Консильери

Где-то в темноте, там, где человек не способен увидеть свет, где его личность не видна. Существует такое понятие, как "отчаянье". То, что ломает быстрее, чем пуля вонзающаяся в лоб, чем бесконечные пытки, от которых смерть кажется сладким концом. Отчаянье - это этап, через который человеку не дано пройти. Ведь оно как рак. Распространяется по телу, несёт за собой яд по венам и впитывается в каждую частичку конечностей. Лучше умереть, чем задыхаться в собственном бессилии и ничтожности. Лучше задушить самого себя, а не терпеть окутывающую изнутри вязкую тьму. Так думают все. Люди, что застревают по горло в собственном дерьме, перестают бороться. Останавливаются и решают прекратить игру. Хотят выйти, сказать, что во всём этом виноваты другие: друзья, родня, люди, человечество, мир, Бог. Что каждый допускает ошибки, и они не исключение. Но отбросам всегда кажется, что они "могут". Могут победить, могут остановиться, когда на руках последние гроши, а из казино доносится едкий запах сигарет. Они всегда могут. Вот только расхлёбывать всё, что натворили - к сожалению у них не получается. Закон не научит человека делать правильный выбор. Закон - это то, что создали люди. Сами для себя. Хотя зачем? Он никогда не приводит к чему-то хорошему. Ведь для всех, правила нужны, чтобы их нарушать. Одни умирают, высыхая от голода, от нехватки воды, а другие от ожирения и собственного эго. Свиньи, которые задыхаются поднимая свою тяжёлую тушу с кровати, что захлёбываются потом, доставая очередной кусок мяса из холодильника. Мир слишком разделился. И некому его исправить. Некому. — Господин, что дальше? Позади стоит высокий, крепкий телосложением мужчина, одетый в строгий черный костюм. На руках перчатки, а в помещении уже настолько настоялся запах металла, что хочется вырвать. Нос будто режет, горечь во рту стоит от этого яда, но сидящий на кресле Винченцо лишь спокойно перебирает в руке зажигалку. Его лицо не выражает ни единой эмоции, безразличие. Он будто и вовсе не здесь. Окунулся в мысли, ушёл на время. — Господин, он молчит как рыба, — мужчина до сих пор не поднявший голову на главу семьи, крепко сжимает руки в кулаки, будто извиняясь за то, что плохо выполнил работу. Его перчатки уже давно приобрели ярко красный цвет. Какой же их настоящий окрас и вовсе непонятно, ведь засохшая кровь на резине, вряд-ли так просто отмоется. — Дай мне нож, — как в пространстве, Кассано протягивает руку, на что ему тут же подают нужный предмет. Холодная, деревянная рукоять ложится в ладонь, от чего кончики пальцев приятно покалывает. Брюнет встает и ни не произнеся и слова, спокойной походкой направляется к человеку, сидящему на стальном стуле. По складу слышны гулко отбивающееся от стен звуки шагов, от чего кажется, что сама смерть идет забирать очередную душу. Заброшенное, давно забытое, уже местами начавшее рассыпаться здание, походит на арену для казней. Высокий, серый потолок, покрытый мелкими трещинами, добавляется этой картине своеобразный шарм. Не хватает только иллюстраций рая и ада на стенах, и был бы лучший зал для смертных. — Роберто, Роберто, Роберто... Голос словно окутывает, звучит отовсюду. Кажется, что это говорит не человек, а сам Дьявол. Ведь следующие слова, заставляют жилы выкручиваться в судорогах, а мышцы ныть в адских болях. Хочется задохнуться, лишь бы не слышать его. Лишь бы не чувствовать как рвота из крови, вновь подходить ко рту, и как на языке ощущаются собственные кишки. Выть хочется, кричать, но не дают порванные связки, которые не выдержали вчерашних развлечений бесов. — А ведь твоя дочь говорила, что папочка спасёт. Придет на помощь. Как же тебе не стыдно? Ты явно не держишь собственных обещаний, — проводя пальцем вдоль лезвия, Кассано накланяется к довольно молодому парню. Голова давно висит опущенной, ведь сил не хватает даже на то, чтобы просто дышать. Руки крепко привязаны к стуку, точнее то, что осталось от рук, а про ноги уже и заботиться не нужно. Ведь разбитые в дребезги коленные чашечки, уже больше напоминают обычное месиво, чем что-то целостное. — Чего же ты молчишь? Ещё вчера тебя заткнуть нельзя было. Неужто язык проглотил? Брюнет хватает парня за подбородок, заставляя эдаким посмотреть себе в глаза. Но перед ним пустой взгляд. Настолько пустой, что утопиться в нём можно. Кажется, что сама бездна в этих двух голубых впадинах. На лице чувствуется щетина, кровь смешанная с потом, и слёзы, которые уже давно высохли. Юноша умер, вот только не физически, душа, что была внутри, что дышала до последнего, испустила свои последние вздохи. Он уже мертвец, а пытать труп - бессмысленно. — Ублюдок. Ты ведь с самого начала ничего не собирался говорить, да? — проводя металлом по сухой коже, Винченцо скалится, надавливая сильнее. Кровь пускает. Он потратил попусту время, и за это придется взимать большую плату. — Мало будет твоих органов, как насчет ещё и семьи? И даже после такой небрежно брошенной фразы, парень остается камнем сидеть. Ни шелохнётся, ни звука не издаст, молчит, да в пол смотрит. Ему нечего теперь терять. Можно было бояться за себя, за семью, за близких. Но сейчас остается только дождаться времени, когда можно будет отправится к ним. Хотя под лопаткой всё равно жжет, щекочет страх. А ведь за грехи платить нужно. Кто его таким примет? На руках много чужих забранных жизней, а в памяти все те застывшие гримасы перед смертью. Он всё помнит. Каждого кто просил оставить хотя бы семью живой, тех кто цеплялся из последних сил за туфли, пачкая своей, как ему тогда казалось, дрянной кровью, обувь. А сейчас что? Господь не смог закрыть глаза на его деяния, и послал ему палача уже на земле? Чертовы твари. Все. — Сдохните, — хрипя, давясь застрявшими где-то глубоко в глотке зубами, юноша плюётся. Яд пускает, стараясь как можно дольше побесить вселенную, перед своей смертью. — Так ты не сдох, вот же ж живучий, дерьма кусок, — улыбается Кассано, а сам достает зажигалку из кармана. Золото переливается, словно дорогое спиртное, блики кидает, так и хочется огонь зажечь. Мужчина присматривается, голову на бок склоняет, будто в игру играет. Так и есть. Для него это игра. Очередной человек, очередная жизнь, и грехи, за которые нужно расплатиться. Всё имеет свой порядок действий. — Ты тоже сдохнешь, тебе этого не миновать. Придержу тебе местечко в Аду, выродок, — кашляя какой-то густой массой, юноша смеется, тратя на это свои последние силы. А что ему? Он и так знает, что откинется здесь, да и закопают его скорее всего где-то в помойной яме, если собакам не скормят. — Ошибаешься. Ты отправишься не в Ад, а будешь моим гостем. Надеюсь тебя там хорошо примут мои люди, — присаживаясь на корточки около самого лица парня, брюнет машет рукой, подзывая к себе стоящих сзади людей. — Откройте ему пасть. По помещению раздается нечеловеческий крик. Кажется словно бес выходит наружу, покидает свою обитель. Двое крепких мужчин, не церемонясь хватают юношу за голову и запрокинув её назад, крепко сжимают его челюсть, стараясь открыть как можно шаре. Он кричит, воет, давится слюнями, и всё равно не расслабляет хватки, будто пёс, что из-за всех сил пытается удержаться за рассудок. Но только до того момента, пока в здании не раздается режущий уши треск, что отбиваясь от стен становится в разы громче. Вопли. Хочется уши закрыть, не слышать их, выключить звук. Ведь он кричит так, что мурашки по коже бегут. — Голос прорезался? Ну ты даешь, кто бы мог подумать, что ты такой громкий, — натягивая на руки черные латексные перчатки, Винченцо кивает своим людям, намекая на то, что его уши уже устали от этих мерзотных звуков. Они быстро понимают, и через пару секунд парень замолкает, рвано дыша и заливаясь солёными, неприятно липкими слезами. Теперь держать его толком и не нужно, ведь челюсть неестественно и мёртво висит на одной лишь коже. Рот уже больше и не схож на человеческий, будто львиная пасть. Чего уж стоит одна лишь картина его вырванных с корнями зубов. — Прекрасно, неправда-ли? — склоняясь над юношей, Кассано ведёт кончиком ножа от глаза до шеи. — Думал, сдохнешь быстро? Для тебя это слишком хороший конец. — Ты, дьявол, — еле шевеля языком, парень и не чувствует как по щеке катиться слеза. А ведь он так убеждал себя, что смерть для него не страшна. Тяжело в это верить, когда ты смотришь ей в глаза, а она улыбается белоснежно-ровной улыбкой. — Я знаю, — шепчет брюнет, а сам хватает чужой язык и вытянув его почти из самой глотки, прикладывает холодный металл. — Только для таких как вы, я дьявол. Он хрипит, давится, ловит себя на мысли, что никогда не видел такого безразличия в глазах. Там нету: злости, ненависти, жалости, или радости, - чистое, белое полотно. И лучше бы он встретил самого Люцифера, чем его.

***

Девушка подрывается на кровати. По лицу течет холодный, неприятный пот, что стекает вниз по спине. На щеках слезы, ей опять снился он. Его лицо всё ещё будто перед глазами, его улыбка, его смех. Она задыхается, почему-то в горле ком стоит, не дает легким сделать вдох. Хочется упасть, утонуть, раствориться. — Черт, — ругается Чаён, а сама вытирает слезы и включив в комнате лампу, бредёт на кухню за чашкой воды. У обоих сейчас ночь, но у каждого она по своему прекрасна...