Где ты, Балто?

Ну ненавижу я колокольчики, ненавижу! И тем не менее мне пришлось добровольно… позвонить. Ох. Я. Это. Сделал. Нажал на черную кнопочку и зажмурился, но, против ожидания, звонок отозвался не противным звоном, а трещоткой. — Дрррр-р-р-рынь. Жутко обрадовавшись, я воодушевился и начал изо всех сил жать на пупочку, трезвоня на всю округу, решив во что бы то ни стало добудиться людей. А то меня дико поразила полная нелогичность дамы в зеленом — когда Хагрид зарыдал, эта нелогичная леди принялась гладить его по руке и просить плакать потише, иначе он всех магглов перебудит! На втором этаже зажегся свет. Потом ниже и снаружи — над входной дверью загорелась лампочка в защитном белом плафоне. — Кто там? — рявкнул за дверью сонный бас. Я стратегически промолчал, меня ведь, по идее, здесь нет. Не дождавшись ответа, хозяин отпер замки и, приоткрыв дверь ровно на один дюйм, проверил горизонты. Его выпученный голубой глаз внимательно обозрел видимое пространство окрест крыльца, вверх и вниз, и остановился на сверточке. Тут же дверь распахнулась на всю ширь, являя моему восхищенному взору необъятного толстяка. Он был великолепен! Краснощекий и весьма внушительный. Переступив порог, он нагнулся и подобрал ребёнка, завернутого в тонкое колючее одеяло. Я успел проскочить в дом, прежде чем он захлопнул дверь. Толстяк пересек прихожую, остановился у подножия лестницы и крикнул вверх: — Петунья! Спустись-ка, мне нужны твои сплетни! — Какие сплетни, Вернон, и зачем? — удивленно спросила высокая и худая женщина, спускаясь по лестнице. — Вот, — Вернон показал ей сверток. — Не слышала, кто из дочек соседей в тягости были? Петунья подошла и опасливо оглядела видимую часть ребёнка — личико — после чего хмыкнула: — Ему уже около года, он никак не тянет на новорожденного. Дай-ка мне, я сейчас посмотрю — нет ли записки… Ребёнка они развернули на кухне, нашли письмо, прочитали. Долго сидели в гробовом молчании, переваривая весть о гибели Поттеров. По щекам Петуньи безостановочно текли слезы. Вернон молча мерил шагами кухню. Гарри спал в детском креслице. Вообще, всё на кухне говорило о том, что в доме есть ребёнок: повсюду стояли молочные бутылочки и кастрюльки для кашек, несколько погремушек, молокоотсос и радионяня. Я притулился в уголочке, там, где меня не могли случайно задеть, а сам я имел прекрасный обзор. Петунья наконец справилась со своими эмоциями и сдавленно спросила мужа: — Вернон, что нам делать? Как объяснить и доказать, что этот мальчик — наш племянник? Нарезавший круги Вернон остановился, посмотрел на жену, подошел к столу и проверил одеяло. Недоуменно прогудел: — Не понял… а где документы? Без них ребёнка у нас заберут. Я нервно заерзал, пушистой своей задницей почуяв, что дело неладно. Нам, лагунам, бумажки ни к чему, в нашем нематериальном мире они просто неактуальны, чего не скажешь о здешнем. Но и помочь я им ничем не мог, только незримо и молча наблюдал за дальнейшими событиями. Вызванные специалисты — врачи и социальщики — после осмотров и расспросов действительно забрали ребёнка, определили его сперва в больницу, где ему провели полный осмотр и сделали кучу анализов, потом, удостоверившись, что он здоров, передали в патронажную семью на передержку. Что поделать, таковы порядки в этой стране, что каждый сирота состоит на учете у государства. А Вернон и Петунья, знавшие, что Гарри — их родной племянник, приложили немало усилий для того, чтобы получить законную опеку над мальчиком. К счастью, помогла полиция, получившая сводки о взрыве в Северном Девоне, где-то со стороны Кентисбери, и, выявив погибших Поттеров, нашла те самые необходимые документы. Благодаря чему Дурслей признали законными родственниками Гарри. Ох, вы не представляете, какое это было громадное облегчение для моей истерзанной души! В той патронажной семейке было двенадцать детей разного возраста и пола, от десяти лет до года, семеро пацанов и пять девочек. Так Поттсам и тех было мало — они замахнулись на тринадцатого, ещё одного годовичка, на пару месяцев младше Гарри. Миссис Поттс, алчно сверкая глазками, жужжала и нудила в уши мужу, мистеру Поттсу, взять ещё и этого, и того, и вон ту… За них так прилично платят!.. Так что мы с Гарри были просто счастливы вырваться оттуда и вернуться в дом Дурслей, где из детишек был один-разъединственный Дадли. Отвоевав племянника, дядя и тётя приготовили всё для его комфорта: поставили в комнату Дадли вторую кроватку, приобрели детские вещи и игрушки, которые им предоставила благотворительная организация Армии Спасения. Всё же Дурсли не являлись богачами: Петунья была простой домохозяйкой, и весь дом держался на плечах Вернона, отца семейства и кормильца, скромного директора фирмы под названием «Граннингс», которая специализировалась на производстве дрелей. Пожив с мальчиком ещё немного и убедившись, что он в безопасности, я вернулся к себе, в свою параллельную реальность. Мой мир встретил меня настороженным молчанием — от моей шерсти исходило столько сторонних и странных ароматов… Лагуны, гваделоры и медвелоры, волвеки и мряуны подходили ко мне и пристально оглядывали и обнюхивали. — Люди!.. — ощетинился один из мряунов. — Во имя Глена, Балто, неужели тебе достался человек?! — Тише, Мирр, — примирительно проворчал Габриэль. — Ты-то сам кошкой похвастаться можешь, а Балто, учти, родился благодаря своему подопечному. — А что это значит, дядя Габриэль? — донеслось со всех сторон. Ну, я тоже навострил уши, мне самому было страшно любопытно, по каким причинам и для чего появляются на свет лагуны и у всех ли людей они есть? Габриэль, высокий и широкоплечий, крылатый гваделор, обвел нас пристальным взглядом, толпу пушистого молодняка, и заговорил, чуть коверкая слова из-за выпирающих из верхней челюсти клыков: — Это значит, что не сам Балто достался человеку, а гораздо тоньше, это Балто родился благодаря человеку. Вы же все знаете известную людскую поговорку: от самой первой улыбки младенца в мире где-то рождается цветочная фея. Вот и с нами так же, по велению мироздания с каким-либо человеком всегда рождается энергетический двойник — личный Хранитель. В религиозном смысле им может быть кто угодно: ангелы, духи, альвы, ещё кто-то… Меня, во всяком случае, принимают за ангела, — гваделор повел белым крылом. — А вот моего ночного брата принимают, увы, за демона. Я поднял руку, прося внимания. — Дядя Габриэль, а почему у той женщины не было своего Хранителя? Когда я пришел к её сыну, её как раз убили на моих глазах… — помолчав, неуверенно добавил: — Означает ли это, что я опоздал? Что я должен был спасти её? — Дело в том, что Хранитель не у всех действующий, Балто, — очень серьезно ответил гваделор. — Он является только к тому, у кого чистая и нетленная душа. — А разве она не у всех младенцев такая? — вполне закономерно спросил Мирр. — Я не так выразился, Мирр, — поправился Габриэль. — Хранители приходят к тем, кто принимает их. Кто-нибудь из вас был в Нижнем мире? Мы все поежились при упоминании этого жуткого темного царства. Ну, бывать не бывали, но наслышаны были все. Зато и вопрос теперь сам собой снялся — в Нижнем мире обретались Отвергнутые и Забытые. Габриэль посмотрел на меня и тихо спросил: — Он тебя принял? Я торопливо закивал: да, Гарри меня принял и даже увидел. Габриэль удовлетворенно кивнул и продолжил пояснения: — У матери твоего подопечного, вне всякого сомнения, тоже был личный Хранитель в свое время, просто потом он, вероятно, был отвергнут или забыт. Этого мы, увы, никогда не узнаем, если только не встретим его когда-нибудь в Нижнем мире… А бывает и так, что Хранитель сам отторгается от своего подопечного, если тот по каким-либо причинам становится настолько неприятен, что хэлму и находиться рядом с ним противно. Это, как правило, убийца или моральный урод, утративший человеческий или звериный облик. Их Хранители тоже уходят в Нижний мир, но зовутся при этом иначе — Отступниками. Они живут недолго, в зависимости от тяжести проступка своих брошенных подопечных, постепенно развеиваются, распадаются, уходят в Небытие. Гваделор смолк, мы молчали, обдумывая услышанное, потом Мирр неуверенно проговорил: — А разве Хранители не для того приходят, чтобы уберечь подопечного от дурных проступков? Например, от убийства? Проследить за тем, чтобы он не ступил на кривую дорожку? — Убить можно и ради спасения жизни, — мягко пояснил Габриэль. — Ты ведь свою кошку не осуждаешь за то, что она убила на ужин живую мышь? Нет, мои дорогие хэлмята, от убийства, тем более от случайного, никто не застрахован. А вот если ты увлекся смертью, вошел во вкус убийства себе подобного, то это ничем иным, как моральным падением, нельзя объяснить. То же относится и к воровству, и к нарочному унижению, особенно к тем, кто специально обижает слабого и беззащитного. Ко всем дегенератам. Мы опять помолчали, обдумывая поступившие сведения от нашего учителя, крылатого эльфа. Он, кстати, красив: высоченный и стройный, с золотыми волосами, водопадом струящимися по спине и плечам, у него небесно-синие глаза, а за спиной пара кожистых крыльев, которые люди почему-то видят оперенными, наверное, из-за стереотипов, ведь когда видят ангела, то воображение само дорисовывает лебяжье перо на крыле… И никто не замечает, что у гваделора изо рта выпирают клыки, на изгибах крыльев и локтях имеются шипы, а пальцы оснащены когтями. Зато его брата, чернокрылого эльфа, люди видят правильно — кошмарным желтоглазым демоном, хотя он тоже всего лишь гваделор. Правда, Этелефа родился ночью и потому является ночным охотником, но суть-то от этого не меняется. А то, что от самой первой улыбки младенца рождается цветочная фея, то это истинная правда, ведь я сам неоднократно видел их рождение. Начинается оно со звука. Просто в воздухе вдруг слышится короткий и радостный смешок, потом вокруг звука как бы появляется пузырь, он воздушный и радужный, и все, кто его видит, тут же начинает волноваться, что неудивительно, ведь это означает, что где-то в мире впервые улыбнулся младенец. Итак, пузырь младенческой радости возникает где-нибудь над цветущим лугом, впитав в себя энергию нашего мира, опускается и облегает какой-нибудь цветок. Обычно он закрытый. Тут уж не зевай, не упусти чудесного мига! Для меня это было истинным наслаждением — смотреть на бутон и ждать, когда он раскроется, чтобы увидеть, как в его чашечке просыпается крошечная фея с тонкими прозрачно-узорчатыми крылышками. Довелось мне увидеть и рождение лагуна. Это произошло ровно через год после меня. Безделье здесь — это занятие номер один и потому самое любимое для меня. Чем я и занимался в тот день — валялся на зеленой травке и пялился на желтенькое пушистое солнышко. Ничто ничего не предвещало, и я был в полной нирване. Настолько полной, что подкралась дрёма, в которую я начал погружаться, собираясь сладко поспать. И тут зазвонили колокольчики. Взвившись с травяного ложа, я очумело осмотрелся — что-то стряслось с небом… Оно вдруг как расцветилось всеми цветами радуги, как пошло звоном и малиновым ароматом, во весь небесный купол, а потом рядом со мной вспух пузырь воздуха, радужный-радужный… Мне бы убраться подальше, не мешать, но я очень любопытный, хоть и помнил, что в момент моего рождения никого не было рядом, как положено правилами, но что-то удержало меня на месте. Я остался. И смотрел, как рождается лагуна. Стих малиновый звон, небо из радужного стало синим, пузырь истончился и сошел на нет, его стенки растаяли и растворились, освобождая новорожденную. Она лежала в позе эмбриона, пушистая и золотистая, только её шерстка отливала платиной, серебром на золоте. Луна. И я был первым, кого она увидела. А я влюбился, в чём честно признаюсь, ибо врать не умею, особенно о возвышенном. С моей помощью Луна сделала первые шаги и получила первичные знания об окружающем мире. Не то что я, тупо тычущийся в ошибки и подолгу гадающий, как называется вот это, кругленькое на тонком зеленом стебелёчке. Матерей у нас нет, мы рождаемся вместе со своими подопечными… По сути, Гарри является моим родителем, вернее, создателем, и, как впоследствии выяснилось, очень хорошим создателем: он меня не оттолкнул, а принял и даже увидел, то есть позволил мне жить. Жить и радоваться жизни. В дальнейшем, видя, как расцвечивается радугой небо, я, наученный случайным опытом, не подходил сразу к новорожденному, а сначала выжидал, пока он сформируется и закончит свой импринтинг с миром. Именно с миром, а не с лагуном, как это по глупости случилось со мной. Но я, честно говоря, был благодарен этой своей глупости, потому что Луна стала центром моей жизни, как и я для неё. И ради неё я возненавидел колокольчики, ведь они отрывали меня от моей возлюбленной. Я их боялся, как таракан токсина зетациперметрин, страшился смертельного звона колокольцев небезосновательно, потому что они могли разлучить нас. Ни я, ни Луна не знали, кто наши подопечные и как далеко они живут друг от друга, не было полной гарантии, что они окажутся соседями… Ну, я-то, конечно, познакомился с Гарри, помог ему, но легче мне от этого не стало — колокольчики для Луны ещё не звенели, и в будущем её могло унести за тридевять земель от Англии. Становилось страшно от мысли о том, что подопечной Луны окажется какая-нибудь китаянка или африканка из племени Дагона… Нет, это нам не мешало дружить или даже любить друг друга, просто, положа руку на сердце, хотелось, чтобы наши подопечные сошлись и в реальном мире, мой Гарри и девочка Луны, но шансы на это, как вы понимаете, были очень мизерными. Но однажды… Спустя где-то пару недель после моего возвращения колокольчики зазвенели для двоих — для меня и Этелефы. Чернокрылый гигант круглыми глазами уставился на меня, я — на него, чувствуя, как мои зенки выпучиваются из орбит. Небывалое, совершенно беспрецедентное событие, чтобы колокольчики гремели набатом чужому Хранителю! Быстро отойдя от изумления, Этелефа протянул мне руку, чтобы помочь перейти Грань чужой жизни, сам я не мог переместиться к постороннему подопечному… Затолкав свое удивление подальше, я без колебаний взялся за изящную когтистую длань — не время для протестов, нужно спешить на помощь. Сильные запахи ворвались в ноздри, когда мы с Этелефой перешагнули Грань и оказались в темном сыром помещении. Пахло плесенью, как после грибного дождя, и страшной смесью крови и паленой плоти. Человека, прикованного к стене цепями, я узнал сразу — Северус! Этелефа с полувзгляда оценил происходящее и моментально напрягся. Отрывисто велел мне: — Попробуй снять цепи, Балтазар, Северус должен быть свободным на случай, если придется срочно переместить его отсюда. Сказав это, ночной охотник занял позицию возле железной двери, я же занялся цепями: осмотрел их и начал потихоньку крошить пазы кандалов, с тем расчетом, чтобы они распались и упали на пол… Северус, видимо, почувствовал, как в наручниках что-то зашуршало и задвигалось, потому что он удивленно покосился на них. Меня и своего Хранителя он не видел. Не увидел нас и старик, вошедший в камеру, которого я тут же узнал, отчего чуть не набросился на него — это же он, который дом взорвал! — Какая досада, Северус, — обратился он к пленнику. — Только что гарнизон посетил Дамблдор, пришел ходатайствовать за тебя. Но ты же понимаешь, что я не могу тебя выпустить? По крайней мере в твердой памяти. Ты слишком много знаешь, Северус, а я, вот печаль-то, не умею стирать лишние воспоминания, поэтому мне проще тебя убить. — И как же ты объяснишь мою смерть, Крауч? — желчно поинтересовался Северус, похоже, ему было абсолютно плевать на то, что его в любой момент убьют. — Тебе не кажется, что ты слишком заигрался в палача? — А кому придет в голову спрашивать немых, слепых и глухих дементоров, зачем они поцеловали узника? — деланно удивился дед, пропустив мимо ушей второй вопрос. — Так что… как ни жаль мне, но когда сюда войдут твои заступники, они, увы, найдут здесь лишь твою безвольную тушку в стадии гнилой морковки. — Погоди! — быстро проговорил Северус. — Правило последнего желания актуально ещё? — А какой смысл в последнем желании? — равнодушно пожал плечами старик. — Всё равно ж… — Нет! — дернулся в цепях Северус. — Уважь, прошу, вспомни своего сына! — Как раз своего сына я вспоминать и не хочу! — зло выплюнул Крауч. — Засранец оказался Пожирателем, наперекор мне и моей бедной Изольде. — А ты сам-то чем лучше его? — взбешенно рявкнул Северус. — Это с твоей подачи ввели разрешение казнить всех на месте при сопротивлении и попытке к бегству. Ты же беспринципный, идешь по головам ради своей карьеры, даже своего ребёнка не пощадил, а упек его сюда, в застенки Азкабана, да ты сам почти что Пожиратель Смерти! Что ты вообще делал в доме Поттеров? — А-а-а… так это и есть твое последнее желание — узнать правду? — мерзко, по-пираньи, осклабился старик. Северус промолчал. Я крошил железо. Этелефа выжидал. Мерзавец продолжил, решив удовлетворить последнее желание пленника: — Ты знаешь, Северус, как я ненавижу Темного Лорда и его приспешников, Пожирателей Смерти. Я честный сотрудник Министерства, честно блюду законы и упорно иду к своей цели — стать Министром! Мне уже прочили эту власть, в мою сторону уже подали первые голоса, и вдруг всё рухнуло!.. Пожирателем Смерти оказался мой собственный сын!!! От его вопля по стенам заметалось эхо, заглушая все посторонние звуки, и я докрошил кандалы, теперь они держались лишь на честном слове… Отдышавшись, Крауч договорил: — В дом Поттеров я пришел, чтобы удостовериться, что Тот-Кого-Нельзя-Называть действительно мертв. И как же я был рад, обнаружив предателя Поттеров прямо там, на месте! Я и предположить не мог, что предателем окажешься ты, Северус, а вовсе не Сириус Блэк. — Неправда… — выдохнул Северус. — Я невиновен. Барти, одумайся, ты сейчас казнишь невиновного! Дамблдор… — А я не верю Дамблдору! — перебил Северуса Барти Крауч. — Старикашка давно выжил из ума, всем дарит вторые шансы и всеобщее благо! Ты должен замолчать, Северус, и замолчать навеки, я не хочу, чтобы ты рассказал обо мне Дамблдору. Не хочу, чтобы маги узнали, кто взорвал дом, чтобы убить мальчишку. Он мне никаким боком не всрался, лишь совершенно лишний грязнокровный рот… И он щелкнул пальцами. В высокую дверь вплыли… с полдюжины чего-то огромного, инфернального и страшного. Мое зрение оказалось невосприимчиво к этим существам, я не видел их так, как люди, я видел их реальный облик, и он был неописуем. Этелефа сказал что-то нецензурное, шагнул к Северусу и рывком выдернул его из кандалов, невольно становясь видимым от соприкосновения с реальной плотью. Дементоры замерли, увидев истинного Крылатого. Крауч недоуменно уставился на возникшего из ниоткуда монстра, не вру, Этелефа выглядит, словно некая горгулья, сошедшая с крыши готического здания. Подумав, я тоже коснулся Северуса, являя себя красивого. И приветливо улыбнулся, демонстрируя симпатичный львиный оскал. Дементоры, не смея причинять нам вреда, ме-е-едленно развернулись и вперили свои бездонные подкапюшонные мраки в лицо Крауча. А что? Мы ж Хранители! Мы и не то можем!.. Так что, когда Дамблдор наконец-то пробился сквозь таможни, пункты и контрольные посты и в сопровождении тюремщиков-людей ворвался в камеру, их взгляду предстал пускающий слюни высосанный насухо Барти Крауч, ставший по-настоящему безумным. А бывшего пленника плотной и жутковатой стеной окружали верные и неподкупные дементоры, получившие от нас строгий наказ служить Северусу верой и правдой…