мучительном, но нужном ему молчании. Алекси ищет ответ в его глазах и не видит в них ни удивления, ни презренья, ни непонимания. Только страх и сомнение.       — Уверен? – вдруг выдаёт он настороженно.       В ответ ему кивают.       Олли неспешно приподнимает лицо голубоглазого, большим пальцем касаясь его впалой щеки, остальными же щекоча шею, так аккуратно трогая кожу, как будто бы боясь причинить какую-либо боль. Он наклоняется, прикрывает глаза и несмело целует, бережно сминая требующие губы, словно всё ещё спрашивая разрешение на его действия. Но Алекси поддаётся спустя секунды, отвечая на прикосновение чужих губ, и медленно углубляет поцелуй. Внутри всё успокаивается, и тело окончательно расслабляется, ощущая лишь лёгкость и приятное чувство, порхающее бабочкой эйфории.       Секунды кажутся непозволительно долгими для этого поцелуя, думает Олли, не желая досадить темноволосому, и отстраняется. Горячим дыханием он опаляет влажные губы в паре сантиметров, согревая младшего ещё сильнее. Их глаза по-прежнему закрыты, а расстояние между ними не растёт. Это момент особого наслаждения для них обоих. Дождь прекращает бить по окнам и оставляет за собой лишь струйки, сбегающие вниз по ледяному стеклу.       — Можно… — начинает Каунисвеси хриплым голосом, но замолкает почти сразу же, не договаривая.       — Ещё? – угадывает концовку старший.       Один кивок, и голубоглазый чувствует, как слабая, кроткая улыбка посещает блондина, и, помедлив, он вновь припадает к губам перкуссиониста, всё так же осторожно. Неторопливо сливаясь в поцелуе, касаясь уст друг друга так робко и нежно, они оба чувствуют долгожданное умиротворение и живой огонёк, теперь оранжевыми короткими струйками тянущийся всё выше и выше. Олли разрывает хватку их рук в это время, придерживая бёдра мужчины, кладёт его ноги на свои. Касается колена и поглаживает, а Каунисвеси находит руку и снова сплетает их пальцы в замок.       Олли дарит Алекси покой и веру в лучшее, когда находится поблизости, а это просто всё, в чём он, похоже, нуждается.