Дом Единорога

— Ты никогда не будешь преуспевать во всем, Фрида… — Остальные слова отца теряются в дымке полузабытых воспоминаний, как и смысл, который Годрик вкладывал в них. Иногда Фрида остается с самой собой наедине, позволяя себе ненадолго окунуться в ушедшие дни, наполненные былой беззаботностью, радостью, смехом и тренировками с отцом. Ей все труднее возвращаться в новую реальность, где она уже не дочь благородного герцога, а императрица с тяжелой короной на голове и терновым венцом, обвивающим сердце. К ней всегда обращаются «Ваше Величество…» и, конечно же, добавляют к тому еще кучу титулов. Кланяются чаще с настоящим, а не притворным уважением к героине войны против королевы-демоницы, что спасла их страну от полного разрушения. Лишь Дункан позволяет себе называть ее по имени или шуточно «грозная женушка», пытаясь развеселить и стереть эту кислую мину с лица, когда она, не жалея себя, сидит допоздна за работой. Прямо как Годрик. На деле тогда Фрида была еще мала, чтобы интересоваться, чем там в молодости занимался ее отец. Ведь мать всюду таскала ее за собой, крепко держа худую детскую ладошку и заставляя юную на тот момент госпожу быстренько перебирать ножками, чтобы поспевать за гордо идущей впереди матерью. Леди Ширу сложно было назвать хорошим человеком, но назвать ее ужасной матерью было бы отвратительнейшей ложью. Это был выбор — он есть у каждого человека. Преуспеть в чем-то одном, в то же время быть ужасным в другом. Герцогиня сделала выбор в пользу своей семьи. Годрик предпочел до последнего вздоха служить империи, пусть уже и оскверненной Биарой, но только не быть предателем; а вот Фрида… «Вам решать: быть успешным монархом и женщиной, что навсегда останется в истории Асхана как та, что свергла узурпаторшу и восстановила разрушенное, или остаться хорошей матерью для своих детей. Боюсь, разделиться надвое Вы не сможете, Ваше Величество. Простите мне эту дерзость». А как бы ей этого хотелось! Чтобы одна часть успешно управляла страной, в то время как другая, по крайней мере, не была бы скудной на ласку матерью. Фрида сделала выбор. Трудный. Горький. Отвратительный больше для себя, нежели для других, потому вернейший советник выдыхает, вознося тихие благодарности Эльрату. А их с Дунканом мальчики все понимают без слов. Но как же жадно они хватаются за драгоценные крохи времени, проведенные с нею! Она садится в кресло, пока совсем юные принцы по обе стороны держат ее за руки, помогая удобно расположиться, и Фрида слушает детские гордые голоса, вещающие об их успехах. Улыбается, гладя блондинистую макушку Артура, чувствуя на себе взор довольного мужа, проникающий в самую душу, подобно тем могучим лучам, что пронизывают воду до самого дна. До сих пор любит ее без всякой задней мысли. Мир замирает на этих секундах, принадлежащих их семье, пока за дверью детской терпеливо ждут сложные решения и приговоры. То, с чем однажды столкнутся их с Дунканом мальчики. Должно быть, поэтому они с достоинством переносят отсутствие родителей, находясь под вечным присмотром учителей и нянь. И все же, Фриде больно, что она не может быть с ними чуточку подольше. Род Единорогов благословлен на долгое правление самим Эльратом, который некогда одарил императрицу своей милостью. Народ любит новую династию и, когда те проезжают через городские улицы со свитой, осыпает благодарностями и кричит от восхищения. Чего не сказать о леди Грейхаунд… Чего ей только ни приписывали: от романа с Маркелом до добровольного возложения на ложе властелина. А Дункан продолжает кривить лицо, услышав знакомое имя. Даже тогда, впервые дни правления: — Я с тобой честен — она никогда не была достойной трона. Думаю, нам стоит поддержать решение остальных. — И лишить ее всего, после того, через что она прошла! Горе заставило ее принимать неверные решения. — Такие как заточить тебя или Годрика в темнице? Или заключить союз с некромантами? А что стало с душой Николаса, никому, кроме Богов, не известно… если им известно. — Он берет ее за руки, так что Фриде хочется вырвать свои ладони, убедив Дункана, что это в нем говорит личная неприязнь к Изабель, но факты ее ошибок навсегда останутся в истории Грифонов. — Боюсь, в этот раз нам придется пойти на уступки и согласиться с другой знатью. Не стоит их провоцировать. — Я не собираюсь ее казнить! — Достаточно лишить титула и богатств. Пусть живет себе в уединении, но подальше от политики, в которой она никогда не разбиралась. Хотя бы ради ее же блага. Никто в империи ее более не жалует. Больше от Дункана подобных речей Фрида никогда не слышала. Редко в его тоне улавливается нечто подобное на советах, однако та самая серьезность с примесью легкого цинизма испаряется. До того случая предположи кто, что ее муж может сказать подобное — она никогда бы не поверила. А на уступки идти приходится… потому размашистая подпись высыхает на пергаменте, извещающем Изабель о лишении имущества Грейхаундов в пользу ближайшего родственника по ее покойному отцу Анатолю. Сама же она теперь отлучена от двора, но милостью благородной императрицы, которая так кстати не держит на нее зла за былое пленение, бывшей герцогине Грейхаунд будут выплачиваться небольшие суммы на проживание. Небольшие по меркам баронов и герцогов, а не обычных людей. Фрида хотя бы обеспечивает Изабель безбедную жизнь, пусть лишенную былой роскоши. Однако в зеленые глаза все равно стыдно смотреть, когда Изабель читает подписанный лично Фридой приговор. Где-то между строк, только между ними двумя, проскальзывают застывшие, незаметные чужому слуху извинения, которые леди Грейхаунд принимает, позже пообещав, что они обязательно останутся друзьями, если Фрида сама того захочет. Так что хотя бы пару раз в год, но императрица позволяет себе навестить старую подругу, отмечая, как на самом деле хорошо в ее относительно маленьком домике с небольшим количеством слуг. С Изабель можно позволить себе пошутить над советниками, сбросить маску железной леди и от души посмеяться над событиями из детства. — …Клянусь Эльратом, — голос Фриды по-прежнему звонок и весел, когда не приходится сидеть до глубокой ночи за документами или выносить приговоры оставшимся последователям красной церкви, — мои дети не такие шумные, как эти лизоблюды, ругающиеся между собой. Изабель кивает, отводя глаза к окну, и тут же, почти сразу, бросает взгляд на женщину перед собой, всего на пару секунд уловив тень тревоги на ее лице. Фрида еще долго вещает о чем попало, но только не о том, что ее на самом деле беспокоит. Словно в какой-то момент начинает уводить разговор в нужную сторону, а потом резко отступает, снова начиная говорить о ерунде. Забавно получается, да настолько бездарно, что она сама это понимает. Хотя по округлившейся фигуре Изабель наверняка сама уже все давно поняла. — Брось! — Тяжелые веки Фриды подрагивают, когда она закрывает глаза, окончательно осознав сказанную ранее глупость. Изабель гладит ее по плечу, и от этого жеста становится немного теплее. — Дункан времени зря не теряет. Должно быть, распил с Вульфстеном не один бочонок, ожидая очередное пополнение. Фрида сдавлено смеется. А ведь принц-консорт правда не так давно оправлялся с дипломатической миссией в Гримхейм, вернувшись оттуда довольным, со своей незаменимой улыбкой до ушей. А потом король гномов внезапно решил отправить союзнику и соседу весьма своеобразный подарочек. Дункан выгнул бровь, молчаливо рассматривая детскую колыбельку, а после развел руки в стороны со словами «А что такого? Гномы —лучшие стеклодувы и мастера по изготовлению мебели!» Дурак и олень, пусть и любимый. Будто во всем замке детской колыбели не нашлось бы. Зато все начали шептаться об ожидаемом новом члене императорской семьи. А ведь так хотелось еще немного подождать, прежде чем объявлять эту новость. — Фрида, что не так? Фрида вздыхает, расправив плечи. Изабель терпеливо дожидается ответа, напрягаясь, будто сейчас перед ней выложат страшную тайну или чего похуже. — Казалось бы, я должна радоваться, но в последнее время вижу, как сгущаются тучи, — произносит Фрида и поворачивает голову к окну, заметив, как начинает смеркаться снаружи. Скоро и комната, в которой они сидят, начнет пестреть свечами. — Я… не знаю, можно ли это объяснить словами… у меня ощущение, будто что-то грядет. Обычно Фрида старается контролировать эмоции, справедливо полагая, что благополучный исход любого дела в первую очередь зависит от трезвого рассудка. Никогда она не чувствовала себя такой наивной напуганной девчонкой, дрожащей от страха перед неизвестностью — дышащей ей в затылок и толкающей на опрометчивые поступки. Не стоило делиться подобным с Изабель, даже зная, что все сказанное останется между ними двумя. Ничем опальная императрица и герцогиня помочь не может. Только словами, а их так много, что они уже начали теряться в бесконечных потоках добрых пожеланий, превращая светлые радужные деньки в холодную туманную серость. Ей дарят обереги, и Фрида снова сдержанно всех благодарит и кладет руку на живот в надежде усмирить редкое буйство младенца в ее чреве, не раз уже заметив, как радикально отличается эта беременность от двух предыдущих. «Девочка, наверное, — между делом замечает Дункан, проведя рукой по щетине. — Поэтому и сидит себе тихо. Здорово же, ну? Пора бы и принцесс породить!» Пока Фрида читает очередной важный документ и мерно и совсем не по-императорски поедает сладости, сидя в кресле и закинув затекшие ноги на пуфик, Дункан закрепляет простенькую вещицу у нее на шее, тут же смахивая сахарную пудру с теплого платья. Вся ее комната увешана гобеленами с ликами святых и Драконом Света, а воздухе витает запах трав, призванных защитить от сглаза и возможных недугов. Но аромат от яблоневых дров чувствуется лучше всех. Дорогое удовольствие, которым Фрида решила побаловать себя, заодно пошутив над Дунканом, когда он пришел к ней весь замерзшим. «Конечно, я не против, чтобы ты грелся в моей опочивальне. Я вовсе не жадная». Фрида ухватывает подарок пальцами, и серебряная цепочка скатывается вниз по ее шее, открываясь взору. Лунница. С виду обычная безделушка, лишенная дворянской вычурности и каких-либо магических свойств, хотя Фрида не может не подумать, что просто не способна уловить тонкие колебания, исходящие от амулета. Потертый, явно принадлежавший кому-то ранее, амулет отдан Фриде Дунканом молчаливо, так что без слов становится понятно, кем была его прежняя владелица. — Только не думай, что я суеверный! Просто ты как надутый вредный голубь ходишь, все время ворчишь, в очередной раз боишься поделиться со мной тем, что тебя тревожит. Обидно мне, знаешь ли! Вот решил немного вселить в тебя веру в лучшее, если твое скверное настроение снова связано со старыми страхами, от которых, как я уже надеялся, мы избавились после рождения первенца. — Ну, у меня же вздорный нрав моей покойной матушки! — Голос у Фриды такой, будто она сдерживает едва подступившую к горлу насмешку. — Того гляди начну осыпать тебя жалобами, и вся дипломатия полетит к черту или к Кха-Белеховой бабушке, если таковая вообще была. Вдобавок малость тяжеловато, Дункан, носить в себе ребенка, пусть и легче, чем в прошлые разы. Но я… ценю подарок. Он сдержано кивает. Подкидывает парочку дров в камин и заботливо пододвигает тарелку со сладостями, чтобы рука сильно не тянулась. Фрида бросает пергамент в сторону стола, решив, что хватит с нее дел на сегодня, и в свое удовольствие тонет в удобном кресле, мечтая на самом деле о той мягкой кушетке, о которой ей говорила ее старшая фрейлина. Возможно, еще не поздно ее заказать. Темные стены уже не так давят своей мрачностью, но хочется зажечь побольше свеч, чтобы свет был более ярким. Ноги отвратительно ноют, спина затекала, и временами нещадно клонит в сон прямо посередине дня. Так что Фрида детей своих любит, а вот быть беременной — категорически нет. Много неприятных вещей открывается, а теперь и вспоминается, прямо как те страшные истории других женщин, натерпевшихся в муках агонии. Ни один амулет или молитва не дали бы ей точных гарантий, что все пройдет успешно в этот раз, а сейчас она ощущает неладное как никогда ранее. — Он принадлежал моей матери. — Закончив теребить украшение и подняв взгляд на супруга, Фрида замечает, что с его губ должно было слететь что-то еще, но озвучить мысль до конца Дункан, кажется, не решается, побоявшись лишний раз случайно впихнуть в чужую голову ненужное беспокойство. «Она ведь умерла через пару недель после твоего рождения от лихорадки?» — Этого Фрида тоже не говорит. Красивый амулет из герцогства Оленя не дал нужный эффект. Больше служил для самовнушения, нежели чем обладал полезными свойствами, а мнимыми надеждами императрица с детства себя не тешит. С тех самых пор, когда отец рьяно уверял свою дочь, что мать просто простыла, а после сообщил о ее кончине. Ну, а делиться она этим ни с кем не хочет. Ведь так всегда было проще, хотя в самые тяжелые моменты, то ли предчувствуя неладное или еще что-то, но Дункан оказывается рядом. Не давая былым кошмарам о времени, проведенном с Алариком и Ласло, накрывать ее с головой. А ведь временами Фрида до сих пор ощущает, почти на грани реальности, тошнотворный запах паленой плоти и пепла, оседающего в легких. Иногда и сам Дункан вспоминает об Андриасе — двоюродном брате Николаса. Том самом невинном мальчике, ставшем очередной жертвой Биары. Дункан делится немногими радостными воспоминаниями, которые смог ему подарить в последние годы его столь короткой жизни, и Фрида замечает затаившуюся печаль в глазах мужа, пусть его улыбка говорит об обратном. Видит лишь маленькие капельки слез у уголков его глаз, когда они говорят об Андриасе. Он все еще скучает. Винит себя, что не сберег мальчика, но умудряется не проецировать это чувство на их сыновей. — А знаешь, я думаю и очень надеюсь, что это все-таки девочка. — Опять его незаменимая улыбка, вместе с ладонью на ее приличном животе, спрятанном под тяжелой темной одеждой. Фрида забавно корчит лицо, якобы показывая всем своим видом «Ничего я не знаю». Может, и знает или чувствует, однако до чего же вредная женщина, ничего ему об этом не говорит. — Неужели во всем Асхане появится та самая единственная женщина, которая будет тобой помыкать, как захочет? — Опять точишь свои зубки и язычок? — Фрида смеется. Представляет себе эту картину, думая параллельно о том, что, если это все-таки девочка, то Дункан будет очень придирчив к выбору будущего жениха для нее. На что, в принципе, следует незамедлительный несерьезный ответ: — Она будет монахиней! Пф, еще чего… женихи! Полетят, как птицы, из окон! — А ты будешь злым огнедышащим драконом, не выпускающим прекрасную царевну из самоцветной башни. — Может, и буду. Мне отец давно, еще в детстве говорил, что сыновей ждут больше, а дочерей все равно любят сильнее. Ты сама тому доказательство! Он ухмыляется себе под нос. Отводит взгляд к огню, напрягая всю память, чтобы вспомнить о детстве, пока не слышит сдвиг позолоченной тарелки в свою сторону. То ли в любимую женушку больше не лезет, то ли она все же любезно решает с ним поделиться. Но Дункан не хочет сладостей. — Почему девочка? — внезапно спрашивает Фрида у него, приготовившись к очередной глупости, которые ее благоверный, но не совсем серьезный супруг обычно выкидывает. Лишь на советах ведет себя более серьезно. — Обычно мальчиков ждут больше. Даже мой отец… ждал. Дункан задумчиво, с улыбкой проводит рукой по щетине. Наверное, ответил бы в привычной манере, мол, за наследство бороться не нужно будет с братьями, и Фрида, ожидая чего-то такого, внимательно следит за этой ухмылкой с хитрым прищуром и продолжает теребить подвеску, находя в этом успокоение от шальных нервов. — Потому что она будет только нашей, — спокойно отвечает он, без шуток. Брови Фриды смыкаются на переносице. — Я имею в виду, конечно, она будет являться наследницей трона и герцогства, но это будет лишь условностью. Ричард принадлежит Империи, Артур — герцогству, а наша малышка будет только нашей, как бы забавно это ни звучало. Вот оно! Фрида наконец поняла. В глубине души, откинув все титулы, обязанности и прочее, им с Дунканом хотелось чего-нибудь своего личного. Да, он прав, Ургаш побери! Если родится девочка, то дела до нее, скорее всего, никому не будет, кроме родителей. Устроят праздник — не такой пышный, как если родится принц, но столько радости у людей и придворных никогда не будет. Сама Фрида под шумок проведет обряд очищения после родов и снова вернется к делам Империи. Все быстро забудется. Потом они уже давно выбрали для нее имя, хотя был момент, когда у Фриды случались порывы назвать дочь — если это все-таки дочь — в честь покойной матери. Дункан бы смирился. Вряд ли стал бы обижаться на это решение, но простое «Анна» не так резало слух. Тем более, что для знатных персон девочку величаво будут называть миледи Анариетта — младший ребенок и единственная дочь Фриды Единорог. Наследница Империи Единорога и герцогиня герцогства Оленя. Условно. Для семьи — всего лишь Анна. Скорее всего, ее отец придумает ей лаковые забавные прозвища, которые, в свою очередь, также будут звучать лишь в близком кругу семьи. Менять ничего из старого более не хочется, и впредь дочь Годрика больше не думает над именем для своей дочери. На восьмом месяце становится совсем уж сложно, так что, благоразумно (и нехотя) удалившись от двора и дел в родильных покоях, Фрида тем не менее упрашивает Дункана рассказывать ей обо всем, что происходит, пока она не в состоянии управлять страной. Начинает казаться, хотя уже скорее ясно видится, что принц-консорт устает от подобного недоверия и постоянного дерганья его туда-сюда. Успокаивать себя Фриде приходится тем, что в прошлые разы с обязанностями супруги Дункан вполне себе справлялся, пусть без особого энтузиазма, но, видит Эльрат, этот невообразимо-пронзительный взгляд может прожечь самого Дракона Света. Странно, как он еще не срывается на всех, а в последний раз берет Фриду за руку и молча укладывает на ту самую мягкую кушетку. Гладит живот, целует в уголок губ и вкладывает в руку тарелку сладких орешков. В покоях беременной императрицы на таком сроке делать ему нечего, но, раз она сама постоянно просит его отчитываться обо всем, что происходит, пока ее нет на рабочем месте, он и бегает. А молоденькие фрейлины больше друг дружку развлекают, потому как Фриде до них дела нет. Сидят себе шьют детские чепчики, читают молитвы, иногда массируют ноги императрице, чтобы стало легче, или пытаются завлечь ее «увлекательным» разговором о погоде. Постепенно Фрида замечает, как тревога за дела империи отступает от нее как можно дальше. Во всяком случае, вряд ли все рухнет за пару месяцев ее отсутствия, а пока она, в самом деле, может отдохнуть от всего лицемерия двора, слушая музыку и песни своих фрейлин. Правда, как и в прошлые разы вынужденного «заточения», ей отчаянно не хватает матери. Она-то смогла бы поддержать, успокоить во время родов, и хотя Фрида утешает себя, что она отлично справлялась без материнской помощи, ласковый голос почившей герцогини хочется услышать сильно, как никогда раньше. Шира гладила бы по ее волосам, смешила и рассказывала об их с отцом семейной жизни. И все же Фрида ясно осознает: матери с ней нет и не будет. Хотя Фриде хочется верить, что она все еще остается под присмотром матери, которая так или иначе помогает ей со всем, с чем ей приходится столкнуться. Увы, Шире не довелось взять своих внуков на руки, покачать, спеть им колыбельные. Вся тяжесть утраты с новой силой обрушивается на Фриду, заставив осознать, что на самом-то деле рядом по-настоящему близких, кроме Дункана и сыновей, у нее никого уже нет. От этого внутри снова все переворачивается, а в памяти оживает та последняя улыбка матери, адресованная дочери. Ее алое блестящее платье, диадема с рубинами и нездоровая бледность… В наследство осталось свадебное платье, в котором Фрида и выходила замуж, и несколько украшений, потому как от всего прочего Годрик приказал избавиться. Он даже писем их не сохранил, несмотря на всю ту огромную любовь. Наверное, так было проще отпускать. Но до ушей Фриды все-таки дошли забавные слухи, что ее отец запрятал в Йорвике все добро своей жены. Идиоты! Так в один из вечеров, под тихую мелодию лиры одной из фрейлин, Фрида неспешно, но и не особо вдумчиво читает какой-то давний роман, пока сбоку остальные две девушки продолжают вышивать узоры на детских одеяльцах, то и дело перебрасываясь парой слов. Аника, дочь одного из герцогов, показывает Фриде идеальную вышитую красными нитями букву «А» на самом краю, за что получает молчаливо-улыбчивое одобрение своей императрицы. В самом деле, Фрида сама же ее об этом попросила, и именно красными нитями — этакая дань уважения матери, которой ей сейчас так не хватает. — Ваше Величество, — тихо зовет она, — а если Эльрату будет угодно, чтобы снова родился принц? — Это девочка. В этот раз точно девочка. Девушка кивает, затягивает узелок и отрезает ножницами нитку, приступив к следующей ткани. За закрытыми окнами ужасно душно и жарко, потому по ночам Фрида плохо спит, из-за чего нередко дремлет днем, плавая между сном и бодрствованием. Вряд ли эта ночь пройдет иначе, но стоит Фриде лечь в постель, как легкий сон смахивает как рукой из-за болезненной рези внизу живота. Она вскрикивает, одной рукой хватается за изголовье кровати, а второй за живот, чувствуя, как стремительно намокает ночная рубашка. Одна из горничных в страхе вздыхает и, подбежав к кровати императрицы, помогает ей занять удобное положение. — Слишком рано! — крикнул кто-то впереди. От ужаса остается жадно хвататься за воздух, руки и кричать от невыносимой боли. — На целый месяц раньше срока! Ох, Эльрат, надо молиться. Фриде сейчас глубоко наплевать на молитвы. Ей нужна помощь — ей и ее ребенку, который страдает сейчас не меньше. Если бы с ней была мать, то она бы сейчас вышвырнула всех неугодных за дверь, отправив их молиться за роженицу. Сама бы помогла, и где-то на затворках помутневшего сознания Фрида слышит ее призрачные наставления. — Я как-то странно себя чувствую… — тянет Фрида, мертвой хваткой вцепившись в руку Аники. Ей кажется, начинается настоящая борьба за жизнь, поскольку она наслушалась в свое время все эти россказни женщин. Вдруг ее ребенка не так повернут, или она вовсе не сможет его родить и умрет вместе с ним в адских муках, крича от боли… — Мне так страшно! «Я боюсь, мама». — Вам совершенно нечего бояться! — нежно приговаривает уже старческий голос повитухи. Боли приходят и уходят, давая небольшую передышку, однако все равно сложно. Ребенок тяжело идет, и самым худшим страхом оказывается, нет, не то, что Фрида умрет, а то, что испытает то же, что и ее мать, когда родила в последний раз. — Будьте храброй! Это просто еще один бой. Сражение с собственным страхом, и сейчас Фриде нужно решиться взглянуть опасности в лицо и смело идти ей навстречу. Боль по-прежнему то накатывает, то отступает так, что возникают мысли о морских волнах, которые разбиваются о берега островов. Но схватки приходят все чаще, примерно каждую минуту или две, пускай счет времени давно потерян. Лоб и щеки промакают прохладным полотенцем, приводя немного в чувство. Фрида делает глубокий вздох, оглядывая всех присутствующих затуманенным взглядом. Одна из женщин видится ей любимой матерью, вызывая тем самым непроизвольное желание потянуться к ней за помощью. «Будь храброй, — снова слышится ее голос. — Не престало тебе сдаваться, сожалеть и хныкать!» — Где Дункан? — слегка задыхаясь, спрашивает она, прежде чем ощутить очередную схватку. Должен же быть с ней кто-то настоящий, а не только образы почившей матери. Женщины переглядываются между собой, замолчав. — Позовите, кто-нибудь, его! Пусть расскажет глупую шутку, пусть просто молчит, но он должен быть рядом с ней. Здесь и сейчас. Почти что плача, смешав горечь, страх и боль в единое, Фрида нуждается в своем муже как никогда ранее до этого дня. Но приказ никто не собирается исполнять, ибо негоже мужчине находится рядом во время таинства рождения, даже несмотря на то, что приказ отдала сама императрица, которая все не может разрешиться от бремени. Фриде кажется, что в ее животе что-то с силой перевернулось, заставив ее против воли громко выкрикнуть. — Ребенок сейчас родится, — говорит повитуха и поворачивается к остальным. Две из них поддерживают за руки, пока она сама опускается на колени перед императрицей, нагнувшись к натянутому животу. — Вот сейчас! «Не надо больше бороться, Фрида. Ты не крепость осаждаешь, а даешь жизнь новому человеку. Своему ребенку — подумай, как ей тяжело. Помоги ей». Все происходит стремительно — сильный толчок сменяется резким, громким криком младенца. И с полными слез глазами, но улыбаясь, Фрида не замечает, как с чужой помощью опускается на кушетку, сразу же, но очень осторожно переворачиваясь в сторону, где одна из повитух заворачивает в пеленки нечто окровавленное и извивающееся. Фрида шмыгает носом и тянет руки, нетерпеливо требуя, чтобы ребенка отдали ей. Слезы катятся еще сильнее, когда Аника разворачивает пеленку, показав тело младенца. — Девочка, — в голосе не слышится ни радости, ни удивления. — Все как Вы и предсказывали.

***

Дункан точно седеет на несколько лет, пока ждет за дверьми родильных покоев. Настоящий любящий муж, который не в силах оставить любимую страдающую жену, хоть никто его к ней бы все равно не пустил. Наслушался мучительных криков и стонов, а когда к остальным, наконец, выходят повитухи в окровавленных платьях, то, должно быть, готовится к худшему, вдобавок сильно побледнев. — Нет, — по-настоящему растерявшись, отступает и шепчет одними губами он. Чуть не лишается чувств, когда те виноватым взглядом оглядывают его, будто подтверждая ужасную догадку. — Что с Фридой? Следом, не менее помятой, выходит старшая фрейлина, оповестив о рождении здоровенькой принцессы, вот только принц-консорт продолжает стоять на месте, словно сам энт привязал его сапоги к земле. Девушке кажется, еще чуть-чуть, и он точно рухнет на пол, так что, согнув колени, она глядит прямо в темные глаза Дункана. Тот резко смотрит на фрейлину в ответ, пытаясь уловить в ее недоуменном взгляде, что же ее так сильно удивило. — Императрица прибывает в добром здравии вместе с принцессой. Кажется, такого громкого облегченного вздоха никто в Йорвике или даже во всей Империи не слышал. Дункан отворачивается от остальных, едва сдерживая слезы и улыбку. В голове, должно быть, пролетела тысяча и одна благодарность Эльрату, так что он разражается смехом, не сдерживая себя в чувствах и эмоциях. Позволяли бы традиции — вошел бы в покои жены да накинулся бы с благодарными поцелуями, разглядывая уже любимую дочь. — Какая она? — Аника краснеет и улыбается в ответ, когда принц-консорт, отводя ее в чуть сторону, начинает расспрашивать о девочке. — Маленькая. — Дункан делает недовольное лицо. Определенно, этого ему мало. — Рыженькая. Личико красное и сердитое, но очень милое. А глазки… Будто сами очи Эльрата! Опять знать во всем ищет божественный смысл. Дункан плюнул на это еще давно. Он потирает ладонями свое усталое лицо, вдруг ощущая нехватку опоры под ногами. Земля словно уходит из-под ног, когда тяжелый груз переживаний падает с плеч. Определенно, принцу-консорту нужно выпить чего покрепче, заодно успеть на радостях написать старому другу о столь радостной вести. Они, конечно же, встретятся, напьются за здоровье девочки, и Вульфстен пришлет ей еще целую груду ненужных подарков. А вот изнеможденная Фрида лишь молчаливо кивает служанкам. Слишком устала, чтобы еще разговаривать с кем-то, но наблюдает за тем, как кормилица держит на руках ее девочку. Она лежит на мягкой кровати, и императрицу клонит в сон, но еще более того ужасно хочется есть. Только вместо еды к ее губам подносят чашу с горячим сдобренным специями элем, так что Фрида все равно с удовольствием делает глоток. От хмельного напитка перед глазами ненадолго все плывет или, возможно, больше от чувства собственной победы, из-за чего хочется забрать своего ребенка из чужих рук, чтобы снова начать рассматривать ее. Анна совсем крошечная, как маленькая куколка, но сделанная с любовью. Фрида прижимает ее к груди и проводит пальцем по детскому носику, заставив малышку сердито посмотреть на нее, будто та не понимала всей суеты вокруг себя. Вот о чем все рядом стоящие шепчутся — действительно, золотые глазки, только Эльрат тут не причем. У ее дяди Айдана были такие же — их Фрида запомнила очень хорошо. Несмотря на чужие домыслы о якобы еще одном благословленном драконом Света младенце, Фриде думается, как хорошо, что у нее девочки не будет великой судьбы. Ей не надо будет управлять ни империей, ни герцогством — она будет миледи-принцессой Анариеттой для придворных и просто Анной для семьи. — Подожди. — Фрида целует маленькие ручки. — Твой отец тебя еще не увидел, но как только это случится, он выхватит тебя из моих рук, будто ты найденная им корона в кустах боярышника. Моя милая маленькая девочка весны и света, рожденная в самый холодный день зимы. Дункан от счастья пьянеет, завидев ее, и где-то в голове мелькает, что теперь в его сердце будет особое отдельное место для их Анны. Иначе говоря — она станет главной любимицей отца, какой была когда-то и сама Фрида для Годрика. Да, Дункан определенно будет ее обожать, хотя всегда будет отнекиваться, что любимчиков среди детей у него нет. — Она же здорова, правда? — Родилась с серебряной ложкой во рту, Ваше Величество! — Пусть еще раз осмотрят, я хочу быть точно уверенна, что с ней все действительно хорошо. Приказ выполняют, после чего смело заявляют, что повода для беспокойства нет. Фрида недовольно морщится, все еще побаиваясь собственного предчувствия. Червячок сомнения продолжает грызть, заставляя думать, что лекарь могла чего-то не доглядеть из-за невнимательности. В этой бесконечной череде волнений приходится пригласить еще одну женщину, но и та уверяет, что еще один отпрыск дома Единорогов родилась крепкой, несмотря на то, что появилась на свет раньше, чем должна была. Из-за частых приглашений лекарей к принцессе почти сразу начинают расползаться слухи, обрастая новыми и все более невероятными «фактами», но кто-то их очень быстро пресекает на корню, оставляя лишь догадываться, кем является этот человек. Фриде, впрочем, и догадываться не нужно. — Она красавица, — восторгается Дункан, по правде говоря, чуть не вырвав ребенка из рук кормилицы. — По-моему, самый красивый ребенок из всех, что довелось видеть, а глаза — плавленое золото. Не соврали же! — Цвет глаз у нее еще сто раз успеет поменяться. — А волосы, ты погляди, она еще светлее, чем ты! Фриде не видно, но, определенно, бедный ребенок глядит на своего отца как на ненормального. Как он не пугает ее своим громким голосом, остается загадкой. Хотя спустя пару мгновений Анна и впрямь начинает реветь, но Дункан быстро спохватывается, исправляя свою ошибку, и впредь говорит тише. — Почти все Единороги были рыжими, — как-то печально тянет Фрида, вспоминая отца. — Вот еще один. По правде говоря, думаю, со временем и волосы у нее станут темнее. А еще она же полностью твоя копия. Дункан приглядывается. Особого сходства во внешних чертах лица с собой он не находит, хотя… вроде нос его, да и овал лица схож. Принц-консорт усмехается. Все-таки что-то проглядывается, и с взрослением, должно быть, Анна действительно будет больше походить на отца. Пусть только Эльрат ей ума побольше даст и серьезности, а то Дункана явно в этом обделили. Императрица смеется над собственным высказыванием о супруге, удобно устроившись между подушками. Пусть радость и веселость почти сразу сменяются на очередную волну беспокойства, когда Дункан наклоняется к малышке с поцелуями в пухлые детские щечки. — Она бледненькая, тебе не кажется? — Принц-консорт смотрит на жену еще раз, увидев пальцы, переплетенные на животе от волнения. Продолжает искать то, чего нет, так что даже лучшие лекари из Меллисвиля не могут разубедить ее. — Бледненькая, — поддерживает он. — Но вряд ли это симптом ужасно страшной смертельной болезни. Вспомни Артура — его скоро назовут Артуром Прекрасным, потому что он и бледный, и блондин. По всем имперским канонам красавец, каких не сыщешь. От дам отбоя не будет! Рядом стоящая горничная хихикает в ладошку, раскрасневшись больше, стоило Дункану нацепить привычную улыбку, которая сразу сгладилась, стоило ему посмотреть на Анну. — Эта красавица еще наберется сил. Фрида, — начинает он опять необычно серьезно для себя, — прошу, прекрати искать то, чего нет. Я не верю, что наши дети отмечены Богом, но клянусь тебе, когда меня разбудили и сказали, что ты рожаешь раньше срока… в общем, мне потрясений за всю жизнь уже хватило. Они все здоровые и хорошенькие, а то, что произошло с твоей матерью, не более чем случайности. Никто из них не проклят, и они все проживут настолько счастливую жизнь, насколько это возможно. Он подсаживается ближе, перекладывая Анну на грудь Фриды, а сам устраиваясь рядышком так, чтобы обоим было видно детское сонливое личико. Дункан проводит тыльной стороной ладони по ее щеке, прижимаясь к плечу жены, и видит, как у нее на ресницах застывают крупинки слез. — Посмотри на нее. — И Фрида смотрит, хоть до сих пор не может понять, в чем истинная причина страха. На мгновение ей чудится, что лицо Анны заливает смертельная бледность, так что она даже привстает, чтобы понять, что это лишь игра ее воображения. Нет, Анна продолжает спокойно дышать. Грудь то поднимается, то обратно опускается. — Она просто спит. Не надо трястись над каждым ее вздохом. Все наши горести давно позади: как смерть твоих родителей, моих, и Андриаса. Ни Ричард, ни Артур, ни Анна не разделят их участи. «Тогда почему я нутром ощущаю, как Старуха согнулась над моей девочкой? Тянет к ней руки, а все, что мне остается, это лишь наблюдать!» — Фрида прикусывает губу. Качает головой, скрывая ненавистные слезы, которые ручьем текут из глаз. Дункан не может понять тревогу, потому что не ощущает ее. — Я смотрю на нее, Дункан. — Теплые губы касаются лба ребенка. — Обещай мне, что с ней все будет хорошо. Пусть это будут лишь мои страхи. Пообещай, что она никогда не умрет на наших руках. — Обещаю… Она никогда не умрет на наших руках… Дункан целует зареванную жену, которой до омерзения стыдно, что ее видят в таком виде. Но крепкие руки стискивают ее, пока она держит спящую дочь. Принц-консорт прижимается к темно-рыжей макушке, старательно выкидывая одну глупую шутку за другой. Фрида слушает, над какими-то убеждает себя посмеяться, но, в конце концов, усталость окончательно берет верх, и Анну забирает обратно кормилица, пока императрица, ненадолго успокоившись, дремлет в объятиях мужа.