От автора: Бечено!
***
— Это было ожидаемо. — устало прохрипела девушка, откидываясь на тонкую подушку, которая по сути являлась прохудившимся куском ватного прямоугольника. Кровать под жопой тоже не внушала доверия. Матрас был тонким, протертым или проперженным в середине, весь покрытый желтыми, коричневыми и кровавыми пятнами. Запах стоял соответствующий. Да и простынь, номинально чистая, была пыльной и залежавшейся. Вообще лежать в городском госпитале, существующему благодаря городскому бюджету, было таким себе удовольствием. Как и во всякой бесплатной больничке, сервис местных врачей был соответствующим: долго не пускали на прием, половину анализов не взяли вовремя, вместо инфекционного детского отделения положили во взрослое-мужское, а затем только через пару дней перевели в детское — для женщин. Собственно, как и на Земле, ничего нигде не поменялось. Иной раз София гадала, что если бы мир склонял свое существование к закату, то и больница продолжила бы работать в штатном, похуистическом режиме. Как она оказалась в инфекционном стационаре с инфекционной пневмонией, с поражением правого легкого? Тот еще вопрос, обнаружение ответа которого стало отдельной непосильной задачей как для Гаруды, как и для Софии. Женщина не понимала, по какой такой причине дочка свалилась с болезнью. У девушки было куда больше представлений о причинах своего неприятного положения: маленький ребенок двадцать четыре не семь сидит в однокомнатной квартире без широких окон, частых уборок и кварцевания; дождь льет, как из ведра, сутками и эта хуета нихуя не горячая; на жилплощади появился новый член семьи, новорожденный орущий ребенок, не позволяющий отдохнуть другим родственникам должным образом; подружки-коллеги, к слову, очень плохо исполнили обязанности нянек в ее отсутствие, а девочка, из-за скудного словарного запаса японских слов, не могла нормально пожаловаться. — «Вот как тут не заболеть?!» — подводила итоги болеющая, возмущенно почесывая нос и раскрасневшиеся щеки в стационаре. Ну, а что касается здоровья, то тут все очень просто: София еще с прошлой земной жизни была жутким аллергиком, вдогонку к общему скудному состоянию шла бронхиальная астма и постоянные заболевания ангиной и пневмонией. Просто «10» из «10» баллов по таблице выживаемости. Она еще и курила, как паровоз, и всякие запреты на курение в общественных местах ее не шибко останавливали. Как говорится, вышла на пять минуточек и скурила пачку в перерыв, потому что жизнь тяжелая. Да и если припрет, то вейп доставала и парила под партой в аудитории института или за монитором на работе. Терпеть долго она не могла, никотиновая ломка была слишком сильной. Девушка закурила бы и здесь, но пока негде и нечем. — «Тотальный контроль со стороны маман… Хоть на стенку лезь! Собственно, и в этом мире я слегла с тяжелой формой своего заболевания и уже несколько дней пинала хуи. А мне, знайте ли, скучно!» Естественно, первые сутки в домашних условиях ей пытались сбить температуру. Женщина и положила ее в больницу только тогда, когда отметка в сорок градусов на термометре была преодолена ртутной полосочкой. Своими силами она уже не могла сбить больной жар. И здесь, в этом сраном госпитале, детскую жопу закололи жаропонижающими уколами так, что теперь на идеально розоватых ягодицах были красные и синие пятна звездной карты. — «Хоть ориентируйся и иди в ближайший ларек за пивком, ей Богу!» — растирала горячую и нежную кожу пятой точки София, — «И больно ведь, сука, кололи! Хоть бы дитенка двухлетнего пожалели, мрази! Я ведь действительно мучилась, а они… Эх! Да еще и во взрослое отделение положили». — когда боль отступила, она все-таки смогла лечь на спину и заснуть поверхностным сном. Вот с последней проблемой было не очень понятно: то ли в городе наблюдалась пандемия, и детские отделения были переполнены, либо эти гондоны не подготовили детскую палату. Впрочем, когда девочка немного пришла в себя, ее все же перевели в детский отдел госпиталя Аме, и, судя по недавно помытому полу, ее последняя догадка была не так далека от истины. Ну, не верила она, что уборщики помыли пол по санитарному расписанию, а не потому что ее, маленькую девочку, банально было неприлично держать в одной палате с взрослыми мужиками-шиноби. Палата, к слову, располагалась на первом этаже, окна которой перекрывали прутья железной решетки. Было довольно странно наблюдать данное явление здесь, однако и у этого феномена были свои основания: подростки, тем более с чакрой, и куда более активные дети часто сбегали из палат за закусками в ларек, потому что жрать безвкусные каши сил и терпения не хватало, и потому что хотели покурить за ближайшим углом от скуки. И только рассудила иномирянка о последнем, как ей сразу же захотелось. Даже невольно сложила губы трубочкой и втянула воздух! Восемь лет вредной привычки давали о себе знать, начиналась ломка. Гаруду, по понятной причине, не впускали в палату, потому что был высокий риск заражения. Подслушав разговоры медсестричек, София вызнала, что ее простая пневмония от переохлаждения была осложнена вирусом Эпштейна-Барра. С этой болезнью она была знакома не по наслышке, — переболела в подростковом возрасте на Земле, потеряв из активной жизни долгие три месяца, — и прекрасно осознавала весь масштаб трагедии: вирус давал осложнение на бронхи и иммунитет, иногда даже на нервную систему. — «Кабы и здесь не слечь в вечном заболевании и иммунодефиците!» — сетовала блондинка, кутаясь с головой в тонкое одеяло. Пустынница, учитывая эту проблему, посещала чадо через окошко. В просторном боксе окна были нормального размера, — даже пластиковые, — благодаря чему девочка могла спокойно ориентироваться во времени и погоде, не задирая голову к потолку, где по опыту жития в квартире высотки Аме все источники освещения и вентиляции располагались под потолочными бетонными плитами. К слову, вопрос погоды так же оставлася неизменным — скорее метеорит упадет на цветочную клумбу перед окном иномирянки, чем на небе прекратиться этот чакро-дождь, который, сука, являлся долгосрочной техникой человека-гуля! Блондинка приходила в свободное от работы время и всегда интересовалась девичьим самочувствием, рассказывая какие-нибудь истории или зачитывая в слух книгу, терпя долгие часы в сырости под плащем и зонтом. Сначала чужие посещения жутко бесили и раздражали девушку, и только погодя, когда тревога и возбуждение набитые температурой ушли, она догадалась, что на самом деле срывалась на родительницу со своими капризами, которые ей, как обычно, списали из-за возраста. Но это ведь была не правда! Просто череда событий огорчили взрослое сознание, а физическое тело ребенка из-за болячки дополнило картину в виде истерик. Вообще, их семья в этом месяце должна была покинуть город, да и вообще страну в целом, однако дети, друг за другом заболели на кануне отъезда: младенец переболел простудой, старшая — лежала в инфекционке. Мать тогда паковала вещи и делилась с детьми в игровой манере своими мыслями на счет маршрута и конечной цели путешествия. Сама того не ведая, она поделилась желаниями жить там, где по теплее и много песка, но София-то знала, что в Суну, на самом деле, женщина не сунется по причине своего «изгнания», и её размышления просто сводились к тоске по дому. Так вот, девочка расстроилась переносу переезда, болезнью брата и его следственной раздражительности, и собственной слабостью перед простыми, как сказали бы в двадцать втором веке Земли, болячками. И все же она, Гаруда, приходила каждый день: утром, перед работой или тренировкой; в обед в перерыв, иногда вместе с сыном на руках, который выглядел совсем комично в огромном конверте из теплых одеял; вечером после тяжелого дня и обязательно до времени дочернего сна. Ее глаза выражали боль и тоску. София долго, пока только начинала лежала в госпитале, не понимала этого. Непривычно было видеть чужое беспокойство в другом человеке, который искренне переживал и сочувствовал ее положению. На родной Земле ее кровная родительница никогда не беспокоилась обо ней должным образом, а когда просекла, что дочь вынужденно ухаживает и заботиться о себе, то просто положила длинный и толстый на чужую жизнь. — «Я же справлюсь! Я же ее дочь!» — такую гадость она часто припоминала девушке в куда более старшем возрасте, и ничего, кроме раздражения и злости, ее слова, являющиеся простым коктейлем бездействия и мнимых оправданий, не вызывали. А друзья что в школе, что в институте, что на работе просто дежурно интересовались ее состоянием, изредка кидая мемасы в общий чат. Ебать, спасибо нахуй! Поддержка, она, знаете ли, такая необходимая, да только хуй у кого допросишься! А она продолжала стоять и мерзнуть на улице, распуская скуку и пытаясь поддержать через двойное стекло стеклопакета окна. София думала, что если бы не нужда в отдыхе, забота о сыне и обязанность в виде работы, то гаруда так и продолжила бы стоять на холодной и сырой улице под окном, лишь бы ее чаду стало лучше и легче. От этого осознания, девушка перед ней расплакалась, когда женщина посетила ее в следующий раз. Потому что было действительно плохо: заболеть в чужой стране с хуевой погодой, в незнакомом месте с сомнительными людьми. Девочку, конечно, пожалели и засунули в форточку сладости, но блондинка видела, как дрожали руки мамы, когда она уходила. И землянка осознавала всю силу своего и чужого желания чтобы она побыстрее вернулась домой. К концу недели Софии принесли бумагу с карандашами, и, решив воспользоваться моментом покуда моя палата была свободна, она принялась за интересное дело. На полу рисовать было не совсем удобно, но это того стоило. Альбомы быстро наполнялись набросками и настоящими картинами, постепенно девушка дополняла свое будущее портфолио открытками с небольшими стишками, которые дарила маме. Женщине было приятно, да и успехи в творчестве ее ребенка радовали безумно. У местных с европейской живописью было туго, поэтому куноичи видела огромные перспективы в развитии чужого навыка в реалиях мирного времени. —«Хоть при дворе дайме рисуй! У тебя же получается!» — и в этот раз слова поддержки грели сердце так сильно, что София начинала сомневаться в нужде пледа в своей кафельной камере. Вдохновение застилало глаза, из-за чего иномирянка не всегда успевала за местными новостями. А оказывается городской госпиталь Аме посетили власть имущие люди: пришли представители местных кланов, решившие поиграть в «щедрых и добрых» дядек, придворные, сумевшие выжить при режиме Ханзо и чистке Пейна, и, — вот тут София охуела, — Конан, на добровольном праве Мать Терезы. Естественно уважаемых людей и прочих гондонов водили по коридорам и «чистым» палатам, где риск заражения от какой-нибудь болячки был мал. Показали для приличия несколько аварийных комнат, где требовался косметический ремонт, продемонстрировали древнюю мебель, еще успевшею засвидетельствовать эпоху Клановых Воин, нескольких милых сироток и многодетных мамочек с детьми, которые лежали в общей палате со своим выводком. Все мужчины и женщины поохали, повздыхали и согласились дать мизерные суммы на решение некоторых важных вопросов обеспечения госпиталя, а остальное клятвенно заверяли отдать «позже». А то, сами понимаете, на улице недавно война была что Третья, что гражданская, а нам еще и «колхоз» подымать! Девочка и сама мельком видела эту процессию. Даже местные репортеры, которые гравировщики, и парочка фотографов с военными фотоаппаратами, сделали несколько животрепещущих снимков для местных новостей. Проходили люди мимо ее бокса, но, по понятной причине, к больным в палату никто не заходил. Небольшое окошко на стене выходило в коридор и предназначалось для врачебного наблюдения за зараженными, через него же она и заметила огромную толпу людей, которым на самом деле было наплевать на судьбы детей в «камерах». Кто-то, может быть, и заглядывал в комнаты через окошко, но таких было мало. Да и подсматривали только из любопытства. В конце концов, все эти люди были шиноби, и если для них в окружении не было источника информации, то и на это самое окружение свое время не тратили. Вот только Софии, как обычно, вселенная показала средний палец и послала в то место, из которого же она и появилась на свет. Спокойно рисуя, облокотившись на кровать, девушка была поглощена интереснейшим занятием. Редкое солнце и чуть менее пасмурный день позволяли теплу и свету заполнить комнату. Работы лежали полукругом так, чтобы отделить творящего, погруженного в свои яркие фантазии, ребенка от белого, холодного и грустного мирка палаты. На белых листах пестрели натюрморты и пейзажи из старых воспоминаний о Земле. Под жопой, рядом с краем кровати, лежали картонные упаковки из-под фломастеров, карандашей и ластиков. Вся канцелярия была разбросана, иногда тонкие цилиндры предметов катались по картинам. София была так погружена в создание очередного эскиза, что не заметила, как в коридоре звук затих. И, чувствую, что кто-то откровенно пялится на ее уже продолжительное время, она сразу же подумала о хамоватых медсестрах, которые пытались пару раз спиздить наработки для себя или на продажу, но так как девушка, — тренированный, жестокий и злопамятный человек! — была не лыком шита, то и работы они не смогли бы получить. Она даже успела передать матери несколько готовых работ, лишь бы сохранить шедевры в стенах родных пенатов! Подняв голову, чтобы знать своего нового противника в лицо, она так и застыла. В окошко на нее смотрела Конан и внимательно наблюдала человеком, поглощенного в процес творения. Ее ничего не волновало в палате, кроме девочки. Да даже яркие рисунки на фоне белого кафеля не зацепили ее взгляда! И землянке стало страшно. Помня о том, что Гаруда не является ее биологической матерью, а эта панкерша, неформал и просто грозная женщина пизданутого психа с синдромом бога, вроде как, произвела и кинула ее в эту бренную жизнь, блондинка пыталась скоординировать свою деятельность. К сожалею, София уже успела составить о себе откровенно хуевое мнение у медперсонала инфекционки, так что решила действовать по накатанному сценарию. Пришлось демонстративно вопросительно кивнуть этой серо-фиолетовой, — хер разберешь этот грязный цвет волос! — женщине. И, кажется, она не ожидала ответного действия, обратившей на нее внимание знакомой светловолосой и круглоликой девочки. Тощую фигуру женщины дернуло так, что девушка всерьез подумала, что она таким странным мувом попыталась достать холодное оружие из какого-то кармашка плаща. Кстати! Плащик был-то каноничным: длинное прямоугольное одеяние с воротником стойкой, типа пальто, состоящее из фетра, на черном полотне которого были нарисованы редкие красные тучки с белой окантовкой. Так вот, атаки или чего-то подобного не последовало. Конан отослала процессию идти дальше, а сама продолжила стоять, как вкопанная, и прятала лицо в длинном воротнике. Все это время София наблюдала за членом Акацуки и пыталась спрогнозировать ее дальнейшие действия. К женщине подошла медсестра, когда все люди ушли дальше по маршруту. Судя по громкому хлопку железной двери этажа, они полностью покинули детское отделение госпиталя. Лилововолосая строго расспрашивала бедного работника так, что той ничего не оставалось делать кроме как кивать, и, заикаясь, на пальцах что-то объяснять. Из-за хладнокровной мины члена Акацуки было трудно разобрать о чем они говорят, но жопа девушки чуяла, что этот прожигающий взгляд ей очень сильно аукнется. — «Может, нужно было спокойно поздороваться или дальше игнорить?» — саму себя одергивала девочка, пытаясь найти выход от сложившейся ситуации и напряжения. Но, как бы то ни было, она уже сделала свой ход, который спровоцировал лавину от одной из самых страшных организаций этого столетия. Может быть, прямо здесь и сейчас, данная компашка Пейна не имеет того влияния на мир, о котором будут говорить через лет так пятнадцать, а действует в ограниченном пространстве скрытного Аме, но даже так, при наличии местных шиноби и гражданских, получалось так, что Конан стала одной из лидеров восстания, которые не гнушаться совершать массовые чистки людей Ханзо. Чего ей стоит воспользоваться своим правом влиятельного человека и просто убить в крысу маленького дитенка? Правильно — ничего! Иномирянка так испугалась, что не заметила, как двое людей за окошком ушли. Впрочем, от их ухода было столько радости, что София даже захотела отпраздновать это. — «Так, где мое чилийское винишко?!» — ей пришлось открывать пачку детского сока и пить из уголка. — «Что ж, лет так через десять выпью настоящее вино, а пока буду довольствоваться малым». В это же мгновение раздался стук в окно. Для девушки этот звук был сравним с скримером из Outlast или «Резидента». Рука сжала несчастную бумажную тару, сок забрызгал ткань футболки, часть капель даже попала на рисунки и чистую бумагу. Пришлось экстренно спасать работы от маленьких лужиц сладкой жижи. Пока на корячках блондинка ползала по кафелю и портила собственную футболку, — которую, за неимением тряпки, приватизировали в экстренное оборудование для уборки, — она косвенно наблюдала за гостем на улице. — «Правильно мне говорил профессор, — «София, настоящий художник должен иметь тряпку или губку под рукой всегда!». А потом этот старый хрыч выпил воды из-под красок, но не суть. Лучше бы не вспоминала. И другой, сука, человек все настроение испортил!» — за окном стояла Конан, которая неловко переминалась с ноги на ногу и виновато наблюдала за детскими потугами в уборке. Ребенку пришлось встать и идти открывать форточку. Иного способа для переговоров в этой кутузке не было. Открыв маленькую дверцу, они стояли и рассматривали друг, ожидая от каждого участника беседы хотя бы кого-то шага. Она явно хотела о чем-то поговорить с белокурым ребенком, но при этом прекрасно понимала, что общих между нами быть не могло. Со стороны это выглядело, как интерес неизвестной женщины и лидера оппозиции к рандомному микрочелику из больнички. Не зная о реальных мотивах, побудивших ее подойти к окну детской палаты, София стала предполагать худшее. Да и она ей, на самом деле, — если не брать в расчет память взрослого альтер-эго, — никто. Девушка бы ее, как маленький ребенок, не запомнила. — Привет. — все-таки подала она голос, разглядывая ребенка через стекло. — Здравствуйте! — неловко поздоровался и кивнул, вместо поклона, пришелец, пытаясь устоять на узком подоконнике. Они продолжили стоять, сделав атмосферу между собой еще тяжелее. — Ты красиво рисуешь! — неожиданно объявила она. Девушка удивилась, но одобрительно кивнула. Она, конечно, не была нарциссом, но любила восхваление собственных навыков. Эта черта наблюдалась и в прошлой жизни. — Можно посмотреть твои работы? После озвученного согласия, все листы, лежащие на полу, сами встали и полетели в сторону форточки, плывя и изгибаясь, словно бы рыба плыла по течению. На лучиках света краски заиграли ярче. И ее техника чем-то напоминала магию, а Софии, между прочим, очень хотелось попасть в мир Гарри Поттера. И быть, может и не главным персонажем, но уж точно студентом и хорошей ведьмой с магией. Женщина взяла детские работы в свои руки и очень бережно стала разглядывать каждый лист. На самом деле к ее рисункам так нежно и трепетно относилась только Гаруда, которая еще пыталась их заламинировать скотчем. Конечно выходило не так красиво, но так картинки могли точно пережить влагу от дождя из слюней сына, пробующего облизать цветные прямоугольники. Тонкие кисти изящно перебирали листы, пальцы иногда повторяли контуры той или иной фигуры. Лицо Конан выглядело расслабленным, щеки чуть порозовели. Может на улице было холодно, а я в помещении этого не замечала? Гадала девушка. И глаза, насыщенного цвета красного янтаря, внимательно рассматривали каждую задумку. Восторг, интерес, нежность, забота — именно такие эмоции плескались в глубине этих глаз. — Я, — осторожно подала она голос. Созерцая ее интерес к собственным картинам, София поняла, что невольно засмотрелась на нее, и отметила, что женщиной, по возрасту, она не являлась. Просто выглядела настолько иссушенной, изможденной и уставшей от жизни и людей в целом, что весь негатив в итоге стал скапливаться в ее образе. Тени, которыми она пыталась скрыть посеревшие веки, только больше подчеркивали ее бордовые мешки под глазами. Помада нелепо лежала на потрескавшихся губах, из-за корочек иссушенной кожи воск лежал крупными буграми. От влаги туш чуть потекла и скопилась на внутреннем уголке глаза. Волосы, тонкие и ломкие, влажными плетьми лежали на голове. Гулька выглядела плоской и прохудившейся, и даже цветок-заколка не спасала положения. — Я, хотела бы забрать эту картинку. — она указала на самую скромную работу из альбома, где девочка пыталась нарисовать фасад кафе «Чайхона» с Земли. — Верните, пожалуйста, все. — попросила блондинка. На лице члена Акацуки отобразилась горечь и жалость, но она тут же аккуратно сложила листы стопкой и протянула через форточку в детские руки. — Конан! — окликнули женщину. Голос принадлежал молодому мужчине, чуть хрипловатый, - благодаря влаги или вредной привычке курения, - и очень строгий, что выдавало в обладателе командирскую натуру. На тропинке стоял Пейн. Самый настоящий «ПЕЙН»!!! Но не в своем теле, не том, что дистрофик-Узумаки, и не том, что бэфэшка Яхико. Путь Нараки, который отчасти походил на пожилую версию рыжего фрэнда, - настолько уж они были похожи!, - стоял в таком же фетровом плащ и с перечеркнутым протектором Аме на лбу. Лицо оставалось в отчужденной гримасе невозмутимости, но, судя по засуетившейся брюнетке, строгим и даже осуждающим. Той пришлось быстро ретироваться, бросив скромное «до встречи».***
— Конан, что такого случилось, что ты отправила делегацию обсуждать нюансы о снабжении больницы при своем отсутствии? — голос мужчины был явно недовольным, но женщина знала о скрытом беспокойстве за свое состояние в словах друга. — Прости, Нагато, я немедленно вернусь к своим обязанностям и проверю документы, которые согласовали без моего ведома и внимания. — сразу же согласилась со своей неправотой темноглазая. — Что ты забыла в детском отделении? — уже куда мягче поинтересовался Узумаки. В общем-то он не был против миролюбивой стороны своей возлюбленной, но считал, что каждому интересу должно быть отведено свое время. В конце концов они только-только взяли страну под свой контроль, а эхо воин не дает вывести ситуацию из кризиса, благо полная изоляция и закрытие на границах позволяли стабилизировать настроение людей и медленно их вести к сытой и здоровой жизни. Конан тоже способствовала ускорению мира, постоянно выкраивая деньги на благотворительные фонды, школы и больницы, стараясь обеспечить детей, как новое поколение, всем необходимым. Иногда рыжий задумывался, что при наступлении мира и свершении плана Мадары, он мог бы предложить девушке свое сердце и усыновить кого-то из детей. — Понимаешь, я… — начала брюнетка, пытаясь подобрать нужные слова, как ее окликнули. — ТЕТЯ! — прокричал звонкий голосок из палаты. В небольшом окошке форточки торчали уголки листов. — Возьмите подарок! — дальше возгласу помешал надрывный детский кашель. Нагато тепло усмехнулся побледневшей подруге и пошел в сторону ребенка, который страстно желал что-то подарить новой знакомой. Узумаки даже подумал, что это была неплохая идея, отправить Конан в больницу, где она бы могла поддержать больных. Он бы хотел, чтобы Акацуки родное селение доверяло больше. Пускай они и преступная организация, но они действуют в интересах Амегакуре и всего мира. Пейн встал, как вкопанный, стоило ему заметить ребенка. За стеклом, потягиваясь к высокой форточке, стоял бледная девочка-альбинос с «чужим лицом». Однажды он уже видел эту малышку, чей лик стало живым отражением его самого большого страха и кошмара. Ненависть заполняло сердце, а гнев был готов вырваться наружу.